Слëзы Бога

В полутёмной мастерской, скрытой от посторонних глаз за тяжёлыми занавесками, Эмлин Уайт аккуратно разглаживал пальцами холодную массу фарфоровой смеси. Лунный свет, пробиваясь сквозь витражное окно, отражался в гладких поверхностях множества кукол, застывших в разных позах на длинных полках. Они были идеализированными воплощениями Шута — одни со смеющимися лицами, другие с загадочной улыбкой, а у некоторых и вовсе без черт, словно их лики растворились в тайнах своего создателя, что на самом деле являлось самым близким к реальности изображением. Сангвин с удовлетворением оглядел свою новую работу. Его руки, искусно владеющие этим ремеслом, знали каждую деталь, каждую тонкую линию, которая могла придать кукле особую выразительность. Он осторожно взял одну из заготовок — хрупкое, еще не запечённое лицо, покрытое тонким слоем фарфорового порошка. В этот момент в мастерской раздался голос, прорезавший тишину: — Ты действительно сам их делаешь? — Леонард Митчелл стоял у дверного проёма, слегка склонив голову набок, наблюдая за процессом. Он наконец отмылся от крови, и судя по исходящему от него лёгкому запаху гари, всё же исполнил своё желание и сжёг все те салфетки вместе с одеждой, испачканной в крови еретиков. За это время он также успел помучать репортёра, не дав ему написать всё то, что несчастному пришлось пережить. — Разумеется, — отозвался Эмлин, не отрываясь от работы. — Думаешь, я позволю кому-то вмешиваться в создание таких произведений? Да и кто, кроме великого сангвина, сможет изобразить Шута воистину величественно. Мужчина невольно ухмыльнулся и медленно зашёл внутрь, внимательно оглядывая стол, заваленный инструментами: крошечные резцы, тончайшие кисти, баночки с красками разных оттенков. Запах обожжённого фарфора смешивался с ароматом лака и воска. Он знал, что Эмлин коллекционирует кукол, но почему-то никогда не задумывался о том, откуда они, до сегодняшнего дня. Пока эта сотня кукол наблюдала за тем, как дьякон, развалившись на диване, стирал остатки крови со своей одежды и кожи, он успел обдумать всё и пришёл к очевидному выводу, что коллекция мистера Луны состояла не только из покупных кукол, но и самодельных, которые подозрительно сильно напоминали образ Шута. — Удивительно, — пробормотал он, беря в руки одну из них. Она была без одежды, с гладкими шарнирными конечностями, а её пустые глазницы словно требовали, чтобы в них вложили смысл. — Это похоже на искусство… но в то же время на нечто пугающее. Эмлин ухмыльнулся, прищурив свои багряные глаза. — Искусство и страх часто идут рука об руку, особенно когда речь идёт о Шуте, — он снова взял резец и начал вырезать новые детали. — Ты ведь пришёл не просто полюбоваться, верно? Опустив куклу на стол, Леонард кивнул, скрестив руки на груди. — Я хочу научиться. Не то чтобы мне срочно понадобились фарфоровые куклы, но сам процесс… он кажется завораживающим. А ты, судя по всему, в этом мастер. Сангвин приподнял бровь, с минуту изучающе глядя на собеседника, затем насмешливо фыркнул. — Ну что ж, тогда надевай фартук, смертный. Работа будет кропотливой. И если ты испортишь хоть одну деталь, я выцарапаю тебе глаза и вставлю вместо кукольных. Леонард лишь усмехнулся и закатал рукава. — У мистера Шута, к сожалению, глаза не зелёные. — А это и не важно, — с лёгкой улыбкой парировал Эмлин. — Отдам твои глаза другой кукле. Или создам того же мистера Звезду и подарю его Шуту вместе с новым телом для его марионетки. Не волнуйся, я сохраню всю твою красоту, — добавил он, заметив, как дьякон едва заметно дёрнулся, будто собираясь возразить. Леонард только покачал головой, но спорить не стал. Взамен он принял из рук Эмлина кисть и баночку с краской. Даже если сам он рисовать не умел, сангвин терпеливо показывал ему, как шаг за шагом прорисовываются мельчайшие детали. Линия за линией, штрих за штрихом. Начинать с лица было проще всего. Ошибся? Провёл влажной кистью — и краска исчезла, оставляя чистую поверхность, готовую принять новый рисунок. Но вот если бы Леонард неправильно слепил голову, фигуру или хотя бы одну руку, это означало бы, что всю работу пришлось бы переделывать с нуля. Снова разминать смесь, заново вымерять пропорции, молиться, чтобы материал не испортился. В руках Эмлина кукла уже обретала совершенство. Фарфоровая кожа белела безукоризненной гладкостью, тончайшие трещинки на её лице напоминали узоры инея на зимнем стекле. Глубокие, словно живые, глаза были обведены тонкими чернильными линиями, а пальцы — хрупкие, изящные — застыл в благоговейном жесте, будто вот-вот сложатся в молитве перед своим Создателем. Эмлин склонился ближе, едва касаясь уголка её губ кисточкой, проводя последний штрих. Леонард молча наблюдал, и ему казалось, что в каждом движении бледных тонких пальцев было нечто чрезмерно почтительное, почти трепетное. — Ты сделал её слишком красивой, — наконец негромко заметил он, скрестив руки на груди и покрутив кисточку между пальцев, словно сигару. Эмлин хмыкнул, не отрываясь от работы. — Это в твоём понимании критика? Я воспеваю Его лик. Каким ещё ему быть, если не прекрасным? Леонард не ответил. Он чувствовал, как внутри растекается что-то тёмное, липкое, приторное, словно змея, свернувшаяся кольцами на дне его сердца. Это чувство было нелепым, глупым, смешным, но, чёрт возьми, он ощущал его всей кожей. Эмлин создавал этих кукол с благоговейной одержимостью, подолгу вглядывался в них, искал идеальные линии, идеальные выражения — и Леонард понимал, почему. Шут притягивал сердца всех, кто хоть раз посмотрел в Его сторону. Но в этот момент Леонард чувствовал, что ревнует. Ревнует к фарфоровым лицам, к холоду, с которым Эмлин передавал в них всю красоту, в которую сам безоговорочно уверовал. Сквозь полуприкрытые веки он смотрел, как тот с лёгкостью расправляется с фарфором, создавая совершенство. Вот лёгкий штрих кисти на щеке, вот изгиб бровей, вот мягкий, почти милый намёк на улыбку… Ещё одна кукла, ещё один образ, но ни один из них не был подлинным. Только игра отражений, только иллюзия. Эмлин работал молча, сосредоточенно. Леонард видел, как он обжигал заготовки в печи, как смахивал мельчайшую пыль с тонких фарфоровых век, как вдавливал в них крошечные глаза из стекла — жуткие, пристальные, неестественно живые. Он видел, как вампир водил иглой по шёлковым нарядам кукол, вышивая на них символы, которые, возможно, имели особый смысл. Он даже слышал, как Эмлин порой бормотал что-то себе под нос — словно молитву, словно заговор. Леонард склонился ближе, вглядываясь в почти завершённое лицо куклы. Глаза встретились — пустые, стеклянные, но такие жутко живые. — Почему… — начал он, но осёкся. Голос показался ему хриплым, не своим. Он хотел спросить что-то важное, но слова запутались, как старые строки, потерявшие ритм. — Что «почему»? — Эмлин поднял бровь, но продолжил аккуратно приглаживать фарфоровые волосы фигурки. Леонард прикусил щёку изнутри. «Потому что я ненавижу, когда кто-то ещё рисует Его таким. Потому что, когда ты создаёшь кукол, ты влюбляешься в них, а я не могу смотреть на это без ощущения, будто сам чего-то лишаюсь». Закрыв глаза, он отогнал от себя эту мысль. Нелепо. Глупо. Бред. Он не мальчишка, чтобы ревновать к фарфору. И всё же, когда он снова посмотрел на куклу, внутри него что-то едва заметно дрогнуло. — Ты слишком увлекаешься, — бросил он, наклоняясь ближе. — Это всего лишь куклы, Эмлин. Вампир посмотрел на него с таким видом, будто перед ним стоял недоучка, который осмелился усомниться в природе самой Вселенной. — Разве? — язывительно спросил он. Леонард не ответил. Он просто снова посмотрел на куклу, и ему показалось, что стеклянные глаза смотрят прямо на него, насмешливо и жестоко — точно так же, как и у Него.

***

Лаборатория Фрэнка Ли была похожа на живой организм. Воздух тут был густым, влажным, пропитанным запахами гниения и роста. Колбы, расставленные на полках, пульсировали мутным светом, будто внутри них дышала какая-то медлительная, но настойчивая жизнь. В глубоких, крысиных норах под полом что-то шевелилось, а на стенах, несмотря на все попытки очистить их, вновь проступали пятна плесени, принимающие зловещие формы, стоило на них задержать взгляд. Каттлея сидела за массивным столом, слегка ссутулившись. В её позе не было обычной сдержанной грации, только напряжённая сосредоточенность. Её пальцы легко касались прохладной поверхности столешницы, оставляя еле заметные следы на тонком слое пыли и по комнате разносился приглушённый звук постукивания. Напротив, с детским восторгом в глазах, мужчина со светлыми нерасчёсанными волосами и шляпе сыпал в деревянную чашу серый порошок, от которого веяло сыростью лесного подлеска. Смесь переливалась странным, глубоким зеленоватым цветом, точно впитывая окружающий свет, а затем начинала светиться изнутри. Каттлея задумчиво наблюдала за его движениями, раздумывая о чём-то своём. — Фрэнк, — негромко сказала она. — М-м? — он не сразу отвлёкся, продолжая размешивать порошок в густой, пузырящейся массе, но по лёгкому наклону головы было понятно, что он внимательно слушает. Она наклонилась вперёд, слабо улыбаясь, но в глубине её фиолетовых глаз мелькнул ледяной расчёт. — Если грибы способны восстанавливать разрушенные ткани, останавливать кровотечение, лечить, в конце концов… Что мешает им восстановить человека целиком? Фрэнк вздрогнул, резко подняв на неё взгляд. Несколько секунд он просто моргал, а затем уголки его губ дрогнули в предвкушении, расплывшись в улыбке. Расчётливость его капитана вновь его поражала. — Каттлея, Вы понимаете, что только что предложили? — его голос звучал не осуждающе, не испуганно, а скорее с благоговейным восхищением, каким обычно говорят о чём-то поистине гениальном или… безумном. — Неужели… Вы!.. Он ахнул, осознав, что девушка наконец заинтересовалась исследованиями. Теперь его творения не будут гнить в подвалах! Они наконец увидят свет, который от них так долго скрывали. — Могу ли я назвать Вас своим другом?! Каттлея медленно, почти лениво провела пальцем по краю стола, выводя узор на непонятном по составу порошке. — Сначала ответь на вопрос, — она посмотрела на него испытующе, её взгляд был цепким, глубоким, таким, от которого люди обычно начинали чувствовать себя неуютно. Однако Фрэнк лишь улыбнулся. потёр подбородок, задумчиво глядя на бурлящую субстанцию в чаше. — Технически… — он заговорил медленно, точно взвешивая каждое слово. — Если взять образец тканей умершего, выделить его ДНК, а затем позволить грибам разрастись, поглотив остатки организма… Он осёкся, прищурился, будто прикидывая, как это будет выглядеть. Каттлея чуть подалась вперёд. — Ты хочешь сказать, что это возможно? Фрэнк тихо рассмеялся, чуть запрокинув голову. — Каттлея! Это не просто возможно, это… это прекрасно! Он резко встал, раскинув руки, и на мгновение показался похожим на одержимого пророка, которому открылась великая истина. — Грибы смогут не просто оживить плоть. Они могут… вбирать в себя сознание! Разложение не уничтожает информацию, оно её перераспределяет… Отшельник непонимающе вскинула брови, но молчала, позволяя ему говорить. — Если грибы сумеют считать память умершего, его поведенческие паттерны, если они впитают нити его ДНК, сделают их частью себя… — он вздохнул, точно сам поражаясь тому, что говорит, — они смогут воссоздать его. Стать его клоном. У нас будет человек, чья плоть была воссоздана не с помощью человеческих клеток, а грибов, что с имитировали эти клетки, ко всему прочему сохранив его память. Она всё так же молча слушала, лишь на её губах заиграла едва заметная тень улыбки. Значит идея, которую она мучала последние пару месяцев всё же имела место быть. Удивительным был лишь тот факт, что Фрэнк сам не предложил этого ещё пару лет назад. — Но вот в чём вопрос, — наконец заговорила она, проведя пальцем по пыльному краю стола. — Будет ли это он? Или это будет всего лишь тень, что умеет говорить его голосом, двигаться, как он, но не… быть им? Фрэнк замер, глядя на неё так, будто именно сейчас понял, что их идеи куда страшнее, чем он изначально думал. Он медленно опустился обратно на стул, тяжело дыша, его пальцы начали простукивать по столу рваный ритм. — Это… — он вздрогнул, его голос стал чуть тише, почти задумчивым. — Это мы и проверим. Всё же грибы это непредсказуемые организмы. Ах, Каттеля, наконец Вы по праву смогли оценить всё великолепие моих экспериментов! Неужели. Неужели наступит день, когда мы соберёмся втроём, Вы, дорогой Герман и я, и построим новый чудный мир… На лице Каттлеи появилась лишь едва заметная, неловкая улыбка. В любом случае, эксперимент стоил того. Даже если результат окажется не таким, как они надеялись, если эксперимент удастся, это будет прорыв, который даст надежду всему миру. Даст надежду ей… Фрэнк потёр ладонью висок, оглядывая лабораторию, точно ища среди разбросанных склянок и записей ответ, которого ещё не существовало. — Нам нужен всего лишь подходящий образец, — пробормотал он. Тишина повисла в воздухе. Где-то на дальней полке, в пробирке, полной густой тёмной жидкости, что-то шевельнулось.