Занимательное ботоводство

      — Скажите мне, Оулле, выполнили ли вы мои рекомендации касаемо жизни по расписанию?       — Нет.       — Почему? — не то чтобы сильно удивившись, уточнил доктор, задумчиво покачиваясь на кресле.       — Так удобнее. Так проще. Так лучше для меня.       — Действительно, так удобнее жить. Многое становится проще при наличии расписания дня. Но лучше ли это для вас? Нет. — Доктор тяжело вздохнул. — Мы неоднократно обсуждали этот вопрос. Я не смогу вам сказать что-то новое по той простой причине, что всё сказал ещё в первый раз. Могу лишь повторить.       — Не надо. Я помню эти разговоры.       Доктор призадумался, а затем задал довольно неожиданный вопрос:       — Сколько людей вокруг вас живут по расписанию? Нет, это не домашнее задание. Ответьте мне сейчас, как сами считаете?       — Думаю… — Оулле запнулся и исправился: — Не думаю, что кто-то из них живёт по расписанию.       — Вот именно! Нет, не поймите меня неправильно, будь тут кто-то из них, это был бы мой первый совет — завести себе расписание. Хотя бы самое минимальное. Но в вашем случае нам нужен именно отход от прежних привычек. Даже таких полезных. — Доктор призадумался и щёлкнул пальцами. — Знаете, что? Я запрещаю вам пользоваться будильниками. Да, именно, если вы хотите и дальше…       — Это не поможет, — честно признался Оулле. — Я просыпаюсь за полторы минуты до будильника. Даже если устанавливаю его на непривычное время.       Повисла долгая пауза.       — Вы знаете, что вы — невыносимый пациент?       — Извините…              ***              — Это сделали не орки. Не боты. Слишком аккуратно, — осматривая пепелище, заключил Оулле. — Слишком безвредно.       Ещё вчера здесь располагался дом. Вернее, почти готовый дом — пол, крыша, стены, не хватало разве что дверей и внутреннего убранства. Ночью всё сгорело до состояния обугленных, ещё слегка дымящихся головешек. К счастью, застройка Гадюкина ещё была не настолько плотной, чтобы имелся хотя бы теоретический шанс на распространение огня на соседние постройки.       — Чей-то знак, вроде предупреждения? — предположил Тукан, также участвовавший в расследовании пожара, но затем он покачал головой и резко изменил направление хода своих мыслей. — Слушай, ничего не хочу сказать, но мы вчера всю ночь… в смысле день с огнём возились. Грибы эти… — В его глазах отразился давнишний страх. — Грибочки, чтоб их! Может, это наши, ну-у-у, не специально?       Оулле прошёлся вокруг пепелища. Предположение было не то чтобы оскорбительным и даже не глупым. В целом. И вправду, вчера, после того как Каменец хорошенько очистили огнём и не один раз, часть «очистителей» занялась строительством этого самого дома. Вряд ли они горели в процессе и не заметили этого на протяжении нескольких часов работы, но вот принести с собой что-то горючее, например, на подошвах — вполне могли. Только вот это не отвечало на вопрос, откуда взялся огонь в свежепостроенном, то есть ещё сыроватом доме. Так или иначе, речь шла именно о поджоге.       — С другой стороны, если это чей-то знак, то чей и кому, и вообще зачем? — продолжил рассуждать крестоносец. — Учитывая обстановку, нам столько людей может подавать сигналы… половину из которых мы даже не заметим.       — До сих пор никто не вредил напрямую, — напомнил рахетиец.       — Да ну? А те наёмники из Амбваланга, забыл?       Они обменялись полными взаимопонимания взглядами. Вариант был, конечно, «пальцем в небо», но звучал явно правдоподобнее поджога со стороны своих. Впрочем, пока что-то утверждать было рано.       — Почему тогда сожгли один дом? К тому же пустой? — задал вопрос Оулле, пытаясь понять логику.       — Понты. — Тукан пожал плечами. — Типичная для многих наемников болезнь.       Рахетиец кивнул, показывая, что принял эту мысль к сведению, после чего развернул её, так сказать, «под себя»:       — Если бы в мои планы входило сделать кому-то неприятно, то я бы делал это понемногу.       — Как хорошо, что это не входит в твои планы, да? — Крестоносец осклабился и прикинул: — Так явно безопаснее. Дом сегодня, бот завтра — шансов попасться минимум, а мы будем злиться каждый день напролёт. К тому же, если мы принимаем теорию о госте из Амбваланга, то он явно не торопился прежде — с чего бы ему торопиться сейчас?        — Надо его поймать, — резюмировал Оулле решительно, уже что-то прикидывая.       — А-а-а-а, вот так просто? Поймаем игрока, который в курсе, что его будут ловить? Который, вероятнее всего, также знает, что мы знаем о том, что он знает…       — Да, так просто, — перебил рахетиец, у которого начинала болеть голова от этой болтовни.              ***              Оулле, делая вид, что патрулирует, ещё раз прошёлся по ночному Гадюкину. На самом деле, он проверял, насколько правдоподобной у него получилась картинка настороженной засады. Именно такое впечатление он хотел создать у постороннего наблюдателя.       О том, что за ними наблюдают, рахетиец нисколько не сомневался ещё даже до того, как по периметру села после тщательного осмотра всяких укромных мест нашлось несколько подозрительного вида рун. Их противник явно был не глуп. Иначе бы и поймать его не составило проблем.       По Гадюкину расхаживали патрули ботов, чьей единственной задачей было шуметь. Причём постоянно, так, чтобы пропажу одного из таких мгновенно бы заметили. Вернее услышали. Для этого каждому неигровому персонажу на шею повесили непрерывно дребезжащий колокольчик. Те, конечно же, были против, но аргументу «или так, или горите» поддались.       Вообще изначально подразумевалось, что это будут простые сигнальные колокольчики, как у городских стражников. Увы, сделать что-то настолько технологичное в условиях недостатка времени, материала, кузницы и особенно кузнеца не получилось. Вот и вышло, что активная сигнализация перешла в статус пассивной, действующей по принципу «перестало звонить — значит что-то случилось».       Помимо позвякивающих от каждого движения ботов, присутствовали и замаскированные игроки. Далеко не так умело, как могли бы. Оулле прекрасно знал, что если бы он позволил бригаде «Эдельвейс» развернуться и замаскироваться так, как они умели, их можно было бы обнаружить, только столкнувшись нос к носу или споткнувшись о них.       И всё же их намеренно попросили спрятаться так, как если бы это делал кто-то другой. Объяснить это было гораздо сложнее, чем ожидалось. Сложнее оказалось только добиться соответствующего результата.       Помимо них присутствовал караван из Нокса, не замаскированный вовсе. Последнего в планах изначально не было, но он очень уж удачно подвернулся, мгновенно вписавшись в происходящее. Да и его глава не то чтобы сильно рассчитывал, что их кто-то встретит ночью, а потому, оставив повозки и ботов, покинул «Хроники». Теперь те, не принимая активного участия в ловушке, создавали очень по факту важный для её успешности фон.       По итогам осмотра Оулле нашёл результат подготовительной части удовлетворительным. Ему удалось не без огрехов создать иллюзию, что в Гадюкино ждали гостей, при этом не отдавая себе отчёта в том, кто бы это мог быть и насколько всё серьёзно.       Если к ним и вправду пожаловал некий умелый и опытный наёмник, то для него всё это должно было выглядеть как красная тряпка для быка. Как выразился Тукан, такой бы не сумел удержаться от того, чтобы «понтануться» и обмануть плохую засаду. Особенно, если она наёмнику же и предназначалась. И вряд ли бы всё ограничилось лишь нападением на бота.       В воздухе повис лишь вопрос времени нападения, но и здесь Оулле рассчитывал на то, что всю ночь, то есть день, сидеть в игре не придётся. Предыдущий поджог случился между десятью и двенадцатью часами дня по общеевропейскому времени, что вселяло определенную надежду, что засаду попытаются обмануть сразу же, не дожидаясь удобного момента. Сам же удар непременно нанесут по самому видному месту, иначе и быть не могло.       Рахетиец украдкой глянул на церквушку. В последнее время та утратила остатки прежнего значения. Она давно не использовалась ни как жильё, ни даже как склад. Всё чаще и громче шли разговоры о том, чтобы построить на её месте что-то получше. То есть что угодно другое. Сегодняшняя ночь вполне могла стать для неё последним шансом «показать себя».              ***              Гадюкинское лихо, представлявшее из себя качественно отожравшегося упыря, никто не учитывал в своих планах на вечер. Оулле начисто позабыл про существование Геннадьевича. Киноварь же вообще не слышал про него прежде.       План у наёмника был простым донельзя, но эффектным. Тенью прокрасться мимо всех патрулей и засад, забраться внутрь церквушки, доставившей столько сложностей в прошлом, и оставить там небольшой «подарок». Бутылочку с кое-чем зеленоватым и руной-таймером, которая бы её разбила и подожгла через пару минут, когда сам Киноварь был бы уже за пределами села. Просто и эффектно — своеобразный урок.       — Будут знать, как устраивать такие непрофессиональные засады!       Тень неслышно прокралась по Гадюкину. Ничто не выдало её и не привлекло к ней внимание. Ни единая ветка не хрустнула в самый неподходящий момент, даже трава не шелестела. Крайне скрипучие двери церквушки не издали ни звука, слегка приоткрывшись всего на мгновение.       Пройти пару метров, достать и поставить склянку, закончить руну и… В этот момент руку Киновари кто-то схватил. У «кого-то» по ощущениям были проблемы с кровообращением и количеством пальцев — всего три, зато очень длинных и многосуставных. Но самое неприятное состояло в ином — его поцарапали, тем самым повредив руны, позволяющие ускорять-замедлять время.       Наёмник не закричал, только вздрогнул всем телом. Он умел держать себя в руках. Наотмашь Киноварь со свистом разрубил кинжалом воздух над собой. Это был первый звук, изданный им за время пребывания в Гадюкино. Однако по держащей его твари он так и не попал — лапа оказалась мало того что длинной, так ещё и не по-человечески изогнутой.       Именно по ней пришёлся второй удар, и вот он уже достиг цели. Что-то зашипело и закапало. Это был кинжал. Кровь лиха оказалась по своей сути крайне едкой кислотой или чем-то концептуально похожим.       Сам же Геннадьевич не издал ни звука, как будто, а возможно, и вправду не почувствовал удара. Лихо попыталось схватить наёмника второй лапой, но тот ловко извернулся и уже сам попытался провести захват. Ничего не вышло: сложно «заломать» конечность, гнущуюся минимум в десяти местах сразу. Кисть так и вовсе по ощущениям крутилась во всех направлениях без каких-либо ограничений.       Последовал второй удар, уже другим, серебряным кинжалом. На этот раз шипения плавящегося металла не последовало. Зато лихо угрожающе заклокотало и забулькало, чем-то напоминая крайне агрессивную кастрюлю, чьё содержимое вот-вот начнёт выкипать.       Киноварь, ориентируясь на этот звук, нанёс ещё пару ударов, но Геннадьевич быстро отпрянул, уклонившись. Впрочем, для этого ему пришлось отпустить руку наёмника, дав тому полную свободу действий. Правда, вариантов действий было не то чтобы очень много.       Он не взял своё основное оружие. Двуручный меч плохо подходил для диверсий и скрытных проникновений. Руны оказались повреждены — воспользоваться ими всё ещё можно было, но с риском ускориться не целиком, с соответствующими последствиями вроде: «одна нога там, другая здесь, всё остальное равномерно распределено по площади в пять квадратных километров». Но зато кинжалов у наёмника было с собой аж три штуки, на все случаи жизни: железный, серебряный и зачарованный.       Ещё одна проблема состояла в том, что наёмник ничегошеньки не видел, в отличие от лиха, которое к тому же ещё и передвигалось абсолютно бесшумно. Атаковало оно не сбоку, не сзади и даже не сверху, как того можно было бы ожидать, а снизу, постаравшись ухватить наёмника за ноги и повалить.       У Геннадьевича в целом почти получилось. Не повезло лишь в том, что Киноварь был очень гибок и ловок, а потому сумел, извернувшись, отпрыгнуть в сторону, лишившись не жизни, не ног, а всего лишь ботинка. Не дожидаясь следующего нападения из темноты, наёмник сразу же бросился вперёд, нанося два размашистых, крестом, удара. Один из них достиг цели, на этот раз туловища лиха.       Клёкот и бульканье стали громче, а движение лап быстрее и злее. Сразу заставили вспомнить о себе когти. Наверняка малоприятные при близком знакомстве и мало чем уступающие по остроте иным мечам. Киноварь также ускорился, всё пытаясь выгадать момент и достать наконец зелье, позволяющее видеть в темноте.       То, как назло, висело в самом неудобном месте на поясе — сзади, в специальном кармашке, который требовалось ещё и предварительно расстегнуть. До сих пор любое промедление, даже самое кратчайшее, было для него чревато смертью. Однако по мере того как лихо становилось злее, оно также совершало всё больше ошибок. Впрочем, это не означало, что наёмник их не совершал или что совершал в меньшем количестве.       Бой шёл на равных, больше напоминая серию ожесточенных разменов, как в шахматах. Чтобы нанести удар, требовалось подставиться под ответный. И чем сильнее ты бил, тем сильнее получал в ответ. Счёт выходил не совсем равным — Киноварь был живучее, но ведь и пришёл наёмник не убивать чудовищ. У него в принципе не было при себе подходящего оружия. В отличие от лиха, с когтями не расставшегося по анатомическим причинам.       Наёмник терял драгоценное время, не имея возможности ни быстро закночить бой, ни уклониться от него. Склянка с алхимическим огнём затерялась где-то в темноте церквушки. Имелась, конечно, опция просто сбежать. Вернуться потом, уже зная, чего ждать, но он был твёрдо намерен преподать урок здесь и сейчас. Выдержать марку, так сказать.       Киноварь прекрасно понимал, что ключевая причина, почему бой ещё продолжался — темнота. Теоретически он мог осветить всё это место ярче, чем днём. У него висело прямо на поясе подходящее зелье. Его не требовалось пить, только взболтать и разлить. Движение, которое бы не заняло и секунды. Только эту «дискотеку» непременно бы заметили снаружи. И, как подозревал Киноварь, никто бы на это не махнул рукой со словами:       — А это всего лишь наш упырь опять ударился в нью-ретровейв!       Тем не менее каждая лишняя секунда боя в любом случае играла против наемника, и потому он решился на отчаянный шаг. Позволять прижать себя к стене было крайне опасно, но зато теперь Киноварь знал, где приблизительно находился Геннадьевич. В частности его туловище.       Выждав мгновение, наёмник рванулся вперёд, прямо на когти, одновременно с этим нанося колющий удар обоими кинжалами сразу. Геннадьевич сделал очень похожий удар, постаравшись задеть своим главным оружием все важные органы.       Обе атаки достигли своей цели. И оба противника ошиблись, переоценив свою живучесть.       Геннадьевич, бессильно цепляясь лапами за кинжалы, застрявшие в грудной клетке, завалился на бок, пару раз дёрнулся и навсегда затих. Рядом с ним упал на колени Киноварь. В боку у него торчало три когтя, вероятно, отравленных, ну или просто очень грязных, потому что, когда наёмник попытался встать, то у него ничего не вышло. Ноги совершенно обессилели.       — Ненавижу неожиданности… — на последних крохах здоровья сказал Киноварь, пытаясь дотянуться до склянки с алхимическим огнём обессилевшей рукой, но лишь коснулся стекла и тоже умер.       Именно в этот момент в церквушку ворвался с фонарём наперевес и десятком вооруженных людей Оулле. Ещё столько же находилось снаружи по периметру, а вдвое больше рассредоточилось по местности. Ловушка захлопнулась, но вокруг мёртвой добычи. И что несоизмеримо хуже — добычи, которая вот-вот собиралась воскреснуть.       — План «Б»! — крикнул рахетиец по связи, молнией выскакивая наружу. — Его зовут Киноварь! Рослый эльф с татуировками и алыми волосами!              ***              Не являлся секретом тот факт, что игроки «Хроник раздора» воскресали после смерти. Как и в большинстве случаев конкретное место, где это происходило или могло произойти. Таковых поблизости от Вечнозелёной долины имелось всего три. Дракенгард и Гадюкино были закрыты в этом плане для посторонних. Оставался Нокс.       Предвидя, что ловушка может закончиться боем и смертью поджигателя, Оулле отправил туда пару рахетийцев. От них требовалось не столько настигнуть Киноварь, сколько проследить за ним. У наёмника наверняка имелся второй комплект снаряжения, который он поспешит забрать, чтобы затем покинуть город, а следом и игру. Об этом ясно говорило прежнее поведение наёмника — осторожное во всём. Поэтому он не стал бы выходить из «Хроник» сразу же, даже не воскресая. Такое было чревато разнообразными, чаще всего малоприятными сюрпризами по возвращению.       Поэтому в промежуток между воскрешением и тем, как он выйдет за городские стены, Киноварь точно бы оставался в игре. То есть схема его действий вырисовывалась простая и предсказуемая. На это и уповал Оулле. От рахетийев, заранее засланных в Нокс, требовалось просто тянуть время до прибытия остальных. Не позволяя наемнику ни покинуть город, ни забрать запасное снаряжение.       Здесь план несколько «провисал». Нападение на игрока в городской черте сулило неприятностями с законом в целом и со стражей в частности. С другой стороны, ходить и даже следить за кем-то с грозным видом не возбранялось. Даже если грозил ты заряженным арбалетом, не оставлявшим полуголому персонажу только после воскрешения каких-либо позитивных шансов на выживание.       Куого и Вармонгар сразу заметили Киноварь. Как и он их. Не то чтобы Нокс был настолько многолюдным игровой ночью, чтобы имелись хоть какие-то шансы на скрытное наблюдение или возрождение. Да и пара высокоуровневых игроков из Рахетии, ещё и при оружии, не слишком годились на роль тайных агентов. Им разве что ушанки и парашюта не хватало до полного повторения старого анекдота.       Наёмник выждал немного, убеждаясь в том, что наблюдатели тоже никуда не торопились и не спешили выпускать его из поля зрения, после чего неуверенно пошёл в одном направлении, затем, резко развернувшись, в другом. Рахетийцы последовали за ним, держась, конечно, не в упор, но и ускользнуть от себя не позволяя даже в теории. Уж точно не полуголому игроку.       Киноварь и не пытался оторваться или раствориться в толпе. Это было затруднительно хотя бы потому, что столпотворение в Ноксе являлось событием, может, не года, но месяца точно. Наёмник лишь желал увеличить дистанцию между собой и преследователями. Для этого он кружил и петлял по лабиринтообразным, тёмным городским улочкам, подгадывая момент, чтобы рвануть к своему тайному месту. Не тому, где лежало в укромной нише снаряжение. Даже ему бы не удалось так быстро вскрыть тайник, одеться и вооружиться. Но к тому, где находился заранее начерченный рунный круг «в полной готовности». Не только у Оулле имелся запасной план. Хотя свой Киноварь, по большей части, придумал на ходу, действуя по обстановке, тот вышел на зависть хитроумным, а главное неожиданным.       Когда рахетийцы добежали до тупика, в котором скрылся наёмник, им на встречу как раз выскочила миловидная жрица невысокого уровня с перекошенным от страха лицом. Актёрская игра была на высоте. Куого и Вармонгар даже не поняли, что тут произошло, а она сама бросилась на них, вопя что было мочи:       — Помогите, меня убивают!       Стража объявилась на зависть быстро. Всё потому, что место было подобрано очень хорошо — всего в паре метров от караулки. Фактически ботам требовалось просто открыть дверь. Задыхаясь, Щёлочь вырвалась, хотя её никто и не держал, после чего, подбежав к стражникам, указала на «обидчиков» пальцем:       — Они… они… они хотят меня ограбить и убить! Эти р-р-р-рахеты!!!              ***              Несмотря на появление в меру приличной дороги и даже транспорта, путь от Гадюкина до Нокса всё ещё занимал прилично времени. Впрочем, как бы ни торопились игроки — а их собралась целая экспедиция: Фалайз, Тукан, Оулле и ещё с десяток рахетийцев — они бы не успели, даже если бы ехать было всего пять минут.       Так уж исторически сложилось, что миловидные золотоволосые девочки-жрицы вызывали всеобщее доверие, даже если откровенно клеветали. Тогда как как пара рослых амбалов из Рахетии никогда, нигде и ни у кого не вызывала доверия, даже в тех случаях, когда они говорили кристаллизированно чистую правду.       Повезло ещё, что в игру зашёл Рен Нетцер, который, может, и служил Ноксу, но хотя бы был честен и последователен, а потому наперекор толпе согласился выслушать и другую сторону. Хоть и поставил весьма специфические условия, которые повторил, лично встречая прибывших в воротах:       — Эти, — он указал на рахетийцев, — останутся здесь. Остальные сдадут оружие и проследуют за мной в качестве подозреваемых. Только так я согласен вас выслушать, а не сделать то, чего от меня все ждут.       Выбора у них особо и не было. Хотя бы потому, что Щёлочь не ограничилась одними лишь обвинениями в грабеже и нападении в адрес Куого и Вармонгара. За прошедшее время она успела развернуть целую пропагандистскую кампанию против Гадюкино, рассказывая всякие нелепицы. И что хуже всего — ей были склонны верить. «Спасибо» хорошей актёрской игре и внешности. Дальше же уже «творили» сами горожане. Мгновенно припомнили множество «ни за что» остановленных и развёрнутых обратно караванов. И особенно тот из них, который был по итогу конфискован. Словом, ненависть росла и уже приносила обильные плоды.       — Где же наша миловидная жрица, когда она так нужна? — задал риторический вопрос Тукан.       — Да, Фионы очень не хватает, — согласился Фалайз.       Оулле ничего не сказал, хотя он был единственным из них троих, кто хотя бы попытался ей написать. Увы, но жрица и вправду оказалась далековато от «Хроник» и ближайшие пять часов даже в теории не могла в них появиться.       Улицы Нокса и ранее назвать приветливыми получалось с большой натяжкой. В лучшем случае безразличными с примесью подозрительности. Сегодня же холодной и тёмной зимней ночью атмосфера тут и вовсе пребывала в крайне взрывоопасном состоянии. Воздух был густым от наконец-то выпущенных на волю эмоций. А умелый манипулятор весь этот негатив направил против Гадюкина и игроков из него.       Фалайза, Тукана и Оулле — особенно его — встречали как отъявленных мерзавцев и преступников, заслуживающих немедленной казни. Словно врагов. Во всяком случае, такого мнения придерживалось большинство. Народу же на улицах собралось немало и по меркам дневного Нокса не то что ночного. Страже и Рену Нетцеру едва удавалось протискиваться сквозь агрессивную толпу. Как раз сейчас народу собралось ОЧЕНЬ много.       Путь к главной городской площади было сложно назвать приятным. Не только из-за оскорблений, но и мусора, что в них бросали. Там игроков уже ждала целая толпа народа, невесть как на этом пятачке уместившаяся. Присутствовали и ключевые действующие лица грядущего судилища. Помимо Куого и Вармонгара, которых раздели и заковали в колодки, словно невесть кого, были и знакомые лица из числа местных гильдейцев, в том числе и «инвесторов». Это была, пожалуй, единственная группа игроков, которая, может, на помощь и не спешила бросаться, но особого негатива не высказывала. Находился здесь также Таппен, непонятно в какой роли, но так или иначе стоявший в самом эпицентре — возле самодельной трибуны, то и дело принимаясь спорить с наиболее ретивыми сторонниками немедленной расправы.       Саму трибуну плотно оккупировала Щёлочь, как раз заканчивавшая рассказывать красочную, проникновенную, полную несправедливости историю о негодяях из Гадюкино:       — За работу так и не заплатили! Хотя я двое суток так стараюсь! Столько зелий потратила на этот заказ, а они сказали, что вру, и ничего не заплатили!!!       По всей видимости, история была совсем не первой. Поэтому реакция не то чтобы отсутствовала, скорее оказалась притупленной и разобщенной. Одна половина толпы сочувственно загудела, другая принялась сыпать оскорблениям в адрес пришедших. Тукан, пользуясь тем, что Рен Нетцер оказался совсем рядом, тихо поинтересовался:       — Насколько неочевидно, что это — какой-то цирк?       Дворф, ничуть не скрывая, что ему и вправду не нравилось происходящее, пожав плечами, заметил:       — Если бы мне это было неочевидно, вас бы никто приводить не стал и выступить бы не позволил. — Подумав, он добавил: — Советую тщательно подбирать слова.       Это уточнение вызвало небольшой спор на тему того, кто же отправится на трибуну. Вернее, кого отправлять не следовало:       — Дайте мне две минуты, и я разойдусь так, что начну матом орать на этих легковерных долбодятлов, — с самоотверженной самокритичностью оценил свои силы крестоносец.       — Я не знаю, что говорить. — признался дикий маг. — Точнее знаю, но, по-моему, получится только хуже, чем сейчас.       Они оба посмотрели на рахетийца. Будь на месте Оулле кто-то другой, с чувством юмора, он бы непременно обернулся. Такой выбор выступающего отличался, мягко говоря, нетривиальностью подхода.       — Ладно, — скупо бросил рахетиец. — Но говорить буду правду.       Взобравшись на помост под аккомпанемент возмущенного гула и обвинений, Оулле абсолютно спокойным тоном пересказал события последних дней, касающихся наёмника-поджигателя. Напрямую он ни разу не указал, что Киноварь и Щёлочь — это одно лицо. Чем та мгновенно воспользовалась:       — При чём здесь я? Я ничего не поджигала! У меня и денег нету на алхимический огонь!       Аргумент подействовал на толпу, но вот рахетиец на него даже обратил внимания. Вместо этого он спросил у Рена Нетцера:       — Что насчёт документов?       Этот вопрос заставил даже предельно предвзятую толпу поутихнуть. Бюрократия в этой игре была притчей во языцех. Все прекрасно знали, что выполнять задания других игроков в обход гильдии Приключенцев — большая глупость. По размаху с ней могла посоперничать только попытка непосредственно обмануть или обхитрить самую влиятельную организацию «Хроник раздора». Причём второе концептуально напоминало очень изощренную попытку самоубийства.       Конечно, обман порицался в любом виде. Даже если речь шла про классическое «меня обманывать не надо — я и сам обманываться рад». Но одно дело порицать обман явный и вопиющий, и другое — делать вид, что вот лично ты никогда, никого, нигде не дурил, не водил за нос, и не ставил в известность насчет «подводных камней». Вот и у собравшейся толпы не хватило лицемерия строить из себя невинных ангелов.       Впрочем, диссонанса и прострации не случилось. Таппен, неведомым образом взявший на себя роль гласа народа, мягко и дипломатично попросил у Щёлочи:       — Милочка, покажи нам, пожалуйста, листы заданий. Они же у тебя остались?       Вот за это вот «остались» она и уцепилась, с завидной скоростью соображая, что надо говорить и каким тоном:       — Нет, мне сказали, что их можно не хранить… Я не думала, что это так важно!       Пока толпа спорила, кто тут сам себе враг, Тукан подошёл к помосту и предложил Оулле:       — Попроси связаться с гильдией Приключенцев. Если я правильно всё понимаю, то она, — крестоносец едва заметно указал на жрицу, — должна быть в чёрном списке как минимум в Амбваланге.       Как назло, хотя тут скорее сказывалось время, никого дельного из гильдии не нашлось ни в Ноксе, ни в Амбваланге. В остальных же отделениях Приключенцев не смогли ни подтвердить их историю, ни опровергнуть, посоветовав подождать.       Толпа в целом одобрительно загудела. Конечно, ждать не нравилось никому, но одновременно с этим собравшиеся предполагали, что эта заминка закончится подтверждением их правоты.       — Мы тоже согласны подождать, — объявил невозмутимо Оулле, одновременно не спуская глаз с Щёлочи.       Рахетиец прекрасно видел, что жрица спешно придумывала способ выпутаться, изловчиться и хотя бы успеть покинуть город до неминуемого разоблачения. А может, даже в очередной раз изменить обличье — кто знает, сколько их там ещё припасено.       — Мне… мне на самом деле пора, меня ждут, ну, в реальности. У меня скоро день рождения, — избражая крайнее смущение, залепетала Щёлочь. — Надо будет по магазинам пройтись и…       — Я позволю покинуть игру, только оставив своего персонажа без снаряжения в тюремной камере, — холодно заявил Рен Нетцер.       Толпа отреагировала всплеском возмущения в стиле «какой негодяй — не желает отпустить невиновную девушку». Жрица этим мгновенно воспользовалась:       — Вы сговорились с ними, да? Поэтому вы так против меня? Я просто пришла сюда поиграть, думала, найти друзей…       Она проникновенно всхлипнула. Это было без преуменьшения блестящей актёрской игрой. Причём очень многогранной. У сочувствующих она вызывала ещё больше сочувствия. Колеблющихся заставляла задуматься, что же они за люди такие, раз позволяли себе сомневаться. Тогда как противники, осознавая невероятную фальшь, скрипя зубами от переполняющей их злости, начинали совершать ошибки.       Такую едва не совершил Рен Нетцер, кажется, собиравшийся сделать что-то очень глупое. Однако его опередил Фалайз, которого эта ложь задела особенно сильно. Настолько, что он не только придумал, что бы такого сказать, но и без всяких сомнений забрался на помост, собираясь выступить. Увидев такое рвение, глаза Щёлочи наполнились неподдельным страхом. Она завопила с нотками истерики в голосе, и это не было актёрской игрой:       — Это он, это он меня обижал и обманул!!!       Поднялся гул, который бы и очень умелому, громогласному оратору помешал бы говорить или, во всяком случае, сбил бы с толку. Дикого мага он точно привёл в растерянность, испортив весь боевой настрой.       — Тихо, — не столько громко, сколько выразительно сказал Таппен, на что толпа и вправду поутихла. — Что вы нам хотели сказать, молодой чело… эльф?       — Ничего, — честно ответил Фалайз, собравшись с духом. — Но у меня есть очень важный вопрос, который, похоже, волнует только меня одного.       — Не томите…       — Он будет врать! — в отчаянии заявила Щёлочь, но её не удостоили прежним вниманием.       Его на себе прочно удерживал дикий маг, который, может, и не был выдающимся актёром, зато излучал такую неподдельную искренность, что в его честь впору было называть какой-нибудь радиоактивный элемент. Подумав немного, Фалайз спросил у затаивших дыхание собравшихся:       — Что делает здесь жрица двадцать восьмого уровня, у которой нет денег, и каким таким образом она может чем-то нам помочь в Гадюкино, если у нас нет ни одного персонажа младше шестидесятого?       Как по его собственным меркам — это было жалко. В такой ситуации много чего можно было бы сказать куда более толкового. Но хватило и этого.       Вопрос оказался, что называется, не в бровь, а в глаз. Причём ответ был прекрасно известен всем и каждому: персонажу такого уровня нечего делать ни в Ноксе, ни в его окрестностях. Как максимум это мог быть чей-то твинк, что поднимало ещё больше вопросов к Щёлочи и её истории.       В этот момент сначала на площади, а затем, протолкавшись сквозь толпу, на помосте появился Руплет. Собравшиеся отреагировали на это умеренно позитивно, видимо, предполагая, что вот он — момент торжества справедливости, истины и всего такого хорошего. Тогда как Щёлочь, судя по кислой мине, иллюзий насчёт дальнейшего не питала и попросту, не взирая не риски, попыталась скрыться. Её остановил Рен Нетцер, как никогда прежде хмурый:       — Не торопитесь. Послушаем городского управляющего. Он у нас головастый.       — Я требую немедленно освободить этого игрока и снять с него все обвинения! — заявил Руплет, решительно указывая на Щёлочь. — Указом…       — Но мы её и не удерживаем и в целом почти не обвиняем, — резонно заметил Таппен. — Кстати, а в чём мы должны её обвинять?       — Все заявления о поджогах — фикция…       — Был один поджог, — вмешался Оулле. — Сегодня мы предотвратили второй.       Ему вторил Таппен:       — Откуда такая уверенность, что некий наёмник и эта жрица — как-то связаны между собой с поджогами? Руплет, вам что-то известно?       И тут городской управляющий совершил фатальную ошибку. Он мог бы поиграть словами, как-то оправдаться, в конце концов сказать, что оговорился. Щелочь-Киноварь на его месте выкрутился бы с лёгкостью рыбы, ускользающей из руки рыбака. Но Руплет просто ещё раз, причём категоричнее прежнего потребовал:       — Немедленно освободите эту девушку! Рен Нетцер, выполняйте мой указ! Я городской управляющий, приказываю! — Он повторил ещё громче: — НЕМЕДЛЕННО!       Даже если бы Руплет вместо сказанного напрямую обвинил Щёлочь, высказав всё как есть насчёт Киновари и поджогов, общее настроение толпы не стало бы настолько единодушным и однозначным, как после этих слов. Прежнее в целом благожелательное отношение к жрице стремительно улетучивалось. Будто этого мало, совершенно не осознавая, какие именно изменения и с какой скоростью происходили в настроениях толпы, Руплет заявил:       — Этот игрок находится под моей личной защитой! Народный трибун Ника также гарантирует его полную неприкосновенность!       — Не многовато чести для жрицы двадцать восьмого уровня? — подлил масла в огонь Таппен и притворно огляделся. — Где, кстати, народный трибун? Народ-то я вижу, а трибуна не видно уже которую неделю! — Раздался хохот. — Почему мне приходится его подменять на рабочем месте?       Гудение толпы, невзирая на смех, сделалось совсем уж недобрым, особенно в тот момент, когда на помост вышел Рен Нетцер. Впрочем, дворф не собирался кого-то арестовывать или выступать. Он положил на пол небольшой амулет. Тот засветился, и из этого света сформировалась фигура темнокожей женщины в строгом офисном костюме. Чиала явно постаралась выглядеть наилучшим образом ради такого момента. Оглядев растерянных донельзя собравшихся, администратор гильдии Приключенцев Амбваланга, представившись на всякий случай, объявила:       — Персонаж Щёлочь, также известная как Киноварь, Гвадалкацарит, Ртуть16 и Пирит, обвиняется в особо тяжких преступлениях против гильдии Приключенцев. Суммарная награда за головы обозначенных лиц составляет тринадцать миллионов сто тысяч золотых монет. — Она ещё раз многозначительно огляделась и остановилась на Таппене. — Нужно ли мне зачитывать конкретные преступления?       Этого не потребовалось. К тому моменту как администратор закончила говорить, жрицы уже не было ни на помосте, ни в игре.              ***              И хотя история вроде как подошла к концу, толпа не спешила расходиться и утихомириваться. Словно акулы, почуявшие кровь, они твёрдо намеревались восстановить справедливость в отношении хоть кого-то. В данный момент — Руплета, к которому накопилось очень много вопросов. Кратно больше, чем к игрокам из Гадюкино или залётному наёмнику. Причём куда более предметных и конкретных, а не касающихся абстрактных понятий.       Однако городской управляющий не стал на них отвечать. То ли осознав степень своей антихаризматичности, то ли просто от безысходности, он банально покинул игру. Чем в очередной раз доказал свою невероятную прозорливость на поприще выбора наихудшего и имеющихся вариантов действий.       Вакуум власти постарался заполнить Таппен, но толпа к тому моменту уже успела расколоться на несколько лагерей, каждый из которых имел своё мнение насчёт виновных во всех бедах города. Поэтому всё, что удалось бывшему городскому управляющему, — это возглавить тех игроков, кто предпочитал задавать вопросы действующему руководству Нокса.       Фалайз не нашёлся, что тут сказать, а Тукан просто не собирался в это влезать. Ночь и так выдалась длинной. Освободив Куого и Вармонгара, в чём им никто не мешал, они собирались покинуть площадь, а следом и Нокс, когда поняли, что кого-то не хватало. Оулле до сих пор оставался на помосте. Ни к кому конкретно не обращаясь, рахетиец спросил:       — Вы знаете, как подобные споры решались на заре Древнего Рима?       Таппен, стоявший к нему ближе, озадаченно почесал затылок, демонстрируя отсутствие познаний в античной истории. Толпа же в свойственном ей стиле принялась «советовать»:       — Казнь! Казнь!       — Нет. Люди уходили в другое место и начинали там заново. Это лучше бесконечных дрязг и войн. — Выждав чуть-чуть, Оулле закончил свою, мягко говоря, непродолжительную речь: — Мы примем всех желающих, давая построить тот Нокс, о которым вы всегда мечтали.       И он, сопровождаемый огромным количеством взглядов, покинул помост, а следом и площадь.       — Фиона будет в полном восторге, — ехидно оценил Тукан. — Она тебе памятник обязана поставить. В натуральную величину и из золота. Сначала ты сам пришёл, затем привёл бригаду отборных бойцов, а теперь переманил целый город. Страшно представить, что будет дальше!       — Я просто сказал что думаю, — не поддержал его восторга рахетиец.       — В прошлый раз ты так начал гражданскую войну, гы, — заметил Вармонгар и на всякий случай гоготнул, демонстрируя, что это такая шутка.       — Странный получается мутант, — заметил Куого. — У нас там Рахетия. У этих будет Нокс. У вас — Гадюкино.       — Рахеноксино, — мгновенно соединил слова Тукан. — Что-то в этом есть… звучит!       — Разве не важнее, что это наш дом? — вполне серьёзно спросил Фалайз. — Ну, или место, где каждый может почувствовать себя как дома?       Ответа не последовало, но фраза определённо заставила присутствующих задуматься.       Возле ворот их уже ждал Рен Нетцер. Не то чтобы его присутствие тут было необходимо, но он явно хотел поговорить:       — Это правда, что Каменец стоит пустой?       — Да. Пустой и сожённый до основания, — подтвердил Оулле.       — Понимаю. Я отправлю десяток стражников, чтобы они там привели всё в порядок и поддерживали его дальше. — Дворф вдруг улыбнулся. — Что касается этой вашей идеи насчёт переселения…       Он замялся, как будто стесняясь. На помощь пришёл Тукан.       — У нас есть глава МВД, и ему определённо не повредит консультация специалиста. Если ты, конечно, ничего не имеешь против толстых, жадных гоблинов.       Рен Нетцер, похоже, не имел предрассудков на этой почве. Зато его волновало кое-что иное, более практичное:       — Вы вообще прокормите эту ораву, если она к вам заявится?       — О да-а-а, мы по три урожая на неделе снимаем! — самодовольно заявил крестоносец.       Дворфа это не то чтобы убедило, но так или иначе ворота он открыл и вопросов больше не задавал. Оно было только к лучшему.       — Ты не сказал ему, что хоть мы и вправду снимаем по три урожая, — заметил Оулле немного позже, — но это три урожая кокосов.       — Ну не все же хорошие новости сразу! А то ПУФ, — Тукан надул щёки. — Лопнет от счастья! Что? Может, он «Ваунти» любит?!              ***              Исход из Нокса не случился одномоментно. Было сломано много копий, высказана масса претензий, разбита целая куча витрин и немалое количество лиц, прежде чем город начал пустеть.       Первыми его покидали те игроки, которые уже и так в той или иной степени сотрудничали с Гадюкино. Им было выгодно переехать поближе к своим инвестициям. За ними потянулись те, кому просто было нечего терять. Нашлись и авантюристы, всерьёз рассчитывавшие на новом месте радикально изменить своё благосостояние. К ним по итогу присоединился Таппен, вновь возглавив Нокс, но уже в другом месте и иной ипостаси — как лидер общины. Рен Нетцер, как и говорил, отправив отряд в Каменец, с остальной стражей подался в Гадюкино.       Не все уходили на восток. Многие подались из Нокса на запад в сторону Озёрной федерации. Некоторые и вовсе кораблями отправились на север, ища новый дом в степях Неди. Нашлись и те, кто по итогу подался к паладинам в Дракенгард.       Часть игроков осталась. Из верности Нике или же будучи финансово заинтересованными. Мародёры и прочие «предприимчивые» не заставили себя ждать. Они рассчитывали прибрать к рукам пустые здания и брошенные вещи. Этих ждало особенно сильное разочарование: так как исход не был разовым, всеобщим событием, то бросали не так уж и много ценного. Спросу же на пустые коробки домов и ржавый хлам попросту неоткуда было взяться.       Вернувшаяся Ника флегматично прогуливалась по улицам пустеющего и хиреющего прямо на глазах города. Формально она всё ещё оставалась народным трибуном. Только народа больше не было. Как не было и тех, кто бы выполнял её указания. Дворфийка даже ворота закрыть оказалась не в силах — механизмы кто-то сломал.       — Они вернутся! Эйфория пройдёт, и тогда, ох, тогда мы ещё посмеёмся! — увещевал Руплет, пытаясь приободрить. — Приползут к нам как миленькие.       Однако, как это с ним частенько бывало, он совершенно неверно трактовал настроение собеседника. Нике вовсе не требовалось утешение или ободрение. Покачав головой и криво усмехнувшись, она сообщила:       — Это всё неважно. Когда я спасу мир, всё встанет на свои места. Так даже лучше. — Дворфийка обвела рукой пустые улочки. — Будет где разместить моё королевское войско.       — Королевское?! — Эльф аж поперхнулся и едва слышно выдавил: — Но у нас нет короля…       — И не будет! — приторным тоном успокоила его Ника. — Будет королева. Вся эта возня с республиканством очевидно провалиась. Не беспокойся насчёт коронации и прочего — меня коронует победа.       Руплета очевидно коронация если и волновала, то в списке этих самых поводов для волнения она располагалась где-то ближе к концу.       Они вместе поднялись на стену к воротам, ведущим на запад. Здесь фортификации были куда серьёзнее, нежели на противоположной стороне. Главным образом выше, из-за чего вид на дорогу открывался превосходный.       По ней на многие километры распластался колоссальных размеров змей, неторопливо ползущий в сторону Нокса. Если сильно присмотреться, можно было увидеть ровные, как на параде, колонны ботов, нога в ногу марширующих по обочинам. По самим же дорогам тянулись вереницы тяжелонагруженных бесчисленных телег. Стотысячному войску требовалось много не только снаряжения, но и банановой каши со спиртом.       По итогу каша стала самой затратной статьёй бюджета для Ники. Оружие и доспехи частично прилагались к армии, частично были «позаимствованы»; различного рода расходники она тоже «позаимствовала» у паладинов Чистоты; провиант же пришлось закупать в полном объёме.       «Всё стократ вернется, когда я спасу мир».