Валко

1

      Амили согнулась пополам, и её вырвало юному боргеру Кадаландскому прямо под ноги.       Он подхватил Амили и придержал ей волосы, пока её желудок не опорожнился.       — Прошу прощения... господин Кангейл... — просипела Амили, пытаясь трясущимися руками достать платок.       Кангейл протянул ей свой, с фамильной монограммой.       Амили вытерла горечь с губ, но изо рта она не исчезла. Нутро чувствовало себя так, будто его вывернуло наизнанку.       Кангейл усадил Амили на садовую лавочку. Девушка потрогала влажный лоб, который казался ей раскалённым под похолодевшими пальцами.       — Госпожа Амили, вы как? — Кангейл взял её лицо в тёплые ладони.       — Уже нормально...       — Сбегаю за помощью! — вызвался он. — Сидите здесь!       — Не надо...       — А вдруг вы отравились? Лекаря!..       Амили вцепилась ему в запястье.       — Прошу, не надо!       Она прикоснулась к плетёному браслету, обвивающему запястье левой руки. Серебристые нити казались ледяными. Холод, как в первый раз, растекался от браслета по всей руке.       — Нет... — пролепетала Амили, и сердце покрылось трескучим льдом. — Валко... Вернись, Валко!..       Очнулась Амили уже в постели, в полумраке — кое-как чадила свеча. Старая служанка спала в углу на сундуке, а в кресле дремал Кангейл.       Как только Амили пришла в себя, он приблизился и обеспокоенно взглянул ей в глаза.       — Сколько... я пролежала?.. — Она еле разлепила губы. Голоса почти не было, Кангейл догадывался по движениям сухих губ.       — Чуть больше суток. Ваш отец порывался разбудить вас, но я ему не позволил. В вашем состоянии помог бы только покой. — Он немного помолчал и добавил: — В бреду вы повторяли одно и то же слово. Я не знал, что это значит, но решил, что вашему отцу слышать не стоит.       Амили вздрогнула и впилась ледяными пальцами в запястье Кангейла так, словно будет держать мёртвой хваткой, пока тот не расскажет ей.       — Что за слово?       — «Валко».       Амили вскочила в постели, но Кангейл сдержал её порыв. Служанка в углу лишь всхрапнула — дежурив не смыкая глаз у постели госпожи, она только недавно смогла расслабиться.       — Что со мной стряслось? — пробормотала Амили, медленно вспоминая события позавчерашнего дня.       — Вы отравились, — обеспокоенно сообщил Кангейл. — У вас были все симптомы. Но лекарь не нашёл в еде следов яда, а в вашей желчи — ничего подозрительного.       Амили судорожно высунула из-под одеяла левую руку и поднесла браслет к глазам. Волосы в нём, ранее блестящие и гладкие, теперь сухими нитями лохматились во все стороны. От нитей веяло холодом несмотря на то, что рука Амили лежала под тёплой периной и браслет грелся о горячечное тело.       — Может, всё из-заэтого? — настороженно спросил Кангейл, кивнув на браслет. Амили пробила дрожь, и она с ужасом взглянула на него. — Из чего он? Я читал про малоизученные материалы, которые отравляют человеческое тело неочевидным образом. Вы могли долго носить браслет, и он окислился, после чего...       — Бред! — воскликнула Амили. — Этого не может быть!       — Это единственное разумное объяснение, — запротестовал Кангейл.       — Нет! Ничего вы не знаете! Ничего!       На этот раз служанка не могла не проснуться. Она грубо выпихнула Кангейла из комнаты, взывая к тому, что «Мужчинам сюда нельзя!», — и склонилась над подопечной. В её глазах читалась неподдельная тревога.       — Госпожа Амили, простите меня! Я заснула, и он пришёл...       Амили не слушала. Она грела губами браслет, молилась неверно и невпопад. И в это время в ней умирала часть её души.

2

      — Я велел не впускать юродивых.       Старый граф то так, то эдак пытался разгрызть утиную косточку частоколом гниющих зубов, хорошенько разреженным болезнями. Шерудил языком, тщетно заталкивая косточку то в одну дырку, то в другую.       Он глядел с возвышения, на котором громоздился его рабочий стол. Сейчас на нём граф предпочёл отобедать, не желая отрываться от подбора будущего отряда, с которым можно будет в скорости выступить в поход. В то время как другие господа выли от своих же наёмников, он ими гордился. Поэтому отбирал их, как хороший псарь выбирает щенят, чтобы прикормить и науськать на кого следует.       Нередко к нему приходили и нищие, на что-то надеясь, и странники, ищущие крова, но с ними уже разбиралась прислуга. А теперь один из подобных проник в его дом в самый разгар трапезы, чтобы её испортить.       Перед графом возвышался широкий в плечах, но худощавый, измотанный старец.       — Что? — Граф выудил косточку из межзубной дырки, подтолкнув её языком. Положил на имеющийся зуб и наконец хрустнул ею, придавив едва сохранившимся сверху «пеньком». — Не испытывай моё терпение. Если б я умел читать мысли, уже владел бы миром, а пока я здесь, так что говори словами. Или ты немой?       Кривая ухмылка исказила лицо старца, потянув за собой морщины. Голос у него оказался на удивление молодым — глухим, с хрипотцой, но не старческим:       — Слышал, армию собираешь. Я за тебя повоюю.       Граф чуть не подавился. Зашёлся кашлем, подобным вороньему карканью, и яростно забил кулаком в грудь. Откашлявшись, широко утёр рот платком и брезгливо отшвырнул, хоть и вытерся только один раз.       Платок на лету поймала прислужница — девочка лет десяти со съеденным оспой лицом. Глаза размером с ямы от бубонов нервно и любопытно поблёскивали в сторону загадочного «юного старца».       — Извини, дед, твой срок вышел ещё при Гофрите Пятом. Скоро ползти на погост, подумай о своих грехах — пора бы начать задабривать Триединого.       — Не поможет.       Шутки свои граф любил так же, как собственные стратегические решения. И когда кто-то их портил, вместо смеха он начинал с тем же рвением разбрызгивать яд.       — Дерзкий оборванец, — процедил граф: из его рта действительно брызнули слюни. — Эй, что у тебя там? — Он кивнул на его спрятанную под тряпьём левую руку.       — Ничего, — бесцветно ответил «старец».       — А ну-ка, покажи! Если ты там прячешь отравленный кинжал, я за себя не отвечаю!       «Старец» вздохнул, сгрёб кое-где протёртую ткань правой рукой и медленно потянул вверх. Граф настороженно следил за его движением и вглядывался в пустое пространство, где должна была быть левая рука.       Тот закинул тряпьё на плечо, и граф наконец увидел обрубок на месте сгиба локтя.       Прислужница пискнула и закрыла глаза ладонью. Правда, раздвинула пальцы и продолжила смотреть с любопытством.       — Видишь — ничего.       — Пшёл, калека! — процедил граф и оскалился. Между зубов торчала забившаяся пища. — Сказал же, юродивым здесь не место! Эй, бездельники! — кликнул он свою стражу. — Выволочьте его!       Трое стражников явились по первому зову, один из них — с чужим комплектом из меча и кинжалов в потёртых ножнах.       — Как вы его пропустили? — прошипел граф сквозь мясо в зубах.       — Он пришёл наниматься, сдал оружие и прошёл — всё по правилам, господин граф.       Граф хрустнул зажатой в кулаке утиной костью.       — Я не позволю насмехаться надо мной и тратить моё время. Раз ты такой из себя воин — докажи! Не хочу переводить на тебя армейскую жратву зазря.       Седоголовый устало вздохнул, словно слышит это каждый день.       — Назначай время.       — Здесь. Сейчас. Хочу зрелищ!       Граф грохнул кулаком по столу, что подскочили блюда. Стражник кинул седому его меч с кинжалами.       — Против трёх выстоишь — приму, — раздражённо сказал граф и откинулся на высоченную спинку кресла. — Или тебя разметает простая городская стража?       Седой равнодушно крепил ножны на поясе единственной рукой, пока стражники обнажали мечи. Он мрачно взглянул исподлобья.       — Что, кислятины отведал? — прорычал граф.       — Меня нельзя ранить.       — Ишь чё, неженка!       — Мне нельзя пускать кровь. — «Старец» серьёзно взглянул на графа. — Будет хуже.       — Ты уже успел мне надоесть! — Граф хлопнул в ладоши, звякнув перстнями. — Вперёд!       Стражники направили на седого мечи: каждый в свою точку — голову, грудь, бёдра. Седой ещё не успел закрепить меч: он продолжал возиться с ремнём и искоса поглядывал на стражников, подмечая их манёвры. Те маневрировать не спешили, медленно двигаясь по полукругу, заставляя седого поворачиваться на месте. Они разделились, намереваясь зайти с трёх сторон, а с четвёртой — прижать его к стене.       Считав их план, седой первым отступил так, чтобы за ним было пространство для отхода — это вынудило его повернуться к графу спиной. Их разделяли несколько шагов и ступени на помост со столом.       Стражник, метящий в голову, сделал выпад. Седой мягко скользнул из-под меча в сторону и тут же вынужден был увернуться от тычка в бедро. Он старался не поворачиваться левой стороной, с которой не было руки.       — Скучно... — протянул граф, звонко чмокнув сквозь дырку в зубах, и притянул к себе прислужницу. Та ойкнула и повалилась ему на колени. — Давай, мелкая, доставь удовольствие старику, пока эти там дрыгаются как мухи по весне.       Прислужница привычным жестом скользнула рукой графу под одежды, но «старец» резко обернул к ним звериный взгляд. От него стало не по себе.       — Пусти её, — рыкнул он графу.       — Что ты сказал? — лениво бросил тот через полуулыбку. Графу стало слишком хорошо, чтобы злиться.       — Пусти девку! — «Старец» повысил голос.       И заработал смачный тычок в плечо. Порванная накидка тут же пропиталась кровью.       — Я же сказал... — Седой тяжело задышал. — ...Мне нельзя пускать кровь!       Его противники даже засомневались: с их лиц сошло самодовольство, они переглянулись и взглядом воззвали к графу.       Тот сгрёб в кулак волосы девочки и велел:       — Покажите зверю его место.       На «старца» обрушились мечи. Он продолжал уклоняться от рубящих ударов, но пропускал тычок за тычком. Накидка, штаны и рубаха покрывались кровавыми пятнами.       — Кровь! Ещё кровь! И что мы должны увидеть?! — гоготал граф.       Седой обернулся, и в его взгляде зверя теперь читалось человеческое отчаяние. Он стоял полусогнутым, зажимая единственной рукой то одну, то другую рану, до которых мог дотянуться.       — Сколько крови тебе пролить? М-м? — лыбился граф. Затем надавил девочке на затылок, заставляя склониться к его поясу, туда, где орудовала рука.       Гримаса исказила лицо «старца», и он бросился через стол.       Граф лениво поднял почти пустой кубок и огрел им «старца» по голове.       Из-под седых волос брызнула кровь, точки волчьих зрачков остановились, и он скатился со стола на пол. Распластался, раскинув здоровую руку и культю, и кровь текла, ореолом обрамляя его тело. Седой тяжело дышал, пялясь в потолок.       — Так вот, знаешь, где твоё место? — усмехнулся граф. — У церкви, с протянутой ладонью оставшейся руки. — Он плюнул в него через дырку между зубов. — Калека.       Прислужница глядела во все глаза, раззявив рот, но граф настойчиво склонил её голову обратно.       — Не отвлекайся, — елейно протянул граф. — Зрелище не для юных особ.

3

      Щурясь изо всех сил, Зельбахар разглядывал нагрудный доспех, подобранный в лесу. Полутёмная комнатушка на постоялом дворе не очень подходила для исследований.       — Ещё света, — велел Зельбахар.       — Слышь, звездочёт, я похож на богача? — проворчал Томис с набитого соломой матраса в углу. — Хозяин на меня уже странно смотрел, когда я вторую лучину затребовал! Куда тебе третью?!       — Лучше всего подошли бы свечи... Томис в бешенстве застучал кулаком по лбу.       — Мне что, обокрасть местного графа?!       — Мог бы продать свой меч.       — Знаешь, что?!..       Зельбахар так и не узнал: дверь вышибли ударом кулака, и в комнату ввалилась бесформенная груда кровавых тряпок.       — Бертад! — воскликнул Томис.       Они с Зельбахаром бросились к нему. Загрохотал свалившийся на пол доспех.       Валко приподнялся на локте единственной руки и тут же рухнул обратно: мышцы задрожали от напряжения и всё-таки не выдержали.       — Ну и раны! — ахнул Зельбахар. — Не двигайся, сейчас будет лекарство...       — Нет! — рявкнул Валко.       Лекарь изумлённо застыл.       — Нет. — Валко поднял лицо, всё в запёкшейся крови, и заскрипел зубами.       — От него я на ногах не стою. И...сила...       — А чего ты хотел? — Зельбахар всё равно выудил из своей сумки снадобье.       — Твоясилатебя убьёт.       — Знаю, — рычал Валко. — Я должен.       — Тебе нужно восстановиться, — деловито сказал Зельбахар, будто говорил не с тем, кто умеет быть нечеловечески сильным, а с очередным пациентом, страждущим проглотить волшебное снадобье и в тот же миг поскакать по своим делам. — Пока не зарастёт культя, никакой силы. И вообще, я велел тебе соблюдать постельный режим! Куда тебя понесло?       Валко ответил не сразу. Его успели усадить на матрас в противоположном углу, весь в пятнах засохшей крови, стащить с него накидку, следом рубаху. Штаны Валко не дал, позволил лишь закатать.       Зельбахар начал медленно разматывать культю.       — Тут граф армию собирает... — пробурчал Валко.       — И ты попёрся?! — обрушился на него Томис.       — Есть выбор? — зло рыкнул Валко. — Мне надо идти дальше.       — Не в твоём состоянии! И тем более не с армией!       — А с кем? — рявкнул Валко. — Одиночку убьют быстрее. А тут отряд, кой-какая защита.       — Это не прогулка! Вы с врагом сражаться идёте! Тебя там убьют — не дошло, нет?       Валко тяжело засопел.       — Идёт время. Я разрушаюсь. Так и не заработал...       — Мы разбойников обокрали, денег пока хватает!       — Хватает, говоришь, а на свечи пожадничал, — надулся Зельбахар.       — Именно потому и хватает! Валко горестно усмехнулся:       — Вам не понять.       — Конечно, — обиделся Томис, — куда же нам! Мы никакими силами не обладаем, люди как люди, не то что ты, не такой как все!       Томис демонстративно ушёл на свой матрас и завалился лицом к стене.       Обнажив обрубок руки Валко, Зельбахар недовольно поцокал языком. Рана вновь вскрылась, и теперь медленнее, чем раньше, затягивалась обратно.       — Из-за других ран заживление идёт тяжелее. Можешь хотя бы какое-то время никуда не влезать?       — А чё вы так обо мне печётесь? — мрачно спросил Валко, выдёргивая культю из рук лекаря. — Нужен я вам. Из-за меня вас преследовать могут. Давайте-ка разойдёмся.       — И думать забудь. — Зельбахар смочил свежую повязку своим таинственным лекарством и принялся заматывать Валко обрубок. — Лекари дают клятву спасать жизни, и пока твоё лечение не окончено, я несу за тебя ответственность.       — Я не просил в таком клясться.       — Это закон у нас, лекарей. — Сделав несколько мотков молча, Зельбахар добавил: — Слышал, у твоего народа тоже есть непреложный закон спасти жизнь.       Валко вздрогнул. В потухших глазах мелькнула тень воспоминания — не своего, но о рассказе, некогда поведанном ему.       — Это священное бремя, — продолжил лекарь. — Спасающий отвечает за спасённого, но и спасённый — за душу спасающего. Если ты не дашь мне выполнить мой долг, ты повергнешь меня в Преисподнюю. Мы с тобой связаны, и связь эта может прерваться, лишь когда ты поправишься.       Валко в смятении потупил взор, но брови его всё ещё образовывали складку недовольства.       — Оно так, — наконец сказал он. — Ладно.       Зельбахар домотал культю, отрезал оставшийся кусок ткани на будущую повязку и принялся за другие раны, от тычков мечом.       — Но мне правда надо спешить, — пробормотал Валко.       — Ты никуда не дойдёшь, если не выздоровеешь. Хотя бы несколько дней ты обязан побыть в покое.       — А потом мы пойдём с тобой, — вдруг подал голос Томис. Он уже сидел на матрасе и серьёзно смотрел на Валко.       — А это ещё зачем?       — Я тоже перед тобой в долгу: ты спас меня из болота. Теперь мой черёд за тебя впрячься.       Валко бросил мрачный взгляд на два пустующих матраса.       — А эти двое? Оба меня ненавидят.       — Да брось ты. У Родди ещё молодо-зелено, перебесится, а «замотанной башке» придётся либо смириться, либо пойти на все четыре стороны. Нас всё-таки больше. Хочет барахтаться сам — пущай, его выбор.       Томис ободряюще улыбнулся Валко. Зельбахар, обрабатывающий раны, на мгновение поднял на седоголового юношу смеющиеся глаза и вернулся к работе.       В таких случаях обычно говорят «спасибо», но лучшими словами благодарности от Валко стало другое:       — Ладно, валяйте.

4

      В первый раз Родди очутился в городе, когда нанимался в армию, и шастал за отрядом, прибившись к Нэльсу, а теперь бродил уже в другом городе сам. Он во все глаза разглядывал картинки на вывесках, прикидывая, где мог бы остаться на подработку. Коль судьба распорядилась так, что из армии его выплюнуло в город, нужно этим воспользоваться и остаться — может, и навсегда.       Родди вдруг замер, с тоской взглянув в тяжёлое серое небо: его ведь нигде не ждут. Храбрившись, он всем брехал, что сбежал из дома за воинской славой, а на деле — его отец не выдержал уставшего взгляда матери, нянчащей целый выводок детей. Родди не отличался силой, на работах в поле, скорее, мешал, чем помогал отцу и старшим братьям. А тут, прямо посреди сенокоса, явились «огненные птицы» по души юных рекрутов, и Родди буквально на ходу передали из рук в руки. Тогда Родди не думал, что, если он плохой сенокос, будет ли от него толк с копьём, а если повезёт — с мечом. А теперь он всё понимал.       В армии он не сумел ни умереть, ни заработать, лишь разрушил не одну жизнь. Деревенская девочка с двумя косами, из которых упрямо вырывались тугие кудри, поселилась в его душе и основала в его сознании личную Преисподнюю, и в ней бесконечно мучила его душу.       Всё ещё глядя в небо, он услышал призывный голос дальше по дороге:       — Эй, кто хочет подзаработать? Есть препривлекательнейшее предложеньице!       Родди увидел морщинистого мужчину с обветренным лицом, в тёмном фартуке, будто пропитанным смолой или маслом. Тот призывно размахивал руками и блестел кривозубой усмешкой.       Родди чуть было не поспешил к нему, даже почти выбросил вверх руку, привлекая внимание, но вдруг удар колокола заставил его замереть.       Справа, неуклюже торча из-за домов, как росток среди сора, пробивалась церквушка. Родди и не заметил бы её, если бы не её глухой колокол.       Мальчик огляделся: лишь он один застыл посреди улицы, оглушённый, а люди продолжали течь мимо по своим делам.       Он посмотрел на мужчину в фартуке, цепляющегося к прохожим, вновь взглянул на макушку с тусклым трезубцем, снова на мужчину... и свернул в проулок, ведущий к церкви.       Сельские церковки манили домашним теплом дерева, а здесь Родди очутился в холодной каменной пещере. Чадили, не грея, свечи перед образами, а в центре, напротив входа, пронизанный трезубием, его встретил золочёный Великий Пророк.       В церкви было несколько человек: они тенями стояли у образов, но никто не обращал ни на кого внимания, и казалось, что Родди совсем один, не считая Триединого господа. Должно быть, так думалось каждому из присутствующих, и никто не хотел спугнуть единение с богом.       Родди плотно прижал ладони друг к другу и закрыл глаза.       «Триединый боже! Я не всегда молился перед едой. Я никогда не молюсь перед сном. Я слишком мал, и я пьянствую. Я предаюсь грешным мыслям. Я ненавижу свою семью. Я... — Пришла пора переходить от повседневных грехов к истинным, и Родди мысленно осёкся. Хорошо ещё, что он не на исповеди, но даже самому себе было трудно сказать всю правду. — ...Я погубил целую деревню невинных людей. Я... погубил одну девочку... И я хотел бы... чтобы она...»       Грохот и беспорядочный топот вернул Родди в мир, и он распахнул глаза. В церковь кто-то ворвался, следом за ним — крики с улицы: «Держи богохульника!», — и целая толпа протиснулась внутрь.       Грязно ругаясь и снося кандило, некто в безразмерном балахоне вихрем нёсся по крохотной церквушке. Родди обернулся и с ужасом заметил, как из-под капюшона взметнулась серая прядь.       «Бертад?!»       Кровь ударила Родди в голову, и соблазн закричать «Это серый зверь, хватайте его!» скрутил ему низ живота.       Что-то сверкнуло за спиной, и Родди оглянулся: пламя потревоженных свечей блеснуло на тусклом золоте трезубия. Родди готов был поклясться, что Великий Пророк, строго глядя прямо на него сверху вниз, помотал головой.       Родди вновь взглянул на сероволосое нечто, беснующееся у образов. Толпа отвлеклась на то, чтобы загасить полыхнувшее от свеч полотнище под образами, и Родди кинулся к Бертаду.       — Бежим!       Родди вцепился ему в плечо мёртвой хваткой и потащил из церкви, сам не понимая, откуда в нём такая сила.       — Эти заодно! Лови их! — крикнули в толпе.       Родди сволок Бертада с лесенки, вышиб плечом резную дверь и потащил его переулками. Бертад почему-то не сопротивлялся, а бежал за Родди, даже обгоняя его.       Плутая между домами, Родди внезапно обнаружил, что держит Бертада за левую руку.       Взревев от негодования, Родди впечатал лже-Бертада в стену прямо у кучи отходов и сорвал с него накидку вместе с «париком». Под мотком тонко нарезанной на «пряди» ткани из Зельбахаровых запасов на перевязки оказалась замотанная башка.       — Ты! — рявкнул Родди и швырнул маскировку в помойную кучу. — Какого дьявола?!       — Хотел подставить его! Чтобы это серое зверьё наконец получило по заслугам! — взвыл забинтованный и тут же рассмеялся с рыдающими нотками. — Хотел бы поглядеть, как его высекут... или вздёрнут! — И тут же улыбки как ни бывало: — Ты ж сам хотел, чтоб этого серого чёрта...       Родди размахнулся и отвесил тому смачный удар кулаком в левую скулу.       Забинтованный сполз по стене и заскулил, заслонясь локтями.       Родди стоял над ним, сжимая и разжимая кулаки. Один кулак, сбитый о чужую скулу, саднило, на костяшках выступила кровь.       — Пойдём уже домой, — пробурчал Родди, вздёргивая забинтованного на ноги. — Радуйся, что тебя никто не узнает.       «Отличный день. Ни работы, ни покаяния», — мрачно подумал Родди.

***

      Родди велел забинтованному молчать о случившемся, но, когда они вернулись на постоялый двор, Зельбахар перерывал комнату, недоумённо бурча:       — Куда подевались перевязки? Я же точно брал целый моток...       — Какого чёрта ты их выкинул?! — обрушился на Родди забинтованный.       — А какого чёрта ты их порезал? — не остался в долгу мальчишка. — Что мне было с ними делать после того, как ты их на бошку намотал, да ещё и в лоскуты покромсал?       — Я же недавно делал тебе перевязку. — Зельбахар кивнул на замотанную лысину. — Почему не обратился ко мне?       Родди с забинтованным перекинулись полными ненависти взглядами.       — Ну вот, придётся идти к портному, — недовольно наворчал Зельбахар на неожиданно возникшие планы. — В следующий раз не своевольничай, а доверься рукам лекаря — не придётся ничего резать.       Недовольные парни расползлись по своим матрасам и молчали до самого прихода Томиса, от которого вновь на зависть душисто пахло.       — Непредвиденные расходы, — Зельбахар беззастенчиво протянул ладонь, как только тот вошёл, — нужно покупать врачебное оборудование.       — Ты же утром пересчитал и сказал, что всего хватает, — недоверчиво сказал Томис.       — Да, но... расходные материалы, знаешь ли.       — Наш бюджет рассчитан до последнего инца, — строго сказал Томис. — Что, опять Бертад что-то учудил? Я же только что видел его в отхожем месте, целым и невредимым.       Родди нервно сцеплял и расцеплял пальцы, и наконец сказал:       — Почти. Отчасти. В каком-то смысле.       Едва выслушав сбивчивый рассказ Родди, Томис молча ринулся через комнату, вздёрнул забинтованного за шкирку с его матраса и припечатал к стене.       Кулак Томиса врезался в стену у самого уха забинтованного. Из-под костяшек брызнула кровь.       — Прошу, послушай! — взмолился забинтованный. Ноги его подкосились, он повис в руке Томиса. — Бертад опасен! Из-за него мы все огребём! Я делал лучше для нас! Если бы его забрали...       Томис заколотил в стену — до крови, до мяса, до хруста своих костяшек.       — Слышишь, ты, — процедил Томис ему в лицо, — твоя жизнь — птичье дерьмо по сравнению с жизнью Бертада. Ты лизал зад графу «Сколопендре», втянул нас в разборку с разбойниками, раз за разом заставляешь каждого из нас рисковать башкой за твою пробитую башку... Может, нам пора избавиться от тебя?       Зельбахар засуетился, чтобы угомонить Томиса, но тот рявкнул:       — Не вмешивайся! Лучше представь, сколько мы тебе бинтов сэкономим.       — Родди, скажи ему!.. — взмолился забинтованный, и мальчик, помедлив, всё-таки попытался:       — Не блефуй, Томис, я ему уже двинул.       — А кто сказал, что я блефую? — Тот повернулся, и его было не узнать: если бы не знакомые кудри, в этих диких прищуренных глазах и хищном оскале было бы не узнать весельчака Томиса. Он вновь обратился к забинтованному, и тот жалобно взвыл. — Жалею, что мы позволили тебе дойти сюда с нами. А знаешь, кому ты должен быть благодарен? — Томис встряхнул его. — Бертаду! Это он жалеет всяких юродивых типа тебя. Если бы не он, я бы грохнул тебя уже очень давно. Будь ему благодарен, падаль.       Томис швырнул забинтованного прямо под ноги Валко, возникшему на пороге.       — В чём дело? — недовольно спросил он. — Вас из нужника слышно.       — Прости, пожа-а-алуйста! — зарыдал забинтованный, цепляясь за штаны Валко. — Ты же будешь и дальше спасать нас, правда? Прости-и-и!       — Да за что? — Тот попятился, стряхивая его руки.       — Лучше не знать, — мрачно сказал Родди. — Но ему повезло, что я оказался рядом, а не то...       — Вот и не отходи от него теперь, — серьёзно велел Томис.       — Эй! Я в надсмотрщики не нанимался! И вообще, чё ты тут раскомандовался?       — А кто ещё хочет? — Томис обвёл рукой комнату. — Может, отдать командование ему? — кивнул на забинтованного. — Официально ж он у нас командир, почивший граф Нилгренн его назначил. Или, может быть, ты сам готов принимать решения за всех?       Родди насупился, поглядел на Томиса исподлобья.       — Может, я вообще от вас уйду.       — Уходи, — пожал плечами Томис и завалился на свой матрас. — Не придётся выделять на тебя деньги. Валяй, ищи себя, зарабатывай, живи в своё удовольствие со своими призраками прошлого. — Родди побелел от ужаса. — Я слышал, как ты бормочешь во сне женское имя и хнычешь. Лекарь даёт тебе нюхнуть снадобье, и только так ты засыпаешь без задних ног. Уверен, что выдюжишь жить со всем этим в чужом городе да ещё и без средств?       — Я почти нашёл работу! — разозлился Родди. — Скоро я устроюсь, и мы наконец разойдёмся! — Он закутался в одеяло как в кокон. — Видеть вас больше не могу. А ведь ты, Томис, мне нравился, а на деле ты не такой добряк, какого из себя корчил.       — Тебе предлагали в горах остаться, — пробубнил Валко.       — Жить в компании стариков и умственно отсталых? Нет уж! Я поселюсь в городе, а вы идите куда хотите.       — А кстати, куда мы пойдём? — осведомился Зельбахар и посмотрел как на лидера уже на Валко. — Мы с Томисом обещали тебя держаться, но нам нужно знать, чего ждать на пути.       Валко будто вернулся к мысли, которую очень не хотел снова думать. Лицо его потемнело; и без того внешне старик, он будто стал ещё старше. От него ждали ответа, но его губы разлеплялись неохотно, и он сказал только:       — На юг.

5

      Жить впятером в тесной комнатке было невыносимо, и все негласно решили поочерёдно отсутствовать хотя бы до темноты. Комната оставалась в распоряжении Валко и Зельбахара, но первый всё время спал, или делал вид, а второй коптил лучины, то разглядывая доспехи, то что-то записывая, то разводя загадочные снадобья. Зверея от запахов, все сами предпочитали разбегаться.       У двери висела, покачиваясь, связка сушёных языкастых грибов. Вещи разбойников Томис сныкал в углу у своего матраса, выдавая каждому из сбережений строго оговоренную сумму.       Родди, конечно же, никуда так сразу не ушёл: он каждый день сбегал ни свет ни заря, а по возвращении бурчал, что вот-вот у него появится работа.       За ним увязывался забинтованный, но после случая в церкви ерунды не творил и просто тихо пропивал свою долю. Какое-то время он пытался болтать о своих воинских подвигах — естественно, вымышленных, — но его быстро вывели на чистую воду как труса и проходимца, и с тех пор он помалкивал.       Томис уходил среди дня и возвращался поздней ночью заметно более чистым и отдохнувшим, но, ничего не объясняя, заваливался спать. Зельбахар бродил по местным лавчонкам и рынкам в поисках врачебных ингредиентов или молча сидел над исследованиями.       Они почти не разговаривали друг с другом и существовали как соседи, даже не как приятели. С того момента как от них ушёл Нэльс, Томис, Родди и Валко держались друг друга неохотно, словно бы по привычке. Последний разговор между Валко и Томисом вроде бы снял напряжение, но больше они не общались, с тех пор не оставаясь наедине. А Родди окончательно перестал признавать их обоих.       Забинтованный принял правила и существовал тише воды ниже травы. Он старался не сталкиваться с Томисом и не оставаться с ним вдвоём. Но, сцепив зубы, каждый раз подставлял ладонь, чтоб тот отсыпал ему его порцию монет.       Когда все разошлись и оставили Валко в комнате одного, он наконец тяжело поднялся и тоже вышел из комнаты. Зельбахар бы не дал ему сходить дальше отхожей ямы очередными нотациями, а Томис бы уложил силой. А Валко был слаб, очень слаб.       Именно потому, что лежал слишком долго. И Валко быть слабым не нравилось. Не нравилось, что ноги еле отрываются от земли и здоровая рука не сильно способнее культи. В слабости была уязвимость. Даже будучи не один, Валко не чувствовал себя в безопасности, и всем только казалось, что он спит: спал он по-волчьи чутко, проваливаясь в сон и выныривая помногу раз за ночь. Днём дремал, смешивая сон с былью, но готовый проснуться от любого незнакомого шороха.       Рваный сон замедлял его, как говорил Зельбахар, «регенерацию», и пока тело не придёт в норму настолько, чтобы старые раны не лопались вновь, сила к нему не придёт.       Валко вышел во двор, пряча волосы и обрубок руки под накидкой. Ему её выстирали от крови, и теперь она даже пахла ничем — и этот запах помогал чувствовать себя зависшим где-то вне времени и пространства, ничему и никому не принадлежащим.       Он тяжело ступал, шаркая по мостовой, и был ещё больше похож на старика. Ему это даже на руку — меньше пристального внимания. А нарядная девочка — видать, дочка городских богатеев — даже вдруг подбежала и протянула ему монетку.       — Возьмите, дедушка! — улыбалась юная горожанка: темноволосая, полнотелая, в совсем не детском платье, но с детским ещё выражением личика.       Валко застыл, не в силах протянуть руку. Он так долго смотрел на девочку, что та смутилась и обернулась к родителям: знатные родичи пристально следили за актом благотворительности, на который сами и подтолкнули.       — Дедушка?.. Ты в порядке? — пролепетала девчонка, глядя во все свои карие глаза.       — А... Ты кой на кого похожа. Залюбовался.       — На твою внучку?       Валко вдруг сипло рассмеялся.       — Гертрадимия, не заигрывай с оборванцами! — рявкнул её отец. — Дай ему милостыню и живо сюда!       — Да, папенька! Дедушка, ну возьми же!       Девочка даже схватила дедушку за левую руку, чтобы сунуть в ладонь монетку, и...       — Аи-и-и! — завизжала она, отдёргивая пальцы в перчаточках. — Там нет руки! Нет руки-и-и!       Монетка зазвенела по мостовой вслед торопливым шагам девчушки. Она вжалась между отцом и матерью и опасливо покосилась на странного старика.       Валко тяжело наклонился, чтобы поднять монетку правой рукой. Зажал её в кулаке и горестно усмехнулся:       — Нет. Совсем ты на неё не похожа.

6

      На четверть монетки Валко купил хлеб у мальчишки, сына и подмастерья пекаря. И больше уже по привычке осведомился, не ищет ли пекарь ещё рабочих рук. Мальчишка как-то слишком уж быстро ответил, что его помощи вполне хватает. Валко молча ушёл, вслед услышав: «Неблагодарный старикашка, даже “спасибо” говорить не научен, тьфу».       Хлеб Валко не был нужен: они ели на постоялом дворе, — но для него это было не совсем покупкой еды. Валко поднёс ещё тёплый хлеб к лицу и вдохнул. Запахничегонаполнился ароматом, очень похожим на дом.       Замечтавшись, Валко чуть не столкнулся с прислужницей графа, переходившей улицу прямо перед ним.       Девица узнала его — вернее, не его, а накидку на нём — и издала неопределённый звук.       — Ты? — наконец сипло спросила она, глядя снизу вверх.       В руках она держала нечто, похожее на конскую сбрую, но почему-то очень маленького размера. Девица как-то неловко попыталась убрать предмет за спину, долой с глаз чужака.       Валко загородил ей путь. Девица занервничала:       — Пусти, граф ждёт.       — Это для него? — Валко кивнул на странный предмет, который та прятала. — Или для тебя?       Рябое лицо девицы сделалось пунцовым там, где не было оспенных дыр. Оно казалось красным с россыпью белых кружков.       — Вали к чёрту, — хрипло бросила она.       — Ты мелкая ещё, — настойчиво сказал Валко. — На кой тебе это? Беги оттуда.       Девица уставилась непонимающими глазами, с полуоткрытым ртом. Вид у неё был болезненный — не только из-за обезображенного оспой лица, а будто бы само её тело было изношено. Сухая кожа, жидкие тёмные волосы не длиннее плеч, извечные синяки под глазами. Вроде бы девочка, а вроде — уставшая женщина.       — Но... я...       Она закатила глаза и начала падать, и Валко подставил руку, чтобы её поддержать.       И тут же что-то жалом впилось ему в правый бок.       Девица прижималась к нему и улыбалась снизу вверх потрескавшимися губами, демонстрируя нехватку зубов.       — Но я не хочу! — просипела она. — Мне нравится моя жизнь! Ты не представляешь, как!       Она выдернула нож из его тела и понеслась прочь, а кровь хлынула на мостовую и потекла по неровным стыкам между камней, как по кровостоку на мече.

***

      Родди вернулся рано и не в духе. Валко привычно делал вид, что спит.       — Как прошёл день? — спросил Зельбахар, не поднимая носа от своих письмён, понятных в этой комнате лишь ему. — Есть успехи с работой?       Родди удивился вопросам, но, видимо, хотел сорвать злость. И его прорвало впервые за несколько дней:       — Да там один... зазывал на работу, я его потерял, несколько дней по городу искал! Он рассказывал так увлекательно! Я уже почти согласился... Думал, в подмастерья кузнеца пойду, тот мужик был похож, прокопчённый такой...       Зельбахар даже оторвался от записей и поглядел на Родди.       — ...А он звал работать золотарём! Тьфу! Ну и унижение!       Зельбахар скромно улыбнулся и скрылся за записями. Валко невозмутимо лежал спиной, но будто бы чем-то чавкал.       — Эй, что там у тебя? — раздражённо спросил Родди. — Лежишь целыми днями, не делаешь ничего, да ещё что-то жрёшь в одно рыло!       Валко, не поворачиваясь, поднял руку с обкусанным куском хлеба странного розоватого цвета.       — Хочешь?       Родди подозрительно скривился:       — С чем это?       — С кровью, — серьёзно сказал Валко.       — Какой ещё кровью?       — Моей.       — Брешешь! — разозлился Родди ещё больше. — Да ну вас всех!       Он взвился со своего матраса и умчался восвояси.       Зельбахар ещё что-то пописал, скрипя пером, а затем уставился на Валко, который дожёвывал последний кусок.       — Ты сказал... хлеб счем?!

7

      Прошло ещё несколько ленивых, тягучих дней с момента, как Зельбахар заставил Валко признаться в том, что тот добрёл до постоялого двора только благодаря вовремя напиханному в рану хлебному мякишу, который потом пытался незаметно съесть. С тех пор за Валко стал бдить Томис: вызвался сам, решив потихоньку вводить нелюдимого приятеля в жизнь.       — Ты как медведь в берлоге раны зализываешь, — сказал он тогда Валко, — вот-вот совсем одичаешь.       Томис вывел его пообедать в общий зал домика, в комнатке которого они ютились, и Валко вышел, будто кровосос на свет: поморщился, привычно спрятался под капюшоном, натянув по самый нос. Так на него, разумеется, косились ещё больше.       — Ну, люди добрые, не смущайте дедулю, — нашёлся Томис, когда взгляды с соседних столиков стали особенно колкими. — Он у меня не одну войну прошёл.       — Что ты брешешь... — процедил Валко.       — Брешет-брешет! — хохотнул кто-то. — Небось дед твой нажрался и уснул с рукой в сугробе. Вас таких, войну прошедших, каждый первый!       — Не нервничай, — прошептал Томис, склонившись к Валко.       — Плевать. — Он только повёл плечом.       Через мгновение всем уже стало всё равно, как лишился руки странный необщительный дед, выползший потрапезничать впервые с того дня, как заселился с четырьмя чудными приятелями. Любопытно, но не настолько, чтобы выводить деда на чистую воду. Просто людям тут так же скучно, как Томису, Родди или забинтованному.       — Сидеть в четырёх стенах, и правда, тоскливо, — как раз подметил Томис. — Зато ты более-менее пришёл в норму и уже готов посмотреть город. — Бурной готовности Валко не выразил, но и не отказался, и Томис повеселел: — Я тут уже всё облазал, покажу злачные места!       Чтобы было ещё радостнее, Томис за отдельную плату наполнил кувшинчик выпивкой в дорогу.       Осенью вечерело рано, и освещение поддерживалось лишь мерцанием окон в домах, где топили очаг или жгли лучину. Люди уже не деловито сновали, как днём и утром, а, подобно Томису с Валко, праздно шатались, заруливая в переулки и возникая из них. Мало кто передвигался в одиночку — начали собираться компании: не столько ради веселья, сколько ради безопасности. Город, даже небольшой, был раздольем для вора.       Томис удивительным образом почти не проходил мимо кого бы то ни было: с каждым перекидывался парой слов, с кем-то — и не парой, а завязывал целый разговор, узнавая последние новости. С кем-то делился сам и смотрел на реакцию. Смерть графов Молдреса и Нилгренна у многих вызвала бурю эмоций — от совсем грязных проклятий до неодобрительного кряхтения.       — Наконец-то графский ублюдок сдох! — прошипела горожанка, набиравшая воду в колодце посреди площади. — Надеюсь, его хорошенько вывернуло перед смертью!       — А-а, «птичий граф»... — покивал мясник. — Мы б его всем городом не прокормили. Ходят слухи, он за раз съел целого зубра. А где ж мы зубра-то возьмём? Он последнего дожевал!       — Говорят, проклятого «Сколопендру» сожгли вместе с его отрядом, — порадовался плотник. — Кто-то болтает, с ним был сам «серый зверь», но в эту брехню вообще верит? Лишь бы народ запугать! Вон, в церкви его якобы видели, а потом в подворотне нашли тряпки вместо волос — вот кто-то поразвлёкся!       Томис сочувственно кивал и поддакивал, и играл он поразительно хорошо. Валко такими способностями не отличался, потому лишь натянул капюшон посильнее, по-старчески ссутулился ещё больше и пошатался дальше, делая вид, что до слухов ему нет дела.       Его сильно толкнули в левое плечо. Валко шикнул от боли, схватившись за культю.       Ребёнок, пихнувший его, обернулся и пропищал:       — Прости, дедуль! — И побежал со всех ног.       — Кошелёк! — вдруг закричал Томис. Он стоял посреди улицы, хлопая себя по поясу. Его лицо стремительно бледнело до синевы.       Валко не нужно было объяснять. Он рванул за чумазым дитём, уже скрывшемся за поворотом.       Воришка ловко исчезал из поля зрения, но Валко каждый раз умудрялся сворачивать именно туда, куда сворачивал ребёнок, будто ведомый неясным чутьём. Услышав шаги и дыхание преследователя, дитя обернулось и застыло в ужасе: немощный дедок прыжками нагонял его.       — Пощади! — Ребёнок бросился на колени. Он вытягивал вверх грязную дрожащую ручонку с кошельком Томиса. — Я просто... У меня...       Валко сцапал кошелёк Томиса и почувствовал, что он почти пуст. Внутри нащупывалось нечто выпуклое, но ничего похожего на монеты внутри не было.       — Там нет денег, — сказал Валко. Взял кошелёк Томиса в зубы, полез в собственный и опустошил его, вытащив сдачу за недавний хлеб. — На.       Ребёнок поднял голову и пискнул от ужаса, пока не увидел монетки на огромной ладони прямо у себя под носом.       — Засранец! — послышался из-за спины Валко сорванный голос Томиса. — Ублюдок! Найду — ноги вырву!       — Бери и драпай, живо! — рявкнул Валко, не выпуская изо рта кошелька со странным предметом внутри.       Ребёнок сцапал монетки, взвился с колен и незаметно исчез в самом узком переулке.       Валко взял кошелёк Томиса в руку и вновь прощупал. Там, наверное, какой-то ценный предмет, что дороже денег. Украшение? Возможно, Томис поживился чем-то из тайника графини Ла Фэнь. Замыслил продать или девушке подарить.       А ведь можно просто потянуть за тесёмку, развязать и поглядеть...       Томис добежал с пустым кувшином — выпивка расплескалась по пути. Глаза Томиса выскакивали из орбит, лицо из бледного стало пунцовым. Гримаса бешенства исказила его лицо до неузнаваемости.       — Поймал?! — рявкнул он Валко. Сам увидел, что Валко один, и жахнул кувшин об стену. Тот разлетелся вдребезги. Томис схватил осколок и сжал в руке так, что между пальцев полилась кровь. — Где эта тварь?! Ты его отпустил?!       Валко молча подал ему нетронутый кошелёк.       Увидев своё сокровище, Томис расхохотался, запрокинув голову. Отшвырнул осколок и заплясал, рвя на себе кудри.       — Как?! — Томис прощупал мешочек, убеждаясь, что содержимое всё ещё там.       — Нашёл. Вор, видать, скинул.       Томис несколько мгновений хлопал глазами, а потом... бросился Валко на шею.       — Ты не представляешь, как это мне ценно! — забормотал он, хлопая Валко по здоровому плечу. Накидка Валко мокла от его слёз. — А хотя... нет, ты как раз представляешь.       Томис отстранился и увидел, как серьёзно Валко на него смотрит.       — Там... вещь, которой я дорожу. Которая... напоминает мне кое о ком. Кое о чём, что я... должен сделать.       Валко вздрогнул и потянулся к несуществующему левому запястью. Будьте прокляты, эти фантомные ощущения...       — Я... вряд ли смогу рассказать, — всхлипнул Томис, глядя на Валко. Тот равнодушно повёл плечом: «Ну и не рассказывай».       Томис утёр слёзы рукавом и бережно закрепил кошелёк на поясе. Подумал — и убрал его внутрь, к телу, привязанный за тесёмку. Но теперь, даже если её срежут, кошелёк уже не достать.       — Хотел сказать, чтоб ты не в кошель прятал, а на тело надел, — сказал Валко и мрачно усмехнулся. — А потом вспомнил, что... — Он высунул из-под накидки обрубок руки.       — Надёжней всего, небось, только сожрать, — засмеялся Томис. Слёзы сохли на его щеках. — Чёрт, пойло жалко...       Он грустно взглянул на осколки кувшинчика в луже из алкоголя.       — Слушай, вечерок сегодня тот ещё, — сказал он. — Не хочу сразу домой, там эти... Давай сходим кое-куда?

8

      Томис не говорил, куда ведёт Валко, а тот был слишком слаб, чтоб выпытывать. В конце концов он очутился в тёплом полумраке, пропитанном благовониями. Воздух был настолько густым и влажным, что стало трудно дышать. Сквозь дымку пара глядели томные женские глаза. Много глаз.       Женщина в полупрозрачном платье приняла Томиса как родного и увлекла в щедрые жаркие объятия. Однако он вывернулся и пропихнул вперёд Валко. Женщины изобразили восторг, и Валко недоверчиво отвернулся.       — К моему приятелю нужен... э-э... деликатный подход. — Это словечко Томис подцепил у Зельбахара, но именно в этой ситуации оно прозвучало особенно вкусно: среди намасленных женских кудрей и ниспадающих платьев. — Он новичок. Не видел ничего, кроме сражений, в свои годы уже седой как дед, о женщинах только слышал. Поработайте над ним хорошенько!       — Э! — рявкнул Валко, но Томис шепнул ему:       — Тут всегда врут. Не обращай внимания. Зато так к тебе будут ещё внимательнее.       И обратился к дамам:       — Его ждёт невеста, так что научите его премудростям, совсем скоро ему её развлекать после долгой разлуки. Надо же чем-то удивить даму сердца.       — Э-э!       — Что ж, вверяю своего друга вашим нежным рукам! — Звякнула горсть монет. — Не испортьте его там, ладно?       — О-о-о, не-е-ет, мы его ещё как испортим! — захихикали женщины, облепляя Валко со всех сторон.       Его вели коридорами, увешанными яркими тканями. Девушки блестели украшениями на шеях, запястьях и в ушах — возможно, всё золото было получено умельцами из дикой настойки на человеческой моче. Недолго жить такой побрякушке, но это потом, а пока — имитация роскоши кружила мужчинам голову.       Но не Валко. Всё ещё угрюмый, он шёл в женской толпе, и чувствовал прикосновения множества рук, заставлявшие его вздрагивать. Его реакция смешила девушек ещё больше, и они настойчивее лезли ему под одежду.       Когда его наконец привели в комнату, Валко всё-таки вывернулся.       Часть девиц сгрудилась вокруг него, а другие — обступили огромный чан с водой прямо посреди комнаты.       — Надо тебя помыть! — Одна, в красном платье, оголяющем всё, что можно было оголить, чтобы в ткани всё ещё угадывалась одежда, погрузила руку в чан, проверяя температуру.       Девицы принялись раздевать Валко — и едва стащив накидку, несколько из них замерло, уставившись на культю. Те, что поопытнее, ласково погладили обрубок, а девица в красном злобно зыркнула на испуганных.       — Потерять руку в бою — это так героично! — заворковала другая, что в синем платье.       Валко недовольно вырвал культю из женских пальцев.       — Ладно, прости, ты, наверное, не хочешь вспоминать! — деланно надулась девица в жёлтом.       — А жаль! — подыграла та, что в красном. — Мы бы послушали о ратных подвигах!..       — Чё ещё этот Томис выдумал... — пробурчал Валко себе под нос. Затем жёстко сказал: — Давайте так. Вы меня вымоете, и я пойду.       Девицы замерли; некоторые из них уже успели наполовину спустить платье, и теперь стояли полуголыми, неуютно заслоняя руками наготу.       — О, ты просто хочешь сперва расслабиться, так? — натужно улыбнулась девица в синем. — Сначала мы тебя вымоем, а потом...       — ...Потом я пойду. — Валко был непоколебим. — Помогите раздеться, вымойте — больше ничего не надо.       Девицы молча раздели Валко: стянули накидку, рубаху; потянувшись к завязкам на штанах, вновь принялись ворковать, но Валко оборвал их.       Но, обведя его взглядами с головы до пят, обратно, а затем ещё раз, девушки не сдержали изумления:       — Ни единого шрама! Должно быть, ты великолепно сражаешься, раз никто не смог оставить на тебе метки!       — А руку отрубил, небось, совсем лютый враг! — Девица в красном изобразила этого «врага», оскалившись и растопырив пальцы с длинными ноготками, как кошка или другой дикий зверь.       — А нет, вот один, я нашла! — Девица в жёлтом ткнула в рубец со стороны печени.       — Ну почему-у-у ты такой нелюдимый? — заголосили девицы. — Рассказал бы нам про себя!       — Мой приятель вам уже заплатил. Просто вымойте меня, и всё. Какая вам разница?       Валко подошёл к чану и погрузился в воду. Впервые за долгое время он мылся не в холодной реке — воду даже нагрели.       Пар, поднимающийся от воды, делал склонившихся над ним девушек бесплотными призраками. Их руки, нежные и невесомые, коснулись серебряных волос.       — Какие роскошные! — с шутливой завистью протянула девица с самой короткой причёской — до плеч. — Всем бы такие!       — А цвет... — Девица в синем перебирала серебристые пряди. — Словно сталь в окантовке льда.       Истома овладела Валко. Он даже усмехнулся и вдруг спросил, слишком дерзко для себя:       — А что если я — «серый зверь»?       Под звонкий смех девицы опустили его волосы в воду.       — Эх, значит, я не смогу похвастать, что спала с самим «серым зверем», — промурлыкала девица в красном, — но хотя бы смогу болтать, что мыла ему его серебряные волосы!       Волосы Валко щедро намылили чем-то очень душистым. Такой запах Валко чувствовал лишь от Амили. От неё одной. Её пышные волосы, вздымаясь и опускаясь при ходьбе, пахли именно так.

***

      Томис встретил Валко уже глубокой ночью.       — Ну что? — Глаза Томиса горели. — Как оно?       Валко рискнул скинуть капюшон и показать приятелю волосы: мягкие, свежие, они серебряными волнами спадали ему на плечи.       — Поздравляю, — одобрительно сказал Томис. — Ну а?..       Вспомнив, Валко вытащил из-под накидки душистый свёрток и позволил Томису развернуть.       — Мыло! — ахнул тот. — Надеюсь, не без спроса взял? Хотя, чего я...       Валко бережно убрал свёрток обратно. Они пошли по пустым улицам к своему постоялому двору.       — Ну а... ну... Как? — допытывался Томис.       — Как вода? Тёплая.       — Нет! Как девочки?       — Это уже женщины.       — Ну, как женщины?       — Хотя, не, юные слишком. Девушки.       — Ну, девушки тебе как?       — Хм. Не, погоди. Девушки — это когда ещё невинны. Всё-таки женщины...       — Гр-р-р-р! Бертад, ты!..

9

      Когда Томис с Бертадом вернулись в комнатку, все уже смотрели десятый сон. Родди даже совсем по-взрослому храпел, Зельбахар — слегка повизгивал. Забинтованный лежал под грудой одеял и накидок, лишь перемотанная макушка высовывалась из-под горы ткани.       Но он на самом деле не спал.       Осторожно, чтоб никого не разбудить, Томис и Бертад разошлись по своим матрасам в противоположных концах комнаты. Хотя она была настолько маленькой, что и так почти рукой друг до друга подать.       Оба всё никак не засыпали. По комнате от Бертада расползался запах мыла и благовоний. Томис всё смотрел на оставленный Зельбахаром посреди комнаты нагрудный доспех, который он изучал последние дни — и так, к слову, и не продвинулся в исследованиях. Томис спросил шёпотом:       — Ты был в силе, когда лупил их, — он кивнул на доспех, — но вдруг помнишь, кого ты там увидел?       Бертад помотал головой.       — Доспех же не может передвигаться сам, верно? — бормотал Томис. — Кто-то в нём явно был. Просто сбежал. А наш лекарь совсем умом тронулся.       Молчание.       — И ведь они шли не за тобой. А за кем, как думаешь?       Молчание.       — Спишь? Ну, спи. — И Томис захрапел сам спустя мгновение.       Забинтованный полежал для верности ещё чуть-чуть, молясь, чтоб никому не приспичило до ветру. Перебрал пальцами рукоять ножа — пальцы уже затекли, пока он сжимал нож, дожидаясь этих двоих.       Он выбрался из-под груды вещей, нарочито покашлял, пошмыгал носом, потопал. Никто не шелохнулся. Томис спал раскинув руки; Родди продолжал похрапывать; Зельбахар что-то мямлил во сне; Бертад недвижимой глыбой лежал под одеялом.       Хватит одного взмаха, чтобы дотянуться и всадить нож в горло. А затем сбежать — забинтованный уже натаскал денег из запасов Томиса под подушкой, когда удалось остаться в комнате одному. А ещё, он сделал себе новую маскировку, куда лучше прежней — с бородой и усами. Так его точно никто не найдёт!       Забинтованный начал считать. На первый счёт Томис всхрапнул и перевернулся на бок, как раз лицом к стене. На второй — в комнате повисла тишина. Во всём мире повисла тишина, и за окном, и во всей вселенной — почти потусторонняя, церковная тишина.       На третий счёт...       Бертад поймал его за запястье с нечеловеческой скоростью. Нож с глухим стуком упал на пол, а кость в запястье хрустнула. Забинтованный впился в собственную вторую руку, чтобы не заорать.       Бертад взвился с лежанки и на ходу занырнул в свою накидку. Перемахнув через проснувшегося Родди, он кинулся вон из комнаты.       Забинтованный вновь схватил нож и кинулся на Бертада со спины. Нож вошёл «серому зверю» в лопатку по самую рукоять, и тот взвыл.       — Убивают! — заорал забинтованный. — «Серый зверь», будь ты проклят!       Бертад обернулся, схватил забинтованного за лицо, ломая нос, и швырнул.       Забинтованный упал головой на угол Зельбахарова сундука. Брызнула кровь, и раненый замолк, уставившись безумными глазами в одну точку.       — Бертад?.. — Родди сидел в постели и тёр глаза.       Бертад злобно зыркнул на него, глубоко натянул капюшон, сорвал с двери связку сушёных грибов-языков и кинулся прочь.       Проснулись Томис и Зельбахар. Лекарь зажёг лучину и тут же склонился над неподвижным телом.       — Родди, что за чёрт?! — рыкнул Томис, натягивая штаны.       Родди кивнул на окровавленного приятеля, на разворошённую постель Бертада. Томис в одних штанах кинулся за ним.       — Стой, Бертад! — звал он, слыша тяжёлые убегающие шаги. — Никто тебя не тронет! Объясни, в чём дело!       Они пронеслись по дому насквозь и вылетели во двор: Бертад — раньше, Томис — позже. Разбуженные постояльцы высовывались из окон. Капюшон с Бертада слетел, и его серебряные волосы сверкали в темноте. Из правой лопатки торчал нож.       — «Серый зверь»! — орал весь дом. — Тут был «серый зверь»!       Томис босиком следовал за Бертадом, разбивая в кровь ноги и не обращая на них внимания. Он быстро выдохся — сказался месяц разгульной жизни.       — Стой! Вернись! — взывал он, уже зная, что тщетно. — Бертад, твою мать!       Он видел, как тот летит по улицам вниз, прочь из города. Скорее всего, ему не хватит сил перемахнуть крепостную стену, ведь он безсилы, и там его точно схватят. Томис не мог этого допустить.       Когда он, борясь с темнотой в глазах, добежал до края города, увидел именно то, в чём сомневался: Бертад запрыгнул на крышу дома, другого — и сиганул через стену. Дозорные на башне засуетились, даже выпустили пару стрел для острастки, но потеряли цель из виду и недоумённо перебросились соображениями, что это могло быть: сова или волк.

10

      Знатная леди вылетела из королевских покоев, взмыленная, с пылающим лицом. Она рухнула в объятия королевской кормилице и разрыдалась, беззастенчиво утираясь длинными рукавами роскошного платья.       — Тоже нет? — разочарованно спросила кормилица. Леди отчаянно замотала головой и завыла ещё пуще. — Но... я же... красивая! — Она подняла лицо: из носа струились сопли, налитые кровью глаза вываливались из орбит. Спутанные волосы липли к потному лбу. — Почему... Почему король не отзывается на мои ласки?! Как я теперь домой вернусь?! Вся семья ждёт, что я буду королевой! Отец от меня откажется-а-а-а!..       Сердце Теогарда разрывалось, когда он глядел на несчастную женщину. Семнадцатую по счёту. Ни одной леди до сего момента не удалось заставить короля её осеменить, хотя король наконец вернулся к своей диете из серой жижи, жизненно ему необходимой.       Советник деликатно подплыл к леди и повёл её прочь, галантно поддерживая шлейф её платья.       Когда он вернулся, Теогард тихо молился, перебирая в пальцах цепочку с трезубием.       — Дорогуша, — обратился советник к кормилице, — похоже, придётся попробовать вам, как самому близкому к королю человеку. Вы вскармливали его сына, будучи тому почти матерью.       — Я?.. Королевой?!.. — Кормилица трижды осенила себя трезубым знамением. — Упаси вас Триединый, господин советник! Где я, а где король Гофрит Десятый!..       — Я прошу вас, попробуйте.       — Не могу! — Та отчаянно мотала головой и махала руками. — Я не достойна такой чести!       — Я настаиваю.       Руки кормилицы задрожали. Она умоляюще воззрилась на Теогарда.       — Батюшка, благословите меня! — Кормилица опустилась на колени, сложив руки в молитвенном жесте.       Теогард прочёл над ней молитву, благословляющую на брак, — той, что благословляла бы на соитие с монархом, у которого не работает «аппарат», Триединая церковь ещё не изобрела.       — Ну, с богом, — выдохнула кормилица и прошмыгнула в покои Гофрита Десятого.       Советник с Теогардом ждали долго и молча. Теогард старался не прислушиваться к звукам из королевских покоев. И уж тем более не представлять под эти звуки то, что там сейчас происходило.       Видимо, старался он так усиленно, что советник заметил:       — Вы встревожены, господин магистр?       Теогард будто вернулся в своё земное тело, встряхнул головой, разжал пальцы, стискивавшие подлокотники кресла.       — Весь королевский двор встревожен, господин советник. Главное, чтоб не встревожилась вся Туксония. Скоро пропажа принца станет очевидной. Даже если у матушки сейчас получится, пройдёт девять месяцев, прежде чем наследник появится на свет, а ему ещё нужно будет подрасти достаточно, чтобы сойти за возраст потерянного предшественника.       — М-да, вы правы. — Советник склонил голову и о чём-то глубоко задумался. — Господин магистр... Кхм... Святой отец, — он сложил ладони в молитвенном жесте, — позвольте высказать идею, которая прозвучит крайне богохульно. Если нужно, я за неё покаюсь.       «“Если нужно”! Каков паршивец, — подумал Теогард. — Высказывая крамолу, готовься каяться до конца дней своих!»       Не скрывая недовольства, тем не менее, он позволил:       — Говорите, господин советник, и да простит вас Господь.

***

      — Что?! — взвился Теогард. — Сначала вы рассказали мне свои блаженные бредни! Теперь пытаетесь втянуть меня в само действо!       Советник пригладил выпавшие из зализанной причёски волосы. Покинув покои короля, он тоже был красным, разгорячённым... и разочарованным.       — Господин магистр, молю, — прошептал он, протягивая ему украшенную золотом и камнями подставку под яйцо, — попробуйте вы. Вашу руку будет вести Господь...       Теогард отбил руку советника.       — Вы издеваетесь! Вы выставляете на посмешище не только меня, а Триединую церковь! Как вы смеете?! То, что порицает Господь, должен сделать я, посланник воли Его?!       Кормилица рухнула на колени и сгребла в горсти сутану магистра.       — Батюшка! Святой отец! Умоляю! Не ради нас, не ради короля, а ради Господа нашего, дабы вершилась Его воля на Земле через помазанника Его!       Женщина подняла на него заплаканные глаза, и в них Теогард вдруг узрел скорбь самой Богоматери. Сама Святая дева снизошла до него, просить за грешных людей! Если сейчас он не исполнит Его волю, то можно срывать магистерскую рясу — какой он слуга Божий, если противится слову Господню?!       ...Теогард приотворил двери в покои короля Гофрита. В нос ударил стойкий запах пота нескольких человек. Всё ещё пахло женщинами, и Теогарду вскружило голову. Только молитва отвлекла его от пробирающегося в самое нутро аромата порочной страсти, которая ещё не выветрилась из душного помещения.       Король Гофрит пускал слюни на атласную подушку и равнодушно смотрел в потолок. Когда вошёл Теогард, король вдруг повернул голову и взглянул будто бы совершенно осмысленно.       «Воистину, его глазами за мной следит Триединый!»       Теогард подошёл и сел на край королевской постели. Одеяло было небрежно накинуто на короля ниже пояса.       Магистр повертел в руках подставочку для яйца. «Не многовато ли?» — иронично подумал он и тут же одёрнул себя. Как же он грешен... Чтобы отмолить это, нужно ещё две жизни, и обе их провести в строгом послушании в монастыре.       — Пфу-у... — протянул король и искривил заячьи губы в подобии улыбки.       — Ваше величество, — виновато заговорил Теогард, — я... мне... Я делаю это лишь потому, что...       Теогард заметил, что одеяло начало оттопыриваться.       Он в ужасе взглянул в блаженное лицо короля, который ритмично зачмокал губами.       «Да не коснётся более моя рука трезубия и святых образов...» — вздохнул Теогард и решительно откинул одеяло.