Валко

1

      Чёрная тень с тусклой свечой проскользнула в покои графини Ла Фэнь. Двери не было: её вышиб «серый зверь», и добротное дерево, годное только на растопку, валялось на полу. По комнате гулял сквозняк, колыхал лёгкие занавески, которые призраками парили над царящим хаосом.       Родди боялся увидеть тела, но, видимо, их унесли.       Пряча свечу под чёрным Нилгренновым плащом, похожий на тёмный ходячий холмик, Родди присел на корточки и осмотрел пол. Вещи, не представлявшие ценности для мародёров, валялись на ковре, что-то закатилось под трюмо.       Именно там Родди увидел пузырёк.       Он достал кинжал и поддел пузырёк лезвием. Тот укатился ещё дальше во тьму.       Распластавшись на полу, Родди продолжал елозить лезвием в щели между трюмо и полом, пока наконец пузырёк не выкатился наружу. Мальчик тут же сжал его в кулаке, затянутом в перчатку.       Жидкости в пузырьке не осталось, и Родди запихнул внутрь крохотный обрывок ткани. Промокнул пузырёк от стенок до донышка, вытащил ткань и натёр ею кинжал.       «Я трус, и всё из-за меня. Но ты... Ты поплатишься, Нилгренн!»       Он услышал шаги, хлопанье дверей и голоса: «Граф Нилгренн изволит отужинать!» — «Но он уже...» — «Это поздний ужин! Добудьте господину графу пищу!»       Родди подумал немного, спрятал кинжал и выскочил в коридор. Нужно скрыться, а потом... вот уж потом он...       — Эй, юнец! — окликнул его кто-то из высших солдат Нилгренна. — Тащи с кухни свежее мясо господину графу, да поживее!       — Мясо?.. Сырое?       — Оглох или тупой? Тебе сказали не готовить, а притащить! Пошевеливайся!       — Есть! — крикнул Родди и кинулся по лестницам вниз.       «Это мой шанс!»       Тащить мясо было не так просто, как показалось: сырая туша ещё кровила и пахла как только что убитые парни и Молдрес. Родди представил их, и его скрутило тошнотой; он согнулся под весом говяжьего окорока и еле сдержал желчь в пищеводе.       «Скоро это закончится... Я стерплю всё, чтобы увидеть, как ты захлебнёшься в агонии!»       Нилгренн сам вылетел ему навстречу из покоев, растолкал стражу и впился узловатыми пальцами в плечи Родди. Он затащил мальчишку в комнату, словно лесное чудище — путника в своё логово.       Родди водрузил окорок на столик у графской кровати. Нилгренн ходил кругами словно голодный зверь.       — Режь, Родди! Режь уже скорее!       Он впивался ногтями в собственные ладони, быстро-быстро дышал кислым голодным запахом.       — Что с вами, господин граф? Вы нездоровы? — Родди трясло от ужаса, но его охватило странное возбуждение, и он не смог сдержать издёвки, предчувствуя скорый конец личного ада.       — Не знаю... Я... так изголодался после этой битвы. Я так голоден!       Родди бросил взгляд на впалый живот Нилгренна... и готов был поклясться, что увидел, как в нём что-то шевелится. Или кто-то...       — Ре-е-ежь! — заорал Нилгренн.       Родди выхватил отравленный кинжал и с наслаждением вонзил в мясо. Отхватил здоровый кусок и подал графу:       — Только смотрите не подавитесь.       Чуть ранее Нэльс рассказал, как погибли граф и графиня Ла Фэнь: отчаявшаяся мать напоила ядом сына и отправилась вслед за ним, и даже Бертаду с его скоростью и реакциями не удалось их спасти. Достаточно считанных мгновений, и яд парализует сердце. Если, конечно, никто не врёт.       Нилгренн впился зубами в сырое мясо, пролил кровь на своё чёрное обтягивающее одеяние. С хлюпаньем втянул кровь и сок. С треском порвал волокна и жилы, отправив их в желудок жадными глотками.       — Не стой, Родди, режь ещё, — сквозь чавканье потребовал граф.       — Пожалуй, вам хватит.       Родди не смог сдержать ухмылки и отошёл, чтобы насладиться зрелищем.       — Что ты ска...       Едва половина куска исчезла у Нилгренна в пищеводе, глаза его вывалились из орбит. Он захватал ртом воздух, с уголков губ сорвалась кровавая пена. Он обхватил руками живот и согнулся пополам.       Слёзы потекли по щекам Родди. Злые слёзы облегчения.       «Это тебе за Зои. За её земляков. За Молдреса. За меня самого!»       Вдруг Нилгренн вскинулся, выгнувшись дугой назад. Так, как могла выгнуться только... блестящая чёрная сороконожка. Пальцы задрожали, будто вот-вот сломаются с треском сухого дерева. Вены выступили на землистом лице, в глазах лопнули сосуды, наливая белки глаз кровью, и кто-то в животе совершенно отчётливо начал щупать живот изнутри, натягивая ткань на животе по форме множества острых лапок.       Родди шарахнулся назад и врезался в буфет. На него посыпались фужеры и кубки, покатились к ногам Нилгренна, корчащегося у кровати.       В покои влетел Зельбахар.       — Родди, что стряслось?! — крикнул он мальчику, но тот не мог ответить, заворожённо наблюдая за корчами графа.       Нилгренн выгибался дугой то в одну сторону, то в другую. Трещали его суставы и кости. Он скрежетал, верещал и скрипел, словно в нём издавал звуки кто-то ещё.       Зельбахар подхватил его и попытался уложить на постель. Нилгренн повернулся к лекарю, и из его рта вырвалась густая блестящая чёрная жижа, покрыв цветной халат Зельбахара.       Граф закашлялся, повис на плечах лекаря, а когда выпрямился, его глаза уже глядели осмысленно. Он взглянул на Родди, вжимающегося в шкаф, и осклабился:       — Ядом не убить того, кто сам ядовит. Но хвалю за попытку. Ты смелый мальчик, Родди, а мне нужны смельчаки. — Нилгренн утёр рот от чёрной дряни и жадно облизнулся. — Отрежь нам ещё.

2

      — Дезертиры!!! Сто-а-а-аять!       Солдат с забинтованной башкой дёрнул за волосы соратника, пытающегося уволочь на себе через лес покоцанную телегу с добром. В телеге, на золоте и драгоценностях, валялся другой: зажимал кровоточащее бедро и громко стонал. По стонам забинтованный и нашёл их — даже быстрее, чем по следу колёсных борозд.       — Куда намылились с золотишком нашего графа Нилгренна, а?! — Он пару раз впечатал его лицом в это самое золото. — Вам велено было вернуть телегу и лошадь, э!       — Девчонка!.. — выкрикнул его приятель сквозь стоны. — Девка из деревни! С-с-сучка свинтила с конём! Чтоб её бесы драли!..       — Хошь сказать, вас отметелила деревенская девка?! — Забинтованный обрушил на него меч плашмя. Тот заслонился руками. — Вас?! Солдат графа Молдреса?! С такими соратниками ему и врагов не надо было! Трахнутые вы черти!       Он остановился, отдышался, с трудом удержался на ногах, борясь с приступом головокружения. Ярость отступила, но скоро вернётся. Она даёт сил, это так приятно...       — Значит, прекрасный серый конь у неё? Уроды! Это конь Бертада!

***

      — Мы думали, забрать телегу с конём будет просто! — Первый утирал кровоточащий нос. — Граф Нилгренн, вы же не сказали, что...       — Не сметь наговаривать на графа Нилгренна! — Забинтованный оприходовал плоской частью клинка и его. — Ему нездоровится, не смей грузить его своими бреднями!       Нилгренн повёл бледной рукой. Полуприкрытые веки дёргались над мутными глазами.       — Я в порядке. — Он покосился в сторону. — Что скажешь ты?       Валко подпирал стену в тени, скрестив на груди руки, всем видом показывая, что не хочет быть здесь.       Солнце уже поднялось: косые рассветные лучи пробивались сквозь узкие окна болотного замка. Где-то вдалеке, где его уже не разглядеть, Нэльс с худой поклажей скакал в неизвестность.       — Граф Молдрес подарил тебе того коня, Бертад, а мерзавцы его упустили.       — Жив конь хоть? — только спросил Валко.       — Да! — взвизгнул солдат с пробитым бедром. Он стоял на коленях, пачкая кровью пол в графской гостиной. — Девка на нём уехала!       Валко усмехнулся. Оба солдата дёрнулись и выставили руки в его сторону в защитном жесте.       — Придурки! — На руки обрушилась плоская часть клинка. — Граф Нилгренн, что с ними делать? Они хотели дезертировать с вашим золотом!       Нилгренн отстранённо поглаживал живот.       — Граф Нилгренн?..       — Бертад, — наконец сонно произнёс он, — проучи их.       Тот не двинулся с места:       — Конь жив. Золото с вами. Теперь-то чего?       Нилгренн поднял затуманенные глаза.       — Не хочешь отомстить? Ты ведь остался без такого коня...       — Пешком пойду.       Пальцы Нилгренна задрожали на животе, будто он хотел впиться в него и вырвать то, что там сидело.       — Проучи их, Бертад. Это мой приказ. — И добавил, видя, что шевелиться он не собирается: — Я преемник графа Молдреса. Исполняй!       Валко медленно, глубоко вздохнул и неохотно отлепился от стены, на ходу доставая кинжал.       Дезертиры задёргались и завизжали, но забинтованный больше не бил их: расположился посмотреть, как с этим справится «серый зверь».       Валко схватил за волосы того, что ещё мог стоять. Тот пустил носом соплю и нечленораздельно завыл.       Сероголовый швырнул его в гигантский шкаф. Дезертир врезался в дверцу спиной и затылком, скорчился и заныл, теряя всякую честь.       Валко, без лишних движений, подкинул в руке кинжал и поймал за лезвие. Забинтованный заликовал и чуть не захлопал в ладоши от предвкушения. Скупым движением Валко отвёл руку с кинжалом и метнул его в парня.       Кинжал воткнулся в дерево у самого его уха, даже не задев кожу. Парень истошно завопил.       — Он жив? — недовольно поморщился забинтованный. — Чё, промазал?       Валко молча подобрал кинжал и вернулся на то же место. Так же подкинул, поймав за лезвие.       — Сейчас не промахнись! — предупредил забинтованный.       Даже граф Нилгренн стал смотреть во все свои чёрные глаза.       Свист — клинок снова в дереве. На этот раз отщипнул немного волос.       Парень уже не выл: дрожал от страха в ожидании своей участи.       — А весело ты это придумал! — наконец усмехнулся забинтованный. — Третий раз будет в «яблочко», я понял!       Валко вновь отвёл руку с кинжалом. Раненый парень зажмурился и внезапно выпрямился, выставив грудь колесом.       Резко развернувшись, Валко метнул кинжал в его друга.       Клинок воткнулся в ковёр прямо между пальцев его руки: вместо коленей он уже стоял на четвереньках. Раненый отдёрнул руку, целую и невредимую, и зарыдал.       Валко приблизился, чтобы забрать кинжал. Дезертир шарахнулся на спину и, извиваясь и толкаясь здоровой ногой, тщетно пытался улизнуть.       — А могли бы перехватить.       Не глядя на него, Валко поднял кинжал и вложил в ножны.       — Чего-о?! — рявкнул забинтованный.       — Мне было велено проучить. Кажись, справился.       Парни рыдали, молились, ругались сорванными голосами, снова рыдали и снова молились.       В дверях Нилгренн окликнул Валко:       — Ты самоуправствуешь, серый зверь.       Тот слегка повернул голову.       — Я выполнил ваш приказ.       Забинтованный затрясся от злобы. Он сжимал и разжимал пальцы на рукояти меча.       — А ведь ты прав, — мягко сказал Нилгренн. Кажется, поглаживание живота умиротворяло его. — В следующий раз отдам приказ поточнее.       Дождавшись, пока тяжёлые шаги Валко стихнут вдали, Нилгренн коротко взмахнул рукой.       Забинтованный с наслаждением погружал клинок в живые несопротивляющиеся тела дезертиров, пока жизнь не покинула их. Да и после — не сразу остановился.

3

      Осень внезапно позволила солнцу напоследок пролить едва тёплые лучи на вечно влажную туксонскую землю. Должно быть, это последний его привет до зимы, которую боялись и ждали с ненавистью абсолютно все. Крестьяне — по понятной причине: их ждал неминуемый голод. Знать — будет мучиться холодом в своих замках, а поест ли очередной граф — напрямую зависит от несчастных крестьян, успевших, или же нет, сделать запасы на себя и своего феодала.       Но пока — и графы, и челядь одинаково подставляют лица последнему солнцу в этом году.       Небольшой отряд, возглавляемый лично графом Нилгренном, двигался на юго-восток, в горы. Те уже были видны на горизонте, наконец расчищенному от туч и вечного марева.       Недавно тонувшие лошади шли с отрядом: одна — волокла телегу с провиантом, другая — везла на себе Томиса. Конными были все: сам граф, верный лекарь Зельбахар, Родди, Томис, чудак с забинтованной головой, ещё несколько воинов, — кроме Валко.       Он шёл пешком, и его широкий шаг вполне равнялся конному. Валко будто не уставал: шёл легко, и за его спиной трепетал вновь изодранный, перепачканный красно-жёлтый плащ с огненной птицей Молдреса. От вороного он отказался, согласившись принять лишь тогда, когда истреплется этот. А он, по словам Валко, не истлеет до окончания срока службы Валко у графов.       — До чего ж красота! — не сдержался Томис и потянулся навстречу солнцу. — Понимаю, почему Нэльс свалил монашить подобру-поздорову. Жить бы в таких местах — и ведь они совсем рядом же! И пусто как, гляньте-ка... Чего мордовать друг друга за клочок болота?       — Когда увидишь, куда мы приедем, — прошелестел Нилгренн, — ты резко поменяешь своё мнение.       — А? Тут водятся страшные звери?       — Хуже. Тут водятся люди. Ну, те, кто по всем признакам на них похож. Кроме самого важного.       — Хм?       — У них нет души.       Валко почувствовал на себе дружные взгляды и повёл плечом, будто чтобы стряхнуть.       Дорога лежала вдоль речки, которая с подъёмом в гору всё скудела. Затем и вовсе свернула куда-то вбок и затерялась под землёй.       — Мы близко, — возвестил Нилгренн.       Томис положил ладонь на рукоять меча.       — Но не настолько, — заметив жест, добавил граф «Сколопендра». — Сюда они не спускаются.       — Точно? — переспросил забинтованный. — Выглядит как отличное место, чтобы на нас напасть!       — Они не нападают, — пояснил Нилгренн. — Собственно, они ничего не делают.       Все непонимающе воззрились на графа. Тот будто рассказывал сказку детям: неторопливо, наслаждаясь производимым эффектом.       — Именно потому мы едем к ним сами.       — Ничего, конечно, не понимаю... — Томис взъерошил кудри. — Но мне аж интересно!       Вдруг Валко вскинул руку. На всех его жест подействовал одинаково: замолчали и насторожились все, даже Нилгренн.       — Едьте, — велел он. — Я постерегу.       — Чё? — фыркнул забинтованный. — Свалить хочешь?       Родди, чей юный слух был острее чем у остальных, прошептал:       — Там кто-то ходит. В зарослях.       — Один из тех людей-нелюдей?! — Томис наконец схватил меч, но пока не вынул.       — Нет, ходит медведь, — подтвердил Валко. — Едьте уже, я задержу.       — Чего?! Он агрессивен?       — Почём знаю. Едьте дальше. Ну!       Отряд поторопился вперёд, а Валко остался на тропинке, развернувшись всем корпусом к чаще. Треск веток мог бы услышать не только Родди: кто-то тяжёлый двигался за отрядом.       Валко вытащил кинжал... и проколол себе ладонь.       Запах крови, что чуют лишь звери, разнёсся на несколько десятков шагов вокруг. Грузный зверь из чащи устремился прямиком к Валко, оставив отряд.       Валко пошёл назад, увлекая за собой зверя манящим запахом крови. Зверь должен был совсем отчаяться, чтоб решиться последовать за людьми, почти на верную смерть.       Мелкая рана на ладони стремительно затягивалась, кровью уже не пахло, но медведь шёл уже не только на запах: он уже вычислил человека, причём одинокого. Валко уже перестал слышать отряд, когда медведь наконец вывалился из зарослей на дорожку, по которой совсем недавно прошли всадники и один пеший.       Голодные глаза медведя вперились в человека, от которого ещё шёл слабый флёр свежей крови.       Человек склонил голову набок, плавными движениями спустил с плеча сумку и медленно вытащил из неё плотно замотанное в кусок ткани вяленое мясо. Человек приблизился на пару шагов, положил несколько кусков перед медведем и отступил обратно.       Медведь жадно бросился на припасы, не обращая внимания на человека. Вблизи можно было видеть, что его шкура испещрена шрамами от беспорядочных ударов каким-то орудием. Возненавидишь тут людское племя...       Валко не задерживался: обошёл медведя, занятого трапезой, и зашагал за отрядом, нагнав его буквально через несколько мгновений.       — Что ты с ним сделал? — закрутился в седле забинтованный. — Убил его? А шкура где?!       — Странный ты парень, — улыбнулся Нилгренн, продолжая наглаживать живот. — Но ты прав: на твоём месте я бы приберёг силы не для животных, а для людей.       — Да что в них такого страшного, наконец?! — не вытерпел Томис, но никто ему не ответил.       Отряд расположился в низине, где хватило бы места для лошадей и пары походных шатров. Место стоянки с одной стороны ограничивала почти отвесная скала, уходящая далеко ввысь.       Нилгренн распорядился, чтобы ему установили палатку, а сам, подозвав Валко и двух своих чёрных «паучков», повёл спутников по узкой горной тропе.       Сделав пару шагов, граф вдруг обернулся:       — Эй! Ты хотел узреть, что в них такого страшного? — Томис кивнул. — Пойдём, посмотришь.

4

      Горная деревня, в которую они очень нескоро поднялись, на первый взгляд не вызвала подозрений: выглядела обжитой, не тронутой мародёрами. Но стоило приглядеться — тут и там каждый дом отдавал неопрятностью, не свойственной крестьянским домам даже в дни сильного голода и эпидемий. На стенах виднелись тёмные следы испражнений, хотя в любой деревне было устроено отхожее место. Горшки — большая ценность — валялись в траве, кое-где битые. На бельевой верёвке колыхалось пожелтевшее от бесконечных стирок ночное платье, чей свисающий почти до земли подол выглядел так, словно кто-то справил рядом нужду и подтёрся первым, что прилетело в руку, причём не единожды.       А-ы, а-ы, а-ы, — донёсся из какого-то дома протяжный не то стон, не то вой, вырывающийся из самой груди... человека? зверя? монстра? Стон тут же оборвался.       — Что за дела... — прошептал Томис. — Тут кто-то есть. Может, он умирает? Надо сбегать за лекарем...       Нилгренн мотнул головой.       — Мы не поможем? Зачем мы тогда пришли?       Скрипнула дверь ближайшего дома. Распахнулась, ударилась о косяк и медленно поскрипела обратно.       На крыльцо вышел совсем древний старик, опираясь на узловатую палку. Старик был измучен: обесцвеченные глаза выражали только смертельную усталость.       — Пошто пожаловали? — произнёс он: могло показаться, что это не голос, а всё ещё скрипит дверь. — Вы хто?       — Отныне я правитель этих земель — граф Нилгренн, — елейно произнёс «Сколопендра». — Теперь ваши поля — мои поля, а моя защита — ваша защита.       — Нет у нас полей, — сплюнул дед. — Тошнее, ессь, да работать некому. Мы дошивём свой век — и сгинем. Дайте уше дошить с миром.       — И это — монстры? — прошептал Томис, но Нилгренн вскинул руку.       — До меня донеслось, что вы исправно платили прежнему графу, юнцу Ла Фэню.       — Они про нас забыли, и поделом, — отмахнулся старик.       — Граф Ла Фэнь мёртв.       Старик тяжело вздохнул.       — Пришла беда — отворяй ворота... были б ворота, — усмехнулся он себе под нос. — Нешего с нас брать.       — Ну, это мы ещё увидим. Не забудьте — теперь вами правит всемилостивый граф Нилгренн, и герб его — сколопендра!       Последние слова граф произносил, уже идя прочь. «Паучки» синхронно последовали за ним, Томис — помедлил и тоже поспешил вниз.       — Идём, Бертад! — велел Нилгренн.       Валко долго не уходил. Всматривался в тёмные провалы окон, будто пытался что-то разглядеть.       И разглядел. В одном из окон он увидел раздутую, искажённую, будто раздавленную рожу, измазанную в собственных слюнях, текущих с разделённых надвое губ. Мелкие полуслепые глаза, будто втиснутые в лицо, как в тесто, смотрели мимо него.       — Хватит пялиться! — Томис вернулся и потянул его за руку.       Валко поддался: Томис прекрасно понимал, что, если б тот не хотел сам, его б ни за что не удалось утащить.       — Мы ничего не видели, господин граф! — сообщил Томис Нилгренну. — Что не так с этой деревней?       Нилгренн загадочно улыбнулся. И эта улыбка никому не понравилась.       А-ы, — послышалось сзади. А-ы...       — Оно приближается! — заорал Томис. — Господин граф!..       «Паучки» спрятали за собой графа так, что в сплошной чёрной тени его было не разглядеть.       Валко оттолкнул Томиса и рванул обратно, навстречу стонам.       — Эй! — Тот остался растерянно стоять на тропинке. — Угх! Чёртов Бертад! — Томис выхватил меч. — Постой, не нарывайся!       «А-ы» раздалось уже совсем близко, и на Валко вывалилась... масса. Нечто, пахнущее потом и испражнениями, навалилось на него и принялось душить огромными дутыми ручищами.       Масса была липкой и упругой: лишь спустя мгновения в ней вышло разглядеть подобие человеческого существа.       Валко захватал ртом воздух и судорожно зарыскал рукой в воздухе, пока не впечатал свою ладонь в то, что должно быть лицом. Из-под неё брызнула жидкость, похожая на слюну.       Томис размахнулся мечом в прыжке.       — Бертад, берегись!       Валко обхватил массу и крутанулся с ней в сторону. Они свалились в заросли и кубарем покатились с горы, а меч Томиса вспорол воздух и застрял в земле.       — Тьфу! Чёрт долбанный! — заорал Томис. — Бертад, мать твою!       — Графа спасай! — крикнул Валко, захлёбываясь в чужой слюне.       Он давил левой рукой месиво из лица, словно тесто. Склизкая плоть скользила под его пальцами, а полубеззубый рот чавкал, пытаясь ухватить их, и если не откусить, то обслюнявить. Рука Валко всё-таки соскользнула с надутых щёк, и нечто зажало меж двух оставшихся зубов плетёный браслет на его запястье.       Валко вскрикнул так, будто это причинило ему боль, и перестал сопротивляться.       — Пусти... — хрипел он. — Пусти!       Существо стонало, рычало и по-собачьи терзало браслет остатками зубов.       — Прошу, пусти! — почти взмолился Валко.       И Томис не выдержал.       Он налетел сверху и саданул существо навершием меча по затылку. Для простого человека такой удар мог быть смертелен, но для нечто это было не более чем тычком.       — Пошёл прочь! — Томис повторял удар ещё и ещё.       — Хватит! — рявкнул Валко, придавленный к земле. — Он почти... успокоился...       Томис замер с занесённой над монстром обратной стороной меча, и тут со стороны прилетело в голову уже ему кривой узловатой палкой.       — Сволошши! — прошамкал старик. — Угио! Угио, эй, ш-ш-ш! А-ба-ба-ба!       Он присел перед существом и без тени брезгливости погладил его по липкой коже на плече.       — Дед, ты шальной?! — заорал Томис, потирая затылок. — Какого хрена творишь?!       — А вы, дуралеи?! — огрызнулся старик, выудил из складок потрёпанной туники детскую погремушку и затряс у существа перед носом.       Существо вперило в игрушку мелкие подслеповатые глазки, но браслет Валко не отпустило.       — Брось каку, Угио, — ласково сказал дед.       — Э! — возмутился Валко.       Но мягкая речь подействовала, и существо по имени Угио, чуть пососав напоследок, выплюнуло браслет.       Валко выглядел невероятно смущённым, и тут же принялся обтирать браслет о рубаху.       Угио нечленораздельно прошамкал что-то капризное и влез деду в объятия. Тот гладил его по почти лысой голове с парой тонких длинных волос, свисающих до плеч, и повторял: «А-ба-ба-ба».       — Что, дьявол его дери, происходит? — спросил Валко, приняв сидячее положение.       — Пойдём в деревню, — с мрачной хитринкой отозвался дед. — Покашшу.

5

      Угио сидел на лавке рядом с Валко и медитативно посасывал прядь его волос. Браслет Валко предупредительно накрыл ладонью и, так уж и быть, отдал волосы в распоряжение чудака. Погремушку старик забрал и теперь развлекал ею младенца в люльке. Пожилая женщина — по-видимому, жена — накрывала на стол.       — Ваш? — спросил Томис, кивнув на люльку.       — Куда уж! — засмеялась женщина. — Это дитя — дар божий. По реке приплыл, прибило с мусором к берегу. Одному Триединому известно, как долго он нас там ждал. Мы к речке той и не спускаемся-то поди, тяжко. А тут — нас к нему сами ноги пригнали!       — Да-а, — проскрипел старик. — Она мне все уши прошушшала тем утром: к реке да к реке, мёдом ей там намазано!..       — Ай, болтун! — отмахнулась старуха и подошла к люльке. Заглянула туда — и её уставшее высохшее лицо засияло, словно у юной девы. — Он — особенный, мы сразу поняли.       Томис и Валко переглянулись. В подтверждение своих слов женщина взяла младенца на руки и, светясь от счастья, показала его гостям.       Томис не сдержал омерзения и высунул язык. Валко только нахмурился.       На них смотрел совершенно уродливый младенец: с вытянутой кривой челюстью, как будто «стекающими» вниз глазами и с целыми семью пальцами на каждой руке. «Особенный» ребёнок пускал пузыри из вязкой слюны.       — Зачем вы его перед едой показали... — пробормотал Томис, и Валко мощно ткнул его под рёбра.       — Он блаженный, — сказала женщина.       — Таких блашшенных у нас — целая деревня, — проворчал старик, но не зло, а скорее угрюмо. — Мы — последние, кто сохранил тут рассудок.       — А что случилось-то? — спросил Томис, потирая бок.       Оба приготовились к долгому рассказу, но старикам оказалось нечем их развлечь.       — Со временем все тупели и тупели. Сперва старики, затем — кто помоложе. Их дети ушше рошшдались... такими. — Дед кивнул на Угио, уничтожающего часть серебряных волос Валко.       — А как же вы?       Старик развёл руками. Погремушка в его руке скорбно звякнула.       — Так и выхашшивали всех до последнего. Помогали, за водой ходили, дрова кололи... Те сперва помогали хоть, а потом легли по лавкам — да так и окочурились. А вот их детки вышшили... как назло.       От гостей не укрылось, что на мгновение в глазах старика промелькнули обида и ненависть, когда он взглянул на Угио. И так же быстро обратились в печаль.       — Они не знали другой шшизни. Навешшно затошшены в уродливых телах...       Угио будто почувствовал настроение опекуна: сжался и заскулил.       — Так шшто передайте вашему графу, пуссь не надеется с нас шшто-то взять. Ну, Угио, разве шшто, мошшет напускать ему слюней в завтрак. Но это было бы оскорблением для нещщассного дитя.       — Он ваш сын, да? — спросил Томис, аккуратно отодвигая миску с кашей подальше от Угио.       — Нет. Приютили, когда родители умерли — прям-таки разлошшились в постели на вонючую шишшу. — Старик понизил голос: — И... мы так и не знаем, вернее звать Угио сыном или дощщерью.       — В смысле?! — воскликнул Томис.       Он во все глаза уставился на Угио, на которого — или которую — наконец накинули рубище.       — Угио с детства... ну... и мальчик, и девочка, — смущённо пояснила старуха.       — Впрощщем, для них это невашшно. Они не думают, не говорят, ничего и никого не шшелают... Овощщи, шшто твоя брюква в огороде. Или, того хлещще, сорная трава.       — Но до чего ж они сильные... — скромно заметила старуха.       — От силы толку нет, коль хозяйством занимасся не помогает! Угио и её братья по разуму только и знают, как силой этой мерясся с кем попало! Вон, пришшло недавно подранное медведем! Но гор-р-рдое!       У Валко отвисла челюсть.       — Хорошо ж он... она... медведя потрепал... ла. Видел я его. И меня нехило так приложил... ла.       — Да зови его в среднем роде, — сказал старик. — Это и так не человек, а существо. Да-да! — поймав укоризненный взгляд жены, добавил он. — Надо смотреть правде в глаза, друззя. Человек создан по образу и подобию Триединого, а это — искашшённое, извращщённое сущщество, лишшённое главного — душши. А знащщит, и звасся человеком не мошшет.       — Брось ты! — рассердилась женщина. — Их душа заточена в этих телах как в темнице! Они всё понимают и чувствуют, но не могут сказать, и мы знать не знаем, как им больно и тяжело! А ты — старый чёрствый дурак!       Не желая стать свидетелем семейной ссоры, Томис встал и примирительно поднял руки.       — Бабуль, дедуль, ну хорош! И так ситуация дерьмо, не хватало вам ещё друг друга переубивать. Кто о мелком-то позаботится? А об Угио?       Угио вскинул на него полные надежды глаза, но Томис старался на него не глядеть.       Вдруг все навострили уши: в безмолвной, полной лишь стонами деревне раздались голоса.       — Граф вернулся, — пробормотал Томис.       — А-а, скашшу я ему пару лассковых!.. — Дед схватил палку.       — Сиди, дурак старый! — прошипела старуха, но тут разрыдался малыш.       Валко поднялся и подошёл к двери. Его роста хватило, чтоб заслонить собой весь проход.       — Бертад, ты что творишь? — окликнул Томис. — Ты же не будешь драться с гра...       Дверь открылась, и Зельбахар врезался Валко в грудь.       — Бертад! — Судя по голосу, лекарь был несказанно рад видеть его живым и бежал сюда, скорее всего, лишь ради него. — Что стряслось? Ты в порядке?       — Зато мы не в порядке! — заорал дед, потрясая палкой из-за спины Валко. — Пусти, дуболом, я им ззадам!       Граф Нилгренн в окружении «паучков» стоял поодаль и следил за ними с улыбкой.       Угио заметался по дому, снося всё на своём пути. Старуха и Томис кинулись его унимать.       — Слуш, лекарь, — вдруг сказал Валко, — можешь поглянуть кой на что?       Спустя время Зельбахар уже сидел у заросшего колодца в центре деревни в окружении бесформенных, странных, страшных людей наподобие Угио и с абсолютным спокойствием осматривал и ощупывал их. Те почти не сопротивлялись, а если пытались — Валко помогал их держать.       Дед отстранённо сидел на крыльце своего дома, сложив руки на конце палки и положив на них подбородок. Его жена-старушка нянчила малыша, с надеждой глядя на лекаря, и беспрестанно чем-то у него интересовалась.       — Глупая баба, — сплюнул старик. — Бессполессно шше. Пуссь радуесся, шшто ссама нормальной осталассь.       Нечто тёмное заволокло для него солнце. Это оказался граф Нилгренн — тень во всех её смыслах.       — Если мой лекарь вылечит твоих людей — вы будете платить мне как вашему заступнику и спасителю, — елейно произнёс он. — Договорились?       Старик снова сплюнул.       — Не вылечит.       — А если?..       — Не вылечит! — гаркнул дед. — Это невозможно! Они такие с рождения! Мяссо когда-нить на шшерновах проворащщивал? То-то! Попробуй обратно сделать его кусском!       Нилгренн засмеялся не разжимая рта: будто бы смеялось что-то у него внутри.       — А давай поспорим?       — Вы — граф, а я — гряссь под вашшими ногами. — Дед, прищурившись, смотрел снизу вверх. — Куда мне сс вами сспоры сспорить?       — Нет, ну давай. — Граф просил как ребёнок. — Клянусь памятью своих безвременно ушедших матери и отца, я дарую тебе часть своей новообретённой земли, если моё предприятие не возымеет успеха. Скоро я нарекусь герцогом, а ты — станешь моим графом. Ну?       Старик сипло расхохотался.       — Терять мне нешшего, а приобретать — тем более! Можешшь мне нишшего не давать, проссто осставь насс в покое! — Дед вызывающе протянул графу морщинистую, в мозолях руку. — По рукам, граф, герцог или как тя там!       — Граф, — мягко улыбнулся Нилгренн и беззастенчиво ответил на рукопожатие. — Пока ещё граф.

6

      Валко в третий раз шёл мимо лагеря у подножия горы, взвалив на себя целых два коромысла с самыми большими вёдрами, какие только нашлись в деревне. Нилгренновские солдаты поглядывали на него и обменивались тихими пересмешками, не желая подтрунивать над «серым зверем» ему в лицо.       За ним волок тачку с единственным ведром Томис: на третий раз он всё же вызвался помочь Валко грузить целебную воду. Сзади тачку направлял и подталкивал молчаливый, ушедший в себя Родди.       Зельбахар почти сразу выяснил причину страшного уродства: он уже видел это в горах Ардаварского края. Реки, ползущие у подножия гор, не доносят до их вершин столь нужные организму вещества, и мозг замирает в своём развитии, утаскивая за собой остальные органы, каждый по очереди. Самым последним, увы, забирает энергию из половых, запуская неостановимый процесс воспроизведения уродства в новых и новых поколениях. Впрочем, и тут природа, как могла, защитилась: Угио и его поколение уже не смогут зачать, сочетая в себе несочетаемое.       Из этих путаных объяснений выходило, что в деревню давно не поступало нормальной воды. Речка мельчала и отодвигалась всё дальше, отчего вскоре последние оставшиеся в добром здравии люди стали ходить за водой слишком редко. Это и были те дед с бабкой, которые подобрали в реке ребёнка и, насколько могли, заботились о деревне, обречённой на смерть.       Зельбахар велел натаскать воды и отпаивать всех без исключения. Точного срока, за который станет заметен хоть какой-либо результат, он не назвал, но все приготовились к минимум двухнедельной стоянке.       На третий раз путешествия с вёдрами Валко не выдержал и разделся: рубаху было хоть выжимай. Сейчас с его девственно гладкой спины дождём лился пот, серебристые волосы липли ко лбу. Лишь руки и плечи были щедро замотаны тканью, дабы не содрать кожу в мясо о коромысла.       Валко ходил молча, даже почти не пыхтел, словно не уставал. Не останавливался перевести дух, не делал перерывов между тем, чтобы поставить полные вёдра, взять пустые и снова спуститься к реке. Отдыхал он лишь у самой реки, пока набирал воду и прилаживал вёдра к коромыслам.       Когда он донёс вёдра в третий раз, старуха наконец остановила его:       — Отдохнул бы, сынок. Нельзя ж так. Пойдём, отобедаешь.       — Э, а я? — окликнул Томис, еле-еле втаскивая тачку. — То есть, мы?       Конечно, их с Родди тоже не обделили. Воодушевлённая женщина приготовила мясной обед из припасов, которыми щедро поделился граф Нилгренн, заинтересованный во врачебном предприятии Зельбахара. Лишь дед всё ворчал, мрачно насмехаясь над графом.       — Эй, шшена, шшто будешшь делать, коль сстанешшь графиней?       — Ой да молчи, старый! — суетилась она, отмахиваясь на ходу. — Кстати, мне кажется, нашему малышу лучшеет!       Томис заглянул в люльку, скептически потёр подбородок.       — Ну-у, пальцев всё так же четырнадцать...       — Ну не так же сразу! Кажись, у него взгляд... осмыслился.       Найдёныш выразительно поглядел на Валко и улыбнулся.       — Улыбается! — возопила старуха. — Он улыбается! Он никогда не улыбался до этого! Даже мне...       Она выхватила младенца из люльки, прижала к груди и зарыдала.       — Тю-ю, завыла, — буркнул дед. — На сстол иди накрывай, бедовая!       Даже за столом старуха не выпустила младенца из объятий. Она вовсю с ним разговаривала, озвучивала ему каждый предмет, каждое своё и чужое движение. Ребёнок всё пристально глядел на Валко, а потом потянулся к нему семипалой ручонкой.       Валко неуклюже пожал её двумя своими пальцами.       — Привет-привет, — сказал он, и малыш рассмеялся.       — Угио, вон, успокоился, — сказала старуха. — И даже научился держать ложку. Но пока ещё носит её мимо рта. Вот, опять!       Угио засадил себе в ухо куском мяса и разочарованно заныл.       — Ты видишшь то, что ссебе придумала, — проворчал старик. — Нишшего не выйдет у этого лекаря.       — Почему ты ему не веришь? — нахмурилась жена, нянькая младенца.       — Не верю — и вссё! — И больше за весь обед старик не проронил ни слова.       Валко оставил большую часть порции и подвинул миску к тому краю стола, где сидели старуха с Угио.       — Ешьте. Сыт я.       Сам — встал из-за стола и направился к вёдрам. Томис закатил глаза.       — Эй, давай хоть немножко ещё отдохнём!       — А я вас с собой и не зову.       И Валко зашагал вниз с горы, балансируя с коромыслами.       — Это то, шшто я думаю? — вдруг спросил дед, ткнув палкой в сторону, куда ушёл Валко. Томис и Родди вопросительно взглянули на него, и тот проворчал: — Да поняли вы вссё. Это тот ссамый, недобиток из ссероголовых сс ссевера?       Парням стало неуютно, Томис начал было подбирать слова, но дед перебил:       — Да не оправдывайтессь вы, не ссдам я его никому, мне только этого не хватало, когда ссвоих проблем теперь кущща. Проссто он зздоровый как щщёрт, молодой, но сседоголовый как сстарик...       — Да, это он, — вдруг звонко сказал Родди. — Жестокий и беспринципный, как все они. Служит тем, кто лучше заплатит.       Женщина удивлённо поглядела на него. Младенец скопировал её взгляд, будто понял речь.       — Мне так не показалось... Конечно, он грубоват, но он ничего не просил, и, вот, от еды отказался.       — Да он просто выполняет приказ. Граф Нилгренн велел вам помочь — и он делает что велено.       Старики переглянулись. Не было ясно, поверили ли они до конца, но по настрою деда чувствовалось, что он от своих подозрений всех и вся не откажется.       — Он одинаково служил покойному графу Молдресу, — продолжил Родди. — Теперь — графу Нилгренну, пускай он виновен в гибели графа Молдреса. Серому зверю всё равно, кому служить, если предложить ему сделку повыгоднее. Он и графа Нилгренна разорвёт, коль его ему заказать.

7

      — Угио! — рявкнул Валко. — С тропы не сходи.       — А... ы... Слушаюся!       Солнце издевательски задержалось на несколько дней, заставляя занятых работой людей обливаться потом и обгорать похлеще чем пасмурным туксонским летом. Едва у Угио прорезались первые неуклюжие слова, он-она вызвался помогать Валко с вёдрами. Томис был рад передать этому лбу тяжёлую работу, которую Угио с усердием выполнял за троих.       С Угио и его-её братьями по разуму произошло настоящее чудо. Уже через пару дней они перестали пускать слюни и смогли контролировать норовящий вывалиться язык; глаза приобрели осмысленное выражение, словно заново увидев мир. Кто-то начал изъясняться неумелыми жестами, обозначающими в основном бытовые понятия, кто-то, как Угио, вдруг выплеснул поток отдельных слогов и звуков, похожих на слова. А вот где отхожее место — выучили, наконец-то, все.       Ещё через день кое-кому стало возможно поручить простой ручной труд. Томис научил их колоть дрова, сердобольная женщина — стирать и обращаться с очагом. Само собой, нужен был глаз да глаз, но вместо необучаемых калек в едва не вымершей деревне теперь обитали сильные, хоть и недалёкие умом молодые люди.       И всё же, прогресс Угио был самым стремительным. Он научился изъясняться отрывками предложений, и с Валко они каким-то образом быстро нашли общий язык. Валко понимал рваные фразы и общался такими же, и Угио сам был в восторге от нового собеседника, ценящего его труд и успех.       Теперь они с Валко соревновались в количестве вёдер, унесённых за раз. Угио взвалил на коромысло шесть вёдер, Валко осилил четыре и безнадёжно отстал на горной тропе по пути вверх в деревню. Увидев, что Угио занесло с тропы, он и окликнул его: с координацией у Угио ещё было не всё гладко.       — Многовато вёдер. Выдохнешься. Поменьше бери.       Угио выпятил губу, будто сейчас расплачется.       — Не ню-ню мне тут. Не то свалишься и продуешь мне. Хочешь?       Угио замотал головой.       — То-то. Иди. Да медленно!       Теперь Угио шёл всего на пару шагов впереди Валко. Качались его-её мощные бёдра, на широченной спине устроилось крепкое коромысло. Угио тоже расхаживал полуголым, изнывая от жары, и берёг рубашку, чтобы та не пропиталась вонючим потом, чей запах куда сильнее обычного человеческого.       Его-её увидели в лагере Нилгренна: солдаты скучали посреди шатров и рубились в азартную игру. Огромное тело привлекло внимание, и солдаты уставились на объёмную колышущуюся грудь, провожая Угио гаденькими смешками.       — Эй, чудовище! — окликнул его-её солдат с забинтованной головой: в этом походе Нилгренн назначил его командиром, и он тотчас возгордился и осмелел. — Говорят, у тебя там, внизу, тоже болтается! Покажь!       — Не слушай, — процедил сквозь зубы Валко. — Иди дальше.       Угио уже повернулся на крик, но, послушавшись своего «старшего», продолжил путь.       — Я с тобой разговариваю, тварь! — распалялся новоиспечённый командир. — Ты кто, чтоб меня игнорировать?!       — Вперёд, Угио, — велел Валко.       Забинтованный вскочил, рассыпав игровые фишки, и ринулся к Угио. Поравнявшись с ним, забинтованный с гадкой ухмылочкой спустил с Угио штаны.       — Болтается! Ну ты и урод. Тебя не должно существовать, скверное ты существо.       Угио растерянно попятился, запутался в спущенных штанах и повалился на землю, расплёскивая воду из всех шести вёдер.       — Шёл отсюда, — прорычал Валко и топнул на командира.       — А ты кто, чтоб мне приказывать? Бешеный зверь? Продажная шавка Молдреса? — Забинтованный осклабился и прошипел: — А я тебя не боюсь!       Угио запоздало зарыдал: завыл и захлюпал, вновь пуская слюни.       — Заткнись, отрыжка скверны! — рявкнул забинтованный и занёс ногу, чтобы пнуть Угио.       Валко крутанул коромысло, и ведро смачно впечаталось в замотанную голову. Командир охнул и отлетел в кусты, собирая на себя репей и колючки.       Угио сел и завыл, указывая на пустые вёдра, сиротливо валяющиеся на тропе.       — Ничего. Не страшно. Штаны надень, упадёшь.       Угио попытался, но, кажется, забыл, как это делается.       — Берись руками за пояс. Натягивай, — командовал Валко, пока забинтованный сыпал ругательствами и пытался выкарабкаться из колючего кустарника.       Угио неловко натянул штаны, подобрал коромысло и лишь с третьего раза приладил вёдра.       Проходя мимо кустов, Валко не удержался и саданул командира ведром ещё раз под гортанный, захлебывающйся смех Угио.       Поднявшись в деревню, Угио, с подсказками Валко, но сам объяснил, почему не принёс воды. Он заламывал толстые пальцы, ожидая, что его будут ругать. В последнее время дед действительно срывался почём зря либо отсиживался в одиночестве, не участвуя в дружном налаживании нового быта. Он скептически глядел на воду, которую жадно лакали вчерашние неразумцы, и бормотал что-то себе под нос.       «Ты не рад будто, дедушка, что твои домочадцы умнеют», — как-то заметил Томис, и дед чуть не накинулся на него с клюкой.       Пока Угио объяснялся, взгляд деда выражал тайный гнев и презрение.       Жена, по традиции, созвала всех обедать в их дом. Собрались и те, кто работал во дворе на колке дров и уборке выгребной ямы. Только Родди с Томисом в этот день были заняты на охоте, поскольку припасы подходили к концу.       Сборище напоминало большую семью. Все улыбались и в шутку тырили друг у друга лакомые кусочки из мисок.       Дед тихо обратился к Валко, пока все были отвлечены:       — Когда вашши дела ссдессь будут законшшены, ты уйдёшшь сс графом?       Валко кивнул.       — Шшаль. Угио к тебе привяссался.       Валко повёл плечами.       — Неушшели тебе вссё равно? Вы шше так ладите.       Валко опустил глаза в миску.       — А, ну да. Знаю я, пощщему. — Дед помолчал, затем спросил напрямую: — Ссколько ты сстоишшь?       Валко непонимающе нахмурился.       — Ой да будет тебе, — проворчал дед. — Ты шше наёмник, у тебя ессь цена.       Валко снова пожал плечами.       Дед долго смотрел на него с той самой ненавистью, с которой чуть ранее смотрел на Угио.       — Граф Нилгренн... — тихо произнёс он сквозь оставшиеся зубы. — Мерзкая, склизкая, чёрная тварь!       Старик шарахнул палкой об пол так, что от неё отлетели щепки.       Все замолчали, а затем несколько взрослых детей разрыдалось, закачалось туда-сюда, запричитало недавно выученные слова. Угио смутился и натянул на голову рубашку.       Валко сидел с невозмутимым видом. Старик воззрился на него красными от ярости глазами.       — Посслушшай, друшшок, — начал он издалека, — лекарь графа Нилгренна совершшил щщудо, и против него я нищщего не имею. Но он ссам и его ссолдаты придут по нашши душши. Они вссё равно изведут насс, это дело времени. Нам придёсся платить ему сстолько, ссколько мы не выдюжим. Именно для этого он ссогласисся ссделать насс нормальными. Он... Он... Мы посспорили сс ним, и он победил!       В деда вперилось несколько пар маленьких, широко посаженных, раскосых, подслеповатых глаз. Глаз, которые теперь глядели разумно.       — Намаными?.. — пробормотал парнишка с заячьей губой.       — Душу мою не надо! — замотала головой девчонка — точнее, ребёнок, больше похожий на девочку, чем на мальчика, хотя в точности было не понять. — Душа — моё!       Постепенно обретающие разум, фактически новорождённые создания, познающие ужасы этого мира, заметались в панике и истерике, пока старик продолжал наседать на Валко.       — Сскашши мне, защщем ты ему слушшишшь?       — Работа такая.       — А-ха! — Дед будто нашёл подтверждение чему-то в своей голове. — Сслава, деньги. Конешшно. Как шше я не подумал. Ты шше из этих. Воюешшь за него, выполняешшь грязные порущщения?       Валко пожал плечами.       — Это вы выкоссили Ла Фэней, верно? Ты был в этой битве?       Валко кивнул.       — Ссколько тебе заплатили за отобранные шшизни?       Не дожидаясь ответа, хотя навряд ли и так получил бы его, старик заготовленным жестом залез в кошель на поясе и вытащил бусы, ослепительно сияющие даже в полутьме приземистого деревенского дома. Жена ахнула; дети озорно уставились на блестяшку.       — Ошшень дорогие, зуб даю, посследний!       — Откуда?!.. — Жена не верила своим глазам.       — Их пошшаловала графиня Ла Фэнь, когда гуляла в здешшних краях с мушшем. — И зло обратился к Валко: — Будь я проклят, если этого недосстатощщно для наёмника типа тебя.       Валко равнодушно погладил бусины и отодвинул украшение.       — Шшто?!       — Мне обещали мою мечту.       — Какую? — допытывался старик. — О щщём ты мошшешшь мещщтать? Ещщё сслава, ещщё деньги?..       — Скажу — а дальше что? — На вопрос Валко лицо деда вытянулось. — Во-во. Говори-ка, чего от меня надобно.       — Убить твоего графа!       — А-а, ну-ну. — Валко поднялся с лавки, отставил миску грубее, чем стоило бы. — Я вам не убийца.       Дед захлебнулся яростью. Он выхватил палку и принялся дубасить ею по столу. Под неё попадались миски и горшки, разлетались вдребезги, забрызгивая всё едой. Осколки летели повсюду, и грузные неуклюжие дети дружно попрятались под стол.       Женщина подхватила младенца, рыдающего в люльке, и спрятала в своей груди.       — Хватит! — закричала она мужу. — Успокойся!       Но дед не слушал. Он вскочил вслед за Валко и ткнул через стол ему в грудь концом палки.       — Вы, наёмники, торгуете душшами ради мимолётных благ, шштоб уталить похоть ссвоих тел, пока душши крессьян ничего не сстоят! Вы убиваете ради госспод, шшто щщедро платят, и теряете щщеловещщеский облик! Всся твоя помощщь, вссё твоё время сс нами оплащщено твоим графом, который потом разденет насс и заморит голодом! Тебе никого не шшаль, пока в твоём кошшеле звенит золото!       Валко не отодвигал палку, просто смотрел деду в глаза ничего не выражающим взглядом.       Силы покинули старика. Он задрожал, уронил палку, упал обратно на лавку.       — Шшто тебе сстоит ссделать то, шшто ты делаешшь вссегда? — всхлипнул он.       — Я. Не. Убийца.       Валко шёл вниз по горной тропе один. И нёс с собой коромысло.

8

      — Бертад сказал, тут медведь водится, — прошептал Томис. — Хорошо б его завалить, да, Родди? Я никогда не ходил на медведя! А ты ходил? Аж поджилки трясутся! Да не боюсь я, просто от нетерпения! Хе-хе-хе.       Томис держал вверенный ему лук как высшую ценность. Стрела плясала в его дрожащих руках на ещё не натянутой тетиве.       — Тс-с! — Томис вскинул лук. — Я что-то слышу.       Оба отчётливо различили в кустах чавканье.       — Жрёт кого-то, скотина. Ну, медведь наш. Может, и добычу у него отожмём, а?       Родди смотрел в пространство и нервно сжимал рукоять кинжала.       Томис аккуратно раздвинул кусты наконечником стрелы, готовясь прицелиться. И чуть не заорал от ужаса — заорал бы, если б не бросил лук и не зажал себе рот обеими ладонями.       За кустом действительно был медведь. Вернее — его труп. С развороченной грудной клеткой, выволоченными наружу кишками. Из раззявленной пасти торчал изысканный графский кинжал.       Граф Нилгренн сидел у медведя на груди и погружал руки в его рёбра. Выудив сердце, граф впился в него зубами и всосал ещё горячую кровь. «Сколопендра» трапезничал, не слыша ничего и никого вокруг, заглатывая сырое мясо такими кусками, которыми человек подавился бы. Мясо исчезало в его нутре, и желудок графа надувался и сдувался с каждым куском.       Томис и Родди рванули прочь, надеясь, что их желудки потерпят до безопасного места, чтобы опорожниться.

9

      Левую руку Амили пробила дрожь, и девушка уронила бокал с вином прямо на платье. Алый напиток брызнул во все стороны, и часть капель отпечаталась на лице её нового потенциального ухажёра.       Амили обхватила запястье: под пальцами пульсировала боль.       — Госпожа Амили! Вы как?       Боргер Каделанда обхватил её за плечи. Не обращая внимания на собственное лицо, он мягко убрал её правую руку, взял её левую руку в свою и другой рукой принялся массировать ей запястье.       — Моя покойная матушка так делала, когда у отца сводило руку после фехтования. Вам сейчас станет легче.       — Не надо... — пробормотала Амили.       По спине всё ещё бежал холодок. Она готова была поклясться, что почувствовала, как кто-то хватает её и пытается задушить. А затем... эта боль в запястье, будто кто-то намертво вцепился в браслет, и...       Внезапно она обнаружила, что онемение постепенно отступает и в левую руку возвращается чувствительность.       — У вас слишком тугой рукав, госпожа Амили, — сказал боргер. — Позвольте, я...       Он потянулся, чтобы ослабить её левый рукав, но Амили нервно остановила его.       — Нет! Не стоит, правда. Мне уже лучше.       Она покосилась на отца: тот сидел на противоположной стороне трапезного стола и мрачно смотрел на происходящее между его дочерью и её очередным женихом. В этот раз он был один — у юного боргера Каделанда давно не стало обоих родителей. К лучшему — не перед кем было позориться своей дочерью.       — То есть... благодарю вас, господин, и прошу прощения за свою вопиющую неловкость, — пробормотала Амили.       Она наконец сообразила достать платок и демонстративно промакнуть жениху лицо.       — Да это пустяк! — улыбнулся тот. — Ваше здоровье важнее любого пролитого вина и любого заляпанного лица. Но мне льстит, что ваши нежные руки коснулись меня, пусть даже такой ценой.       Амили невольно улыбнулась в ответ. Боргер говорил легко, ненатужно, и совсем не стеснялся выражений, от которых у её отца волосы сейчас точно вставали дыбом.       — Вы закончили? — мрачно спросил отец Амили.       — Да, господин консул. Простите за конфуз! Полагаю, вашей дочери стоит переодеться. Предлагаю обновить бокалы, пока мы ждём, заинтригованные новым нарядом!       Амили вышла из трапезной и поспешила в комнату. Она была рада, что на короткое время сможет остаться одна, пока к ней не пришлют служанку с платьем на замену.       Что-то произошло с Валко, догадалась Амили, рассматривая браслет. Теперь всё улеглось, она больше не ощущала его тревоги, но всплески подобные этому терзали её все последние дни. Недавно она проснулась, почувствовав холод, расползавшийся по руке от браслета. Холод, как будто браслет обхватывает уже мёртвую плоть. Тепло вернулось через несколько мгновений, но эти мгновения Амили провела в личной Преисподней.       Она коснулась браслета губами, будто прося прощения за кокетство с боргером. Этот парень куда милее жеманно-учтивых конкурентов и, кажется, искренне симпатизирует ей, но сердце Амили уже давно и навсегда бьётся в такт с совсем другим сердцем.