Fossa

🩸🩸🩸

(Je suis de toi - Lara Fabian)

      Джефф:       «Он уже дома. Ворон в абсолютном порядке. И не пизди, что тебе это не интересно».       Интересно. Так интересно, что хочется прямо сейчас полететь навстречу тому, о ком только что прочитал. Обнять крепко, прижаться к сильному телу и наконец вдохнуть его запах.       Тэхён мысленно залепил себе пощёчину. Стоп. Больше никаких мыслей о Вороне. Хватит. Омега одёргивал себя от ненужных мыслей, но они ползли обратно в сознание, будто Тэхён дышал воздухом, отравленным необходимостью видеть прямо сейчас Чонгука. Тэхёну тесно. Тесно в квартире Феликса, тесно в городе, в мире, в этой Вселенной. Тэхёну тесно в самом себе. Он устал от червоточины, поселившейся в душе и сознании, устал от слизких выводов, тянущих его то в одну, то в другую сторону, сомнений, вечного взвешивания доводов и ненавистного шекспировского вопроса.       Тэхён устал от самого себя.       Согласие со своей судьбой. Что это? У Тэхёна с самого детства внутри выжжено правило, что судьба — это нечто, что можно переписать, переделать, обмануть. Он упорно цепляется за эту мысль, как будто от неё зависит всё: счастье, успех, внутренний покой. Но что, если всё наоборот? Что, если освобождение начинается именно там, где заканчивается борьба? Что, если судьба как река? Ты можешь сопротивляться её течению, изматывая себя в попытках повернуть вспять. Вода будет холодной, течение — сильным, руки — уставшими. А что, если можно просто разжать кулаки и позволить себе плыть? Может, тогда откроется странная вещь — течение не враг, оно знает дорогу лучше нас.       Согласие со своей судьбой — может, это не про смирение и не про капитуляцию? Может, это про тишину внутри, когда тебе больше не нужно доказывать Вселенной, что она ошиблась? Про тот момент, когда ты перестаёшь задавать вопрос «почему?» и просто слышишь, как дышит твоя жизнь? Без оправданий. Без объяснений. Просто так. Может, именно в этом согласии появляется свобода? Свобода быть, дышать, чувствовать. Не как должно быть, а как есть.       Но Тэхён так не умеет. Не научился. Его научили вырывать право на свободу зубами. Научили бороться. Научили, что если ты поддашься течению и расслабишь руки, то обязательно утонешь. Останешься зимой без тёплого одеяла, когда тот, кто сильнее, у тебя его отберёт. Будешь сутками голодать, если не защитишь свою тарелку. А сейчас? За что и с кем борется Тэхён? Спорит со своим внутренним безудержным желанием быть рядом с человеком, без которого душа ноет. Ради чего и ради кого?       Чимин? Простите эгоизм омеги, привыкшего вырывать своё и для своих у всех вокруг, но нет. Чимин в этой истории для Тэ слишком слабый повод для терзаний после всего того, что он видел собственными глазами. Чимин не любит Чонгука, хотя сам этого, наверное, даже не понимает. Чимин сильно запутался, и когда до него дойдёт, какими красками сияет его действительность — никто не знает, станет ли сам Чимин осторожничать с Чонгуком.       Тогда чего так сильно боится Тэхён? Почему ему хочется исчезнуть?       Тэхён боится самого себя. Того, что поселилось в его душе — этой всепоглощающей потребности быть рядом с человеком, видеть его каждую секунду своей жизни, дышать им, слушать раскатистый смех, шёпот на ухо, видеть, как глаза Чонгука мутнеют от желания Тэхёном наслаждаться и бесконечно от этого кайфовать, слышать стон альфы и сходить с ума. Для Тэхёна это потерять себя. Раствориться. Бросить под ноги кому-то, кто даже не любит его, а просто хочет обладать, свою жизнь. Тэхён боится, что если вдруг так случится, что придётся сделать выбор — он предаст человека, который спас его и вытащил из водоворота превратностей судьбы, где определяющим было «сирота».       Отец. Вот где объяснение. Вот где самый большой страх и самое большое сомнение. Смалодушничать и предать ради того, в ком позволил себе раствориться. И ещё одно. Слова мальчика, который боялся остаться без опоры. Как во сне Тэхёна, когда он бежал за отцом, разбивая коленки.       «Не забирай», — умолял Боми. Как когда-то маленький Тэ, который неуверенным полушёпотом упрашивал взрослых — нянечек в интернате, воспитателей, учителей: «Заберите меня к себе, пожалуйста».       Телефон вновь завибрировал от входящего сообщения. Чонгук: «Я знаю, что ты в квартире Феликса. Я безумно скучаю по тебе. Буду через минут сорок. Я уже в пути».       Сердце колотится так, словно это его последние глухие удары. Трясущимися руками достаёт сигарету из любимого портсигара и, подкурив, глубоко затягивает её вишнёвый терпкий вкус. Дышать становится ещё сложнее. Открывает окно диалога с Чонгуком и, бегая по клавишам телефона тонкими длинными пальцами, набирает так быстро, словно боится передумать: «Нет. На этом наша история заканчивается, Ворон. Ты возвращаешься к своей семье. Я — в свою жизнь, где меня всё ещё ждёт мой жених. Надеюсь, что тебе хватит благородства и чести отступить, без выяснения каких-то отношений и мерзких скандалов. На этом точка».       Всё.       Это конец.       Конец истории Ворона и Колибри.       Тэхён выкидывает телефон, швыряя его в дальний угол, на кресло, сам присаживается на диван, согнувшись пополам от того, что сейчас испытывает, ладонями трёт лицо, размазывая по нему слёзы, хлынувшие с глаз, ненавидит эту свою слабость, не понимает, почему настолько больно. Тэхён не плакал практически никогда. Не плакал, когда там, в интернате, его зажали в тёмный угол трое омег и, решив наказать, выкручивали ему до синяков руки, дёргали его за волосы, выдирая клочья. Тэхён тогда сопротивлялся, пытался справиться, выстоять, ударить в ответ. Он кричал, рычал, возмущался, но и слезинки не проронил. Феликс плакал больше, обрабатывая его раны и ссадины заживляющей мазью.       А теперь прорвало. Будто существо омеги решило компенсировать своё право оплакивать горькую участь, которая не раз постигала его; будто освободившись от цепей, которыми хозяин до сих пор сковывал её, омежья сущность вырвалась наружу и предстала, по мнению Тэхёна, перед миром во всей своей уродливой красе.       Хватаясь за грудь от того, что, казалось, всё это там не поместится, Тэхён плакал так горько, как никогда раньше.       За окном белый снег кружил мягкими, сверкающими в свете фонаря хлопьями, редкие в столь позднее время машины подъезжали к дому, освещая двор лучами от фар. Детская площадка, покрытая толстым слоем снега, выглядела заброшенной и унылой.       Тэхён стоял перед окном, пустыми глазами осматривая монохромный пейзаж снаружи, и казалось, что его жизнь точно так же утратила все яркие краски. Окурки от сигарет в пепельнице на подоконнике уже в неё не помещались, и Тэхён, выкурив ту, что зажимал меж пальцев, раздавил её в переполненной ёмкости и отнёс к мусорному ведру, чтобы освободить. Ночь длинная, курить хочется снова и снова.       Вернувшись к окну, Тэ приоткрыл форточку, снова достал сигарету и подкурил, когда заметил знакомую фигуру во дворе дома. Напротив окон, под деревом, в свете фонаря стоял альфа и тоже курил, вглядываясь в единственное окно, из которого льётся сияние. Тэхён растерялся, но взял себя в руки и снова затянулся, прекрасно понимая, что альфа его видит. Услышал звук входящего сообщения. Медленно подошёл к креслу, поднял с него телефон и открыл диалоговое окно: «Единственное, чего я хочу сейчас больше всего на свете — увидеть звёзды в твоих глазах».       Больно дышать.       Больно стоять. Больно шагать к выключателю, чтобы свет погасить. Больно вернуться к окну и, наглухо зашторив его, наблюдать за тем, как Чонгук всё ещё смотрит в его сторону в упор. Курит стоит и смотрит, смотрит, смотрит... Больно оторвать себя от его взгляда и отойти. Больно лечь в постель и укутаться крепко в одеяло, чтобы припечатать себя к месту. Почему так больно?

🩸🩸🩸

      Зал для инаугурации президента был переполнен местными политиками, главами общественных организаций, журналистами и другими приглашёнными на это событие людьми. Конечно, это мероприятие проводилось не так помпезно и торжественно, как в столице, но оттенок эпичности всё-таки присутствовал.       Тэхён стоял в углу зала в компании Фила, Ли Бома и полковника Ли, в ожидании, когда объявят выход президента. Воронов в зале всё ещё не было. Спрашивать у кого-то о них возможности, да и желания не имелось. Может быть их вовсе и не пригласили. Передумали.       Тэхён ловил себя на том, что ему хочется увидеть Чонгука, из-за которого он не спал почти всю ночь и заснул лишь под утро беспокойным сном. Утром, заваривая себе крепкий кофе, с тоской вглядывался в то место, где вчера стоял и высматривал его Ворон. От навязчивых мыслей одёргивал себя так же, как и сейчас, когда выискивал в зале статную фигуру альфы.       «Прошу приветствовать Президента Республики Фосса Ким Сокджина», — объявили в микрофон, и всё внимание находящихся в зале сосредоточилось на боковом входе в помещение, через который уверенной поступью шествовал Джин, не глядя на присутствующих. Загремел гимн Республики, и новый президент подошёл к трибуне, чтобы произнести клятву верности Закону, Республике и Стране.       После последних слов клятвы загрохотали оглушительные аплодисменты, а вместе с ними загремели входные центральные двери зала, словно старые ворота, привлекая внимание всех присутствующих.

(All Alone от Foyon, Rumusen & Skeanny B)

      В огромное помещение шагнули четыре альфы, одетые с иголочки во всё чёрное. Самый старший из них шёл чуть спереди, отвечая на угодливые приветствия вскочивших с мест гостей лёгким кивком головы. Трое остальных следовали за ним, словно три всадника апокалипсиса, награждая находящихся в зале зловещими взглядами, заставляющими лизоблюдов и подхалимов отступить назад в растерянности.       Вороны прибыли на инаугурацию.       И как только эти четверо вошли в помещение — происходящее ранее увиделось каждому здесь присутствующему неимоверно глупым фарсом, никчёмной формальностью, потому что сразу, за считанные секунды все вспомнили, кто в Фоссе истинный Лидер. Толпа разряженных в самые презентабельные одежды гостей и приглашённых журналистов расступилась, образуя коридор для вновь прибывших, будто приветствовала настоящего главу Республики.       Полковник Ли покраснел, словно рак в кипящей воде и, отодвинувшись от своей компании, прорычал своему подчинённому:       — Какого хуя их пустили с опозданием, я же приказал никого больше в здание не пускать?!       На что тот, с дрожащими губами и догадкой, что этим вопросом пиздец его ситуации не ограничится, несмело отвечал:       — В здание никто не заходил, сэр, они либо были внутри, либо прошли каким-то потайным путём…       Подчинённый полковника, получивший строгий инструктаж по регламенту проведения инаугурации, готов был разрыдаться от безысходности, плавясь под уничтожающим взглядом, полным гнева и презрения, но случившегося уже не воротить.       Намджун вальяжной походкой продвинулся ближе к трибуне. Губы тронула лёгкая улыбка, когда он поймал восхищённый взгляд нового президента. Молчание повисло над головами присутствующих. Все ждали чего-то, сами не понимая, чего. Никто не смел произнести ни слова.       — Я поздравляю вас с победой, Господин Президент, — слишком громко в этой тишине прозвучали спокойно сказанные слова. — Каждый мужчина стремится к достижению успеха, ради семьи, любви, детей, родины и своего народа. Вы достигли этого успеха, и жители Фоссы с удовольствием вас приветствуют.       И зал снова взорвался аплодисментами.       Фил стоял в углу, не отводя глаз от Намджуна, полковник Ли кипел от злости, Ли Бом не мог понять, какого хуя тут происходит и почему его преследует стойкое ощущение, что этот, как догадался Ли, Ворон только что ПОЗВОЛИЛ Ким Сокджину занимать должность, которую он получил по праву выбора народа, а если уж быть точным — по праву выбора руководителей центра страны.       Тэхён забыл, как дышать.       Острый взгляд исподлобья, которым альфа напротив только что пожирал Ли Бома, превратился в ласковый и нежный, как только встретился со взором Тэхёна. Ворон, от которого шарахались одни, заискивающе улыбались другие, с ненавистью осматривали третьи, будто снял с себя панцирь при виде омеги и наполнился светом, одними только глазами заверяя, что рад сейчас видеть его.       Тэхён смог оторваться от этого плавящего, ласкающего взора и взять себя в руки только тогда, когда его одёрнул Бом и сообщил, что церемония окончена и им пора ехать. Тэ не собирался уезжать вместе с Ли в одной машине, но уйти из-под тяжести чёрных омутов, волей-неволей затягивающих в свои глубины, очень хотел. Поэтому, крепко обхватив ладонь всё ещё своего жениха, удалился из зала, чувствуя спиной прожигающую насквозь энергию провожающего его глазами Ворона.

🩸🩸🩸

(Hislerim (feat. Zerrin) - Serhat Durmus)

      — Лекси, ты вообще собираешься домой? Что у тебя происходит?       Тэхён вернулся с официального мероприятия давно, не захотел ехать к отцу — точно знал, что сопровождающие его всю дорогу Фил, Бом и полковник Ли задержатся в доме Сокджина. Но и в пустой квартире оставаться сил уже не было. Солнце давно закатилось за горизонт, а вместе с ним уплыло и всяческое желание улыбаться, и надежда на лучшее, которыми Тэхён тешил себя. Невероятная тоска затопила омегу.       — Тэхёни, я у Хосока дома. Ну прости меня, пожалуйста, я понимаю, что бросил тебя, но я не могу его сейчас оставить, ему помощь моя нужна — элементарно, чтобы расстегнуть рубашку или застегнуть.       — Ну, ничего себе! Вы там чё, уже друг другу рубашки расстёгиваете и застёгиваете? Вот это поворот! И ты ничего мне об этом не рассказываешь? — натянуто смеётся Тэхён, переживая за друга. — Лекси, потом больно не будет? Ты же знаешь репутацию Хосока.       — В том-то и дело, Тэ, я знаю его репутацию и нихрена не пойму. Альфа не позволяет себе ничего лишнего. Ни тогда, когда провёл у меня всю ночь, ни теперь. А я не знаю, то ли мне переживать за то, что он меня не хочет, то ли за то, что захочет, а я не смогу его удовлетворить, учитывая, что это у меня будет впервые, — горько усмехается. — Если вообще будет.       Когда Феликс увидел раненого Хосока — сердце в пятки упало и вернулось на место с такой скоростью, что омега поперхнулся. Он видел, что ему больно от каждого движения руки, что рана не позволяет шевелить конечностью в полной мере, и когда настала пора им всем отправляться по домам — Феликс предложил довезти Хоби, а тот по пути домой попросил его о помощи.       — Веснушка, а что если ты поживёшь у меня некоторое время? — глядя в окно автомобиля, предложил Хо, а Феликс не мог скрыть радостной улыбки, но сдержал счастливый визг, который так и рвался наружу. — Хуйню сморозил, да? Блять, как инвалид, сука…       — Хорошо, — прервал Феликс, а Хоби уставился на него, офигевший от неожиданного согласия. Предложил, вообще не рассчитывая на положительный ответ. К слову сказал.       — Ты серьёзно? Поедешь ко мне?       — Поеду. Не оставлю же я тебя на твоих домработниц. Ты же их замучаешь своими капризами.       — Так дело в домработницах? — хитро так улыбается, смотрит с благодарностью. — Ты, получается, сейчас их пожалел, а не меня?       — А чего тебя жалеть? Альфа в полном расцвете сил, пышущий энергией, ну подумаешь, поцарапали немного, — чувствует взгляд Хосока, но не смотрит в ответ, уставившись на дорогу, боится, что тот увидит слишком много счастья в глазах.       Остался у Хосока. Но не ожидал, что будет так трудно. Трудно касаться его и понимать, что этот улыбающийся альфа не воспринимает Феликса как омегу. Просто друг. Просто тот, к кому испытывает благодарность за компанию, перевязку раненой руки, за вкусный обед и приятную беседу. И ни разу, ни одним движением глаз, рук, ни одним словом не обмолвился о каком-то другом чувстве или желании. А Феликс сходил с ума. И чем больше он находился рядом с Хосоком, тем больше убеждался в том, что грозный, вспыльчивый, жёсткий в моментах Ворон на самом деле очень чуткий, уютный, светлый и даже ласковый человек.       — Ну, не говори так, Лекси, вот увидишь: Хосок обязательно разглядит в тебе всё, что ты из себя представляешь. А насчёт твоих тревог, я уверен, он просто себя сдерживает, боится обидеть или боится спугнуть. Ты же у меня нежный цветочек, вот и переживает, что сломает. А когда наберётся смелости, то сойдёт от тебя с ума, — Тэхён говорил так уверенно, что любой бы поверил, но не Феликс. Неуверенность омеги в себе была сильнее этих слов.       — Ага, так боится, что умотал в клуб со своими братьями. Бесит просто!       Тэхён тут же насторожился. И Чонгук, получается, умотал с ними развлекаться.       — Что на этот раз отмечают Вороны? Выборы президента? — с сарказмом говорит, смеётся, но натянуто выходит. Слишком натянуто. Ну, какое ему дело до того, что там отмечает Чонгук?       — Я не знаю. Вроде Юнги хотел познакомить своего нового приятеля с ночной жизнью Фоссы, вроде тот омега никогда в жизни не был в клубах. Джефф позвонил, предлагал мне прокатиться с ними, так как Чимин ехать не захотел. Но меня вымораживает этот Ясин, со своим змеиным взглядом, я решил остаться, а потом узнал, что с Юнги согласились поехать Чонгук и Хосок, но лезть туда я уже не могу, Хоби же меня не приглашал. Я просто боюсь представить, что там в этом клубе будет. Мне бы плюнуть на всё и вернуться домой, но я не могу себя заставить, Тэ. Я не хочу отсюда уезжать, хочу быть с Хосоком рядом, пока есть возможность.       — И что? Ты самолично застегнул ему рубашку и отправил в клуб? Лекси, давай-ка домой, дружочек... — гнев сдержать не удавалось.       — Нет, ну он же мне в принципе ничего не должен. Ну и не факт, что они будут проводить время как обычно, ну… ты понимаешь.       — То есть, не факт, что Хосок там будет трахать других омег?       — Ну, Тэ, ну зачем ты так…       — Всё, я молчу, милый, это твой выбор, я во всём тебя поддерживаю, хорошо? Не расстраивайся, — и, попрощавшись, положил трубку.       Пошёл на кухню заварить кофе. Вернулся в комнату. Снова пошёл на кухню. Закурил сигарету и уставился в окно. «Какого чёрта? Недолго, однако, страдал Ворон по своему Колибри. Сука!!! Сука!!! Ну на кой хуй сейчас мне нужна была эта информация?» — думал Тэхён. Смотрел в окно, но видел совсем не то, что должен был — вот Чонгук сидит на диванчике в клубе, широко расставив ноги, а над ним стоит потрясающей красоты омега, пожирая альфу голодными глазами. Вот парень ластится к Чонгуку, присев к нему на колени, и извивается, соблазняя последнего своим гибким красивым телом. Вот альфа прижимает его к себе, оглаживая спину широкой ладонью, и выдыхает восторженно….       Нет! Это невыносимо! Тэхён хватается за телефон и, набрав Джеффа, слышит задорное:       —Привет, красавчик! Будем баловаться или будем баловаться?       — Очень хочу. Скучно мне в доме одному, хочу приключений.       — Шикарные желания. Ну, что? Ты за мной или я за тобой?       — Минут двадцать на подготовку и тридцать на дорогу. Заедешь?       — Уже лечу. В клуб к Воронам поедем?       — В клуб, но не к Воронам?       — Я имею ввиду в их клуб, а не к ним, красавчик, кроме того, более приличного заведения в Республике не найдёшь. И потом, ты чё от них прячешься? Всё-таки прогладил тебя Чонгук против шерсти?       — Джефф, мне иногда жутчайше хочется вырвать твой язык, ты знал?       — Хамлю? — смеётся омега.       — Да, но ты же вдохновляешь.       — Характер у меня такой, уравнобешенный.       — Похуй, мне правда прятаться не от кого, уговорил, к Воронам, так к Воронам.       Вот и всё. Тэхён тоже не будет тухнуть дома. Он, значит, тут в четырёх стенах горюет сидит, а Ворон там развлекается. Он тоже так умеет. Развлечётся.

🩸🩸🩸

      Чонгук согласился ехать в клуб, но на то у него были свои весомые причины. Он созвонился с Юнги после церемонии, ему нужно было с Мином переговорить, а тот уже пообещал своему гостю показать фоссовскую клубную жизнь. Ясин практически выклянчил у Юнги это обещание, сетуя на своё затворничество в Феде и желание скорее влиться в реалии свободной жизни. Юнги понимал, что клуб не самое лучшее начало для изменения внутренних установок Ясина, но отказать в просьбе не мог, поэтому заверил Гука, утверждающего, что разговор не терпит отлагательства, в возможности уединиться с ним за дверями закрытой кабинки, чаще используемой для приватного «общения» с омегами, и обсудить всё, что Чонгука беспокоит.       Сейчас Чон сидел с Хосоком, потягивающим виски, нервно сминая меж пальцев сигарету и кидая нетерпеливые взгляды на омегу, что, раскрыв рот, наблюдал с балкона за беснующейся толпой, и на альфу, который этому омеге что-то вещал с ухмылкой, указывая ему то на танцпол, то на бар-стойку, то на диджея. Наконец Ясин и Юнги вернулись на место, и Мин, заметив пронизывающий взгляд друга, попросил Хоби приглядеть за гостем и его развлечь, а сам предложил Чонгуку пройти в более спокойное место.       Усевшись в небольшой комнате друг напротив друга, Юнги развалился в кресле в позе «ебал всех рот наоборот», а Чонгук уставился на него, словно сканировал — действительно ли готов тот услышать слова Чонгука, каковы шансы, что Юнги всё правильно поймёт и не ошибся ли Чонгук в тех выводах, что сделал раньше?       — Я хочу развестись с Чимином, — собравшись с духом, монотонно выложил Чонгук то, что произвело на Юнги эффект разорвавшейся бомбы и заставило выпрямиться, вопросительно вытянув шею.       Чон вытащил из кармана сигарету, подкурил и глубоко затянулся, выпуская густой дым с терпким ароматом, а Юнги застыл, стараясь не выдать эмоции и переваривая полученную информацию.       — Много лет назад, если точнее, пять лет назад Намджуну поступила весть, что где-то живёт его сын. Беременный омега остался в затруднительном положении один, и Намджун, отыскав его, не нашёл лучшего выхода, кроме как выдать сына замуж, чтобы уберечь и его, и ребёнка, который не должен был расти безотцовщиной.       — Это, блять, ёбаный пиздец. Кибом не….? — выдохнул Мин.       — Я все эти годы жил с Чимином, но ни разу не отнёсся к нему неуважительно. Не притронулся к нему, как к мужу. Сука, я говорю тебе это, а самого меня воротит от несостыковки моего восприятия Чимина и нашего статуса. Но другого выхода не было. Я знаю, это неправильно, но ни меня, ни Чимина до сих пор такое положение не сильно напрягало. Я всегда относился к Чими, как к мелкому брату, любил как родного человека, но никогда как мужа, а вот Кибом… — нервничает, судорожно выдыхает густой дым и продолжает: — Этот малыш родился, и с самого первого раза, как я взял его на руки, я считаю его своим сыном, люблю его и никогда от него отказаться не смогу, но… — пытается разглядеть в лице напротив какие-то эмоции, но легче камень улыбнуть. — Я пиздец как попал, Мин.       — Какого хуя происходит? — Юнги вскакивает с места и смотрит на Чонгука так, будто хочет пригвоздить его взглядом к креслу. — Ты ёбу дался или чё?       — Сядь! — громогласно, безапелляционно.       Чонгук видит, что Юнги усилием воли сдерживает себя, но если сейчас Чон даст слабину — разговор превратится в балаган с выяснением ненужных отношений, а то и в мордобой.       Чонгук знает, что Юнги сдержан, но это до поры до времени. У Мина существует некая граница, он до последнего будет держать ситуацию под контролем, но если через эту границу перешагнуть — пиздец. Невозможно будет его потом усмирить.       Вечно стебущийся над всем и вся Юнги, мало вникающий в чужие проблемы, не отличающийся наличием особой эмпатии — это бравада. Это щит, выстроенный альфой вокруг себя, аккурат по границам его личной территории. Там, внутри, за этими щитами человек, который чувствует ярче их всех вместе взятых, видит больше и слышит лучше. Там, внутри, сгусток энергии неведомой силы, удержать который никто не сумеет, кроме самого Мин Юнги. В этом заключается секрет способности альфы легко находить слабости и сильные стороны других, способности уговаривать и договариваться — Юнги чувствует тебя на каком-то другом уровне, интуитивно понимает, что тебе сказать в той или иной ситуации, на что надавить, где сделать акцент.       «И как он до сих пор не понял, не увидел настоящих чувств Чимина? — думает Чонгук. — Сапожник без сапог». Типа сам Чонгук до сих пор что-то понимал. Нихуя он не видел и не понимал, пока Джефф ему не разложил всё по полочкам, пока сам он не почувствовал, каково это, когда…       А как часто мы, раздающие удивительно правильные советы своим друзьям и близким, сами им следуем? Редко. А как часто чувствуем, что все наши великолепные способности рассыпаются в пух и прах, когда дело касается собственных чувств и эмоций? Практически всегда.       Когда речь заходит о внутренних переживаниях — даже самая чутко развитая интуиция и умение отделить зёрна от плевел глохнут. Человек будто тупеет, теряется.       Юнги полюбил Чимина, словно сумасшедший, и когда понял это, то врезал в своё сознание барьеры: «Чимин — муж моего брата! Нельзя!», «Чимин — сын нашего отца! Нельзя!», «У Чимина и Чонгука есть ребёнок! Нельзя!» и самое страшное, причиняющее особенно мучительную боль: «Чимин любит Чонгука! Нельзя!» Именно вот это последнее заставляет биться сейчас сердце альфы с бешеной скоростью, срывает клапаны, накаливает температуру в комнате до предела — Чимину будет больно услышать о решении Чонгука развестись.       Сколько раз Юнги выл от тягостного страдания, не пропуская во Вселенную ни звука, когда хоть на секунду, на миллиметр пытался сдвинуть эти самые барьеры и допустить в своё сознание мысль: «А что, если?» Эти попытки слишком дорого потом ему обходились, нестерпимо долго он после этого залечивал и зализывал рваные раны, чересчур тяжело мирился с действительностью.       — Чимин тебя любит, Чонгук, он не заслуживает твоего пренебрежения, — голос срывается до хриплого от сдерживаемого усилием воли желания орать. — И почему именно я? Почему ты решил сейчас сказать это всё мне? — падает на кресло, уставившись на Чонгука.       Исчез вечно ухмыляющийся Юнги, сейчас напротив Чонгука сидит израненный мужчина, которому сказали, что до сих пор он жил в матрице с неправильными вводными.       — Вы стали слишком очевидными, Юнги, а я… Я полюбил и понял, каково это, как это бывает и что при этом чувствуешь… — впервые признаётся себе в этом, впервые произносит вслух, впервые рассказывает об этом Вселенной и самому себе. — Кому ты позвонил, когда находился в опасности в Феде? Ты говорил, но сейчас повтори — единственный номер телефона, который ты знал наизусть, это чей?       — Чимина, — шепчет надтреснутым голосом.       — Даже тогда я не понял. Пока сам не ударился лбом об очевидное, пока не разложил всё по полочкам. Теперь представь себе ситуацию, Юнги. Омега — совсем молодой, беременный, брошенный отцом ребёнка и собственным папой, сломленный, не понимающий, как дальше жить — находится на грани отчаяния. И в один прекрасный день к нему приходит альфа и широко расправляет над ним крылья, забирает в свой дом, обещает защиту, заботится о нём, относится со всем теплом и нежностью, на которую способен, называет сына, которого омега хочет защитить ото всех, своим. Что омега к этому альфе будет чувствовать?       — Любовь?       — Благодарность. Страшную благодарность и желание присвоить этого альфу, чтобы больше никогда не оказаться в той ситуации, в которой он был, стремление интуитивно защитить себя и своего ребёнка, — вглядывается внимательно в ошалелое лицо напротив, пытается увидеть в глазах друга понимание. — Юнги, с кем Чимин может часами сидеть и болтать ни о чём и обо всём, кому несёт новости каждого дня, с кем делится своими эмоциями и переживаниями, кому легко рассказывает о своих неудачах? Какой же я был долбоёб, что не обращал внимания на это всё. Задай себе или мне этот вопрос. Я отвечу. Я даже не знал, что Чимин умеет танцевать, когда вы сообщили мне об открытии его школы. А теперь спроси меня, что чувствовал Чимин, когда решил, что с тобой в Феде что-то случилось?       Юнги резко вскидывает голову и смотрит на Чонгука в ожидании продолжения.       — Страшное отчаяние. Боль. Я сам это видел. А ещё я повторю слова Джеффа, ты его знаешь — просто так Джефф пиздоболить не будет: «Его душу рвало на части от страха, что с Юнги что-то случилось».       Надежда. Она так чутко реагирует на малейшую искру, готовая разгореться огромным пламенем. Именно этот огонь видит Чонгук сейчас в глазах напротив.       — Может, я эгоист и сука, которая не замечала всего этого, пока сам не понял, каково это — любить. Каково это — хотеть быть всегда рядом с человеком, которого выбрало сердце. Но Чимин мне правда не безразличен. Это же мой мелкий, — не сдерживает смешка Чонгук. — Я хочу, чтобы ты был рядом с ним, когда я скажу ему о своём решении.       Юнги поднимается с кресла и, шатаясь, проходит к двери.       — Ты куда? — Чонгук встаёт вслед за ним.       — Мне нужно ехать. Я подвезу Ясина к вам и поеду домой.       Чонгук, вышедший за Юнги из кабинки, провожает взглядом друга и омегу и плюхается на диванчик рядом с братом:       — Давай наебенимся?       — Я почти, — улыбается захмелевший Хосок. — А чё, омег звать не будем?       — Да ну нахуй. Давай сами посидим. В пизду их всех.       Хосок, прищурившись, хитро смотрит на брата:       — Чё, прям всех?       — Не, не всех, — улыбается Чонгук, приподнимая рокс с виски.       — Не всех, — повторяет Хосок, чокаясь с братом.

🩸🩸🩸

      Музыка неимоверно раздражала, но в принципе, жаловаться не было причин — братья Чон расслабились, позволив себе выпить больше обычного. Хоби уже основательно поплыл, и более-менее трезвый Чонгук решил, что пора брата отсюда утаскивать, но тот никак не поддавался, окунувшись в воспоминания детства и рассуждая о том, что омега, который ждёт его дома, пиздец какой соблазнительный, тот самый Феликс — близкий друг Тэхёна, но он такой хрупкий и нежный, что Хоби не знает, с какой стороны к нему подступиться, чтобы не спугнуть и не обидеть, а на насмешливый вопрос Гука: «А чё, прям хочется подступиться? Обязаловка?» Хо заржал, но найти ответа на вопрос в голове так и не смог.       Наконец уговорив брата ехать, Чонгук вместе с ним спустился вниз.       И замер, бросив взгляд на танцпол.       В это время в клубе почти никого не осталось. Провинциальная столица не центр Гофны, где ночная жизнь и тусовки могут длиться до утра или сутками напролёт. В Фоссе гости в клубе до рассвета задерживались редко, хотя заведение работало до последнего клиента.       На возвышенности, напоминающей сцену, танцевали несколько компаний: двое явно подвыпивших омег ближе к краю танцпола, трое альф и ещё несколько человек в глубине.       — Бля, это же Тэхён с Джеффом, — проследив за взглядом брата, констатировал Хосок. — А это чё за три хуя рядом с ними? — заинтересовался Хоби, наблюдая за тем, как Джеффа за талию обхватил здоровый альфа и, приподняв, кружит вокруг себя. — Чан Ук вообще в курсе, чем его омега у тебя в гостях занимается?       — В душе не ебу, — взгляд Чонгука застыл на омеге, который секунду назад извивался в танце, а сейчас плюхнулся на спину, прямо на пол танцпола, широко раскинув руки.       А когда Тэхён, явно уставший от многочасовых танцев, разморенный выпитым, лёжа на полу, на глазах Чонгука высунул язык и не спеша облизал губы, словно готовясь к игре с ритмом музыки, которая всё ещё гремела здесь, Чонгук дёрнулся, направившись в его сторону.       Альфа не мог понять, что больше путает его мысли — этот убивающий, соблазнительный до одури жест омеги или грохочущие в клубе биты мелодии, переплетающиеся с движениями немногочисленных отдыхающих и цветными переливами светодиодных огней...       Вернее, даже не путает. Выбил из его головы все мысли, кроме одной — забрать своё отсюда и укутать в крепких объятиях.       Тэхён, собравшись с силами, поднялся с пола, и его тут же подхватили крепкие руки симпатичного альфы, стоящего рядом с ним, который, видимо, тоже заценил пошлый, завлекающий жест омеги. Этот молодой альфа, гость клуба, весь вечер облизывался на потрясающе красивого парня. Он заметил Тэхёна, облачённого в тёмно-песочный костюм, который подчёркивал изгибы стройного тела и сияние гладкой бархатной кожи, когда красавец ещё только шагнул в клуб. Гость клуба решил, что сегодня ему выдался удачный день, и он сможет получить удовольствие от общения с таким великолепием, а если ещё и повезёт — им насладиться. Он приобнял захмелевшего Тэхёна за талию и попытался прижать к себе, когда кто-то неожиданно грубо и жёстко дёрнул его, лишая равновесия и отталкивая от омеги.       Тэхён поплывшим взглядом недовольно уставился на Чонгука, будто пытался разглядеть того, кто мешает ему веселиться. Альфа, которого от Тэ оторвали, неуклюже плюхнулся на пол, больно ударившись задницей. Он хотел было вскочить и заявить своё право на танец с этим омегой, когда Чонгук пригвоздил его хищным взглядом чёрных глаз к месту и практически прорычал: «Сидеть, блять, разъебу!»       Не поверить угрозе просто не было никаких вариантов. След молодого человека, поднявшегося на ноги с помощью своих друзей, простыл в считанные секунды, вместе с приятелями.       — Ты… ты вообще… что себе позволяешь, Ворон? — заплетающимся языком возмутился Тэхён. — Ты какого хрена лезешь, а? Я к тебе лезу? Ты там трахаешь своих омег — я лезу к тебе? Значит, тебе можно, а мне… — запнулся, когда альфа подхватил его, словно пушинку и закинул барахтающегося и сопротивляющегося омегу себе на плечо.       — Джефф! Езжай домой с Хосоком! Сейчас же! Это тебе, бля, не Гонфа. Один не смей, слышал? — приказал альфа, продвигающийся к выходу из клуба с извивающейся в попытках соскользнуть на пол ношей.       — Слышал, слышал, не глухой, — лыбясь во все тридцать два зуба, спокойно отвечал омега и, повернувшись к Хосоку, добавил: — Хоби, братишка, подвезёшь меня?       — Я тебя сейчас подвезу. Я тебя сейчас так подвезу! По жопе получишь…       — Бля, извращенец хренов. Я знал, что ты бдсм-щик ёбаный, вояка, бля, но то, что ты ещё и инцестом увлекаешься, для меня открытие, — злорадствовал от растерянности Хосока омега. — Братишку младшего по жопе хлестать будешь?       — Давай, давай, попизди ещё у меня, допиздишься — я Чан Уку позвоню и расскажу, как его милый тут с альфами зажимается, — бурчал не совсем трезвый, вернее, совсем нетрезвый Хосок, обхватив Джеффа за запястье и волоча его, а скорее сам себя к выходу.       — Так! Ключи мне сюда дал! Сел на пассажирское, молча! — вырвался из захвата Джефф, когда они подошли к машине, а Хосок уставился на орущего омегу. — Уму-разуму ещё меня учить будешь! Сам лыка не вяжешь! Попробуй мне тут пискнуть, понял? — Хосоку хотелось и заржать, и наорать в ответ одновременно. — Вздумаешь мне сопротивляться, разъебу… а ты мне хуй чё в ответ сделаешь… Как там у вас? Вороны омег не трогают.       Хосоку правда было лень спорить. Поэтому, вручив ключ Джеффу, он смиренно уселся на пассажирское сиденье своего гелика, прикрыв глаза и расслабившись.       До дома добрались в считанные минуты. Джефф позвонил Феликсу, чтобы тот открыл дверь и принял «нажравшийся до не могу груз», что Феликс, который не мог уснуть, и сделал. Он всё выглядывал в окно и прислушивался к звукам на улице, ожидая во дворе характерный грохот от открывающихся для Хосока ворот. Джеффа к Чонгуку домой он велел отвезти одному из охранников, попрощался с омегой во дворе и вернулся к Хосоку, развалившемуся на диване холла.       — Пойдём, Хоби, тебе нужно отдохнуть, я провожу тебя, — ласково позвал омега и столкнулся с поплывшим взглядом распахнувшихся глаз, который пробирался будто в самое сердце.       — Веснушка, мне нужно в душ, туда проводишь? И раздеться я сам не смогу, поможешь? — пытается понять реакцию омеги, разглядывая красивое лицо с этими милыми веснушками по щекам и носу. Ухмыляется, как сытый кот, замечая смущение парня. Не возмущение, не обиду или злость, а именно смущение.       Феликс чувствовал, как багровый румянец заливает щёки, ощущал желание сейчас же раствориться в воздухе вместе с потребностью ступить на вязкую почву. Риск утонуть, шагнув в неизвестность, страх, растерянность и паника, а как результат — густой, бурный поток адреналина в кровь. Сердце застучало, как бешеное, руки мелко задрожали, голова закружилась. «Или сейчас, или никогда!» — собравшись с духом, решил омега, полностью осознавая, что в конце пути он либо провалится в трясину и задохнётся, либо выберется самым счастливым человеком на свете.       — Помогу… пойдём…       Ванная комната кажется ещё больше, чем она есть на самом деле. Дрожащими пальцами Феликс расстёгивает бордовую шёлковую рубашку, освобождает мощные широкие плечи от неё, наблюдая за скольжением мягкой ткани на пол. Высвободив ремень из петли и вывернув пуговицу на поясе, спускает брюки, которые тоже плюхаются на пол. Помогает Хосоку вышагнуть из собравшейся в ногах ткани и останавливается, уставившись на альфу.       — Веснушка, я в трусах не купаюсь, — слышит омега вроде насмешливое, а вроде и проникновенное, намекающее на дальнейший исход событий.       Феликс пальцами хватается за резинку боксеров и стягивает их, не глядя вниз, не отводит испуганных глаз от тех, что напротив.       — Ты чего так испугался? — вот сейчас точно насмешливо. — Вороны без согласия омег не….       Не успевает договорить, чувствует нежное прикосновение к своим губам чужими. Такое робкое, неумелое, но горячее. Они мажут по его сухим, касаются нетребовательно, с выдохом наслаждения.       — Хосок, я… Просто… У меня никогда раньше не было, — шепчет Феликс в поцелуй.       Альфа, дёрнувшись, отстраняется от парня и смотрит, смотрит, смотрит. У Хосока было много омег, очень много, но ни разу девственника. Опытный в любовных утехах красавец — вот предпочтение Хоби. Не то, чтобы он чего-то боялся — он не хотел лишать невинности того, за кого потом не возьмёт ответственности.       В Фоссе девственность дарят только тому, с кем потом на всю жизнь, а если иначе — это недостойный парень, не знающий своей цены, не имеющий представления о каких-то моральных обязательствах. Лишился невинности, будучи не замужем — лишился чести. Хосока так учили с детства. Хосок вырос в этом. Поэтому омега-девственник в голове некое табу. Понятно, что Феликс жил в совершенно другом мире, понятно, что за пределами Фоссы совершенно другие взгляды. Но этот пунктик, что Хосоку хотят вот так просто — без обещаний, без отношений, даже без чувств — подарить свой первый раз, заставляет волноваться.       — Веснушка, я не…       — Не надо, Хоби, пожалуйста, я всё понимаю, — дрожащей ладонью проводит по лицу растерявшегося и от этого ещё более прекрасного альфы. — Я ничего не жду. Просто я хочу, чтобы это был ты. Первый. Пожалуйста...       Готов расплавиться от неловкости, трясётся, как осиновый лист на ветру, но тянет свою широкую футболку вверх, смотрит на Хосока, не сводящего с него тёмно-карих, поплывших то ли от выпитого, то ли ещё от чего глаз, цепляет резинку штанов и, освободившись от них вместе с трусиками, предстаёт перед альфой совершенно нагим, неловко прикрывая руками то, что ниже пояса.       Хосок нежно прижимает сконфужено сжавшегося в комок омегу к себе и ласково проводит вдоль позвоночника рукой.       — Не бойся, расслабься, я не собираюсь прыгать на тебя как голодный зверь. Мы сейчас просто искупаемся. Поможешь мне? Просто душ, Веснушка.       Оставляет между шеей и плечом невесомый поцелуй и продолжает ласкать спину, дожидаясь, когда омега перестанет дрожать.       — Кожа у тебя нежная, как бархат, — шепчет так ласково, — ты сам такой хрупкий, что я, блять, боюсь тебя сломать, малыш. Пойдём, — тянет за собой под душ и включает воду, настраивая нужную температуру.       Хосок как можно спокойнее руководит омегой, указывая на шампунь, гель для душа, мочалку, просит намылить волосы, не справляясь одной рукой, искупать себя, старается, как может, быть более сдержанным, хотя голову нахрен сносит от вида стройного красивого тела, по которому ручейками сползают капли воды. Смывает со своего тела всю пену сам, пока Феликс моет голову уже себе, просит намылить мочалку снова. Отбирает её у омеги и, отодвинув парня чуть от себя, начинает водить ею по длинной шее, плечам, чувствует, как Феликс снова начинает дрожать, когда касается груди, проводит по ней медленно, наслаждаясь реакцией на свои прикосновения, спускается к плоскому животу, ниже, ниже, и когда, не глядя вниз, проводит по набухшему небольшому члену и слышит судорожный выдох — понимает, что у самого возбуждение достигло предела. Чувствует, что если так продолжится, то долго он не выдержит — накинется и возьмёт так доверчиво глядящего на него омегу грубо, быстро, напористо, как любит Хосок.       Понимает, что сегодня так нельзя, сегодня нужно очень осторожно. Искупав Феликса, словно ребёнка, просит подождать его в спальне. Регулирует температуру воды и становится под прохладную струю, чтобы немного остыть. Член совершенно не реагирует на холодный поток, желание разложить омегу сейчас же, ворвавшись в красивое податливое тело без промедления, никуда не исчезает. Единственный эффект — полное отрезвление и более чёткое понимание того, во что он сейчас вписывается. Смеётся сам над собой: «Ебать, блять, Хосок, потом будешь горевать над чувством собственного отстоинства. А сейчас, бля, выдохни. Будь, что будет!»       С трудом обтеревшись полотенцем из-за раненой руки, им же немного сушит волосы и направляется в спальню.       Феликс, укутавшись плотно в огромное одеяло и натянув его чуть ли не до ушей, лежит на самом краю кровати, словно растерял всякую решимость и сожалеет об инициативе, которую недавно проявил.       — Веснушка, у тебя есть все возможности сейчас передумать, — насмешливо вещает Хосок, укладываясь рядом. — Ты так скукожился, что у меня ощущение, будто я собрался изнасиловать малолетку, — поворачивается к парню, вглядываясь в испуганные глаза, — в любой момент, когда ты захочешь, я остановлюсь, слышишь?       Нежно проводит мозолистой ладонью по красивому лицу, тянется за поцелуем и ловит губами те, что напротив. Так ласково целует, всасывая осторожно то верхнюю губу, то нижнюю, отстраняется, вглядывается, видит, что его не отталкивают, на ласку отзываются.       — Ты только скажи, что передумал, я не стану дальше, — скидывает с Феликса одеяло.       Приподнявшись, укладывает омегу на спину, сам устраивается сверху, перекинув одну ногу через него. Откровенно любуется сияющей в свете луны за окном кожей парня и изгибами стройного тела.       — Ты такой красивый, — ладонью оглаживает грудь, ведёт вниз к талии и животу, ласкает, склоняется к его лицу и снова припадает к губам, шепчет между поцелуями: — Не бойся, мой хороший, я постараюсь как можно осторожнее.       Немного углубляет поцелуй, проталкиваясь языком, пробуя и считывая реакцию омеги по ответной ласке. Материт про себя на чём свет стоит всех революционеров Феде, из-за которых ему прострелили руку, и сейчас его движения ограничены, неуклюжи. Здоровой рукой удерживается над Феликсом, когда целует уже глубоко, нетерпеливо, жадно. Ловит себя на мысли, что неопытность омеги и какая-то отчаянная потребность приобрести этот опыт именно с ним невероятно льстят, отдаются в душе щемящей благодарностью и желанием подарить неимоверное удовольствие.       Отрывается от мягких, блестящих от его слюны губ и спускается ниже, прокладывая влажную дорожку от изгиба шеи до груди. Обхватывает тёмный сосок одними только губами и слышит громкий судорожный выдох, ласкает горошину языком то размашисто, то самым кончиком, наслаждаясь первым глубоким стоном омеги, приправившим эмоции альфы необыкновенным вкусом. Поцелуями-бабочками перебирается ко второму соску, всасывает его, прихватывает зубами.       — Хосо-о-ок, — омегу выгибает, тело покрывается мурашками, глаза горят жадным блеском.       — Тебе хорошо, Веснушка? — продолжает ласкать языком извивающееся в нетерпении тело.       — Я хочу-у-у, Хосок, — надрывно молит, спотыкаясь о свои же выдохи и глубокие вдохи.       — Чего ты хочешь? — спускается в поцелуях ниже и ниже, легонько кусает, зализывает укус и целует. Приподнимается над омегой и разводит его ноги, устроившись между ними.       — Я не знаю, Хоби… но я так сильно… я хочу тебя, — слёзы блестят в глазах Феликса от ощущений, которые внутри не умещаются.       Альфа успокаивающе проводит рукой по плоскому животу, обхватывает аккуратный член и под страстные выкрики наглаживает розовую головку.       — Господи, я с ума сойду… — извивается Феликс под этой лаской.       Уже не сдерживает эмоций — тянется руками к мощному торсу, хочет почувствовать рельеф выделяющихся мышц на теле Хосока под пальцами, бессознательно шире ноги раздвигает. Чувствует, как рука любовника спускается ниже, к розовому отверстию, вздрагивает, снова напрягается в страхе.       — Не бойся. Всё хорошо? — шепчет Хосок, поглаживая аккуратно влажный вход. — Я остановлюсь прямо сейчас, если ты скажешь.       Продолжает пытку. Ласкает рукой вход, чувствуя на пальцах влажную порцию густой смазки.       — Нет, прошу, не останавливайся, — выдыхает омега, захлебнувшись от ощущения проникновения в него пальцем.       Прогибается, дрожит всем телом. Тянется вслед за ласкающей рукой, когда из него выходят и вновь поглаживают член. Подмахивает задницей, когда опять чувствует сносящие действительность напрочь толчки внутри себя, пытаясь насадиться глубже на пальцы альфы. Ощущает, что к сфинктеру приставили головку, с ума сходит от распирающего медленного проникновения.       — Блять, пиздец, какой ты узенький. Сука, какой кайф, — Хосок останавливается, чтобы омега привык к его размеру, склоняется к губам, целует уже жадно, несдержанно, глубоко проникая языком в горячий рот, одновременно проталкиваясь членом до конца.       Снова замирает.       — Тебе не больно? — смотрит в блестящий от удовольствия влажный омут глаз, омега мотает головой, давая понять, что нет. — Веснушка, я уже не смогу остановиться...       Дёргается, загоняя член глубже во влажное отверстие, видит, как ведёт от этого парня, сам с ума сходит от ощущений. Чувствует на спине руки Феликса, прижимающие его к себе ближе, слышит сумасшедшее биение его сердца. Влажные и опухшие от поцелуев губы, словно вкусное лакомство, тянутся к его губам, просят ещё ласку, которую Хосок дарит с упоением. На спине альфы рисуют ногтями признание в неимоверном наслаждении и удовольствии, ноги расставляют шире, приглашая проникнуть глубже. Омега такой гибкий, податливый, робкий и вместе с тем отзывчивый на каждое прикосновение и каждый толчок.       — Я схожу с ума, Хосок, — стоны срываются в мольбу, — милый, так хорошо, господи боже...       Альфа срывается на бешеную скорость. Обхватив здоровой рукой омегу за волосы, запрокидывает его голову, впивается влажным поцелуем в шею, ласкает языком мочку уха, отпустив волосы и удерживаясь за спинку кровати трахает, утеряв всякую осторожность. И омеге это нравится. Феликс тянет за шею альфу ближе к себе, сам впивается в губы напротив грубо, напористо, прикусывает губу и тут же зализывает. Целует лицо, выкрикивая что-то нечленораздельное между поцелуями, облизывает раковину уха, ныряет туда языком.       — Это охуенно, Хоби, — прямо на ухо, — это нереально, это так…       Не договаривает, задыхается, чувствует внутри себя что-то неимоверно огромное. Дыхание и ощущения сплетаются во что-то невообразимое, а внутри то, чему название омега дать не может, большое и яркое, увеличивается в размерах, разрастается, разливается по всему телу, заставляя его натянуться, словно струна. Принимает альфу с жадностью, выкрикивает его имя, молит о чём-то, сам не понимая, о чём.       — Я сейчас умру, Хоби, я просто... боже, милый… Я сейчас…       На особенно глубоком толчке взрывается что-то внутри, и весь мир окрашивается в яркий свет. Вселенной не существует, есть только это наслаждение и альфа, который его дарит. Задыхается, плачет, смеётся, дрожит весь, чувствует, чувствует, чувствует... Так ярко, так невообразимо прекрасно. На краю сознания понимает, что Хосок из него выскользнул и, сжимая его ладонь, переплетая свои пальцы с пальцами омеги, трётся своим возбуждением о его живот. И рычит от наслаждения, выплёскивая своё семя на него.       Феликс улыбается, крепко зажмурив глаза. Чувствует, как его лицо нежно оглаживают.       — Посмотри на меня, Веснушка, — Феликс распахивает глаза, сталкиваясь взглядом с затуманенным напротив, — тебе хорошо?       — А тебе? — вопросом на вопрос.       — Пиздец как охуенно.       — И мне, — тянется ладонью к губам альфы, повторяет пальцем очертания, проводит по щеке. — Спасибо…       Такой красивый. Нежный такой. Доверчивый, как ребёнок, не иначе. В душе у альфы ноет от непонятного чувства. Он поддевает пальцем ползущую по щеке Феликса слезу, целует в мягкую улыбку.       — Тебе спасибо, Веснушка, это правда было охуенно.       Перекатывается на бок, соскользнув со стройного тела, и прижимает омегу к себе.       — Рука не болит? — поглаживает парень раненую конечность.       — Не болит, не переживай, — Хосок чувствует, что к нему прижались ещё ближе.       — Это хорошо, милый, — Феликс укладывает голову на грудь альфы, стараясь не задеть место ранения. — Мне можно остаться здесь на ночь? Если тебе не комфортно — я спущусь в свою комнату.       — Оставайся столько, сколько сам хочешь, — говорит и понимает, что и он этого хочет. Чтобы омега вот так ластился к его боку как можно дольше.

🩸🩸🩸

      — Я провожу тебя до квартиры, это не обсуждается, — Чонгук довёз возмущающегося Тэхёна до дома Феликса, вышел вслед за ним, чтобы проводить и снова столкнулся с сопротивлением.       Не обращая внимания на новую порцию возмущений парня, пошёл вслед за шатающимся из стороны в сторону омегой, поднялся с ним до квартиры и ухватился за дверь, когда её попытались захлопнуть перед его носом.       — Тебе чего надо? — резко развернулся Тэхён, почувствовав, что дверь ему закрыть не дали. — Я, по-моему, сказал тебе по-человечески, объяснил доступно. Ты мне не нужен, Чонгук! Всё! Конец! Или мне нужно это прокаркать?!       — Зачем ты так, Тэ-Тэ? Зачем так с нами поступаешь? — злость еле контролирует.       Не может себе позволить сорваться. Беспомощность страшную ощущает. Как никогда раньше. Теряется от этого чувства и цепляется нутром за злость, чтобы не сломаться и не упасть на колени, не начать молить. Но не выпускает гнев наружу, держит на цепи.       — С нами?! — хохочет прямо в лицо, будто издевается. — Никаких нас не было и нет, Чон Чонгук! Есть ты и твоя семья, есть ты и твой сын, ты и твои Вороны, наконец есть ты и бесконечное количество омег, которых ты трахаешь! Как трахал сегодня! Меня в этой картине твоего мира нет! Убирайся! — разворачивается, чтобы уйти, но его удерживают за руку.       — Колибри, — Чонгук смотрит так умоляюще, а Тэхёну больно, больно, больно, ему хочется убежать от этого мучения, закрыться, — не было после тебя ни одного омеги. Семьи никогда не было. Я к мужу ни разу не прикоснулся…       — Сука, что ж ты за альфа такой, а? А сын твой, блять, от святого духа появился? Ты меня долбоёбом считаешь, скажи честно? Так вот, милый, я не…       — Я люблю тебя, Тэхён.       Запрещённый приём. Не выдержит больше такого омега. Не может смотреть в эти глаза напротив. Такой искренний взгляд, такой отчаянный. Жгуче-чёрная бездна, в которую Тэхён хочет так сильно провалиться, утонуть. Не позволяет себе, не снимает с лица маску, смотрит, будто насмехается.       — И что? Что это меняет? Ты становишься другим, Ворон? Нет. Всё остаётся по-прежнему. Точно таким же, как в нашу первую встречу. Ты женат, у тебя сын, ты борешься за Фоссу напротив моего отца, а в свободное время трахаешь омег. Ничего не изменилось. Пошёл отсюда вон! Уходи! И не лезь больше ко мне! Это моё дело, Чон Чонгук, с кем и где мне танцевать, моё дело, с кем мне трахаться! Захочу — потрахаюсь со своим женихом, захочу — с первым встречным. Захотел — потрахался с тобой, а теперь перехотел!       Альфа сносит омегу, потеряв всякий контроль, рычит, словно хищный зверь, припечатывая его своим телом к стене, обхватывает лицо, чтобы тот не сопротивлялся, тянется губами к тем, по которым так соскучился, когда слышит:       — Заставить меня хочешь, Ворон? Насильно?! Я не хочу тебя! Не прикасайся! Не швыряй под мои ноги последнее, чем Вороны могут гордиться! Вороны омег не трогают!       Тэхён видит в глазах напротив страшный пожар, чувствует злость альфы каждой клеточкой своего существа. Оба застыли, пожирая друг друга взглядами. Ворон и маленькая, но удивительно выносливая птичка Колибри.       — Сука!!! Сука!!! Сука!!! — Чонгук вбивается кулаком со всей силы в стену рядом с испуганным и таким любимым лицом омеги.       Хватается за цепь внутри себя, которой удерживал злость до сих пор и снова её натягивает, заставив себя убраться из этой квартиры. Сбежать. Укрыться где-нибудь и зализать раны, нанесённые омегой, которого он так отчаянно полюбил.       А Тэхён, даже не проводив альфу взглядом, разворачивается к стене и, заметив следы крови на ней, горько плачет, не издавая ни единого звука, сползает вниз, обхватив голову, и беззвучно, отчаянно рыдает.

🩸🩸🩸

      — Я бы хотел, чтобы ты зашёл ко мне, — Ясин длинными пальцами хватается за руку Юнги.       Они в машине, во дворе особняка Чонгука. Время уже позднее, но Юнги точно знает, что Чимин ещё не спит. Вглядывается в окна дома, выискивая те, где горит свет. Аккуратно освобождается от захвата омеги.       — Послушай, Ясин…       — Я знаю всё, что ты мне скажешь. Свобода, не нужно ни от кого зависеть… А если я хочу? Если я хочу быть рядом с тобой? Если хочу свою судьбу сплести с тем, кто мне искренне нравится?       Глаза, подведённые чёрным лайнером, обрамлённые тёмными густыми ресницами, тенью ложащимися на смуглую кожу, пухлые чувственные губы, аккуратный нос, лицо, словно вылепленное скульптором — красивый до одури. Но Юнги не чувствует ничего. Лишь холодная, отстранённая, не трогающая душу красота. И ещё что-то, что Юнги чувствовал нутром. Этот нездоровый зловещий блеск в глазах будто не сулил ничего хорошего. Мину хочется увезти омегу отсюда сейчас же. Подальше от близких ему людей. Что-то в нём Мина сильно смущает. Теперь понятно, что. Желание омеги быть с ним рядом. Это может перерасти в проблему. Мало ли, что потомок горячих горцев Феде может выкинуть.       — Послушай, Ясин, тебе, может, кажется, что ты хочешь быть со мной только из-за того, что я подарил тебе свободу и обещал помочь, — не обращает внимания на отрицательно размахивающего головой омегу, продолжает: — Кроме той помощи, что я тебе обещал, больше я тебе ничего дать не могу, понимаешь?       — У тебя есть кто-то другой?       Юнги не считает правильным сейчас говорить Ясину о том, кто живёт в его душе много лет. Наоборот, считает, что это нужно обязательно скрыть от омеги.       — Никого другого нет, Ясин, и тебя нет и никогда не будет. Нас нет. Есть омега, который хочет начать новую жизнь, и альфа, который хочет этому омеге помочь. Всё. Не совершай ошибку. Иначе ты можешь остаться и без этой помощи, совсем один. К Мижону назад тебе дороги нет, он никогда не простит твоего предательства, убьёт тебя. В Центре страны ты пока жить не сможешь. Поэтому, прошу тебя, будь благоразумным, воспользуйся шансом и выбери правильный путь. Ты, может, потом даже сможешь помочь своей семье. Своим братьям.       Никому Ясин помогать не будет. Ему помочь, кроме Юнги, никто не хотел. Мин Юнги прав. Надо выкинуть лишние мысли и смело идти по выбранному пути.       — Ты прав, я тебя услышал, — с сожалением смотрит, понимает, что никогда не получит желаемого, — тогда спокойной ночи?       — Спокойной ночи.       Ясин выбрался из машины и зашагал к гостевому домику. Приоткрыл дверь, остановившись на пороге, обернулся, увидел, что дверь большого дома распахнулась и на крыльцо вышел Чимин. Наблюдал за тем, как Юнги, выскочив из автомобиля, направился к нему. Душу рвало от того, как нежно альфа обнимал Чимина, от того, что прямо сейчас дарил другому омеге улыбку, которую никогда никому не показывал. Ядом наполнился, глядя на их счастливый смех и слушая отголоски их болтовни. Зашёл внутрь гостевого домика и, схватившись за грудь, старался выровнять сбившееся от гнева и злости дыхание.

🩸🩸🩸

      Утро наступило для Чонгука с третьего раза. Он смог разлепить глаза, только после того как к нему в кровать прыгнул Кибом, уселся на отца, словно наездник и начал тормошить, пытаясь разбудить.       — Боми, ты чё это, мелкий паразит, решил отца в осла превратить?       Малыш заливается смехом, хохочет, когда Чонгук, перевернув его на спину, щекочет бока. Старается выскользнуть из хватки.       — Отец, ты вчера поздно вернулся. А я приходил проверить, не занял ли твою кровать снова тот омега. Ты знаешь, я его отсюда прогнал?       Альфа задумался и вспомнил слова Джеффа о том, что Тэхён провёл ночь в его кровати.       — Почему ты его прогнал, сынок? — осторожно так спрашивает, стараясь не выдать своего беспокойства.       — Ну, он занял твоё место. Тут только твоя комната. А он пришёл и лёг. Сюда только я могу приходить. Он решил отобрать наше место.       Чонгук встаёт с кровати, надевает спортивный костюм и снова усаживается рядом с сыном. Голова гудит от того, что всю ночь не мог уснуть. Выкурил пачку сигарет за пару часов, раздумывая над словами, брошенными ему в лицо ночью. То, что свою жизнь надо менять, а нахождение в браке прекращать при любом раскладе — понятно. Но мучил Чонгука не этот момент. Мучил его один-единственный вопрос — нужен ли он вообще Тэхёну?       Впервые в своей жизни альфа позволил себе полюбить, впервые в жизни признался в этом в лицо, открыто. И получил такое пренебрежение своему откровению. Потерял ориентиры. Дерзкий омега за короткое время заставил Чонгука ярко пережить те эмоции и чувства, которые Гук никогда раньше не испытывал или не так ярко чувствовал — растерянность, отчаянная беспомощность, неконтролируемая жажда до человека. Желание снова и снова видеть Колибри никуда не делось, желание прижать его к себе, дышать с ним одним воздухом, переживать с ним одни эмоции не исчезли. Но если он не нужен Тэхёну — стоит ли дальше бороться или нужно отпустить его в небо, дать свободу?       — Послушай, Боми, я сейчас скажу тебе очень важную вещь, и я хочу, чтобы ты никогда об этом не забывал.       Чонгук часто разговаривал с сыном, рассказывая ему важные вещи, и знает, что Кибом запомнит каждое слово.       — Знаешь, какое самое важное и самое значимое место есть у нас с тобой? — мальчик доверчивыми, распахнутыми широко глазами смотрит на Чонгука. — Это место никогда и никто у нас с тобой отнять не может. И я всегда хожу туда, чтобы с тобой повидаться.       — А почему я о нём не знаю? Отведёшь меня туда? А как ты меня там видишь, если я про него не знаю?       Чонгук протягивает к малышу руку и касается груди, а второй касается своей:       — Оно у нас тут, сынок. Когда я уезжаю по делам и сильно по тебе скучаю — я закрываю глаза и ухожу туда, чтобы с тобой поздороваться. Там мы вместе играем, рассказываем друг другу о своих успехах, радуемся встрече. И это место всегда и везде со мной. Если меня вдруг не будет рядом — ты закрой глаза и начинай со мной разговаривать, приходи туда ко мне, я всегда там буду, сынок. Договорились?       Малыш укладывает свою ладонь на грудь и закрывает глаза.       — Договорились, отец. Я запомню это, честное слово.       — А теперь идём завтракать, Боми?       Мальчик заливается смехом:       — Уже обед, отец, ты всё проспал. Я сейчас пойду с няней на прогулку. Папа уже пришёл со школы танцев, а ты всё спишь.       Проводив мальчугана, Чонгук принял душ, выбрался из комнаты в поисках Чимина и обнаружил его на кухне. Присел за стол, не забывая щёлкнуть последнего по носу с неизменным: «Привет, мелкий».       — Чимина, мне нужно с тобой поговорить, присядь, пожалуйста.       Видит, как Чимин напрягается от редкого к нему обращения по имени, но, отставив кофеварку, присаживается напротив альфы.       — Чимин, помнишь, я говорил тебе, что если ты когда-нибудь кого-нибудь полюбишь, если захочешь уйти и построить свою собственную жизнь — я во всём тебя поддержу и помогу?       Омега растерянно слушает Чонгука.       — Но я не…       — Послушай, пожалуйста. Я говорил тебе, что любовь — это не про меня, никогда не думал, что когда-нибудь смогу, но я полюбил, Чимина, и я не хочу, чтобы моё фиктивное состояние в браке этой любви мешало. Я хочу, чтобы мы развелись.       Глаза омеги наполняются отчаянием, а потом пустотой.       — Кто этот омега? — сдерживает слёзы, чтобы не ранить ими человека, который столько лет заботился о них с сыном, как о собственной семье. С трудом проглатывает ком в горле, улыбается альфе, разбито так. Понимает, что только что осыпались и разлетелись по ветру все его мечты стать с Чонгуком настоящей семьёй.       — Это особо ведь не важно, мелкий. Я хочу, чтобы ты знал — я никогда вас с Бомом не брошу, Кибом мой сын и я буду заботиться о нём до последнего вздоха. А ты мой мелкий. Как братишка, Чими. Я всегда к тебе относился, как к брату.       — Я знаю, Гук.       Впервые, не стесняясь, называет его так, как всегда хотел.       — Я безумно тебе благодарен за всё, что ты для нас сделал, — теребит пальцами край футболки. — Хорошо, не переживай, я всё понял.       Встаёт с места, неловко улыбаясь сквозь слёзы.       — Я, наверное, пойду, хорошо? Мы вечером в любом случае вместе идём на приём? — и на кивок альфы, продолжает: — Я тогда пойду, мне нужно собираться. Ты не переживай ни за что. Я буду в порядке. Мы же не прощаемся навсегда, правда? Будем видеться. И Кибом… Он…       Срывается с места и несётся на второй этаж, проскочив мимо Джеффа, даже не поздоровавшись.       Добравшись до своей комнаты, Чимин сел на кровать и попытался выдохнуть, чтобы освободиться от напряжения, засевшего внутри огромным железным колом. Стирает судорожно слёзы, брызнувшие из глаз, и разблокирует телефон, открывая диалоговое окно с единственным человеком на всём белом свете, которого хотел бы сейчас видеть. «Чонгук со мной разводится», — отправляет сообщение и видит, что его уже прочли. Юнги: «Ты в порядке?» Чимин: «У меня внутри страшная пустота». Юнги: «Всё будет хорошо, чижик, не переживай ни за что». Чимин: «Кажется, я не знаю, что мне сейчас делать. Может, поплакать?))» Юнги: «Нихрена. Пусть плачут те, кто не разглядел в тебе потрясающее сокровище». Чимин: «Любовь зла. Он в кого-то влюбился». Юнги: «Ты прав, чижик, мы не можем приказать сердцу любить или не любить. Я пробовал. Не получается. Собирайся. Увидимся вечером на приёме». Чимин: «Хорошо, что ты есть».       Джефф, пройдя на кухню, заметил Чонгука, в домашнем костюме, глотающего дымящийся чёрный кофе, стоя у окна.       — Привет страждущим! Чё это ты у окна стоишь? Ждёшь кого? — поздоровался он с Чонгуком, наливая себе остатки кофе из кофеварки.       — Вот думаю, прыгнуть или закрыть? — пробубнил Чонгук.       — Прыгай, я закрою, — подмигнул Джефф альфе, присевшему за стол. — Чё там? Головушка бо-бо?       — Что-то около, — отвечает Чонгук, не глядя на друга. — Джефф, что произошло между тобой и Чан Уком? Он знает, что ты у меня?       — Чан Ук оказался пидорасом. И когда я ему об этом сказал, он обиделся, — плюхается напротив альфы, не выказывая по этому поводу никакого беспокойства. — Но я люблю его, каким бы он ни был, поэтому одумается, поскучает, потом мы с ним поговорим. Как прошёл твой вечер?       — По мне, блять, прошёлся.       — Чё, птичка не по зубам досталась? И чё ты решил? Лапки вверх задираешь?       — А если да?       — Ты вообще дружишь с головой? — возмутился омега, не привыкший видеть Чонгука растерянным.       — Я тебе больше скажу: мы спим вместе…       — То есть, ты с ней трахаешься. И чё? Вторая рядом, в твоей постели, лишняя? Мозги не терпят конкурентов?       — Бля, Джефф, ты как заноза в заднице. Отъебись.       — Вообще-то, милый, я отношу себя к хорошим людям. Но они меня приносят обратно. Хочешь совет?       — Валяй.       — Самый сильный ход в шахматах — удар доской. Хватит спать с башкой, трахая свой мозг. И вообще, терпение и труд — инфаркт и инсульт. Отдохни, Гуки, возьми в охапку того, кто тебе нужен и свали на пару-тройку дней отсюда. Инфа сотка, будет вам охуенно.       Чонгук задумался. Почему нет? Срочных дел у него не намечается. Комиссия из столицы приехала, ему об этом с утра сообщили, но все возможные, необходимые приготовления уже завершены, сотрудники подготовлены и встретили проверку с достоинством. Груз, который он должен отправить за кордон, будет готов только через дней пять.       Настроение существенно улучшается, решимости добавляет уверенный тон Джеффа. Они провели с Тэхёном почти весь вчерашний вечер, а Джефф умный парень. Если бы он понял, что Тэхён категорически не хочет рядом Чонгука — он бы сейчас такие советы не раздавал.       — Убедил, — улыбается альфа другу.       — Моя речь бывает блестящей, милый, лишь иногда с матовым покрытием.

🩸🩸🩸

      Банкетный зал для празднования избрания президента выбрали небольшой. Сокджин был категорически против того, чтобы это событие отмечали слишком вычурно, но как ни старались сократить список приглашённых — он всё равно оставался чересчур обширным. Вороны прибыли на банкет уже давно, никаких эксцессов не наблюдалось, помимо того, что полковник Ли вылавливал Воронов взглядом по одному и будто хотел их припечатать к месту или внушить им необходимость срочного и скорейшего самоуничтожения. Его неизменным спутником был Ли Бом, настроение которого совершенно не отличалось от настроения полковника. Чонгук не раз чувствовал на себе ненавистный взор старого вояки, не находя никакого объяснения его такому поведению.       Намджун стоял в окружении министров и глав подразделений Фоссы, Хосок, лениво глотая предложенный официантом напиток, сидел в сторонке, в нетерпении ожидая возможности покинуть это мероприятие, а Юнги как мог развлекал Чимина и, судя по раскрасневшемуся лицу последнего, у него это неплохо получалось.       Банкет уже подходил к концу, и Чонгук отметил про себя, что сегодня ни разу не словил взгляд того, кого хотел больше всего видеть. Тэхён от него будто прятался, всё больше находясь в компании Сокджина и Фила, и когда альфа заметил, что тот наконец остался один, решительно направился в его сторону.       — Я могу пригласить тебя на танец?       Тэхён сегодня выглядел совсем иначе, чем вчера, излучая всем своим видом не присущую ему надменность, а какую-то растерянность, даже неуверенность.       — Он танцует со мной, — слышит жёсткое позади себя и, обернувшись, замечает Ли Бома, нахально вздёрнувшего подбородок и будто усмехающегося.       — Может, омега сам решит, с кем он хочет потанцевать? — терпеливо парировал Гук.       — Тэхён — мой жених, я буду решать, с кем ему стоит иметь дело или даже общий танец, а кого надо обходить за километр, понял меня, Ворон? — получает удовольствие от созерцания того, как на лице у Гука заиграли желваки.       — Пойдём, любимый, я хочу с тобой потанцевать, — довольный своей тирадой протягивает Ли руку Тэхёну.       — Я тебе больше не любимый и уж точно не твой жених, — выпаливает омега с презрением, — и ты ничего решать в моей жизни не будешь, понял? Мы больше никто друг другу. Всё, господин Ли Бом. На этом точка. Отцу я всё объясню, мне важно, чтобы до тебя это дошло, — тыкает пальцем в грудь Ли, а потом поворачивается к Чонгуку: — И ты тоже оставь меня в покое. Я просил тебя не лезть ко мне!       Только Чонгук собрался перевести разговор в иную плоскость, как услышал шипящее: «Шлюха!»       Ли хотел было ухватиться за руку омеги, когда получил крепкий, точный удар кулаком в многострадальную часть лица, которая вот только у него зажила.       По залу прокатился рокот возмущения. Ли Бом, свалившийся от удара, вскочил с места и бросился на Чонгука, пытаясь нанести ответный, от которого последний играючи увернулся. Гости, заметив, что потасовка происходит между Вороном и кем-то ещё, спешно стали покидать зал. Тэхён растерянно хлопал глазами, сгорая от стыда и желания прямо сейчас провалиться сквозь землю.       Когда Намджун, Юнги и Хосок заметили твёрдо продвигающегося к виновникам шума полковника, тут же вскочили со своих мест и встали плечом к плечу с Чонгуком.       Ли Бом, совсем растеряв всякое самообладание, не в состоянии даже задеть Чонгука, начал орать на весь зал, перекрикивая музыку:       — Ты шлюха, которая легла под Ворона! Грязная шлюха, блять, достойная именно этого отродья!       Тэхён ошалевшим взглядом наблюдал за Сокджином, в глазах которого читалось недоумение, потом понимание происходящего и, Тэхёну показалось, разочарование. Не в силах больше выносить всё это омега, схватив свой пиджак, спешно направился к выходу.       — Ты самый большой долбоёб, Ли Бом, из всех долбоёбов, которых я знаю, — кинул Чонгук в лицо трясущегося от гнева альфы и, заметив среди толпы растерявшегося Чимина, тут же попросил Юнги его увезти отсюда, что последний без промедления и сделал.       Ли продолжал орать, провоцируя Чонгука:       — Трахаешь моего жениха, сука, и думаешь, тебе это с рук сойдёт? Давай, иди сюда!       — В любое время, в любом месте! — снисходительно парировал Гук, когда в банкетный зал заскочил отряд полицейских.       Полковник Ли громогласно приказал арестовать Чонгука за нарушение общественного порядка и подозрение в нападении на нового президента, отчего стоящие тут же Вороны и даже Фил с Сокджином на секунду застыли.       Намджун что-то шепнул рядом находящемуся Хосоку, готовому ввязаться в любую драку и навалять тому, кто посмеет притронуться к брату. И Хосок, обернувшись к Гуку, предупредил так тихо, чтобы только он его и услышал:       — Вали отсюда. Не беги, братишка, спокойно уходи, как Ворон, мы всё уладим.       Чонгук твёрдым спокойным шагом направился к выходу, и когда полицейские под пристальным взглядом полковника Ли попытались его остановить, услышал припечатавшие последних к месту слова Намджуна: «Если хоть один человек сейчас подойдёт к моему сыну — будет иметь дело лично со мной».       Сокджин одобрительно кивнул прожигающему его жёстким взглядом Наму и выступил вперёд, наблюдая за тем, как Чонгук покидает зал.       — Господа, давайте успокоимся, это недоразумение не касается президента Республики, это касается меня лично и моей семьи.

🩸🩸🩸

(The Truth Untold (feat. Steve Aoki) - BTS)

      Тэхён кругами ходил по холлу квартиры, не понимая, куда себя деть от этой ситуации и пиздеца, который в его жизни происходит.       В дверь настойчиво позвонили, и Тэ сорвался ко входу. Охранники были предупреждены по поводу Ли Бома, и Тэхён точно знал, что это не он.       На пороге квартиры стоял Чонгук.       — Тэ-Тэ, я прямо сейчас улетаю на пару дней. Меня ждёт экипаж нашего личного самолета. Я хочу забрать тебя в эту поездку и сейчас в последний раз хочу задать тебе вопрос. Я клянусь тебе всем самым дорогим, что есть у меня в жизни, что больше никогда после этого тебя не побеспокою, если получу отрицательный ответ.       Чонгук протягивает к Тэхёну руку, смотрит чёрными, как смоль, глазами в те, что напротив. Во взгляде его помесь решительности, надежды и страха.       — Ты со мной?