Зов охотничьего сердца

      Ещё несколько столетий назад, когда про вампиров только начали узнавать, определённых кланов не существовало: каждый отвечал сам за себя и действовал только так, как хочет, из-за чего люди слишком быстро узнали о существовании ещё одних кровожадных существ и начали искать способ давать отпор. Сперва с помощью обычных факелов и ржавых граблей, потом — мечей и винтовок, пока в один день какой-то парень случайно не воспользовался обычной серебряной вилкой, лежащей у него на кухне, куда вампир прокрался по своей неопытности. Или просто по глупости, учитывая, что замкнутое пространство всегда будет врагом тех, кто ходит один, почему вскоре после данного инцидента, вампиры стали объединяться в небольшие группы.       Первую из них как раз возглавил Адель Розенберг — женщина в возрасте сорока лет, которая, поговаривают, была до этого одной из самых богатых людей Мондштата, поэтому в его владении оказалось огромное поместье, куда стали сбредаться такие же бывшие аристократы и просто те, кто считал себя интеллигенцией. Никого другого Розенберг к себе не пускал, считая, что даже будучи вампиром нужно уметь сохранять свой статус, так что со временем появился свод определённых правил: не ходить никуда в одиночку, не убивать в людных местах и охотиться только глубокой ночью, когда большая часть города спит.       Подобное и правда помогло избежать повторения многих прошлых инцидентов, однако всё равно среди вампиров оставались и те, кто считал, что данную им силу стоит использовать на максимум и нечего прятаться по углам. Основоположником такой идеи стал как раз Эрвин Далис — никто точно не знает, сколько ему лет и чем до этого он занимался, и всё же после становления вампиром, он стал одержим идеей исключительно кровожадных расправ, в чём его стали поддерживать точно такие же несдержанные и ненасытные вампиры, чаще всего являющиеся причинами всех нападений и разбоев и по сей день.       Что же касалось непосредственно Альбериха — изначально он был сам по себе, потому что никто не хотел принимать к себе в ряды двадцатичетырёхлетнего пирата, но потом всё же решил присоединиться к одному из кланов. Правда, оказалось, что ненадолго, поскольку действия Далисов казались чересчур жестокими, а манерность Розенбергов просто не близка по духу, хотя в конечном итоге действия его «клана» не слишком уж сильно и отличались: Кэйя также убивал без лишней кровожадности, также выходил лишь поздно вечером.       Единственное, что сильно отличалось — тактика. Ведь вместо классического нападения ему всегда комфортнее применять тактику соблазнения, всегда работающую безотказно благодаря безусловно красивой, отчасти даже аристократической внешности и безумной харизме. Причём, работающей даже на некоторых вампирах, из-за чего многие представительницы прекрасного пола не раз демонстрировали своё желание провести вечность именно с ним и не важно на каких условиях: вне клана, внутри него или вообще в другой стране — лишь бы быть рядом, что, конечно, звучало заманчиво, но... каждый раз Кэйя отказывался.       Причин на то было много. Одна из них — и, пожалуй, самая важная — отсутствие влечения. Именно, можно сказать, человеческого, когда ты не просто спишь с кем-то, чтобы потом хладнокровно убить его, тем самым удовлетворив сразу две потребности, а прям чувствуешь, как почти не бьющееся сердце чуть с большим темпом ударяется о грудную клетку. Или когда внутренний зверь, жаждущий крови, замолкает, позволяя совсем ненадолго почувствовать себя обычным человеком, стремящимся за всю свою короткую жизнь испытать все возможные эмоции.       Одним словом — так, как случилось с Тартальей: не примечательным охотником, тем не менее сумевшим пробудить именно всё вышеперечисленное, хотя Кэйя не верил, что когда-либо это случится. Да и случится ли вообще, учитывая, что вампиры на то и нечисть, что после обращения их ничего не связывает с тем миром, и единственное, что это может попробовать изменить — привязка через укус. И то, насколько ему известно, каждый, кто делал так, не вкладывал в это ничего романтического, наоборот, желая лишь использовать бедного человека, испытывающего непреодолимое желание быть рядом со своим мучителем, который через какое-то время убивал его также, как и остальных.       В случае же Тартальи, Кэйя понял, что вынужденное создание связи просто станет шагом к тому, чтобы они смогли быстрее прийти к чему-то более платоническому и романтическому, ведь ещё там, в таверне, охотник просто стушевался, несмотря на то, что его сердце тоже начало резонировать. И тоже по-особенному, но пока разбиваясь о скалы предубеждений, что подобное аморально, а Альберих поступил так, как поступил лишь из-за чувства собственничества, отразившегося помимо всего прочего и на Далисах. Не в прямом смысле, конечно, и всё же, как только становится известно об убийстве одного из членов клана, не стоит ожидать, что все сделают вид, будто ничего не произошло.       В подтверждение этого, один из вампиров выступает на консилиуме с громкой речью, призывающей ищеек выследить ту самую вампиршу, что прямо сейчас сидела в замке и затачивала кинжалы, параллельно наблюдая за тем, как босс прихорашивается перед зеркалом: убирает длинные волосы в невысокий хвост, поправляет жилет, закрепляет как можно туже ремень с золотистой пряжкой. Ножны при этом оставляет пустыми, несмотря на упрёки, что нельзя всегда полагаться только на собственную харизму, пускай та ещё ни разу не подводила и рыжеволосая макушка, неуверенно выглядывающая из-за двери, тому подтверждение:       — Не прячься, Тарталья, — сразу замечает это боковым зрением Кэйя, не отрываясь от своего отражения в зеркале, и, выждав пару секунд, охотник всё же входит в комнату с пустой тарелкой и столовыми приборами:       — Хотел спросить, где можно помыть посуду.       — Просто оставь её на кухне, а я потом помою, — поступил ответ с таким обыденном тоном, словно подобное из разряда чего-то обычного, хотя Тарталья был уверен, что подобным здесь никогда не занимаются засчёт того, что кровь не требует никакой посуды.       — Если нужно, Розария проводит тебя.       — Вот уж нет, я не буду возиться с ним! — тут же фыркает помощница, даже не посмотрел в сторону охотника, чьи рыжие брови сошлись на переносице в больно-надо-форме.       — Будешь, — отрезает Кэйя, после чего наконец-то отворачивается от зеркала, чтобы завершить свой образ с помощью тёмного плаща — точно такого же, что был одет во время первой встречи в таверне. — Как минимум, покажи где и что здесь находится, пока меня не будет, договорились?       — Ты куда-то уходишь? — прежде, чем Розария успевает оскалиться, спрашивает Тарталья.       — При нашем знакомстве я пренебрёг приёмом пищи, а так как наши запасы практически истощены, нужно их пополнить. Это займёт примерно часа три, так что при желании можешь не ждать меня и ложиться спать, — из-за сохраняемой спокойной и даже местами милой интонации создаётся впечатление, что это уже стало частью совместной рутины.       Портит всё только вампирша, на этот раз резко прекратившая лязгать кинжалами и вцепившаяся ледяным взглядом в охотника, вполне способного стать их ужином, о чём Кэйя, конечно, догадывается, но всё равно верит и знает, что, если оставить этих двоих наедине, ничего критичного не случится. Минимум — перекинутся парочкой «ласковых» слов. Максимум — подерутся и то не серьёзно, потому что Розарии достаточно применить лишь десятую часть своих сил, чтобы доказать абсолютное превосходство перед тем, кого с подросткового возраста учили обращаться с оружием и вести правильную тактику, как боя, так и оценивания обстановки.       Последнее, правда, сейчас заметно хромало — должно быть, из-за связи, старательно отгоняющей рациональные мысли, почему Тарталья даже не удосуживается как-то противостоять тому, чтобы Альберих покинул замок сразу после того, как солнце сядет за горизонт и вместо естественного света в коридорах появится искусственный засчёт факелов. Причём, явно не таких противных, как в Ордо Фавониус, что стало заметно по отсутствию першения и лёгкого кашля даже тогда, когда пришлось взять один из них в руку, чтобы подсвечивать себе дорогу сначала до кухни, а потом и до других комнат.       Их всего было четыре, не включая только что посещённую. Первая — главный зал с высокими потолками и чем-то наподобие трона, по обе стороны от которого на стенах висели выцветшие гобелены с едва проглядывающимися изображениями морских сражений. Вторая — та самая комната, где он пришёл в себя и позавтракал в гордом одиночестве, успев до наступления темноты внимательно изучить каждый уголок старой мебели, покрывшейся многовековым слоем пыли, и заодно убрать осколки разбитой им же лампы. Третья — тоже являлась спальней, принадлежавшей Розарии, почему вход туда запрещён в любом случае и всё, что удаётся мельком разглядеть из приоткрытой двери: множество разного холодного оружия, развешанного по стенам.       Четвёртой же комнатой стала, как ни странно, библиотека. Самая обычная с огромными книжными шкафами под самый потолок, что казался бесконечным из-за маленького радиуса освещения с помощью факела, который Тарталья старался держать как можно ближе к себе из-за страха, что всё вокруг может легко воспламениться. И ведь это и правда вполне реально, учитывая, как много тут всего стоит, начиная от самых древних произведений с потрескавшимися обложками и заканчивая более современной литературой абсолютно любого жанра. Ну, или почти любого — роста охотника хватало только на то, чтобы рассмотреть шесть полок, и внимание очень быстро переключилось на широкую арку, выполненную целиком из стекла с причудливыми серебристыми узорами.       Напоминали они морские волны, за которыми скрывался небольшой и очень ухоженный сад с множеством миниатюрных деревьев и цветущих кустов, чьи листья в лунном свете сверкают наподобие тысячи бриллиантов. И это не может не завораживать. Особенно Тарталью, питающего слабость к красивым пейзажам, заставляющим чувствовать лёгкое умиротворение и даже что-то родное — что-то, что сидело глубоко внутри и, как один из цветков, медленно росло, пуская свои корни по всему организму и ненадолго останавливаясь лишь при появлении внешнего раздражителя.       Им была никто иная, как Розария, появившаяся на пороге дивного сада так быстро и неожиданно, что Тарталья непроизвольно дёрнулся и сделал два шага назад, уперевшись в журнальный столик и стоящий рядом с ним небольшой диван, стоящий тут явно для более удобного чтения.       — Далеко собрался?       — А вы там что-то секретное что ли прячете? — моментально отпарировал он.       — Дурака из себя не строй, — вампирша фыркнула одновременно с принятием зловещей позы со скрещенными на груди руками и опущенным вниз подбородком. — Сад ведёт на улицу и это самый быстрый и бесшумный способ сбежать.       — Спасибо за информацию, теперь буду знать, чем если что воспользоваться, — в голосе Тартальи проскользнул сарказм, также нашедший отражение и в его выражении лица. — Почему ты вообще пришла только когда я уже почти сам изучил все ваши владения?       — Потому что, во-первых, я не нанималась какому-то охотнику в няньки. Во-вторых, мне плевать на то, где ты ходишь, пока это не касается побега, и можешь даже не отнекиваться, мол, не думал об этом — я знаю вашу жалкую натуру, — она сделал широкий шаг вперёд, подойдя настолько близко, что жёлтый свет от факела расставил разноцветные тени на бледном лице с выделяющимися алыми губами и веками, раскрашенными тёмными тенями.       — В таком случае, может, попробуешь угадать мои дальнейшие действия?       — О, можешь паясничать сколько хочешь, только вот если Кэйя не сможет причинить тебе вред из-за связи, то я сделаю это с лёгкостью. Ну а пока просто буду следить за каждым твоим шагом, понял? — звучит с ещё большей угрозой, должной заставить испугаться, одного этого не происходит.       То ли из-за чарующей обстановки всей библиотеки, то ли из-за того, что за несколько часов пребывания здесь удалось свыкнуться с мыслью, что какое-то время придётся контактировать со своими прямыми врагами — как бы там ни было, в ответ Тарталья лишь хмыкает, после чего демонстративно подходит к одному из стеллажей, берёт оттуда первую попавшуюся книгу и садится на диван в готовности читать. Или только делать такой вид, чтобы вампирша не продолжала стоять над душой, как какой-то тюремный надзиратель, только и ждущий, когда его жертва сделает что-то не то и можно будет проявить физическую силу, заодно прокусив нежную кожу для получения крови: сладкой, вкусной, ароматной...       От этих мыслей Розарию на мгновение повело.       Тарталья же не обратил на это внимание, в один момент всё же и правда начав читать книгу, содержание которой обещало быть удручающим, учитывая название, — «Меланхолия веры» — но тем не менее интересным. Отчасти потому, что тематика чего-то недосягаемого и в то же время до безумия близкого чересчур походила на детство, когда кажется, что всё только впереди, но как только тебе исполняется двенадцать, в дом врываются люди в тёмных масках и по приказу Царицы отводят в холодное и промозглое помещение, заставив отречься от всего. Хотя этого «всего» толком и не было, не считая семьи, которую Тарталья помнит довольно смутно из-за того, что в голову вбивали совсем иное. Нечто инородное, жестокое и бесчеловечное, направленное на войну со смертоносными существами, чьи искажённые лица первый год снились в кошмарах, а потом стали обыденностью.       Как и стало обыденностью вечно думать о своей безопасности и иметь при себе оружие, чтобы в любой момент иметь возможность защититься, почему в гражданской форме всегда было некомфортно, а сейчас... Тарталье даётся это легче обычного, возможно, благодаря необычайной увлечённостью книгой, после которой в руки попал сборник легенд, которым явно не меньше ста лет, что можно сказать по пожелтевшим и местами хрустящим страницам. Ну и по содержанию, конечно, где большее внимание было уделено морским сражениям, таинственным сокровищам и далёким землям, где обитали невиданные существа, для некоторых из которых имели даже целые рисунки.       Напоминали они то, что было изображено на выцветших гобеленах, развешанных по всему замку, а когда Тарталья поднял голову, чтобы ещё раз как следует осмотреться, стало понятно, что всё это неспроста, ведь даже стеклянная арка имела некий морской орнамент.       — Кэйе нравится всё, что связано с водой? — вслух озвучил он первую пришедшую на ум теорию в надежде, что Розария, всё ещё пребывающая в комнате, не откажется от диалога.       — Нравится это мягко сказано, — отвечает та с неохотой и разочарованием одновременно, при этом продолжая заниматься чем-то своим в тени, из-за чего охотнику приходилось лишь додумывать её выражения лица и возможные жесты. — Скорее, он одержим всей этой тематикой. Понятное дело, что это связано с прошлым, но...       — С каким прошлым? — не дослушав, перебивает Тарталья.       — До того как стать вампиром, Кэйя был пиратом. Буквально родился в море и провёл там всю свою жизнь, — продолжало звучать с некоторым пренебрежением, словно подобный образ жизни на самом деле не символ настоящей свободы, когда можно без оглядки бороздить бесконечную водную гладь и ни о чём не думать, не сожалеть.       Когда под ногами лишь шаткая палуба корабля, а вокруг — лазурная толща воды. Когда каждое новое приключение сулит смерть, но тебе удаётся обмануть её и выиграть ещё один день на этой бренной земле, что обязательно нужно отпраздновать в какой-нибудь забегаловке, где ром льётся рекой и все весело гогочут.       — Получается, все эти книги, картины, фрески... это как напоминание о том, что пришлось потерять?       — Не знаю, — вампирша пожала плечами. — Обычно ни для кого из нас не важно прошлое, потому что его уже не вернуть.       — Но в таком случае, какой смысл хранить всё это? — продолжал не понимать Тарталья, параллельно с этим начав представлять в голове образ того — человеческого — Кэйи с широкой и дерзкой улыбкой, более загорелой кожей, хриплым от ветра и морской соли голосом, ярким огнём в глазах.       — У него и спроси, — Розария фыркает, после чего резко выходит из-за тени и открывает вид на находящийся всё это за её спиной застеклённый шкаф, в котором в ряд стоят ракушки разного размера, засушенные кораллы, открытые моллюски с жемчужинами и, конечно, бутылки с миниатюрными кораблями внутри, отчего внутри охотника что-то сжалось в тугой узел.       Что именно — объяснить трудно. Просто с каждой следующей секундой это ощущение становилось всё сильнее от мысли, что зловещий вампир когда-то тоже был человеком — самым обычным человеком с самыми обычными мечтами и желаниями, с ровно бьющимся сердцем, тёплой кожей и стимулом к жизни. И что когда-то — по неизвестно пока каким причинам — он этого лишился, однако полностью не очерствел, сохранив глубоко в груди прежнее тепло и, возможно, эмоции.