Душа дракона

Эйгон Таргариен

      Коронация в Великой Септе навсегда разделила жизнь Эйгона Таргариена на "до" и "после". Когда тяжёлая железная корона коснулась его головы, он почувствовал, как сталь будто впивается в плоть, словно предупреждая: отныне каждый шаг будет отзываться болью. Он стал королём Семи Королевств, но вместо триумфа в груди поселилась пустота. Власть, за которую его отец, Визерис, даже не боролся, досталась Эйгону через кровь и огонь. И эта власть оказалась тяжче драконьих цепей.        Его брак с Хелейной, сестрой, был холодным союзом, скреплённым не любовью, а долгом. Они делили ложе, но не мысли. Трижды Эйгон приходил к ней, трижды – пьяным до беспамятства, чтобы руки не дрожали, а сердце не цеплялось за её безмолвные слёзы. "Нужны наследники", – твердил он себе, глотая вино, пока тьма не поглощала стыд. Хелейна никогда не сопротивлялась, но и не прикасалась к нему после. Их дети – Джейхейрис, Джейхейра и Мейлор – росли между двумя чужими людьми.        Однако даже в этой пустоте Эйгон находил странное утешение. Особенно в Джейхейрисе, первенце, чьи глаза сияли тем же озорным огнём, что и у него когда-то. Мальчик, едва научившись ходить и говорить, уже требовал место рядом с отцом. Эйгон начал брать его на заседания Малого Совета, где Джейхейрис откровенно забавлялся, раздражая Тиланда Ланнистера и заставляя того ёрзать в кресле. "Похож на меня", – думал Эйгон, пряча улыбку. В эти моменты он почти чувствовал себя отцом, а не инструментом.        Но война, как драконья пасть, поглотила всё. Сначала это была Рейнира – сестра, чьи притязания на трон он считал смешными, потом Вэйнис, самопровозглашённая королева, чья наглость не знала границ. Она сожгла Старомест, будто это была детская игрушка, отправила своего мужа, проклятого Деймона, захватывать Харренхолл, а затем, словно насмехаясь, вторглась во владения Ланнистеров и леди Киера, глава Дома, лишилась головы. Каждая весть била по Эйгону, как кнут. Он метался по Красному Замку, кричал на советников, разбивал кубки, но всё было тщетно. Войска терпели поражения, союзники колебались, а Вэйнис пожирала земли, которые должны были принадлежать ему. Битва в Речных Землях стала последней каплей. Эйгон стоял у карты, утыканной флажками с позициями врага, и сжимал кулаки до боли. Его советники твердили о тактике, ресурсах, союзах, но их слова тонули в рёве ярости. "Как она смеет?! – кипел он от гнева. — Эта выскочка, эта… блядь!". Вэйнис не просто оспаривала его право – она стирала его наследие. И хуже всего было то, что Эйгон не мог её остановить. Где-то там, за горизонтом, Вэйнис сеяла смерть и завоёвывала территории, возомнив себя новой Завоевательницей, не иначе.       "Вэйнис была прилежной ученицей. Любопытная и очень умная", – как-то сказала ему мать, и голос её дрогнул, будто тончайшая струна. Алисента сидела, прямая как копьё, но в глазах – тех самых, что годами сверкали холодной сталью – вдруг заплескалось что-то тёплое, почти человеческое. "Мы смеялись над септой Марлоу вместе. А Рейнира любила передразнивать её так, что даже я... ". Она резко оборвала слова, будто поймав себя на преступлении. "Не важно. Они выбрали путь греха. И ты обязан сокрушить их всех". В тот день похорон Лейны, когда ночной воздух в Дрифтмарке гудел от напряжения и ненависти, именно Вэйнис самоотверженно заслонила собой Рейниру, защищая от его матери, что бросилась на неё с кинжалом, желая добиться справедливости для Эймонда, которого лишила глаза одна из её дочурок. Эйгон тогда даже восхитился её смелостью. Или безумием, если подумать. Теперь же понимал – это был первый треск льдины, что расколола их семью. А "дорогой" дядя, этот бешеный пёс, оказался ручным. "Она только и ждала, как оказаться в его постели. Шлюха", – шипела Алисента.       Ночь опустилась, принеся с собой кошмары. Эйгон метался в постели, видя то мать, вонзающую кинжал в сердце Рейниры (чего никогда не было, но мозг упрямо рисовал этот образ), то Вэйнис, ведущую на цепях его детей с пустыми глазницами. Проснулся он с криком, рубаха прилипла к спине. За окном бились в шторме чайки, их вопли напоминали смех. Эйгон, сбросив королевские одеяния, облачился в простой плащ из грубой шерсти – тень среди теней. Стены, помнившие шёпоты заговоров и звон мечей, молчаливо пропустили его через потайную дверь за гобеленом с изображением Валирии. Камни под ногами были холодными, как сердце матери, но каждый шаг вёл к единственному, кто не требовал ничего взамен и мог даровать ему покой.        Солнечный Огонь спал, свернувшись в кольцо на каменном полу Драконьего Логова. Золотистые чешуйки мерцали в свете луны, будто кто-то рассыпал по его бокам звёздную пыль. Воздух дрожал от глубоких, размеренных вздохов дракона, каждый из которых пах дымом и серой. Эйгон замер на пороге, внезапно осознав, как дрожат его руки.        — Просыпайся... – прошептал он на ломаном валирийском, и дракон приоткрыл один глаз, вертикальный зрачок сузился от узнавания.        Солнечный Огонь издал звук, средний между мурлыканьем и ворчанием, и потянулся огромной головой к Эйгону. Его дыхание, горячее как пламя кузнечного горна, обожгло лицо, но это было благодатное тепло – не то, что выжигало города, а то, что согревало озябшую душу. Люди прозвали его Золотым Драконом и называли самым великолепным из драконов, когда-либо паривших в небесах Вестероса. И это вызывало искреннюю гордость, что он был его, а не чьим-то ещё. Он чуть было не достался его умершему брату Бейлону, но хорошо, что тот умер, не забрав его себе.       — Ты же ждал меня, да? – голос Эйгона сорвался на смешок, странный, почти детский. Он прижал лоб к гладкой чешуе между ноздрями дракона, где кожа была мягче. — Прости, что заставил ждать.        Дракон толкнул его грудью, заставив пошатнуться, и Эйгон рассмеялся – искренне, впервые за месяцы. Солнечный Огонь всегда требовал ласк, как назойливый котёнок. Когти, способные разорвать сталь и плоть, скрежитали по камню. А ведь он его боялся, впервые увидев. Эйгону было тринадцать, когда он оседлал его. Это чувство не сравнить ни с чем. И он не завидовал Эймонду, который начал летать раньше него и получил саму Вхагар. Для Эйгона его дракон был самым лучшим.       — Ну, ненасытный, – Эйгон провёл пальцами по перепонкам ушей дракона, и те задрожали.         Завтра – снова собрание, ненавистные лица и давящие стены. Здесь же, в этом Логове, время текло иначе. Даже воздух казался гуще, пропитанный запахом крови и воспоминаниями: мальчик, что старше, но прячущийся здесь от насмешек младшего брата; юноша, впервые севший на спину дракона; король, рыдающий в чешуйчатую шею... В день коронации, Эйгон трижды облетел вокруг города на своём драконе перед тем, как опуститься в стенах Красного Замка. Люди видели в этом его уверенность и силу, но никто и не думал, что он просто не хотел становиться королём и брать на себя все сопутствующие обязанности – тогда-то он и пролил безмолвные слёзы, свидетелем которых был только его дракон и никто больше.       Солнечный Огонь внезапно встряхнулся, звонко щёлкнув зубами. Его хвост забил по камням, высекая искры.        — Хочешь полетать? – Эйгон почувствовал, как сердце ускорилось. Дракон издал гортанный звук, который он всегда трактовал как "Да".        Седло казалось чужим – жёстким, грубым. Пальцы дрожали, затягивая ремни. За последние месяцы он слишком редко летал, зарывшись в карты и донесения. Во всём этом он никогда не хотел разбираться и не задумывался, что придётся. Или же он делал вид, что что-то понимает, лишь бы не получить больше осуждения со стороны матери, дедушки и братьев.        — Лети! – скомандовал он, и дракон замер, ожидая. Эйгон сглотнул. Это слово означало "Вверх", но... правильно ли он произнёс тональность? Эймонд бы точно злорадно усмехнулся: "Ты коверкаешь язык предков, братец! Так и не выучил его".        Солнечный Огонь повернул голову, блеснув глазами. Казалось, в его взгляде читалось понимание.         — Лети! – повторил Эйгон твёрже, и дракон расправил крылья, сметая древнюю пыль с потолка.        Они взмыли в ночь так резко, что Эйгон впился ногами в бока дракона. Ветер вырвал из груди смех – дикий, освобождающий. Королевская Гавань уменьшилась до россыпи светлячков под ними, до тишины между ударами крыльев.        — Огонь, мальчик! – крикнул он, и Солнечный Огонь выпустил ярко-золотое пламя в небе. Огненная струя рассекла тьму, и на миг Эйгон увидел себя в отблесках: не короля, не мстителя, а просто человека, чья душа всё ещё могла ликовать.        Эйгон, забыв о приличиях, завопил от восторга, а Солнечный Огонь вторил ему рёвом. Они носились меж облаков, будто пытаясь догнать луну, пока Эйгон не ослабил поводья, позволяя дракону вести танец.        — Ты единственный, кто... – он прижался губами к горячей чешуе, слова растворялись в ветре. Кто не ждёт, что я буду святым. Кто не сравнивает с отцом, с братом, даже с матерью.        Солнечный Огонь внезапно снизился, почти касаясь крылом волн. Соль брызнула в лицо, а впереди, как проклятие, выплыл силуэт Дрифтмарка. Эйгон дёрнул поводья. Им нельзя было заходить так далеко. По крайней мере, не сейчас.       — Поворачивай назад! – но дракон лишь встряхнулся, продолжая путь. — Поворачивай, я сказал!         Чешуя под ладонями напряглась. Солнечный Огонь огрызнулся шипением, и Эйгон понял: дракон выбрал путь сам. Он всегда так делал, когда чувствовал, что хозяин врёт сам себе.        — Семь адских пыток, – прошептал Эйгон, но в голосе не было злости. Остров приближался. Но, слава Богам, они не подлетели близко, а выбрали небольшой клочок суши.       Солнечный Огонь приземлился. Эйгон слез, ноги подкосились. Он рухнул на колени, вцепившись в землю, будто пытаясь вырвать корни прошлого.        — Почему я такой жалкий... – голос разбился о рёв волн. Дракон лёг рядом, обвив хвостом, как делал в детстве, когда Эйгон плакал из-за насмешек. — Я и тобой не могу управлять...        Солнечный Огонь упёрся лбом в его спину.       — Ты прав, – он засмеялся горько. — Я просто лентяй.       Но дракон резко отдернул голову, зашипев. Его глаза сузились в щёлочки – "Это не так".        — Ладно, ладно. Просто... шутка.        Они летели обратно молча. Эйгон гладил шею дракона, повторяя слова на ломаном валирийском. Солнечный Огонь время от времени ворчал, будто поправляя произношение, но без злобы.        Когда Красный Замок показался на горизонте, Эйгон ощутил, как тяжесть возвращается в грудь. Утренняя заря рдела на востоке, как свежий шрам.        — Ещё один круг, – взмолился он, но дракон уже снижался, подчиняясь невидимому распорядку. "Он мудрее меня", – подумал Эйгон. "Знает, что бегство – не выход".         Ночью, когда нетвёрдая походка после выпитого вина снова вела его к Хелейне, Эйгон задержался у детских покоев. Джейхейрис спал, сжимая деревянного дракона – его подарок. "Я не позволю им забрать твоё будущее", – прошептал Эйгон, гладя сына по волосам. Впервые за годы он ощутил нечто большее, чем долг: страх. Страх, что не защитит детей от пламени Вэйнис.        Он вошёл без стука. Хелейна сидела у высокого стрельчатого окна, залитая лунным светом, словно призрак. Книга в её руках была толстой, с потрёпанным кожаным переплётом, страницы пожелтели от времени. Она не подняла глаз, лишь пальцы слегка дрогнули на корешке.        Он прикрыл глаза, позволяя памяти утащить себя назад: Мейлор тянется к ниткам в её корзине, Джейхейра и Джейхейрис спорят из-за куклы. А Хелейна... Она смеётся. Тихий, хрустальный звук, который Эйгон слышал лишь раз или два за все годы брака. Тогда он сам застывал, будто ребёнок, нашедший в пещере драконий клад. "Вот так должно быть, – думал он. "Вот так мы могли бы жить, если бы не... "       "Если бы не я", – заканчивал он мысленно. Потому что стоило ему шагнуть в комнату, как магия рассыпалась. Хелейна замирала и начинала что-то бормотать, но хорошо, что дети не замечали. Вышивка в её руках – чёрные нити, сплетённые в узор, напоминающий треснувшее зеркало. Мирные вечера были иллюзией, тонкой паутиной, которую он рвал своими пьяными криками, требованием быть королём даже здесь, в их спальне.       — Здравствуй, брат, – её голос был тише шелеста пергамента.        Эйгон сжал зубы, ощущая, как яд этих слов разъедает ему горло. Он шагнул в комнату, дверь захлопнулась за ним с глухим стуком. Воздух пах чем-то горьким – может, тем зельем, что Хелейна пила после родов, чтобы заглушить боль.        — Я твой муж, Хелейна! – его голос сорвался на рычание. — Мы женаты. Называй меня, как положено!       Она, наконец, подняла глаза. В их глубине не было страха, лишь усталая печаль, словно она уже прожила сто жизней в этих стенах.        — Ты в ярости… – констатировала она, словно читала его, как свои проклятые книги.        — Конечно, я в ярости! – он засмеялся, и смех этот звучал как треск ломающихся костей. — Как не быть, когда эта сука Вэйнис отнимает у меня то, что принадлежит мне?!        Хелейна медленно закрыла книгу, аккуратно положив её на подоконник. Её движения были точными, почти церемонными, будто она пыталась отгородиться ритуалом от надвигающейся бури.        — Тебе никогда не принадлежало ничего из этого, – произнесла она, и в её голосе впервые зазвучала сталь.        "Нет, не из-за меня. Она сама виновата в том, что больна".       Эйгон замер. Эти слова ударили больнее, чем любое оружие. Он видел, как дрогнули её светлые ресницы, когда он стремительно сократил расстояние между ними. Его рука впилась в её запястье, поднимая её с места так резко, что книга с грохотом упала на пол.        — Не надо, Эйгон. Прошу… не надо… – её шёпот был похож на шелест крыльев хрупкой бабочки, попавшей в паутину паука.        Он чувствовал, как её кожа холодна под его пальцами, как её дыхание участилось, но не отпускал. Её страх, обычно спрятанный под ледяным спокойствием и отстранённостью, наконец проступил наружу в расширенных зрачках, в дрожании нижней губы. Это бесило его ещё сильнее.        — Заткнись! – его голос взорвался, эхо ударилось о каменные стены. — Значит, мне не принадлежит ничего? Я докажу тебе обратное. Ты. Принадлежишь. Мне.        Он толкнул её к кровати с такой силой, что кружевной полог сорвался с колец. Хелейна не кричала. Она никогда не кричала. Её молчание было хуже любых воплей – оно заполняло комнату, давило на виски, смешивалось с запахом вина из его рта. Слёзы текли по её бледным щекам молча, как подземные реки, скрытые от солнца.       Когда всё кончилось, Эйгон лежал на спине, уставившись в балдахин, расшитый золотыми драконами. Хелейна свернулась калачиком у края ложа, её белые волосы скрывали лицо. Он ждал, что она заплачет, обвинит, проклянёт. Но она лишь прошептала что-то, от чего его кровь застыла:        — Сгоришь в огне. Сгоришь в огне...       Внезапно он вспомнил их первую ночь – ей было четырнадцать, ему шестнадцать. Она плакала, умоляла, а он, пьяный до потери сознания, бормотал: "Долг, это наш долг". Сейчас, глядя на её сгорбленную фигуру, на кровь на простыне, он понял – долг этот был ложью. Красивой обёрткой для насилия, передаваемого как фамильная реликвия.        — Мне… Мне жаль, – выдохнул он, сам не веря, что эти слова сорвались с губ.        Хелейна подняла голову. В её взгляде не было прощения – лишь бесконечная усталость.        — Ты придёшь снова, – сказала она, вытирая кровь с губ. — Когда страх опять станет невыносим.       Эйгон вышел, хлопнув дверью. Она могла говорить очень пугающие вещи слишком серьёзным голосом, и тогда он сомневался, действительно ли его сестра душевнобольная. Но несмотря на всё, он ненавидел то, что именно он женился на ней. Уж лучше бы Хелейна досталась Эймонду, который более терпеливо к ней относится, чем он. Они всегда были, к удивлению Эйгона, близки.       Каменные ступени под ногами плясали, словно живые. Эйгон спустился в кухню, держась за стену, где факелы отбрасывали на плиты тени, похожие на сплетённые тела. Повара давно разбежались. Он шарил по полкам, опрокидывая горшки с сушёными травами, пока не нащупал гладкое горлышко арборского красного. Бутылка была пыльной, словно её спрятали от него специально. "Как и всё остальное", – усмехнулся он, выбив пробку рукоятью ножа.       Тронный зал встретил его эхом. Лунный свет, пробивавшийся через витражи, раскрасил Железный Трон в сине-багровые тона. Острые лезвия мечей, сплавленных в чудовищное кресло, блестели как зубы дракона. Эйгон остановился на пороге. Глоток вина обжёг горло.       — Ты тоже судишь меня? – хрипло спросил он у пустоты.       Трон молчал. Все эти месяцы Эйгон избегал садиться на него без свиты, без церемоний – боялся, что металл вонзится в плоть, как когда-то вонзался в одного из его предков и отца. Но сейчас, когда вино уже лилось в жилы горячими волнами, страх казался глупостью.       Он взобрался на сиденье, уселся, закинув ноги на подлокотник. Вино пролилось на ночную рубашку, окрасив ткань в цвет запёкшейся крови.       — Король пьяница, – пробормотал Эйгон, поднимая бутылку к луне. — Король-неудачник. Король, которого предали даже родные сёстры...       Голос сорвался. Где-то за стенами завыл ветер, и на миг показалось, что это рычит дракон Вэйнис. Он зажмурился, но образ не уходил: сестра на троне из костей, с короной из драконьих когтей, а у её ног – отрубленная голова Джейхейриса.       — Нет! – Эйгон привстал, швырнув бутылку. Стекло разбилось о плиты, брызги вина образовали лужу, которая напоминала кровь. Он снова рухнул на трон, стиснув пальцами виски. Обрывки фраз Хелейны вертелись в голове: "Ты придёшь снова, когда страх опять станет невыносим", "Ты сгоришь в огне... ". Она всегда знала, что он слабак. Даже когда они были детьми, и Эйгон прятался от Эймонда в её комнате, Хелейна шептала странные стихи, глядя сквозь него, будто он уже тогда был призраком. — Лучше бы тебя отдали ему, – прошипел он, сжимая подлокотники трона до хруста в костяшках. — Эймонд терпел бы твои бредни, целовал бы твои окровавленные губы...       Голос сорвался в смешок. Эйгон представил брата, корчащегося в постели с Хелейной, слушающего её пророчества о конце династии. Возможно, Эймонд и вправду был сильнее. Не зря мать всегда смотрела на второго сына с гордостью, которую никогда не дарила Эйгону. Вся её забота и любовь были напускными, он это знал давно. И даже тогда, перед коронацией, когда она поддержала его и убеждала в том, что он избранный, Эйгон хотел лишь только её объятий. Но не получил ничего. Эта вера в свои силы иссякала, если ещё совсем не исчезла. Всё решали за него, не позволяя что-либо делать, не посоветовавшись. Для чего он тогда был нужен? Просто для потехи?       Он собирался сделать очередной глоток, но рука дрогнула. В полумраке зала что-то мелькнуло – тень с серебряными волосами.       — Кто здесь? – Эйгон выпрямился, сердце заколотилось в груди.       Никого. Только его собственное дыхание, хриплое, как у загнанного зверя.       — Трус, – выругался он под нос сам себе. — Ты даже призраков боишься.       Вино текло по подбородку, смешиваясь с потом. Эйгон откинул голову, глядя на сводчатый потолок.       — Ваша милость...       Голос слуги прозвучал как удар кнута. Эйгон медленно повернул голову. Мальчишка лет десяти стоял в дверях, дрожа как осиновый лист.       — Говори, что надо, – рыкнул Эйгон, наслаждаясь тем, как ребёнок бледнеет. Вот такой эффект он хотел производить на всех вокруг. Они должны его бояться и слушаться. Не подвергать раздумьям каждое его слово и действие.       — Лорд... лорд Ларис Стронг просит аудиенции. Говорит, что ему нужно с вами срочно поговорить...       Ну, конечно, Стронг, кто же ещё. Он беспокоил его чаще остальных. Но, отдавая должное, Ларис никогда ему не лгал, в отличие от других. Эйгон засмеялся. Смех эхом отразился от стен, и слуга в страхе сделал шаг назад.       — Срочные вести? – он поднялся, шатаясь. Лезвие трона расцарапало его руку, кровь закапала на плиты. — Пусть подавится своими вестями! Ты не видишь, что я занят? Скажи, чтобы подождал до утра.       Мальчик опустил голову ниже, пробормотав:       — Но...       — ТЫ СЛЫШАЛ КОРОЛЯ?       Мальчик бросился бежать. Эйгон плюхнулся обратно на трон, прижимая окровавленную ладонь к груди. Он захохотал. Смех перешёл в кашель, он вытер губы рукавом, оставляя кровавый след. Он не знал, сколько времени так просидел, пока не зазвонил колокол – предрассветный звон, призывающий монахинь к молитве. Эйгон закрыл глаза, представляя, как Хелейна шепчет свои пророчества стенам, Эймонд тренируется с мечом, а Вэйнис...       Вэйнис в конце концов будет здесь.