Город утонувших кораблей

- Ты уверен, что нам есть смысл задерживаться и допрашивать местных? Даже если они и были здесь, никто точно не скажет, была ли она. Эрвин прошёл вперёд, не удостаивая Нила взглядом, и остановился лицом к раскинувшемуся на спящем вулкане городку. Он сунул руки в карманы и раскачался с пятки на носок - придирчиво осмотрел окрестности. Замер в наблюдении. Зная этот взгляд, Нил осёкся и терпеливо заткнулся. Город тонул в солнечном свете, и тусклая зелень, не укрытая тенью, оттого отдавала сухим скрипом на языке. Пыль оседала на ладонях и носках ботинок, и если растереть между собою пальцы - можно было ощутить, каким шершавым был песок в противовес шершавым их кончикам. Солнце стояло в зените - лимонной конфетой, оставленной на жаре; оно подтекало по краям и обжигало плечи, что едва получалось стерпеть. Эрвин расстегнул верхние пуговицы рубашки и закатал до локтей рукава - к чёрту перфекционизм. Лимонную конфету грызла Ханджи в последний вечер перед его отъездом - она хохотала над чем-то, восторженно выдыхая в его лицо, и пахло её дыхание тем самым: тёплым, сладким. Чуть ядовитым и совсем слегка - разъедающим язык. На бельевых верёвках, натянутых меж выцветшими домишками, сохли стиранные вещи. С них попеременно капала вода, и слившиеся воедино ручейки затекали между слоями брусчатки, тонкими потоками скатываясь в канализационные решётки. Вещи были цветными: синими, жёлтыми, красными - в полоску, горошек и без. Вдоль аллеи шумели деревья - едва выдерживая на себе вес налитых соком цитрусов, ветви клонились вниз к бордюрам и укрывали собой плетёные стулья у террас. На стульях отдыхающие курили и распивали маргариту. Ханджи не курила и маргариту не пила - но он пообещал себе, что предложит сделать ей это прямо здесь. Когда найдёт и вернёт себе. - Нам нужно определить их маршрут. На "Парадизе", по отчётам инженера, было недостаточно топлива. По моим расчётам, двинься они в этом направлении, определённо пришвартовались бы в данном порту, дабы пополнить запасы. Если же нет - я всё проанализировал неправильно, и мы потеряли очень много времени. Эрвин повернулся к нему лицом и окинул его честным, ничего не утаивающим взглядом. Нил стойко его выдержал - хоть ему, признавал без удовольствия, не хватило бы выдержки так легко и просто принять жестокость сложившихся обстоятельств. Они синхронно провели руками по волосам и осмотрелись по сторонам. Их ребята уже вовсю работали, рассыпавшись по улицам и опрашивая местных. Моблит подошёл к ним со спины и застыл в ожидании приказа: - Командор, я закончил с портретом. - Хорошо. Фотографии подозреваемых при тебе? - Эрвин скосил взгляд и коротко кивнул на портфель у того подмышкой. - Так точно, сэр. Если никто из жильцов не узнает хотя бы одного, мы сможем увериться точно, что здесь их не было, и нужно менять маршрут. - Что ж... Тогда идём дальше, - Эрвин снова перевёл глаза на слепяще белое солнце и махнул пальцами, подгоняя Моблита идти быстрее. - Нил, контролируй ситуацию. Они пошли по наклонной вперёд, сворачивая с главной улицы в прохладные переулки - скрытые тенью лавок и жилых домов. Здесь было сухо и душно - и всё же более терпимо, чем на открытом солнцепёке. Со словами: "Оцените, похоже ли", - Моблит протянул ему лист плотной бумаги и выжидающе уставился, пока он возьмёт его в руки. Эрвину стало почти не по себе. Он задержал дыхание и, сомкнув вокруг листа пальцы, медленно, с опаской опустил глаза. Зарисованная наспех простым карандашом, на сероватой шероховатости листа - Ханджи улыбалась ему так, как если бы позировала для наброска лично, и Эрвин сжал в полоску прямые губы. С сокрушительной досадой - талантлив был, этот добрый рассеянный старина Моблит... - Не скажешь, что нарисованная. Ты хорошо поработал, Бернер. С чёрно-белого эскиза на него смотрело живое, дышащее молодостью лицо - выразительные глаза и прищур лесной кошки. Даже одомашненный, сглаженный рюшами и завитками, менее чётким прищур этот не становился - и Эрвин улыбнулся сдержанно своим мыслям. Глянул на портрет и отдал Моблиту в руки. Глубоко вздохнул, примиряя бурю в душе. Он и не пытался... Что-либо в ней приукрасить. Месяц идёт с даты их свадьбы. Он неохотно выходит на выходной спустя недели, потерявшиеся в сутках - ему накладно оттого, насколько коротки между ними моменты смирения и принятия, и ему кажется, что долгая разлука полезна всем молодожёнам без исключения, но увы. Они не все: он - авторитарный и скупой на искренность, она - странная и не к месту откровенная. Не ко времени совсем - и он видит, как тяжело ей сдерживать свои порывы, лишь бы не обронить чего лишнего в перерывах между вдохами. Тем не менее, она старается - что очевидно. И потому, из честного уважения к ней - старается и он. Он учит её азам верховой езды на берегу моря - помнит, как стесняют её четыре стены, и сам предлагает выйти на воздух. Она погружается в урок с головой - он поддерживает её за бёдра, ближе к пояснице, объясняя, как правильно подтянутся на седле. Перенести вес на левую ногу, чётко оттолкнуться от земли - легко, в полёте, занести правую через спину. Не то, чтобы Ханджи не делала это раньше - но, помнится, у него сердце замирало в грудине, когда мелкая и щуплая она, лет тринадцати отроду, неслась через бугристые поля на голой спине излюбленного коня, едва не соскальзывая с крупа на камни, разлетающиеся под ногами. Она не умела правильно тормозить - не отрывала бёдра от вибрирующей в галопе спины, чтобы не отбить себе почки, и по карманам её всё ещё опасно хрустели кубики сахара, хоть он раз сто говорил... Рано или поздно, это взволнует животное. Пустит дрожь по ногам и поднимет на дыбы. Рано ли, поздно, это искалечит её. Ханджи - смеялась и отмахивалась. В нужных ситуациях Ханджи всё же умела держать язык за зубами - ни словом не признавалась, что падала столько раз, что и не сосчитать было. Летела вниз головой в кусты и приземлялась с задранными кверху ногами. В голове ветер, в волосах - ветки и лопухи. Он даже привык со временем. К слову, его не особо и волновало, что по соседству живёт душевнобольная - пока она, господь милосердный, не стала его женой. Он выучил за эти восемнадцать лет, знал, как облупленную - Ханджи не выносит снобов, игру на фортепиано и безвылазное сидение дома. Ханджи любит пешие и конные прогулки, отменно играет в карты и читает книги со скоростью света. Шахматы ей тоже отлично даются - но он всё ещё выигрывает её из раза в раз, изо дня в день, лишь иногда смея поддаваться. Не то, чтобы он забыл, что она просила его не блефовать - он ведь и правда держит слово. Но вредная соседская девчонка ставит свою подпись на брачном документе под его именем и, против воли, желание впервые уступить ей тянет вверх уголки губ... Он ловит себя на мысли, что покоряется этому с далёким довольствием - и с неприкрытым же удовлетворением наблюдает, как победно жмурятся её глаза, когда она впервые выигрывает у него партию. Она подскакивает на месте, едва не сбивая коленками оставшиеся фигуры, и с громким торжеством тычет пальцем в его грудь. Ей тесно в собственном теле и, не в состоянии с этим справиться, она подрывается на ноги и крутится вокруг своей оси, игнорируя отсутствие музыки. Эрвин подходит к ней со спины и ловит за плечи, лишь бы не закружилась до потери пульса - выдыхает в макушку: - А говорила, шахматы скучные. - Что поделать, если покер интереснее. Научишь... - Ханджи оборачивается через плечо и почти игриво хлопает глазами, ловя его пальцы на плечах кончиками своих. - Эрвин? У неё голос с хрипотцой, но она не говорит - напевает фразы, будто к каждой подбирая нужный ритм. Его имя из её уст срывается - звонко падает в тихий штиль. Эрвин замирает и прислушивается к себе - сжимает напоследок остриё девичьих плеч, ну и убирает руки. Куда подальше. - Так и знал, что вышла за меня, лишь бы не платить за уроки. Он улыбается, и Ханджи зеркалит его улыбку - придавая ей новые смыслы, довершая красками бледный эскиз. И даже тогда - он не любит её. Но нагло соврёт себе - скажи, что не задерживает дольше... Испытующий долгий взгляд. Моблит окликает его, вырывая из навязчивых мыслей. Он поднимает глаза и ускоряет шаг. Бернер кружит вокруг смуглого парнишки в соломенной шляпе и учтиво задаёт наводящие вопросы. Юноша чешет ступнёй искусанную комарами щиколотку и чешет нагретую солнцем репу. Моблит поднимает на уровень глаз портрет его украденной жены, и тот, сощурившись на солнце, всматривается в нарисованные черты, искренне вроде стараясь помочь. Эрвин подходит ближе. Парень кивает и, отвечая Моблиту что-то на своём языке, машет рукой в сторону какой-то лавчонки на углу улиц. "Свежий хлеб" - гласит вывеска над входом в лавчонку. Здесь тоже - плетёные стулья и апельсины на деревьях. Пахнет горячим слоёным тестом. Чёрт бы их побрал. Эрвина стошнит, если ему не скажут сейчас же, что Ханджи была здесь. Приятный на вид хозяин бледнеет и трёт ладонью лоб - слушая осторожные объяснения Моблита. Эрвин размыто видит, как медленно тот кивает на портрет, втолковывая что-то и указывая на второй этаж своей пекарни. Моблит вскидывается и с надеждой оборачивается на него, кивая, как радостный болванчик. - Фото подозреваемых, Бернер, - спокойно напоминает Эрвин и прочищает севшее на жаре горло - дико хочется пить. Моблит послушный и исполнительный - он выуживает из портфеля снимки подозреваемых и спешно перебирает их пальцами, на секунды задерживая перед глазами мужчины. На предпоследнем пекарь замирает и вскрикивает что-то, похожее на "Mamma mia!" - Моблит вздрагивает и застывает с вытянутой рукой. Эрвин лишится голоса, если сейчас не глотнёт воды. Лёд сыпется ему за шиворот, и пронизывающее до костей ожидание чертит узоры вдоль позвоночника - Моблит рассыпается в приличиях и благодарно кивает на чужие слова поддержки. Когда Эрвин подзывает его к себе, тот непривычно серьёзен и собран - снимок ложится в протянутую ладонь, не дрожа, и он добавляет напряжённо: - Она была здесь. Просила о помощи. И он забрал её... - Бернер сглатывает комок в горле и кивает на фото. - Этот человек. Эрвин ведёт челюстью и щурит глаза. На фотографии - хмурый бледный мальчишка с лицом волка смотрит в упор, напрочь позабыв улыбнуться. Эрвин прокатывает слюну по горлу и пожимает плечами. "Вот значит как", - говорит безмолвно. - Это племянник бывшего наёмника, хорошо известного в лондонских кругах, - в слух добавляет, и Моблит таращится в неверии. - Который, по последним данным, недавно считался мёртвым. - Неужели Вы хотите сказать, что он... - Моблит нервно сглатывает и проводит пятернёй по волосам. -...В этом всём замешан? Эрвин ведёт ладонью по шее, болезненно жмурит глаза, хрустит позвонками. Мальчишка с фотографии смотрит на него лениво и, одновременно... С нахальным, в глазах, вызовом. - Узнаем, когда найдём. Но если тот джентльмен всё передал правильно, мы можем хотя бы частично убедиться в личности того, кто посмел тронуть моё, - Эрвин бросает на Моблита последний взгляд и, не торопясь более, медленно идёт обратно в порт. На берегу они принимают решение разделиться. Эрвин пожимает Нилу руку на прощание и спешит в каюту - в его горле песчаная буря и вкус чужой крови. Ледяная вода стекает по его подбородку в вырез рубашки, но его это не заботит и он осушает весь графин в несколько глотков. Эрвин засыпает за столом кабинета, и снится ему пустая комната с одиноким стулом по центру. Его жена сидит спиной на расставленных коленях другого мужчины, и волосы её, плотно прижатые к голой спине, путаются в руках с хищными, как у дьявола, когтями. Пальцы зарываются в ворот платья, со снежным хрустом оголяя плечи, и оставляют на её коже борозды от ногтей. Ханджи выгибается, теснее прижимаясь к чужому телу, и откидывает шею, открывая взгляду лучший обзор. Мужчина приподнимает голову над её плечом, и Эрвин видит - бледные губы. Видит кровь по подбородку. Ну, и... Ленивый волчий прищур. Эрвин коротко выдыхает и просыпается. Да больше ничего и не пытается рассмотреть. *** Второй месяц идёт с даты их свадьбы. Половину из них Эрвин отсутствует в городе, и она убеждает себя, что так очевидно лучше. Это то, что она хотела - никто не будит её по утрам случайными прикосновениями локтей, не отвлекает за завтраком от книг пустыми разговорами. Никто не говорит, куда ей идти, где сидеть и насколько нарядно сегодня одеться. Ханджи вполне довольна таким браком. Но в виске сверлит мысль, что присутствие Эрвина её и так, в принципе, нисколько не смущает - и если она скажет ему уйти, он, не обронив ни слова... Развернётся и исчезнет с глаз её до тех пор, пока она сама, сражённая наповал чувством вины, не поскребётся в его кабинет. Он поднимает на неё глаза в такие моменты и прячет в уголках губ улыбку - от него веет чем-то вроде: "Я знаю всё, что ты скажешь, и просчитал всё, что сделаешь в следующий раз". И Ханджи сходит с ума от того, насколько он умный, взрослый и понимающий - ей в пример. В противовес. Эрвин делает всё, чтобы она не скучала в разлуке: что-то по её просьбе, больше - по собственной инициативе. Он обустраивает ей рабочее место в спальне, зная, как она любит читать и делать заметки - новенький письменный стол выносят к окну, чтобы во время работы она могла поднимать взгляд и любоваться цветущим садом за стеклом. Он распоряжается, чтобы её сопровождали в городскую библиотеку и за покупками, но - наказывает не мешать, когда ей хочется полежать на пляже с газетой, смяв под собой полосатое покрывало. Иногда она возвращается туда с конём после прогулки, бывает - напрочь забывает про статьи, уходя в море с головой. Часто в такие моменты берёт служанку, чтобы не было скучно одной, и вдвоём они плавают до заката, пока с севера не подует ночной ветер, и вообще... Она отлично управляется с домом и с персоналом держится на короткой ноге. - Я приятно удивлён. Они от тебя в полном восторге, - роняет Эрвин в первый их совместный вечер, не отрываясь от газеты - пламя камина пляшет в его радужках, и он перекладывает ногу на ногу так, что сложно оторвать взгляд. - Брось, дорогой. Кто-то определённо считает меня редкой чудачкой, - она ухмыляется и повторяет за ним небрежный жест - её движения резкие, не такие вальяжные и, смакуя на губах это пафосное "дорогой", ей хочется поднять себя на смех, не соблюдая приличий. Ей не хочется озвучивать вслух, но она нисколько не жалеет о его возвращении. Ей с самой собой - до жути интересно, но когда он переступает порог их дома, стряхивая дождь с полов пальто, она сверлит его счастливым взглядом и с замиранием сердца изучает, как в первый раз. Она помнит его разным. Маленьким чопорным мальчишкой с прилизанной стрижкой, что хмурился на её вопли всякий раз, когда она отметала все приличия. Рослым подростком, что уже в тех кругах слыл завидным женихом - плевалась, вроде, только она, и он искренне отвечал ей взаимностью. Она помнит его собранным гордым курсантом, что щёлкал её по носу за мелкие козни, да так и не заметила, как быстро... Стала принадлежать взрослому наследнику - скрытному, опасному мужчине. Редкий красавец, атлант из плоти и крови, он поворачивает к ней голову и кладёт широкую ладонь на макушку - заправляет костяшками за ухо прядь волос. Она щурит глаза и втягивает от волнения носом кислород. И даже тогда - она не любит его. Но нагло соврёт себе - скажи, что не задерживает дольше... Мутный плывущий взгляд. Ханджи зажмуривает глаза и, помолившись всем богам, опрокидывает в себя стопку рома до дна. Трюм сотрясается овациями, и с протяжным улюлюканьем толпа гудит - сама не своя от восторга. Ханджи прокатывает пламенеющую горечь по горлу - дрожь продирает её от запястий до кончиков ушей, и она морщится изо всех сил, стоически сглатывая эту адскую горячую муть. Когда она открывает глаза, экипаж таращится на неё во все глаза, ожидая вердикта, будто поздравительной речи королевы, и, отчего-то, Ханджи тянет рот в скромнейший оскал: - А ещё есть? - она причмокивает губами на пробу и, глянув в пустую рюмку, невинно жмёт плечами. Эти ребята дикари, неотёсанные, больные на голову ублюдки - и её почти сносит звуковой волной, когда они подрываются на ноги, едва не пуская в ход друг на друга кулаки. Они наперебой хватаются за бутылки, чтобы долить ей ещё; Ханджи думает, что для них она и правда редкостная зверушка - и совсем не перечит, когда ром льётся мимо сосуда, заливая липкой теплотой её руки. Они, наверное, хотят напоить её, чтобы глянуть, как она себя будет вести - насколько много позволит себе. А может, цели у них нет вовсе, и им просто интересно - ей не сложно побыть цирковой обезьянкой на этот вечер, лишь бы знать, что это поможет выкроить минуты, когда она не пойдёт в мешке на морское дно. Эти ребята, эти дикари - по-своему смешные и почти забавные. Она наблюдает за ними, переводя глаза с одного лица на другое, и очень отдалённо видит в каждом себя. Нет у них мотива что-то поиметь со сложившейся ситуации - они живут, пока живётся, не противясь обстоятельствам, и единственное, с чем готовы бороться... С тем, что может их убить. "Разбой и алкоголь тоже убивает", - сказал бы старина Моблит; он не понаслышке знал, ведь сам был неравнодушен к бутылке. Но вот она смотрит на этот праздник жизни и делает вывод: убивает пуля, пущенная в лоб. Убивают бомбы, падающие на крыши, равнодушие властей и бездействие ближнего. А разбой в этой комнате, пока, убивает только её - и с этим трудно не согласиться... - Будьте осторожны, мисс. Этот ром - достаточно крепкая штука. Она отвлекается и переводит взгляд на мальчика, сидящего справа. Он будто совсем ещё ребёнок: мягкие белокурые волосы, огромные глаза, синие, какие бывают у только рождённых детей. Командир периодически зовёт его по имени и почти не матерится в его присутствии. Ей кажется - это большее, на что он способен. Она кивает и сгибает локти, усаживаясь удобнее: - Крепче этого рома - только взгляд вашего командира, - она безоружно улыбается и, пожимая плечами, добавляет. - Но и его приходится "проглотить". Мальчик ширит глаза, теряется в аргументах, но, стиснув на миг кулаки на коленях, поднимает на неё чистый, не обременённый пороком взгляд - и что он забыл здесь? - Знаю, в Вашем положении звучит не очень-то и справедливо, но можете поверить - командир не так ужасен, как может показаться на первый... Да и на второй, тоже, взгляд. Здесь, безусловно, есть отпетые преступники, но некоторые из членов экипажа, наиболее приближённые к мистеру Аккерману - при более длительном общении, покажутся не такими мерзавцами, как представляете Вы в своей голове. - И что же интересного Вы мне расскажете о них? - она скептически ведёт глазами по пьяным бесстыжим лицам и дёргает плечами - объяснять ей мотивы этих мужчин, равно что оправдывать убийц и насильников, но она не в том положении, чтобы затыкать здесь кому-то рот. К тому же, ей интересно. Одному богу известно, насколько полезной может оказаться данная ей информация, поэтому она вся обращается в слух. Мальчик отворачивается от неё и кивает на темноволосого юношу, что напротив пререкается с парнем, которому она ранее перевязала голову, продолжает: - Эрен вступил в команду, когда во время террористической атаки уничтожили его дом и убили мать. Он живёт ради мести и выжидает нужное время, чтобы привести её в действие. Жан, которого Вы спасли от сотрясения, сбежал с торгового судна. Он рассчитывал на кров, тёплую еду и достойный заработок, но наёмники на большинстве суден сейчас живут хуже африканских рабов: их наказывают за любую провинность, кормят объедками и задерживают зарплату - если ты просто рядовой матрос. Тот, что рядом пьёт ром из горла - Конни. Его деревню сожгли дотла и, когда ему не было куда идти, командир единственный взял его под свою ответственность. Райнер и Порко, что переговариваются у гамаков - немецкие отступники. Тёмные лошадки, но, что ясно точно - не от хорошей жизни здесь. Оба бывшие военные, и с уверенностью могу сказать, что это те люди, на которых в любой ситуации можно положиться с закрытыми глазами. - А женщина? Траут. Она... - Сирота. Я плохо её знаю, лишь только то, что её приютил и тренировал капитан немногим позже - после того, как забрал к себе командира Леви. Они тогда были детьми и... - И вроде я говорил, Арлерт, что не стоит чрезмерно трепать своим языком в присутствии посторонних. Она переводит влево взгляд - племянник капитана вырастает из-под земли (управляется с делами в преисподней и возвращается в мир). Мальчик, названный Арлертом, краснеет до ушей и выдавливает подобие извинения, почему-то на неё бросая виноватый взгляд. Она кивает с пониманием в ответ - то, что за откровение постороннего человека, достанется именно ей, ясно как белый день. Она глядит исподтишка на развалившуюся рядом фигуру и отмечает, насколько отменно всё же командир умеет держать дистанцию. Он не говорит с ней, наученный горьким опытом, и Ханджи готова весело усмехнуться - ей рот и правда заткнуть сродни невозможному. Поэтому он не бередит это болото - и когда откидывается спиной на спинку и скучающе подносит ко рту вспыхнувшую спичку... Она тянет на всю комнату тем возгласом, с каким мать ругает нерадивого сына: - Да это же сигары моего мужа! - она вся подбирается и обличительно тычет пальцем в его грудь - палец подрагивает от возмущения, и от того же вздымается грудь. - И чё? - едва удостаивает её вниманием он. Косит взглядом в её сторону и, не найдя ничего интересного, переводит обратно, ещё глубже утопая в диванных подушках. - И ничё, - передразнивает она его шкодливо, чуть не высовывая язык. Её трезвую сторону это всё раздражает, но ту, что залпом опрокидывает в себя новую стопку - больше веселит. И она добавляет как ни в чём не бывало. - Просто сигары не курятся, как обычные сигареты. Он замирает на миллисекунду. Отводит зажжённый фильтр на уровень глаз и минуту сверлит его глазами. Ханджи перекидывает ногу на ногу и ухмыляется. Он не выглядит растерянным и тем более смущённым - поэтому она почти не отшатывается, когда он резко протягивает ей под нос сигару и поднимает пасмурные глаза: - Так давай. Научи, как правильно. Во взгляде его - ноль веселья, ни намёка на шутку. Опущенные вниз уголки губ и мёртвый штиль в глазах. Он не смотрит ей в душу и не прожигает - неприятно скользит зрачками по коже, изучает, касается. Ханджи тянет вверх уголки губ - в отместку ему, - и почти протягивает руку, чтобы забрать своё. - Музыку, господа! Он недовольно сжимает губы и отводит глаза, и только тогда она... Отмирает и отвлекается на источник звука - Конни пританцовывает на месте, обнявшись с бутылкой, как с дамой сердца, и подгоняет матросов тащить инструменты быстрее. Её ведёт от несоответствия реальности. Её почти мутит от этого - за дверью трюма изводится утихший шторм, но матросы говорят: "Наверх пока нельзя". Матросы просят: "Командир, давайте натащим еды и устроим пир". Матросы еле лыка вяжут: "Пить сегодня будут все!" И она пьёт - у неё нет выбора, а ещё... Ей интересно. И когда компания мальчишек в обносках толпится в углу трюма, давая первый аккорд на дудках и губных гармошках - интересно тоже. Кто-то из команды, еле держась на ногах, выскакивает к её ногам, как чёрт из табакерки, тянет в приглашении руку. И она, оглянувшись по сторонам лишь для приличия, медлит гораздо меньше, чем следует, когда вкладывает свою в замызганную ладонь. В её спину вдогонку летит удивлённый взгляд, и она чувствует, как сковывает этим инеем лопатки, но. Её мигом уносит в этот водоворот тел и скрывает от посторонних глаз. Рука её тут же отпускает, отправляя в свободное плаванье по самодельному танцполу, и она увлечённо щурит глаза. Эти ребята, эти дикари, танцевать не умеют - пихаются плечами и давят друг другу ноги. Кто-то прямо там льёт в глотку алкоголь, кто-то стягивает через голову рубашку, маясь от жары, кто-то сталкивается лбами, не сумев честно поделить сантиметры пола - уже валяют один одного на земле, по макушку изгваздавшись в грязи. А кто-то, забыв обо всём, отдаётся грохоту музыки с головой, наплевав на правила, не замечая вокруг совсем ничего - и она, подумав минуту-вторую... Закрывает глаза да поднимает юбки, лишь бы не сгинуть в этой чёртовой заварушке - и смех её теряется в безудержном безумии звуков. У неё, по сути, нет того выбора. Поэтому она следует без оглядки тому единственному, что ей остаётся... И от души проклинает себя. *** - Надеюсь, ты отбила себе все ноги в танцах и минимум неделю не захочешь от меня убегать. Ханджи пошатывается и ступает носком сапога в воду - на палубе всё ещё сыро, и лужи блестят в рассветном солнце, словно кто ненароком пролил в них бензин. Она вскользь глядит на своего надзирателя и отворачивается - от него ей убежать хочется, пожалуй больше, чем в целом удрать с корабля. Ханджи делает пару шагов, в надежде оторваться от него хоть на метр, и шутливо фыркает - не озвучивает вслух мысли. - Как Вы могли заметить, я слегка непредсказуема, чтобы давать такие обещания, - она оборачивается через плечо и почти вприпрыжку идёт вперёд - ей хочется наконец прикоснуться головой к подушке и отключиться минимум на сутки. - Но ближайшие пару дней можете рассчитывать на меня. Она всё ещё немного пьяна и - скованна до дрожи, когда они остаются один на один. Его присутствие знаменует выпущенную в стену пулю, удавку на горле и песок, скребущий в горле. Его присутствие значит полную противоположность тому, что она чувствует рядом с Эрвином, и это... Плохо. Прескверно: присутствие Эрвина её вдохновляет, возносит, наполняет теплом - этот мальчишка её пугает и вечно зубоскалит. Пару раз спасает жизнь да держит холодным рассудок через жёсткие аргументы. За последнее - она даже благодарна. Ханджи останавливается у входа в свою комнату и подходит ближе к двери. - Женщина в траурном платье танцует крестьянские танцы... Он замирает за её спиной, но отпирать дверь не спешит. Она упрямо впивается взглядом в пол и, притаившись, натягивает струной пальцы. Он медленно смакует эти слова, словно прислушивается к их звучанию в своей голове - и она растерянно хмурится, ожидая продолжения, как знамения. Но ответа не следует. - Вашими стараниями. Такая вот безвкусица. - Да заткнись ты. Он осекается и досадно кривится. Напоминает будто: "Просил же не огрызаться". Ханджи набирает в лёгкие воздуха и тянет руку, чтобы надавить на дверь. Ладонь её вздрагивает и застывает на полпути - она чувствует, как ухает вниз сердце, и ширятся зрачки. Ханджи впивается ногтями в ладонь и в сотый раз проклинает себя за то, что всё ещё не умеет смолчать. "Ну и дура", - думает себе и легко пожимает плечами. В следующий момент она чувствует, как близко он приближается... И на стену рядом с её лицом скользит чужая ладонь. Занавес.