Язык цветов

      Если бы Хаджиме с самого начала знала о том, что она родилась не одна, ей было бы сейчас немного легче принять внезапно появившегося брата. Но он так неожиданно свалился на ее голову, с фактом того, что уже мертв. И задумываясь об этом дольше, чем на минуту, девушка понимает – любой адекватный человек посчитал бы себя сошедшим с ума. И она себя такой считает, да, совершенно свихнувшейся. И Кугисаки считает такой же, и Годжо, и всех-всех шаманов, которые сражаются всю жизнь с рождения за мнимый мир, но не получают никакой благодарности. Рен всегда была тем, кому доставались все шишки, но сейчас это переходит любые границы.              Выходя из кафе с нагруженной головой, девушка медленно оборачивается и смотрит на Нобару. Та еще пару минут болтает с Сатору, который очень театрально гнет руки и нагибается к ученице из раза в раз, учитывая свой аномальный для азиата рост под два метра. Хаджиме садится на скамью, находящуюся чуть дальше по дороге, и открывает сумку, вытягивая документы. Ее свидетельство о рождении, смерть матери, и ни одного документа об умершем после родов Нане. В груди становится как-то до невозможности тяжело и горько, когда понимаешь, что о нем буквально все забыли. Хана ничего не рассказывала о мертвом внуке, а Рен даже и не знала, что могла иметь брата.              Подобные мысли лишь сильнее омрачают настроение. Нана был забыт и полностью упрятан, о нем нет никаких документов, нет следов и следствия. Даже его собственная сестра забыла его, неспособная и имени запомнить. Еще неясно, почему мальчишка не появлялся столько лет, но одно понятно точно – он брошенный, глубоко одинокий ребенок. Таким является и сама Хаджиме, которая никогда не была одарена заботой и родительской лаской. Словно беспризорница, вечно неряшливая и неаккуратная, приученная есть в забегаловках или быстрыми перекусами по утрам, худая и неухоженная, забывшая свою природную привлекательность.              Если так взглянуть, Рен достаточно симпатичная. Светлые, почти чисто-белые волосы, серые глаза, бледная кожа и хрупкое телосложение. Но учитывая нездоровый вид, собранные еле-еле волосы, синяки под глазами и маленький вес и рост из-за недоедания, слабые здоровье и физическую подготовку, сказать о ней как о красавице нельзя. Девушка делала самый минимум, чтобы ей, да и людям вокруг, было комфортно находится рядом, но не делала сверх. Она не любила парфюмы, да и денег на них не было, не была избирательной в еде, да и не ела почти. Красилась только чтобы выглядеть живой, училась выше нижнего порога.              Все в жизни школьница делала без особого энтузиазма и тяги к совершенству. Она не хотела стараться, не видела в этом смысла, у нее не было близких друзей и цели в жизни, и относиться равнодушно стало основой подхода ко всему. Но сейчас, чувствуя острую боль за забытого даже самой собой младшего брата, который так отчаянно тянулся к ней и жаждал любви, жаждал заботы, смотрел самыми восхищенными в мире глазами и, словно кот, лез под холодные, дрожащие руки, девушка хочет постараться хоть для кого-то. Для этого мальчишки, желающего, возможно, как и она сама когда-то, теплой любви.              Вытащив из сумки записную книжку, Хаджиме осторожно открывает первую страницу. Красивым, аккуратным почерком, но достаточно узким и ровным, написано имя владельца – Хаджиме Хана. Девушка взволнованно вздыхает и промаргивается, ерзая на скамье и топая ногой по асфальту. Внезапно подходит Кугисаки и плюхается рядом, ладонями прижав юбку к бедрам. Она заглядывает в бледное лицо знакомой и улыбается, уткнувшись локтями в колени и положив подбородок на ладони. Заметив обеспокоенность на лице школьницы, она смотрит на книжку, а потом обратно на лицо.              — Что это такое? – улыбается Нобара, двигаясь поближе и почти прижимаясь своей ногой к ноге девушки.              Пожав плечами, та неуверенно приоткрывает рот, после чего прикусывает губу.              — Какой-то блокнот моей бабушки. Может быть, там записаны какие-то рецепты, а может, что-то очень важное для меня, – усмехается Хаджиме, посмотрев в карие глаза знакомой.              — Если будут рецепты, поделишься? – смеется Кугисаки, толкнув ту плечом.              — Жадничать не стану, – улыбается Рен, чуть расслабляясь из-за шуток рыжей.              Еще раз вздохнув и подцепив край уже пожухлой, чуть желтоватой странички, она переворачивает ее. Пробежавшись глазами по тексту, школьница начинает периодически листать страницы, читая содержимое. Здесь есть записи каких-то событий, но между ними проходят дни, недели, а иногда и месяца. Хана, кажется, не считала своей обязанностью расписывать каждый день, да и не в ее характере такое. Хоть бабушка до одури строгая и педантичная, в то же время она просто ворчливая женщина, которая не любит делать что-то, что не приносит пользу. К удивлению, все идет спокойно, и Хаджиме уже теряет надежду, но натыкается на краткую запись посреди пустой странички.              Моя маленькая Кото умерла. Теперь я совсем одна, без дочери и мужа.              Рен задерживает взгляд на этой надписи. Кривая, с чуть другим, но узнаваемым почерком, с потекшими чернилами и засохшей мятой каплей на последнем слове, будто от упавшей вниз слезы. Приоткрыв дрожащие губы и сморщив нос, девушка медленно переворачивает страницу. Она чувствует, как колена касается взволнованная Кугисаки, пытается заглянуть в пустые глаза, но не находит ответа. Читая записи бабушки, Хаджиме сдерживает подступающие к глазам слезы. Она тяжело дышит, поджав бледные губы, которые кривятся в странную улыбку. Может быть, эта ворчливая старуха наконец добралась до ее сердца.              Мальчик умер сразу после родов.               Кото оставила близнецам два имени, женское и мужское, но девочке я дам имя мальчика.              Я не смогу быть родителем для этого ребенка. Я не смогла им стать, даже когда родилась моя малышка.              Если бы рядом был Фуджи, я бы лучше справлялась. Его совет с записной книжкой плохо помогает, она не заменит мне его.              Захлопнув блокнот, Хаджиме прикусывает уже красную губу. Подняв взгляд и встретившись с глазами Нобары, которая что-то только что спросила, она сглатывает и проводит ладонью по лицу. Убрав книжку в сумку, девушка поднимает голову к небу и закрывает глаза, пытаясь успокоиться. Она не из тех людей, что думают чувствами, в ее характере преобладает разум и мозг. Но когда школьница узнала о лжи своей бабушки, она, по большей части, злилась. Ей было обидно, очень обидно, что от нее скрывали такие важные вещи. Конечно, что сделать, если Нана уже мертв? Хана ведь не могла знать, что ее внучка начнет видеть своего мертвого брата-близнеца. Но сейчас, проникаясь отчаянием этой женщины, убитой горем, убитой утратой и потерей, вся злоба рассасывается, оставляя лишь жалкие следы непонимания.              Родителями не рождаются, ими становятся. И какие бы требования не выставляли дети и подростки своим близким, те всегда стараются сделать все так, как могут. Злоба и непонимание, грусть и порицание, прорастившие корни в груди незнающего, могут стать как ядом, так и панацеей в отношениях. И теперь, проглотив свою детскую обиду, поняв, что на все были свои причины, Хаджиме ощущает небывалую легкость. Да, ее детство, наполненное одиночеством и картиной маленькой комнатки с облезлыми, розовыми стенами, никуда не ушло. Но в эту комнатку заглядывали, приносили сладости, игрушки, дарили книги и карандаши, в своей надоедливой, но такой родной, ворчливой манере.              — Хаджиме… – вновь зовет Кугисаки, дожидаясь ответа.              — Мне нужно к бабушке, – поднявшись на ноги, выдыхает Рен.              Отряхнув колени от невидимой пыли, она смотрит на Нобару и слабо улыбается ей. Девушка вздыхает и закатывает глаза, поднимаясь следом.              — Снова уходишь? – надув щеки и сложив руки на груди, бубнит она.              — Мне осталось еще немного разобраться, – положив ладонь на плечо рыжей, кивает школьница, — Если я докопаюсь до конца этой жутковатой истории, то мы будем видеться чаще, – усмехается она, изогнув бровь.              Сначала похлопав ресницами и поморгав, Нобара молчит, но потом вдруг широко улыбается.              — Будешь учиться со мной? – радостно шепчет она, почти срываясь на крик.              — Буду. Никуда уже не деться, – пожимает плечами Рен.              За эти же плечи ее и хватают, сжав те ладонями. Сползая вниз по рукам, Кугисаки берется за запястья Хаджиме, начиная кружиться вместе с ней. Та удивленно моргает, лениво двигаясь по кругу и размахивая руками вместе с рыжей, которая выглядит уж очень счастливой и одухотворенной. Наконец, когда это немножко надоедает и начинает пугать, девушка осторожно одергивает свои руки и прочищает горло, смущенно потирая шею.              — Ты чего такая счастливая? – бормочет она.              Знакомы они всего ничего, да и особо не разговаривали, но Нобара так тепло ее принимает, что уже становится страшно.              — Хаджиме, я учусь с двумя пацанами-картошками, ты хоть представляешь мои мучения и страдания? Ни за одеждой, ни погулять, ни обсудить ничего женского, – сокрушается та, — Один – камень, другой – собака, а учитель – чудак, понимаешь? Мне нужна подруга, – взмаливается рыжая, вновь схватив девушку за руки и сжав их своими ладонями.              Хватка у Кугисаки нехилая, в какой-то момент становится даже некомфортно.              — Думаешь, я буду хорошей подругой? Я не особо таким увлекаюсь, – вздыхает Рен.              — Ничего! Тебя хоть привлечь можно, а их… думаешь, парню с вечно хмурым и кислым лицом захочется пойти со мной за юбочкой в магазин? – нахмурив свое лицо на манер какого-то знакомого, бубнит девушка.              Внезапно засмеявшись, школьница теплеет во взгляде.              — О-о, я не уверена, что ему захочется, точно… хорошо, я поняла тебя, – еще посмеиваясь, соглашается она.              Нобара улыбается и отпускает руки знакомой, заправляя прядь волос за ухо.              — Я очень хочу с тобой общаться, Рен, – кивает она, — Хоть ты немного и похожа на того угрюмого паренька, – смеется рыжая.              — Постараюсь быть еще хуже, чем он, – шутит школьница, сложив руки на груди.              — Жду успехов! – парирует Кугисаки, показав большой палец, — Надеюсь, скоро увидимся, – улыбается та.              — До встречи, Нобара, – прощается Хаджиме, махнув рукой.              Вытащив телефон из кармана, она проверяет уведомления. Хана слишком уж надолго замолчала, даже не звонит, хотя обычно находила причину хорошенько так поворчать и поругаться на внучку. С возрастом они стали больше контактировать, но не разговаривать. Бабушка просто бесконечно бормотала себе под нос всякие ругательства, но особо диалог не завязывался, ведь Рен предпочитала не реагировать и игнорировать каждое сказанное ей замечание. Хану никогда ничего не устраивало, поэтому девушка научилась становиться глухой, когда того требовала ситуация. Вообще жизнь дарила ей возможности, которые помогали хоть немного облегчить свое существование, наполненное приключениями.              От Сибуи до Мэгуро идти не так далеко, как из Синдзюку, поэтому школьница спокойно идет по тротуару, тем более, в этот раз ее никто не торопит. Ноги немного болят, да и колени ватные после пробежки, однако, потерпеть это можно, да и достаточно легко сделать. Самое главное, что волнует сейчас Рен, это то, как она должна начать разговор с бабушкой обо всем, что происходит в ее жизни. А, и еще, куда пропал Годжо, который вдруг испарился без следа. Нобара даже не упомянула то, куда ушел ее учитель, хотя, возможно, посчитала это просто слишком неважным. Главное не встретить его на улице в одиночку, а то ведет он себя слишком уж странно.              Повернув по тротуару, Хаджиме поднимает взгляд, отрывая его от телефона. Перед ней снова распростерлась та самая «лестница», поднимающаяся по улице к больнице. Вздохнув и скривив лицо, она начинает идти вверх, попутно ругаясь под нос и разгораясь по поводу ужасных путей до этой чертовой больницы. Либо далеко, либо тяжело, и никак иначе – только страдания. Конечно, будь Рен более спортивной, ну или здоровой, для нее такая лестница не стала бы преградой, но прекрасно осознавая уровень своей физической подготовки, она не спешила храбриться. Хорошо будет, если сегодня на нее не уронят вазу с цветами, а после подъема и отдохнуть можно.              Добравшись до здания, девушка устало оглядывается. Она замечает небольшой автомат с напитками недалеко от себя, и сосчитав монетки в кармане, которые были упиханы какими-то бумажками и мелочевкой по типу заколок для волос, бредет до него. Вставив пару йен, школьница выбирает бутылку с водой, предпочитая выпить ее, чем напиться сладкой газировки и еще больше хотеть пить. Уже вместе с бутылочкой она и идет в больницу, делая несколько больших глотков по дороге, опустошающих пластиковую тару примерно наполовину. В фойе ее встречают как обычно – документы и женщина за регистрационной стойкой, напоминающая о бахилах, которые стоит надеть на свою обувь после улицы. О них также напоминает и недовольная уборщица, которая с явным грохотом везет за собой воду в ведре и швабру.              Натянув синие раздражающие пакеты на кроссовки, Рен поднимается по лестнице и по памяти добирается до палаты бабушки. Она открывает дверь без стука и поднимает взгляд, до этого опущенный в пол. На койке лежит пожилая женщина, которая опустошенным взглядом сверлит потолок. Девушка сглатывает и делает несколько шагов, переступая порог, но на нее не обращают внимания несмотря на то, что остаются в сознании. Придвинув стул к постели, Хаджиме садится на него и вздыхает. Хана выглядит ужасно, еще хуже, чем раньше. Ее бледное, почти белое лицо, тяжелое и хриплое дыхание, стеклянные глаза и нездоровые красные пятна еле-еле приливающей крови на щеках заставляют поджать губы, пальцами перебирая горлышко пластиковой бутылки.              — Ты мне и сейчас наврала, глупая старуха, – ее голос срывается, и девушка делает еще один глубокий вздох.              Бабушка медленно поворачивает к ней голову, встречаясь глазами.              — Решила помереть тут в одиночестве, да? Ты такая невыносимая, бабуль, – всхлипывает Рен, прижимая ладонь ко рту.              Хана кривит улыбку, пока ее губы дрожат, после чего поворачивает голову обратно к потолку.              — Хотела закончить как мама? Искупить вину, замолить грехи, тихонько умереть в одиночестве, обманув меня, – склоняясь к своим коленям и закрывая ладонями лицо, шепчет школьница.              Пытаясь унять подступившие к глазам слезы, она судорожно дышит, содрогаясь в плечах.              — Видишь, я плачу! Выполняю твою просьбу, ясно? – подняв голову, возмущается Хаджиме, пока в глазах стоит пелена, — Но если ты думаешь, что я или мама желали тебе подобного исхода, то снова ошибаешься, – хрипит она, смаргивая слезы, которые быстро пробегают по щекам и падают на острые колени.              Улыбнувшись, женщина прикрывает глаза. Ее дыхание настолько поверхностное и слабое, что Рен поджимает губы. Даже если позвать врачей, уже ничего не сделать, и лишь она сидит здесь, срываясь на свою глупую до ужаса бабушку. Однако, девушка все равно поднимается и идет к телефону, который связан со стойкой регистрации. Когда ее звонок принимают, она громко всхлипывает и трет глаза запястьем дрожащей руки, сглатывая вязкий ком, который встал в горле. В трубку что-то говорят, спрашивают, чужой голос достигает уха, но не разума. Сжимая телефон пальцами, Рен плачет так, как ей давно хотелось бы плакать. В голос, громко, содрогаясь всем телом, роняя соленые, крупные слезы на пол. Она слышит, как к палате бегут врачи и опускает телефонную трубку, закрывая лицо свободной ладонью.              Хаджиме Хана скончалась.              И теперь Рен, словно своя бабушка когда-то, осталась совершенно одна.