Убиваю чудовищ

— Как давно ты тут сидишь? — сероволосая девушка бесшумно появилась за его спиной. Хотя, вряд ли бесшумно. Может, он просто не хотел слышать. На могильный камень опускалась одна снежинка за одной. Они медленно таяли, холодный ветер развевал длинные волосы Геральта. Ведьмак был похож скорее на статую, нежели на живого человека. Похудевший, весь в шрамах, мертвенно-бледный, с длинными, израненными пальцами, что были в ссадинах и мозолях. Ярко-золотистые глаза приобрели более жёлтый цвет, противный, неприятный. Словно мужчина принял всё элексиры из своего арсенала. Он погладил надгробье и посмотрел на катану в его руке. Кузнецы хотели заточить ее, затупившуюся и грязную, но Геральт не позволил. Из-под крови, которой был заляпан клинок, выступали слова: «Долг синоби — убивать, но даже он не должен забывать о милосердии». На последних словах лицо ведьмака озарила слабая улыбка. Парень до конца сохранял свою человечность. Благодаря ему, его жертве, его милосердию он сейчас жив. Беловолосый втянул свежий зимний воздух. — Знаешь, — Цири присела рядом на колени, с нежностью в глазах глядя на могилу, — Он мне понравился. Не знаю, но у тебя талант притягивать хороших людей. Я… Мало его знала, но почему-то чувствую, что потеряла очень близкого человека. Не знаю, как объяснить, но тот огонь, горевший в его душе, та боль, страдание и ненависть… Но вместе с тем и свет, добро и любовь, которую нёс в себе… Танджиро очень похож на меня. Мне жаль, что мы не смогли познакомиться поближе. Хотя бы ещё денёк поговорить, погулять, потренироваться вместе. Черт! Цири вытерла текущие слезы из её бриллиантово- зелёных глаз. В их глубине клубилась зеленая дымка. — Забавно. Когда-то ты ходил со мной на могилу почтить память Скьяля, а теперь я рядом с тобой, — девушка обняла беловолосого мужчину. Тот приобнял её в ответ, — Иногда мне кажется, что люди, достойные жить больше нас, умирают. А мы остаёмся: как старые, потрёпанные, куклы. С кучей ран и печалью. Но живём. Почему оно так? Геральт ничего не ответил. Он лишь наблюдал за медленно падающими снежинками и слушал завывания холодного, пронизывающего до костей, ветра. — Я помню, — внезапно он сказал, — тогда, в башне Ласточки, когда я сказал: «Не обязательно жертвовать собой». Ты мне ответила: » Да что ты знаешь о спасении мира, дурачок? Ты же простой ведьмак». Цири затаила дыхание, рассматривая лицо учителя. Отца. — Один — один, получается, — наконец, слабая усмешка появилась на его губах, и он прижал Цири к себе, закрывая глаза. Она в безопасности. Он её убережёт. И никому не даст в обиду. Ведьмак каждое утром вставал и шёл на на задний двор, где делал тысячу взмахов катаной. Он старался пристраститься к новому оружию, которое было неимоверно лёгким, что аж было для него непривычно. Шинобу первое время пыталась препятствовать Геральту, говоря о восстановлении, но потом смирилась. Когда он не махал мечом, в его глазах неизменно появлялась глубокая печаль. Говорил он мало, лишь по делу. Все столпы навещали его, но мало кому удавалось его разговорить. Они благодарили его, желали скорейшего восстановления, он кивал на это, но был так же равнодушен. Даже Цири, Регис и Йен были бессильны. Это не было похоже на депрессию, но ведьмак определённо замкнулся в себе. Кто же думал, что крупицу истины из него сможет вытянуть наименее разговорчивый человек? Через две недели после похорон, одним ранним холодным утром Томиока проснулся, и больше спать он не желал. Прикрыв Кочо одеялом, ведь та сильно мёрзла, он оделся, спустился вниз. Заварил чай и вышел во двор, смотря на небо. Он услышал взмахи на заднем дворе и пошёл проверить, что происходит. Ночевал в поместье бабочки он нечасто, поэтому про утреннюю рутину ведьмака осведомлён не был. Когда он обнаружил мужчину, машущего клинком, Гию сильно удивился. — Геральт? — И тебе доброе утро. Как плечо? — Ты помнишь? — Томиока пощупал плечо, которое пострадало в битве с Кокушибо, и оно заныло, — Жить буду. Наверное, не смогу больше руку поднимать вверх. Ведьмак утвердительно кивнул, продолжая свою тренировку. — Геральт? — А? — Зачем ты продолжаешь это делать? Демонов больше нет. Почему ты до сих пор не отправился в свой мир? Что тебя держит здесь? — Ну, отвечая на последнюю часть вопроса, я ещё бы хотел увидеть вашу свадьбу с Шинобу, — слабо улыбнулся Геральт. — А первое… Я больше ничего не умею делать. — В каком смысле? Ведьмак засунул меч в ножны, что располагались у него на поясе. До этого все мечи он носил на спине. —Я видел Танджиро после смерти, — Томиока удивлённо посмотрел на беловолосого, но ничего не сказал. Геральт продолжил — Он сказал мне начать новую жизнь. Найти что-то новое, не связанное с убийством. Я думал, это будет легко… Но, вернувшись сюда, я понимаю — нет, это чертовски тяжело. Ведьмак обернулся и посмотрел в глаза Гию. — Я никогда не знал хорошей жизни. Я не знаю, что значит жить мирно. И осознание этого гложет меня. Геральт повысил голос: — Понимаешь, Томиока, всё, что я делал свою жизнь, казалось мне правильным. Оно таковым и было. Но сколько бы я не пытался измениться, отстраниться, избежать лишних жертв, обстоятельства были сильнее. Всю свою гребанную жизнь я старался соблюдать нейтралитет, но мне всё равно приходилось выбирать. Снова и снова. И он умер! Умер, потому что я тогда защитил его сестру от тебя! Потому что тогда я взял его с собой! Потому что я не справился, и он отдал свою жизнь, чтобы я жил дальше! Ведьмак развернулся и запустил в тренировочную мишень кунаем. Её разорвало на две части. — Сейчас я, наверное, самый сильный мечник в мире. Но моя сила бессмысленна. Геральт опустился на крыльцо поместья, тяжело дыша, и замолчал. Томиока долго пытался подобрать нужные слова, но для него это было тяжело. Вместо этого он сел рядом, протянул собеседнику онигири с тунцом. — Будешь? Мицури готовила. — Буду. Мечники жевали в тишине. Поскрипывал старый забор поместья, дул холодный ветер, что нес снежинки по земле. Занимался рассвет, первые солнечные лучи бликами отражались от окон поместья. Тонкий слух Геральта уловил, как забегали девочки-служанки в поместье. — Ты спас всех нас, — промолвил Томиока, закончив есть свой онигири, — Я не шучу. Я бы умер в битве с пятой высшей луной, Шинобу скончалась бы в пасти у Доумы, Ренгоку — в поезде, Тенген — в квартале, Муичиро — в деревне. — Санеми сошел с ума, когда я пришел. Может, если бы меня не было… — Что ты несёшь? — разозлился Гию, — это не похоже не на тебя, Геральт. Любовь Санеми к своему брату застилала ему глаза, и он нас всех чуть не погубил. Если бы не Йеннифер, меня и Шинобу вы бы даже по частям не собрали. — Ты прав, — вздохнул ведьмак, — Просто… Я так много прошёл, Томиока. Я надеялся, что хотя бы в этом мире будет счастливый конец для вас всех. Вы же ничего в жизни не видели. А я… Видел слишком многое. Воспоминания пронеслись перед глазами ведьмака. Сто с лишним лет пролетели в одно мгновение, и это ещё больше загнало беловолосого в собственные мысли. Гию положил руку на плечо ведьмаку. Он избегал контактов со всеми, кроме Шинобу, но сделал исключение для Геральта. — Ты всегда будешь моим братом. Я буду на твоей стороне, что бы не случилось. — Спасибо, Томиока. Геральт поднялся, вздохнул. В его глазах вновь зажёгся огонь жизни. — Скажи Кочо, что я вернусь завтра, и она продолжит свою терапию. А сейчас мне пора. — Куда? — столп изогнул бровь. — Туда, где всё началось, и где всё должно закончиться. Томиока всё понял. Геральт зашёл в дом, надел броню, поверх черный, как ночь, плащ. Пока остальные обитатели дома, помимо прислуги, просыпались, Волк уже покинул поместье. Повесив мечи на лошадь, а катану оставив на поясе, он выдвинулся в путь. Ворота ему любезно открыл Гию. — Геральт, будь аккуратнее на дорогах. После битвы в городе нас ищут. Ведьмак кивнул, пустил лошадь и вскоре скрылся вдали. Лишь столбы снега, которые вздымались за ним, говорили о том, что здесь недавно кто-то проезжал. Кочо, услышав топот копыт и ржание, спустилась во двор. Она тут же налетела на столпы, который подпирал собой ворота, находясь в глубоких раздумьях. Зачем он делал это, было решительно не ясно. — Где этот бедовый? — вместо «доброе утро» спросила девушка. — Шин, он уехал. Ты знаешь, куда. — Вот же… — Кочо сдержалась, чтобы не выругаться, а желание у неё было огромное, — он помимо того, что сейчас слаб, так ещё и один уехал! — А в чем проблема? Что случится — пошлёт ворона, — пожал плечами Гию. Шинобу уставилась на своего молодого человека, как на клинического идиота. Отвечая на немой вопрос в его глазах, она сказала: — Томиока-сан, если вы подумаете, а это, судя по всему, вам не свойственно, — Шинобу переходила на «вы», только если очень злилась, — То вспомните, что наш дорогой Ояката-сама больше не управляет воронами, они ему не подчиняются, а Йеннифер мы о подобной милости не просили. Какой нужно сделать вывод? — Я еду за ним, — посерьезнел вмиг Томиока. Он вскочил на лошадь во дворе, благо, он был готов сорваться с места всегда. Старые привычки не утратить за несколько недель. Шинобу, точно молния, метнулась в дом и обратно, вынося мешочек с едой. Она кинула его столпу, тот, поймав его, спешился с лошади. Он быстро подошёл к Шинобу и поцеловал ее, улыбнувшись. — Что бы я без тебя делал, — промолвил он. Взгляд Кочо подобрел, хотя внешне она всё ещё оставалась серьёзной. Вскоре и след Томиоки-сана простыл. — Будь осторожен… — прошептала девушка, оставшись одна посреди пустого двора, где нещадно дул ветер, качая облысевшие деревья. Геральт ехал по дорогам: лошадь просто бы завязла в снегу, если бы он захотел ехать по лесам. Редкие крестьяне, попадавшиеся на пути, что вели обозы, недоуменно качали головами, глядя на безумного всадника. Однако как бы ведьмак не гнал свою лошадь, добраться за день до точки назначения он бы не смог, поэтому был вынужден остановиться в лесу. Заезжать в населённые пункты было опасно, так как после битвы в столице полиция в городах и деревнях была особенно бдительна. Ведьмак спешился с лошади. Он присмотрел себе небольшую полянку в глубине леса, где собирался переждать ночь, предавшись медитации. Организм все ещё не восстановился, поэтому кости ломило, а шрамы ныли. Геральт побродил в округе, собирая ветки. Снег скрипел под его сапогами, в верхах деревьев дул ветер, что качал верхушки из стороны в сторону, а месяц выглядывал из-за туч, освещая зимний пейзаж. Было тихо, очень тихо, даже ведьмак со своими острыми чувствами не слышал и не чувствовал никого. Собрав ветки в кучу, Геральт сложил плохо слушавшиеся пальцы в знак, вспыхнул огонь. Веточки затрещали, язычки огня бегали в костре, отражаясь в глазах ведьмака. Тот привязал лошадь к бревну дереву неподалёку, покормил её, напоил, а затем вернулся к костру. Он вытащил катану из-за пояса, положил перед собой. Геральт видел, как так делают другие мечники, когда молятся, сочиняют хокку или отдыхают. А огоньки всё плясали, и грустно стало ведьмаку, и сам он не знал, от чего. Может, потому что в этот раз никого не было рядом, может, потому что тело беспощадно ныло, может, потому что он вновь вспоминал прошлое. Он пытался восстановить в памяти, как звучал голос Танджиро: как тот плакал, смеялся, злился. Как развевалось его хаори на ветру, как он обнажал катану, как он смотрел на Геральта. Ведьмак за две недели принял смерть юноши, смирился, что более этого весёлого, звонкого голоса он не услышит. Но когда он зашёл в комнату, ключ от которой ему дала Аой, он чуть не рухнул на пороге. Это была комната Канао, внутри стоял мольберт, на котором была изображена вся компания охотников, собравшихся той долгой ночью. Когда они вместе сидели, пили, обсуждали прошлое. «—Госпожа велела отдать эту картину вам. — продребезжал голос Аой позади, — возьмете? — Возьму. — глухо ответил Геральт» Он скучал и по этой странной девчонке, казавшейся ему слишком молчаливой. Но когда похоронили и её, вслед за Танджиро, ведьмак почувствовал, как в больничной палате стало холоднее, а в доме тише. Больше она не ходила по поместью, останавливаясь в дверях и следя за тем, что происходит на больничных койках. Больше она не болтала с Цири, тихо смеясь. Больше не было слышно звона монетки, упавшей на пол. Это было ещё одной причиной, почему ведьмак хотел сбежать из поместья Бабочки. Дом стал мёртвым, Шинобу ходила, как Тень, Томиока так же. Йеннифер стонала в агонии — перенапряжение чуть не стало для неё смертельным. Цири, повесив нос, подолгу пила чай, беседуя с раненым Химеджимой. С трудом это можно было назвать беседой, ведь на долгие тирады пепельноволосой столп отвечал коротко, сухо, но всегда по делу. Лишь Регис, который поспал несколько дней и сожрал несколько трупов охотников, на что уже никто не хотел обращать внимание, ходил с нарочито спокойной улыбкой на лице. После смерти Незуко он никак не упоминал ту, всячески уходил от темы, молчал и говорил, что всё с ним в порядке. Но боль старого друга ведьмак видел, как никто другой, и знал — ни чёрта с ним не в порядке. Незуко для Региса была как Дейдра Адемейн для Эскеля — её смерть была так же скоро забыта ведьмаками, и никто из них больше не осмеливался подымать её в присутствии Эскеля. Потом все и вовсе предпочли забыть, что когда-то у ведьмака со шрамом было Предназначение. Предназначение, оставившее ему рану как физическую, так и душевную. Ведьмак всё смотрел на огонь в костре, и ему казалось, словно тот исполняет какой-то танец, который он не понимает. Рыжие мягкие волосы, взволнованное, но доброе лицо… Оно проступало из костра, призрак прошлого стоял рядом с Геральтом, в метре от него. И нет, от него нельзя было спастись, приняв эликсир и зарубив мечом, нет, это было гораздо хуже. Голос, тихо зовущий откуда-то издалека, заставил белоголового оглянуться. Но никого не было рядом, никого, как и всегда. Лишь ветер, единственный верный спутник как в этом мире, так и в другом. — Скажи, Геральт, было ли что-то, чего ты никогда не знал, но хотел увидеть, ощутить? — в голове всплыл вопрос Танджиро. Тогда ведьмак лишь отшутился, но сейчас он нашёл ответ для себя на этот вопрос. «Я бы хотел, чтобы ты побыла со мной ещё немного… Хоть ещё мгновение… Мама…» — столетний мечник, не знавший страха в битве, сильнейший фехтовальщик Неверленда, а может, сейчас, обоих миров, сидел, чувствуя, как в горле что-то застряло и давило, но это никак не хотело выходить наружу из-за мутаций. «Я бы хотел… Чтобы ты меня любила». Ведьмак заснул сидя, и ничто не тревожило его сон до утра. Это была та ночь, когда впервые после битвы Геральту снилось что-то хорошее. Это были зеленые глаза и мягкие руки, а также рыжие волосы. Висенна напевала какую-то мелодию, которую ведьмак слышал в детстве, он мог поклясться, но никак не мог вспомнить. Лишь красивый, разливающийся, словно река, женский голос остался утром в его памяти. Костёр потух, но Геральт не чувствовал холода. Впервые за долгое время он ощущал, как внутри разливается тепло, и пустота, зияющая в душе, заполняется, превращаясь в чистую пустоту, ничем не заполненную. Именно так душа очищает себя, и человек может жить дальше…