Иногда нужны лишь объятия.

Боль. Тупая, ноющая и режущая боль разрывает грудь невозможного мироходца, нет, междумирца, где-то в районе его Искры. Он оплошал. Оплошал до безобразия сильно, сглупил, подставил своего друга... Первого, кто помог ему, первого, кто заговорил с ним в этом огромном страшном мире, своего первого друга в этом мире. Невер навсегда останется в древней душе Лололошки той самой ворчливой птицей, к которой можно было прийти в его небольшое дупло в его, Лололошки, сне. Невер, едва захотевший жить вновь, теперь мертв. Он мертв по его вине. В голове Лололошки крутится лишь одно: «Нельзя было соглашаться! Нельзя было позволить ему пойти с ними. Нужно было послушать Джона, черт побери!». И плевать, что было бы с ним. Плевать, что сказал бы Джодах, плевать, что сделал бы Смотрящий. Невер был бы жив. Он бы обязательно справился, выжил бы в сходящем с ума Архее, пока Ло и Джон не нашли бы способа помочь им. Но уже слишком поздно. Невер Из Мора мертв. Его опустошенный взгляд упирается в чертовы грядки Невера. Ворон так и не увидел, что выросло из тех семян, которые Лололошка принес ему. И никогда не увидит. Он больше ничего и никогда не увидит. У междумирца не было ни физических, ни тем более моральных сил для того, чтобы подойти ближе к друзьям. Возможно кто-то из них и заметил его, но не решились подойти, то ли решая поберечь и без того шаткое равновесие его морального состояния, то ли боясь неоднозначной реакции. Темные очки остаются где-то на крыше дома, где был междумирец. Гулида и Синдри плакали, прижимаясь ближе к Гимлину. Он больше не может оставаться в лагере выживших. Скотт говорит ему что-то, придерживая раненую руку, но Лололошка не слышит его. Джон был прав, ему нужно побыть одному. Джон всегда был прав. Прав во всем. Он лишь его глупая копия, что черт возьми даже не может понять опасность своих решений, не может даже спасти своих друзей. Джон бы не допустил подобного. Да, Саймон в другой реальности и не горит желанием общаться с Джоном сейчас, но он жив. Джон бы не допустил его смерти, а Лололошка допустил. Малого того, что допустил, поспособствовал! Да если бы не он Невер и Отец бы даже не пересеклись так скоро! Он бы остался жив. Он даже не замечает, как слезы стекают по его щекам, зараженные, взбешенные до ужаса после их стычки с Тадмавриэлем, не выдерживают натиска копья в руках Ло, погибая и очищая его путь. Ему думается, что этот мир слишком жесток, он не помнит момента, чтобы слезы катились по его щекам где-либо еще кроме Архея. Он не помнит, чтобы искренне плакал хоть когда-либо. Удручающие пейзажи Архея преследуют его. Давят, разбирают кусочек за кусочком, разрушают до атомов, уничтожают. Заставляют впасть в ещё большее отчаяние. Лололошке казалось, что смерть Марка была окончательной точкой. Точкой невозврата, но именно той точкой, от которой он сможет оттолкнуться, чтобы помочь окружающим существам, не допустить новых бессмысленных смертей. Но он жалок. Он не может спасти даже самых близких, что уж там о мире. Пальцы мироходца цепляются за кору близ стоящего дерева, но не могут удержать его тело в вертикальном положении. Он сползает вниз, усаживаясь у корней растения. Голубые глаза все так же опустошенно разглядывают окружающую его местность. Всё здесь, если не мертво, то очень близко к этому. А быть может и вправду пора? Может стоит признать, что этот мир не спасти? Его руки, израненные вечными сражениями, зарываются в каштановые волосы, неприятно оттягивая их. Со смерти Невера прошло уже несколько часов. Нет, карасов. Это всё его вина. Это всё из-за него. Он не- Размышления мироходца замирают, стоит ему услышать подозрительный звук. Отточенные за долгие года привычки заставляют вцепиться пальцами в оружие, оказавшееся ближе всего. Древко копья неприятно холодит пальцы, одно мгновение и. Ничего. Это не оказался очередной заражённый монстр, который готов был разорвать его, такого жалкого идиота, в клочья. Лололошка даже не знает, рад ли он видеть того, кто сейчас, немного неловко, подходит ближе, подняв руки в сдающемся жесте. –Хэй, красотка, убери оружие, – Джон, как всегда шикарен и невозмутим, стоит прямо перед ним, будто и не было минувших событий, будто он не уходил успокоиться в собственный сон, – я не хочу дополнительных отверстий в своем теле. Брови Харриса хмурятся, да, он знал, что смерть друга подкосит Лололошку, как и его, но, кажется, междумирцу не сильно помог его совет. Вздох ученого едва слышен, как и его просьба подвинуться. Не жалея своих белых брюк он садится рядом, силясь разглядеть то, на что так старательно смотрел его альтер-эго. Ничего. –Ты не виноват, знаешь же, – периферийным взглядом он смотрит на междумирца рядом, – рано или поздно это случилось бы, и мы не в силах этого изменить. Рука Дейви застывает в нескольких сантиметрах от чужих волос, он думает несколько мгновений, тяжело вздыхает и убирает её. –Мне стоило согласиться с тобой, – карие глаза немного расширяются, хоть этого и не видно под темными линзами очков, – Мать сказала нам уходить и... –Ло, – голубые глаза наконец блестят осознанностью, находя цель в виде человека под боком. Кажется он ещё никогда не назвал его так напрямую, – мы справимся. Харрис наконец поворачивает голову, смотря в эти невозможные глаза. Где этот идиот вообще умудрился потерять свои очки? Джон неосознанно тянется в чужой щеке, она теплая, немного влажная, и он уверен, что если сейчас лизнуть ту, то она будет соленой. –Ну же, нам не идёт это несчастное выражение лица, – Лололошке думается, что пальцы Харриса преступно теплые и манящие, он прижимается к чужой руке, жмурясь. Словно пытаясь спрятаться от этого мира. До ужаса жестокого мира, – иди сюда. Лололошка едва осознает момент, когда уткается носом в чужое плечо, обтянутое белой тканью. Обхватывает чужую грудь своими руками, едва подавляет жалкий всхлип, когда чувствует чужие руки на своей спине. Ему до ужаса не хватало этого. Не хватало объятий, чужих прикосновений, таких успокаивающих и родных. Сколько времени прошло с того момента, как его обнимали, давали успокоиться, позволяя спрятаться и забыть об опасности? Наверное очень и очень много, междумирец и сам не знает сколько. Боль ослабляет свои тиски, позволяя немного отдохнуть. Он чувствует, как чужие пальцы касаются его макушки, вплетаются в спутанные волосы, аккуратно касаясь кожи головы. Слышит тихие слова, обещание того, что они справятся. И он хочет верить ему. Чувствует чужие губы у своего виска, сжимает чужую одежду и молвит тихое, едва слышное «спасибо». Джону громче и не нужно, они одни в этом жутком мире слышат друг друга. Они могут дать друг другу то тепло, которое потеряли давным-давно. Они будут любить друг друга, чего бы им это не стоило. Они выберутся отсюда вместе, будут поддерживать друг друга до самого конца. А пока лишь теплые объятия позволят им скрыться от накатывющей боли, ослабить её в душах друг друга.