Дьявол как-то сказал: я люблю тебя

      Виктория чувствует, как в ней что-то меняется. Сейчас, в эту самую минуту. Почти незаметно.       Для нее все это слишком. Слишком сложно, слишком больно и слишком страшно. Да, ей вдруг становится страшно. Именно страх сковывает обмякшее после оргазма тело. Голову разрывает от мыслей о будущем и...надо полагать, о предательстве. Это слово пульсирует в голове, стучит в висках. Уши закладывает от внезапной головной боли. Колючий спазм сдавливает затылок, руки подрагивают. Ее тело ей будто не принадлежит. Эта внутренняя борьба с собой — будто выстрел в голову.       «Предала себя и свою семью. Легла под убийцу и палача. Осквернила себя им.»       Летчица закрывает глаза, проходясь мокрыми ладонями по лицу.       «Шлюха.»       «Грязная шлюха. »       Это гадкое слово пульсирует в сознании.       «Меня убьют, если узнают. Родители отрекутся, а другие будут шептаться за спиной. »       Дышать становиться труднее из-за подступающих слез. Они душат ее. Горло сдавливает спазм. Виктория хочет закричать, но не может. Не может позволить себе эту слабость. Не может выплеснуть накопившиеся чувства прямо сейчас. Хельштром спит за стенкой, пока она давится слезами, сидя в остывшей ванне.       Замкнувшись в мыслях, разъедающих ее изнутри последние пару часов, Виктория не чувствует жалости к себе. Только отвращение. Ведь это был ее выбор. Дитер не принуждал. Не заставлял. Она раздвинула пред ним ноги не под дулом черного револьвера, а по собственному желанию.       Волнение и постоянная тревога, копившиеся в ней месяцами, находят выход. Слезы стекают по щекам, падая в мыльную воду. Единственное и самое важное теперь — как правильно реагировать на происходящее.       Еще несколько минут летчица сидит неподвижно. Смотрит в одну точку, пытаясь справиться с этим самостоятельно.       — Я должна встать, — убеждает себя, двигая бедрами. С трудом заставляет себя подняться, позволяя холодным каплям стекать по бледной коже. Кожа вмиг покрывается мурашками, отрезвляя. Виктория перекидывает ногу через бортик, чувствуя непривычную для тела слабость. И впервые за долгое время ей хочется напиться. Месяцы, проведенные в дали от дома сказываются. Но почему-то сейчас все ощущается не так как раньше. У летчицы в голове каша из мыслей — их вроде бы много, но в то же время нет. Она не может зацепиться ни за одну из них, чтобы получить хоть что-то адекватное.       Виктория подходит к зеркалу, смотря на свое отражение. Чувствует слабость, почти нездоровую сонливость. Реакции заторможены, руки все еще дрожат. Мысль о предательстве убивает. Как и мысль о том, что ей понравилось. От этого становится еще хуже. Виктория не может признать очевидное — ей действительно понравилось. Его руки, его губы, тяжелое дыхание и полный желания взгляд голубых, как северно-ледовитый океан, глаз. Дрожащими пальцами проводит по искусанным губам, по россыпи мелких засосов на шее, ключицах и груди. Не находит в себе смелости посмотреть ниже, ведь там, на внутренней стороне белоснежных бедер отчетливо видны пурпурные следы. Однако интерес все же пересиливает ее.       Раскрыв шкафчик, Виктория достает маленькое зеркальце. Расставив ноги для большего удобства, летчица ставит одну ногу на бортик ванной и с его помощью внимательно рассматривает промежность. При визуальном осмотре ничего такого летчица не обнаружила. Покраснений, как и крови, не было. Кожа привычного бледно-розового цвета. Внутренние половые губы, как и сам клитор, чуть темнее. Виктория прислушивается к собственным ощущениям, сжимая зеркало в руке.       Она не раз становилась свидетельницей откровенных разговоров подруг, которые в красках описывали свой первый раз. Кому-то было больно до слез. Кто-то делал это без должной подготовки, почти на сухую. У кого-то кровь шла несколько дней. Прокручивая в голове то, что произошло с Хельштромом, Виктория могла сказать точно — ей повезло. Если это вообще уместно.       При первом проникновение она испытала дискомфорт от распирающей тупой боли, но, скорее всего, это было связано с внушительным размером члена. Крови почти не было, и в этом определенно была заслуга Дитера. И помимо всего прочего, страх забеременеть в самый неподходящий момент не отпускал ее.       Тяжело вздохнув, Виктория убрала зеркало обратно в шкафчик. Достав с нижней полки плотную марлю, летчица отмотала столько, сколько посчитала необходимым, и резким движением руки оторвала ее. Свернув ткань в несколько слоев, Виктория надела белые хлопковые трусики, аккуратно разместив марлю на ластовице белья.       «Мало ли что может произойти» — подумала Виктория, смотря на свое отражение в зеркале. Не имея достаточного опыта в этом вопросе, летчица решила перестраховаться, а не пускать все на самотек.       В попытке унять дрожь в руках, Виктория проводит рассческой по влажным волосам, пытаясь распутать тяжелые пряди. На глаза как нельзя кстати попадаются острые ножницы, и в этот момент в голове складывается пазл.       — Идиотка, — шепчет все так же тихо. — Почему я не сделала этого раньше.       Расческа слишком громко ударяется о белоснежную раковину. Виктория морщится от возросшей громкости, ведь будить Хельштрома совсем не хочется. Сейчас она просто не готова обсуждать это с ним.       — У нас еще будет время, чтобы все обсудить, — успокаивает себя, разделяя волосы на два пробора. Пальцами распутывает влажные пряди, с удивлением подмечая, что руки в этот момент совсем не дрожат. Облизывает пересохшие губы, берет в руки ножницы, прикидывая сколько нужно отрезать.       — Каре мне не подойдет. — на губах расцветает едва заметная улыбка. — К тому же нет желания заниматься укладкой, учитывая обстоятельства.       Делает первый срез и тяжелый локон кольцом падает в раковину.       Ей нравится слышать этот звук — хруст мокрых волос, зажатых между острием ножниц.       Виктория продолжает резать волосы до тех пор, пока все они не доходят до середины плеч. Такая длина для Виктории в новинку.       — Неужели я это сделала?       Кто бы мог подумать, но смотреть на отсеченные волосы приятнее, чем она думала.       Пальцами трогает кончики, чувствуя необычайную легкость. Вертит головой, примеряя новый образ. В отражении зеркала все та же девчонка. Те же глаза, та же улыбка, вот только в груди неприятно саднит и колет.       — Здравствуй, новая я.       Виктория быстро сгребает отрезанный волос в один большой пучок и выбрасывает в мусорное ведро. Там ему самое место. Моет раковину, счищая мелкие волоски. Сухим полотенцем вытирает ножницы, перед этим быстро ополоснув их под напором горячей воды. Надевает халат, затягивая шелковый пояс на тонкой талии, и только после этого выходит из ванны, направляясь в спальню.

***

      — Смотри, — ткнув пальцем в обведенный красным карандашом кружок, Альдо подвинул карту ближе. — Во Франкфурте-на-Майне есть большой аэродромный узел. Там базируется практически вся транспортная авиация, которая потом летит сюда, во Францию.       — И что ты предлагаешь?       — Дождемся, пока они переправят самолеты сюда. Наши ребята следят за этим.       — А Виктория? Она согласна?       — Согласна.       Затянувшись сигаретой, Рейн посмотрел в окно. Идея использовать девчонку в своих целях, с каждым днем отзывалась ноющей болью под ребрами. Ему будто заново вскрыли старые раны. Он был добр к ней лишь потому, что она напоминала ему о сестре. Кто бы мог подумать, но со временем Альдо пересмотрел свое отношение к этой малышке. Смелая, умная, добрая... она почти заменила ему сестру, о которой он продолжал скорбеть.       А что теперь? Теперь он предлагал ей участвовать в сомнительной операции без единого шанса на успех. И она, как бы ему не нравилось, согласилась.       — Ты же понимаешь, это билет в один конец? Шансов выбраться практически нет. И потом, нас осталось десять. Для такой операции нужно куда больше.       — Хочешь сказать, все впустую?       — Не то чтобы так... а к черту! Кто вообще придумал это? Почему нельзя просто мочить фрицев здесь? Ты сам говорил — зададим им жару! В Германии у нас нет шансов. Здесь у нас нет шансов. Мало того, что все псу под хвост, и наши ребята полягут раньше, так и не добравшись до военной базы. Так ты еще с этой девкой связался! Я не доверяю ей, Рейн. Она не справится.       — Что ты, мать твою, несешь, Викки? — облокотившись о стену, Альдо скрестил руки на груди.       — Ты видел ее в деле? Хотя бы раз? Да, она пережила крушение самолета, — загнув мизинец начал Вильгельм. — Уничтожила самолет, чтобы нацисты не смогли его восстановить. Смоглапокинуть Германию, не без помощи Штиглица, разумеется. Но скажи мне, что это дает? Что такого особенного ты нашел в ней? Я с трудом могу поверить, что она способна пилотировать самолет. Извини, но это полный бред. Не каждый мужчина способен на это, а тут мелкая пигалица, возомнившая себя профи. Просто оставим все как, ладно? Лично я не собираюсь подтирать ей сопли, Рейн.       В комнате воцарилось молчание.       — Ты видел ее в ночь крушения? — раздавшийся позади голос принадлежал Штиглицу.       — Что? — переспросил Викки, обернувшись.       Стул, на котором сидел Хьюго, отлетел к стене. Резкий выпад и Вильгельм прижат к столу. Цепкая хватка Штиглица на шее «ублюдка» и его сдавленный хрип, позабавили немца.       — Ты не видел того, что видел я, — заговорил по-немецки Штиглиц, сдавливая горло. — Ты не видел ее в деле, приятель. Ты не знаешь, через что прошла эта малышка, чтобы выжить. Ты не был рядом, когда она подстрелила эсэ‌совца контрольным в голову за то, что он был в составе ударной группы войск, повинных в смерти евреев. Ты не знаешь, на что она способна. До того как я приехал во Францию, мы с ней два месяца выслеживали фрицев, совершивших налет на советский истребитель. Так что закрой рот, приятель.       Оттолкнув Вильгельма, немец взял открытую бутылку со стола и, громко хлопнув дверью, покинул квартиру.