Taking What's Not Yours

      Джейс. Эта гнойная болячка на теле, которая беспринципно разрастается до тех пор, пока не поглотит полностью. Разрастается, разрастается, разрастается. Проедает насквозь мозг, лишает всех чувств, избавляется от длинных нитей нервов в больной голове и будто въедается, цепляется за остатки этих непорочных людей, что попали в паутину неконтролируемого обожания Джейса-чёрт-возьми-Талиса.       От невинного взгляда двух глубоких медовых настоев хочется забыть о прошлом, будущем и тягостном настоящем, по-жадному, словно дикий зверь, завыть и утонуть в чужом тёплом существе, отрадно уткнуться в копну взъерошенных густых волос и впиться ногтями в грубую, покрытую мышцами, синяками и ссадинами, кожу. Отнять. Завладеть. Пленить.

Присвоить Джейса Талиса себе.

      Чтобы это жалкое выражение лица, когда прославленный учёный Пилтовера лишается желанной ласки двух тощих рук, никто больше не видел. Чтобы это большое, громоздкое и сильное тело, обязательно содрогающееся бы от цепких лобзаний, принадлежало только одному человеку. Чтобы этот хриплый, томный голос, постоянно срывающийся бы на убогий и глупый скулёж, не уходил за пределы маленькой мрачной лаборатории.       Да, кажется, иногда Виктор слишком много думает об этом.       Обузданный горем и стыдом, Виктор тешит себя одними лишь мечтами; грёзами, которым точно не будет дано сбыться. А ведь правда хочется. Хочется иногда отдаться желанию, утешить своё убогое существование и просто по-человечески, кое медленно покидает его физическое тело, закрыть терзающие сознание гештальты. Но Виктор каждый раз останавливается, ругая себя даже за подобные мысли — как, по-вашему, на вечно стоящего в тени учёного, не способного даже передвигаться самостоятельно, могут обратить внимание? Как Виктор может стоять наравне с партнёром, который в два раза превосходит первого практически по всем показателям? Да, все-все девчачьи взгляды направлены на прекрасного советника и уму непостижимого эрудита. На Джейса. Джейс тоже не теряет зря времени — смотрит куда нужно. Смотрит довольно, оценивает, точно что-то воображает, серьёзно сводя густые темные брови. Мэл ухватила хорошего парня.       Хотя, если быть честным, Виктор не знает о том, на каком этапе сейчас отношения двух голубков. Точнее, ему совсем это неинтересно — именно такое юноша найдет себе оправдание. Он редко видит Джейса рядом с Мэл, и с одной стороны от этого заблудшей душе становится спокойнее, а с другой... Будто горло до хруста сжимают, пока на концах двух тонких линий глаз не скопятся солёные капельки слёз, серьезно. Хочется заплакать. Может, уковылять подальше, чтобы больше не встречаться взглядом с этими просящими щенячьими глазками.       Наверное, Виктор не простит себя за такой поступок.       А Джейс точно простит Виктора. И даже тогда будет смирно ждать возвращения, наивно надеяться на что-то и, сидя за письменным столом напротив окна, открывающего, право, прекрасный вид на Пилтовер, тосковать.       Сейчас у них странные отношения, Виктор не мог не заметить. И — он уверен — Талис тоже давно это понял. Ненароком положить руку на плечо, наклониться над столом у чужого уха до запретного близко, когда второй что-то показывает, поправить костюм напарника перед тем, как выходить на свет и порой слишком долго пялиться друг на друга, играючи прищуриваться, часто моргать (как будто у них был какой-то выдуманный язык) — это всё оказалось у них взаимно. Каждую неделю запускать круговорот уютного большого пиджака Талиса, молча оставляя то на плечах Виктора, то на спинке кресла, то возвращая хозяину. Нельзя взять и проигнорировать те нередкие сцены, когда Джейс, заикаясь после очередных касаний рук напарника, пытается четко закончить свою быстро забытую и потерявшую всю важность мысль. Когда он до безумия долго рассматривает чужие острые черты лица, лишь изредка прерываясь на свою работу. Виктор довольно хихикает. Хихикает, но где-то в глубине души до одури всего этого боится. Знает, что его не примут, не поймут, не смогут закрыть глаза на все те явные проблемы. И Виктору только и придется, что любоваться.       На самом деле настоящим Господом Богом был Джейс Талис.       Ему нужно отлить статую и поставить в центре Пилтовера. Ему нужно молиться и кланяться в ноги, выцеловывать дрожащие костяшки на пальцах и очень сдерживаться, чтобы голодно не укусить ладонь — оставить знак принадлежности.       Да, порой Виктор переживает за свою психику.

***

      Виктор напугано вздрагивает, когда, сквозь крепкий сон пытаясь открыть глаза, встречается с плоской деревянной поверхностью стола, усыпанного развалившимися, некогда аккуратными стопками бумаг и чертежей. В голове немного шумит, в глазах рябит, а в спину неприятно отдаёт, почти до боли, заставляющей вновь пошатнуться. Стул скрипит. Немного наклоняется назад под разбушевавшимся человеком и не оказывается достаточно практичным, чтобы выдержать — с глухим ударом падает на пол. У юноши голова кружится с новой силой, а тело, затёкшее от ранее неудобной позы, наконец-то начинает подавать признаки жизни.       В поисках опоры, руки сталкиваются с холодным полом. Виктор поднимается на локти, намереваясь встать и добраться до трости, хмуро склоняющейся над поверхностью стола. Но не успевает.       Дверь в лабораторию открывается быстрее. Высокая тень, недолго думая, просачивается сквозь щель вперёд и быстро подбирается, пока не попадает под лунный свет. Тёмные короткие волосы слегка растрепаны, аккуратный нос вздёрнут, взгляд напуганный.       — Ты в порядке? — голос немного волнующийся, дрожащий, очень бархатный. — Снова заснул за работой?       У Виктора от мягкого тембра конечности приятно сводит.       — Да, — коротко отрезает, предпринимая новые попытки поднять свою тушку.       — Нет-нет! Боже, — Джейс наклоняется вниз, почти на корточки, протягивает свои руки ближе и осторожно, будто боясь навредить, поднимает. — Я помогу. Ничего не ушиб?       Одна рука за спину, вторая поддерживает ноги. Виктору немного стыдно за это. За то, что Талис нянчится с ним, ухаживает. Он ведь и сам справится со всем, нужно было просто дать больше времени. Но нет, Джейс ведь всегда хочет погеройствовать!       — Нога немного болит. Опять, — задумчиво замечает Виктор, слегка ей дёргая и неприятно шикая, подтверждая. Почему-то сейчас не хочется в своей привычной манере поязвить на чрезмерное внимание к его самочувствию. Он никогда это не любил. От своих странных чувств снова становится нехорошо.       Особенно, когда тяжёлые руки с нежностью укладывают на кровать. Матрас под Виктором тихо поскрипывает, прогибается, мягкие ткани мнутся. Сонная голова опускается на любезно поставленную Джейсом подушку, глаза опять немного слипаются, но Виктор собственноручно перережет себе глотку, если сейчас вновь погрузится в сон.       Он следит за тем, как грубые от постоянной работы пальцы закатывают рукава рубашки до локтей, как напряжённо содрогается кадык, когда Джейс сглатывает накопившуюся слюну, и у самого Виктора от этого всего почему-то слишком сносит крышу. Кажется, он подозрительно громко дышит. Или только ему кажется?       — Можно? — тихо и бережно, почти полушепотом проговаривает Джейс, и пальцы Виктора нервно цепляются за ткань простыни от этого напряжения. Он только удовлетворительно кивает. И молча ждёт.       Штанина тонких брюк, ранее скрывающая больную ногу, задирается до колена и после слегка открывает худые бледные бёдра. Джейс осторожно перекидывает её к себе на ноги. Ему тоже кажется, что он делает что-то запрещённое, абсолютно незаконное. Ему точно можно так делать? Точно можно смотреть? Пальцы начинают подрагивать, когда сначала цепляются за железный ортез, который Виктору приходится носить ежедневно, а после настигают кожу. Последний от касаний горячих рук неуютно шевелится, но совсем не отступает. Можно продолжать.       Подушечки пальцев у Джейса жёсткие, шершавые, местами мозолистые. Ладони вечно горячие, большие, способные грубо и сильно обхватить. Они ласково проводят линию вдоль голени, совсем немного сминают кожу, доходя до самой стопы, и Виктор тупо ёжится от щекотных касаний.       — Здесь больно?       Виктор готов сам заскулить от всех этих таранящих сознание вопросов.       — Больше не болит, — без зазрения совести врёт.       Джейс послушно верит.       Встревоженный взгляд его мечется по открыто развалившемуся на кровати юноше, и отчего-то хочется отвернуться и не смотреть, пока не разрешат, пока не дадут четко положительный ответ. Виктор напоминает произведение искусства, незаконченное безымянным автором, затерявшимся в глубинах Зауна. Он похож на ожившего персонажа одной из тех картин, которые Талис нередко видит в тёмных коридорах здания совета: задумчивые и отстранённые святые, не подпускающие близко, но смотрящие так прискорбно, моляще. Виктор раскидывается на подушках, ослабляет узел своего красного галстука и смотрит немного исподлобья. Его каштановые волосы постоянно лезут в лицо. Его тёмная рубашка тоже немного помялась, но от того не стала менее привлекательной. Тонкая линия его бледных губ сжалась сильнее обычного. Джейса от этого всего немного повело.       — Зачем ты делаешь это? — Виктор склоняет голову набок и вопросительно вздёргивает бровь.       Талису пришлось немного замешкаться, прежде чем вникнуть в происходящее и понять смысл вопроса.       — Что именно?       Он вздрагивает, когда нога на его коленях с огромным трудом приподнимается, чтобы потом с новой силой упасть и прижаться к Джейсу. Виктору пришлось тихо промычать от тупой боли. Чёрт, лучше бы лежал спокойно.       — Всё. Всё это.       Он размыкает губы, чтобы что-то добавить, но тут же замолкает, когда видит, что фигура напротив наклоняется поближе к лицу. Приходится щуриться, потому что единственный источник света в комнате — небольшая настольная лампа — стоит слишком далеко. Больная нога Виктора не по своей воле задирается повыше и уже прижимается к чужому бедру. Бледное лицо накрывает горячее дыхание.       — Ты будешь жалеть об этом, Джейс.       — Я буду жалеть больше, если просто уйду сейчас, — играючи шипит юноша, накрывая сухие покусанные губы своей ладонью в немой просьбе помолчать хотя бы немного. — Если что-то заболит, то останови, — Виктор холодно кивает в ответ. От этих ухаживаний какая-то ярость накипает внутри.       Ладонь сменяется губами. Талис будто медленно заходит в разбушевавшееся море, погружается бережно, боясь загрязнить, наткнуться на грубые волны. Губы прижимаются к чужим, легонько мнут, оставляют короткий влажный след; но дальше не заходят — Джейс нехотя отстраняется, чтобы убедиться в правильности своих действий. Виктор тяжело дышит, любопытно щурит глаза, но вскоре удивлённо пискает, когда юркие ручонки принимаются пробираться под рубашку, задирая край тёмной хлопковой ткани. Пальцы соприкоснулись с жёстким холодным материалом в районе талии — металлическим корсетом, сзади уходящим вглубь позвоночника — и лишь позже, пробравшись выше, достигли худой груди.       — Джейс.       Виктор зарывается пальцами в волосы Талиса, позже — обхватывает ладонями щёки, поднимая тёмную макушку на себя.       — Что-то не так?       — Можешь лечь?       Учёный озадаченно вглядывается в помутненное лицо своего напарника — он знает этот взгляд. Хитрый, явно что-то затевающий.       — Что? — застенчиво переспрашивает.       — Лечь на кровать, Джейс. На моё место.       — Но ведь ты...       — Хватит.       Когда Виктор смотрит так — равнодушно и абсолютно безжалостно — Талис готов хныкать и умолять.       Приходится покорно прекратить ранее начатое, отпрянуть и взволнованно опуститься на простыни. В глазах напротив блеснул лукавый огонёк, на секунду заставивший сердце до боли сжаться в предвкушении. Виктор навис сверху, но у него пока что даже в планах не было каким-либо образом касаться или прилегать. Это было своего рода игрой. Мучительной игрой, скорее даже наказанием за всё то, что Джейс, не осознавая, творил с Виктором все эти годы.       — Ненавижу твой чрезмерный героизм, — указательным пальцем он проводил ровную линию вдоль чужой груди и шёл вниз, цепляясь за каждую пуговицу, пока не остановился у живота.       — Мне нужно было бросить тебя лежащим на полу?       Джейс удивлённо ахает, когда его грубо хватают за галстук, натягивая и приближаясь к лицу. Глаза у Виктора суровые, светло-янтарные, а руки, оказывается, полны решимости и силы.       — По тебе и не скажешь, что тебя это раздражает, — продолжает Талис.       — Откуда в тебе столько нахальства?       — Не могу из-за тебя ясно мыслить, — он довольно кривится в улыбке.       — Побойся своих слов, бесстыдник.       — Зачем?       Тощая рука медленно опускает галстук, продвигаясь чуть выше — укладывает ладонь на щетинистую щеку, большой палец почти ласково гладит кожу. Виктор наконец-то опускается, садится на учёного сверху и очень долго пытается устроиться поудобнее. Джейс затаивает дыхание.       Сухие губы оставляют на тёплой щеке мимолётный поцелуй, спускаются немного ниже и впиваются в чужие как-то агрессивно, очень жадно. Пальцы пробираются к джейсовому жилету, неумело пытаясь расстегнуть пуговицы. Виктор продолжает контрнаступление, не отказывая себе в удовольствии голодно искусать губы, схватить темный загривок и оттянуть голову назад только для того, чтобы открыть мощную шею, взять штурмом, обезоружить, застать врасплох, приструнить. На шее появляются следы от неглубоких укусов и несколько свежих алых отметин.       — Подожди, подожди..! — шипит юноша, под конец срываясь на тихий скулёж. Руки Джейса тяжело укладываются на растрёпанные волосы партнёра, ища в них желанного успокоения.       Он впервые тихо стонет, когда Виктор слишком беспардонно ёрзает на нём; но потом, чувствуя, как обходительно с него стягивают грёбанную рубашку — кажется, вдруг снова теряет дар речи.       Всё это — слишком. Слишком много, слишком странно, слишком неправильно.       Слишком хорошо.       Пальцы изучающе выводят узоры вдоль открывшегося торса, сначала идут чётко по мышцам на шее, очерчивают пресс, бережно касаются старых шрамов, а после, остановившись чуть выше талии, сжимают по бокам, даже слегка царапают. Виктор опять приближается к лицу, к самому уху:       — Что-то не так? — есть в этих словах что-то издевательское. Хриплый шёпот посылает волну мурашек по всему телу, заставляя с новой силой напрячься, стиснуть зубы, смущённо увести взгляд.       Джейс отрицательно мотает головой. Еле заметно, но Виктор всё видит. Каждый нервный подъем груди, каждое прикусывание щеки, чтобы задержать так и рвущиеся наружу эмоции, каждое лёгкое подёргивание неспокойного тела.       Виктор напоминает грациозного хищника, наконец-то добравшегося до добычи. Он легонько покусывает мочку уха, проходится влажным языком вдоль раковины и порой нарочито тяжело дышит. Одна из рук, не упуская возможности попутно снова ласково огладить тело под собой, опускается чуть ниже. Сначала ложится на кожаный ремень, некоторое время играясь, но позже довольно плетётся дальше. Джейс пристраивает ладони на чужой спине, почти вплотную прижимая. Его ноги напрягаются, немного дрожат. Неразборчивые мольбы прерываются на тихие всхлипы. В медленном темпе Виктор двигает рукой туда-сюда, прямо через ткань брюк; пальцами мимолётно обхватывает чужое возбуждение и украдкой поглядывает на слишком открытого сейчас Джейса.       У того в глазах черти пляшут. В ушах гудит совсем немного, а в голове абсолютная пустота. Убив в себе остатки хоть какой-либо гордости, сосредоточившись на одном только Викторе, Талис неторопливо терял связь с остальным миром, искренне считая происходящее ничем иным, как даром божественным. В тот самый момент, когда хотелось протянуть из сладких уст своих очередную мольбу, на шею его аккуратно легли тощие пальцы.       — Тише, — они очертили кадык и ямочку под ним перед тем, как грубо пережать горло. Замечая трепет в чужих глазах, Виктор понимающе вздыхает. — Я не сделаю тебе слишком больно.       Жалобные хрипы на время заполнили комнату. Откидывая голову назад, укладывая свои ладошки на надёжно сжимающую шею руку, Джейс только и видел, что звёздочки вокруг. И Виктора. Очень красивого, до ужаса изящного, сегодня особенно властного. Он всегда смотрел так серьезно. Легко спутать с недовольством, но Талис знал — он просто сосредоточен.       Картинка начинала со временем плыть. Пускай Виктор и не собирался убивать Джейса в ближайшее время, того всё равно медленно покидал воздух, и было уже не так легко разглядеть выражение лица партнёра. Несмотря на то, что какая-то непередаваемая слабость настигла учёного, он продолжал жалко двигаться навстречу руке, уже настойчиво пробирающейся под нижнее белье. Джейс выгибается в спине, умоляюще поддаётся бёдрами, до боли жмурит глазки, пока в уголках не собирается несколько соленых капель.       — Ещё немного, — радушно протягивает и расплывается в улыбке. — Ты молодец, так стараешься. Хороший мальчик.       Сердце на миг ёкнуло от проникновенных слов.       Виктор бегло размазывает предъэякулят по всей длине, кольцом из пальцев обхватывает член, принимаясь в мучительно ленивом темпе двигаться вверх-вниз. Хочется расплакаться. Беспомощно завыть, умоляя о большем. Ничего из этого ему делать нельзя — только и остаётся, что срываться на хрипы, безнадежно закатывать глаза при каждом новом нежном поглаживании уретры, резком толчке, снова сменяющимся вялым темпом.       Грудная клетка сжимается, сердце бешено бьётся, настолько, что начинает отдавать в уши вместе с нарастающим звонким писком. В глазах немного двоится, возвышающийся во всей своей красе Виктор немного размывается, когда особенно сильно сдавливает горло. Непреодолимое чувство экстаза смешивается с обостряющейся паникой. Из последних сил, завидев, что в глазах начинает тихонечко темнеть, Талис еле-еле хлопает ладонью по чужой, как бы намекая. Губы легонько дрожат, пытаясь что-то вымолвить.       Виктор резко убирает руку.       Джейс срывается на больной кашель. Он заглатывает побольше воздуха и часто моргает, стараясь прийти в себя. Пальцы заметно дрожат, красные глаза слезятся и взгляд их отчего-то напуганно бегает по комнате, пока в итоге не фокусируется на возлюбленном. Хочется найти успокоения, отдышаться как следует, коснуться острых скул чужих... Окончательно вернуться в свой мир не получается. Комната снова наполняется всхлипами, тихими-тихими, чтобы никто больше не услышал. Чтобы они принадлежали только Виктору, который продолжает, глумясь, затяжно удовлетворять самые низшие потребности своего учёного, ещё сегодняшним утром выступавшего на публике перед советом, перед своим народом. Знали ли они, что он способен говорить и делать такое?       — Пожалуйста, — вымаливает юноша. Он готов встать на колени, зачитать все оставшиеся в бедной голове молитвы, только бы Виктор снизошёл, только бы касался больше, сильнее. Только бы приблизился, приласкал.       — Я не понимаю.       — Быстрее.       Рука на члене вовсе прекращает какую-либо стимуляцию, отчего Джейс разочарованно хныкает.       — Я вроде бы не говорил, что тебе можно хозяйничать, Джейс.       — Умоляю.       — Не выйдет.       Виктор пододвигается ближе, нежно касается губами шеи и, будто извиняясь, аккуратно целует ещё не сошедшие яркие отметины. Ладони его укладываются на грудь, слишком осторожно, почти невесомо касаются чувствительной кожи и расслабленно исследуют. Ласковые действия совсем не сочетаются с тем, что творилось с Джейсом несколько мгновений назад. Утонувший в собственных чувствах, оставленный без нужного ему внимания, Талис искал хоть каких-то касаний там, хоть какого-то трения. Он устало тянулся к чужому телу, до сих пор не снявшему ни одного элемента своей одежды. Немного обидно.       Руки улеглись на исхудалую спину возвышающегося над ним партнёра, просяще вцепились в ткань рубашки, заставили наклониться немного поближе.       — Ну, что такое? — Виктор, упираясь ладонями в грудь, снова удобно усаживается сверху. От этих постоянных издевательств хочется завыть.       — Виктор, Виктор... — тихо шепчет, от собственной уязвимости становится как-то по-приятному не по себе.       Новая волна возбуждения накатывает внезапно от того, как плавно нависающий юноша проезжает по паху, впервые за всё это время самому срываясь на тихий стон, слишком нежный и красивый для этого мира. Задавая умеренный темп, Виктор продолжает тереться, ощущая, как неудобно становится в своей одежде. Он покрепче обхватывает ногами чужие бёдра, седлая, игнорируя ноющую боль в одной из ног и пояснице, отдающей в позвоночник. Сейчас совсем не до этого.       Когда Джейс извивается особенно усердно, Виктор, пытаясь не растратить все свои оставшиеся силы, наконец-то ускоряется. Прикусывает нижнюю губу, легонько царапает чужое тело. Он любопытно опускает глаза, чувствуя впившиеся горячие ладони на своих бёдрах. Кажется, Талис слишком увлёкся.       — Вик, иди сюда, — отчаянно говорит, пытаясь притянуть ещё ближе. Хочется раствориться в объятиях, стать единым целым, укрыться в чужой шее, вдыхая этот терпкий запах Виктора. Полностью отдаться, довериться — пусть делает с Талисом что хочет. Даже если будет мучить, даже если будет ставить ужасные опыты. Он всё вытерпит, всё примет. Заставит выпить яду — Джейс ведь правда выпьет.       Он кончает себе на живот с протяжным, громким стоном, обхватывая тельце партнёра слишком сильно, боясь упустить эти первые приятные мгновения после оргазма. Ноги лихорадочно трясутся, тело немного обмякает. Хочется прижаться ещё ближе, обнять, почувствовать всё-всё чужое тепло.       Но Виктор отстраняется быстрее. Сначала с трудом усаживается на диван, после, обращая внимание на заляпанного напарника, начинает медленно вставать.       — Эй, лучше сядь, давай я-       — Лежи смирно.       Суровый викторовский взгляд работает лучше любых других уговоров.       Дотянувшись до трости, Виктор медленным шагом доходит до высокого заставленного шкафа и что-то долго ищет. После возвращается обратно, протягивая несколько салфеток.       Он садится на край кровати, спиной к Талису. Тень от его худощавой фигуры падает на Джейса. Она немного вздымается, когда Виктор тяжело вздыхает.       Это неправильно. Это совершенно неправильно. Так не должно было быть.       Это конец. Это предательство себя в первую очередь.       Всё это — не для Виктора. Джейс заслуживает кого-то получше, кого-то, кто смог бы стоять наравне с ним.       — Что с Мэл?       — Не знаю.       Виктор недовольно поворачивается в сторону юноши. Осуждающе смотрит за тем, как нелегко поднимается грудь, как расстроенно сползает взгляд пониже, не желая встречаться с другим, как руки натягивают одеяло, от чего-то закрываясь. Джейс сразу заметил это.       Тихий мягкий голос его долго что-то твердил, уверял, извинялся, всё-всё объяснял, лепетал так нервно. Виктор давно не слушал. Только молча вглядывался, пока не начал смотреть сквозь массивное тело.       Рука, уперевшись на трость, легонько дрогнула, но учёный поднялся всё равно величественно и строго. Очень твёрдо.       — Ты уходишь? — звучит потерянно.       А у Виктора голос, наоборот, серьезный. Глухой, порой похожий на мурлыканье старого кота с длинющими усами и вытянутой мордой. Он редко моргает и смотрит на всех всегда как-то отдалённо, безучастно. И давно лежит один на верхней полке шкафа, меланхолично наблюдает за остальными и чего-то долго дожидается. Обычно на него не обращают внимания люди.       — Доброй ночи, Джейс.       Виктору немного стыдно за это.