Ласки степного зверя

      Дверь в прозекторскую со скрипом притворилась. Бурах шагнул внутрь, впуская вслед за собой лунный свет и не сводя взгляд со спины Данковского, склонившегося над какими-то записями.       Бакалавр, заметив его, обернулся через плечо.       — Вы пришли за костюмом, Гаруспик?       — И за ним в том числе, — проговорил Бурах, шагнув в лабораторию. — Где Стах?       Крошечная прозекторская Рубина преобразилась за несколько дней, откуда-то взялось оборудование невиданное для здешних мест. Бурах посмотрел на стол, заставленный колбами, штативами и газоотводными трубками и поднял глаза на схемы с таблицами, которыми была завешана стена напротив. Да уж, кто-то явно постарался сделать это место пригодным для работы, даже интересно, сколько усилий это потребовало.       — Я не видел нашего друга Рубина уже почти два дня, — тем временем ответил Данковский, развернувшись к гостю. — Последнее, что он сказал мне при встрече, были слова о том, что он намеревается прийти с повинной к Каинам. Ему не дает покоя то, что он делал с телом Симона.       — Что ж, это его выбор, — проговорил Гаруспик, подойдя ближе. — Но этот выбор принесет нам мало пользы.       Данковский только еле слышно вздохнул, прислонившись бедрами к столешнице.       — Возможно, он принесет нам и вред.       — Не боишься испортить зрение, ойнон? — внезапно спросил Бурах, взглянув на огонек свечи, истекающей воском прямо на рабочий стол. Электричества в этом сарае, который Стах пафосно обозвал прозекторской, нет и не было никогда.       — Наш враг не дремлет, — вскинулся бакалавр, убрав волосы со лба. — Пока не будет найдено решение, нет времени отвлекаться на подобные мелочи.       — Похвальная самоотверженность, — усмехнулся Бурах. — Не переоцени свои силы.       Данковский в ответ изобразил нечто похожее на усмешку:       — Сил у меня пока что в достатке.       — Верю, — Бурах взял со штатива пустую пробирку, покрутил между пальцев. — Это же ты натащил сюда все это?       — Да, я.       — И где нашел только?       — Где взял, там уже нет, почтеннейший Гаруспик.       Теперь усмехнулся уже Бурах.       Данковский устало ослабил воротник рубашки. Его пальто валялось на низком комоде, который еще когда-то давно приволок сюда Рубин. Там же лежал и костюм исполнителя, найденный специально для Бураха и взирающий на него нелепой птичьей маской.       — Спасибо, что оказал мне эту услугу, — проговорил Гаруспик, но забирать вещи не спешил.       — После того, как вы нашли для нас человеческое сердце, любая ваша просьба для меня — пустяк, — сказал Данковский.       Бакалавр оставался невозмутим, но Бурах заметил, как еле заметная тень пробежала у него по лицу при воспоминании об этой истории. Данковский не был для Гаруспика изнеженным столичным мальчиком, но не вызывать смешанные чувства такая реакция не могла. Светило медицины, бросивший вызов смерти, боится живой плоти? Какие чудные эти люди вне Уклада.       — Что ж, за язык тебя никто не тянул, — снова усмехнулся Бурах.       Слово за слово он оказался ближе, взирая на Данковского сверху вниз. Будучи на голову выше, Гаруспик с первой встречи находил эту разницу в росте умиляющей. Бурах усмехнулся опять, понимая, что мысли заходят не туда.       — Что же вас так насмешило? — спросил бакалавр.       «Собственная несдержанность», — подумал Гаруспик, представляя, как обхватывает медвежьими руками миниатюрные по сравнению с собственными запястья Данковского.       Он думал об этом с первой встречи. С той самой, когда бакалавр пришел в цех, в котором Бураха держали в заточении, по-деловому посмотрел на толпящуюся там охрану, куда-то ушел и вернулся уже с шайкой бандитов, которые быстро решили для молодого врача все проблемы. Такую смекалистость Гаруспик оценил. Правда, сейчас подумал, что что-то не сходится. Последнего дружинника Данковский добил сам, полоснув по горлу, так как он может бояться крови?       — Тебя напугало еще бьющееся сердце? — прошептал Бурах, склонившись прямо к уху бакалавра.       — С чего бы? — пожал тот плечами. — Я врач, пусть и практики вскрытия у меня не было.       — Тогда, ойнон, почему ты морщился, вспоминая тот день?       — Ах, я просто был знаком с особой, чье сердце вы нам подарили, — непринужденно махнул рукой Данковский. — Мы должны были встретиться в том самом месте, но вмешались вы. Потом я несколько дней ходил и оглядывался, боясь нападений от людей ее отца, для драк я был весьма истощен.       Бурах удивленно вскинул брови. Ни одной лишней мысли нет в голове у этого бакалавра, все о деле.       — Тогда лучше заботься о своих потребностях, чтоб не бояться стычек, — сказал Гаруспик.       — Ценю вашу заботу, но... Прошу прощения? — теперь удивился Данковский, почувствовав, как чужая рука обхватывает его талию. Он обернулся к Бураху, чуть не стукнувшись с ним лбом, и несколько секунд они молча глядели друг на друга.       А потом Гаруспик усадил мало что понимающего бакалавра на стол, устроившись между его разведенных ног, и, чтобы соблюсти приличия, спросил:       — Тебе не бывает одиноко тоскливыми горхонскими вечерами?       Данковский подумал секунду, а потом обвил талию Бураха ногами, вынуждая того притиснуться ближе.       — Как же, бывает.       — Так просто?       — Ну, это тоже потребность, о которой мне нужно заботиться.       Не заставляя просить себя дважды, Гаруспик уложил Данковского на столешницу, запуская руки ему под рубашку и оглаживая теплые бока. Опаляя горячим дыханием шею, Бурах прикусил тонкую кожу над ключицей, выбивая из бакалавра хриплый вздох. И потянувшись к пуговицам, нетерпеливо расстегнул чужую рубашку, стараясь не оторвать бесяще мелкие пуговицы в процессе чуть ли не рыча от раздражения.       Наконец-то откинув одежду в сторону, Гаруспик спустился губами ниже, оставляя багровые следы под ребрами Данковского и выцеловывая контуры своих же укусов. Отодвигая рискующую свалиться свечу, бакалавр снова принял сидячее положение и, воспользовавшись моментом, по очереди подтянул к себе ноги, развязывая шнурки. Как только Данковский неуклюже избавился от обуви, Бурах снова впечатал его в столешницу, принимаясь целовать впалый живот. Зарывшись Гаруспику в волосы, бакалавр попытался направить его, но Бурах с рыком перехватил запястье, не давая командовать собой. Прижав руку Данковского к столу, Гаруспик задел локтем какую-то колбу, со звоном полетевшую на пол.       Данковский не помнил, что в ней налито, но ему показалось, будто он отчетливо чувствует запах ацетофенона.       Тем временем рука, прижатая к столу, болезненно заныла, а Бурах по-звериному потерся о промежность, прикусывая бакалавру сосок и заставляя выгибаться навстречу прикосновениям.       Хрипло дыша и чувствуя, как в него упирается чужая эрекция, Данковский все-таки поймал свободной рукой микроскоп, который был готов отправиться вслед за колбой. Бурах двигался размашисто, не церемонясь, раскладывая бакалавра по столу как хочет, и совсем не считался с добытыми таким трудом материалами. По скольким помойкам Данковскому пришлось полазить, чтобы собрать все это...       Но черт бы с ними, с пробирками. Чувствуя, как горячие руки Бураха оглаживают внутреннюю сторону бедер, Данковский был готов плюнуть на них. Но микроскопов на весь город всего две штуки, и лишиться их значит никогда не восполнить потерю ценного оборудования.       — Посмотри на меня, — приказал Гаруспик.       Данковский подчинился и позволил загипнотизировать себя глазам, на дне которых искрилась страсть степного зверя. Бурах склонился ниже, целуя бакалавра в губы. Собственнически положив ладони на бедра Данковского, он толкнулся языком в приоткрытый рот, напористо шаря по небу и зубам, не давая возможности издать никаких звуков, кроме сладострастных стонов.       Данковский закатил глаза, отдаваясь желанию и отпуская холодный рассудок на волю, пальцы до побеления сжали штатив микроскопа, который бакалавр все еще держал в руке. Чувствуя, как голая грудь трется о грубую одежду Бураха, он желал только здесь и сейчас отдаться этому мужчине, позволив взять себя прямо на узком неудобном столе в тесной прозекторской. Чувствуя, как Гаруспик потянулся к его ремню, Данковский зажмурился и сжал микроскоп еще крепче. Обычно на этом все и заканчивалось, а если не заканчивалось по инициативе бакалавра, то завершить процесс помогал какой-нибудь тяжелый предмет в руке. Бурах сорвал с Данковского брюки и белье не церемонясь, одним движением, и замер, подхватив бакалавра под коленями. Но через мгновение продолжил, закинув его ноги себе на плечи и оставляя засосы на внутренней стороне бедер. — Ничего не смущает? — поинтересовался Данковский, рвано выдохнув сквозь стиснутые зубы. Бурах, оторвавшись от своего занятия, с самым невинным недоумением поднял на бакалавра взгляд и спросил: — Что-то не так, ойнон? Данковский приподнялся, опершись на локти. — Тебя не смущает наличие у меня organa genitalia feminina, а именно vagina? — А должно? Если только она у тебя не vagina dentata, — усмехнулся Бурах. — Ладно... — Данковский улегся обратно. Но потом снова резко сел, отодвинув Гаруспика движением ноги. — Ну что еще? — спросил тот, сдерживая в голосе раздражение и чувствуя, как голая ступня давит на плечо, не подпуская ближе. — Давай сюда мое пальто. — Я тебе надоел? — губы Бураха искривились в невеселой усмешке. Он хотел бы никуда не отпускать бакалавра, снова прижав к столу, и драть до рассвета, грубо, по-звериному, до хрипа и разъезжающихся коленей, но все равно отступил. Этот зверь подчинялся Данковскому. Отыскав на комоде пальто, Гаруспик свалил на пол птичьи одеяния исполнителя и протянул желаемое бакалавру. Тот запустил руку во внутренний карман и, достав презерватив, отправил пальто туда же. — Пользоваться умеешь, надеюсь? — спросил он Бураха. — А ты что, думаешь, мы тут в степи дикари? — закатил тот глаза, зубами разрывая упаковку. Когда Данковского снова уложили на стол, он почувствовал, как горячее дыхание обжигает стопу, все еще упирающуюся в плечо Гаруспика. Тот обхватил щиколотку бакалавра огромной медвежьей рукой и прикусил тонкую кожу совсем рядом с косточкой. Данковский застонал, дернув ногой, но ему не позволили освободиться, двигаясь с поцелуями по внутренней стороне бедра. — Ты весь мокрый, ойнон, — прозвучало где-то между ног. Юркий язык, хозяйничающий по промежности, толкнулся во влажное лоно, вызывая еще один сдавленный стон. Данковский подался бедрами навстречу, закусив губу и прерывисто дыша. Бурах отлизывал самозабвенно, размашисто проходясь языком по клитору, и крепко сжимал бедра бакалавра, ерзающего по столу. Гаруспик каждый раз подводил к самой грани, но когда Данковский был готов кончить, дикие ласки сменялись дразнящими поцелуями. Внизу было мокро и жарко. Данковский теперь не пытался направлять, отдавая себя в распоряжение Бураху. Тот, чуть ли не урча, потерся небритой щекой о нежную кожу бедра и продолжил. Придерживая одной рукой ногу Данковского, второй он погладил его напряженный живот и поднялся поцелуями выше, слегка прикусив чуть пониже пупка. Вместо языка в Данковского плавно толкнулся член. Бакалавр выдохнул, вцепившись Бураху в плечо. Тот снова подхватил Данковского под коленями, начиная двигать бедрами. Движения становились все быстрее, пальцы Бураха оставляли на коже красные следы. Гаруспик не потрудился раздеться, лишь вынув член из штанов, и прикосновения грубой ткани заставляли вздрагивать. Отпустив ноги бакалавра, Бурах обнял его за поясницу, не позволяя свалиться со стола. Другой рукой он с рыком схватился за ягодицу Данковского, толкаясь на всю длину. Бакалавр обхватил ногами поясницу Гаруспика, двигаясь навстречу, глубоко дыша и изредка позволяя себе несдержанные стоны. Чувствуя внутри себя горячую плоть, Данковский непроизвольно сжимался, пытаясь ощутить Бураха полностью. Тот, будто издеваясь, каждый раз сбавлял обороты, когда оргазм уже приближался, и изводил Данковского до состояния, в котором тот был готов на все. Удерживая бакалавра на месте, Бурах не позволял тому взять контроль над ситуацией. Данковскому оставалось только поддаваться, подмахивая бедрами. — Бэрхэ, ойнон, — прошептал Гаруспик, склонившись ближе, и дразняще прихватил губами мочку уха. Ощущать такого тянущего и томительного желания Данковский больше не мог. И когда Бурах потерял бдительность, отстраняясь обратно, бакалавр уперся ему в грудь, надавив и свалив на пол. Не ожидавший такого поворота Бурах не успел даже ругнуться, с грохотом рухнув в ворох одежды, которую они до этого разбросали, а Данковский спрыгнул со стола, хищно ступая по холодному полу в сторону Гаруспика и, кажется, зацепив голыми ступнями стеклянную крошку, но не замечая этого. Горящее лоно снова требовало ощутить Бураха в себе. Взгляд Гаруспика говорил, что за такое неуважение он мог бы надрать зад и был бы прав, но все равно позволил Данковскому, опустившемуся на член, рвануть застежки на своей одежде, обнажая грудь. — Будь по-твоему, — прорычал Бурах, когда бакалавр задвигал бедрами сверху вниз, оседлав его. Приподнявшись, Гаруспик снова обхватил Данковского за поясницу, двигаясь в такт рваному темпу, который задал бакалавр. Тот вцепился в крепкие широкие плечи Бураха, размашисто поднимаясь и опускаясь. Сквозь плотную одежду, с которой Данковский совладал не до конца, Гаруспик чувствовал его судорожную железную хватку. Порезавшись рукой о разбитое стекло, Бурах зашипел сквозь сжатые губы, и Данковский перехватил его запястье, слизывая выступившую кровь, а потом и вовсе вцепившись в порез зубами. Гаруспик зарычал, запустил пятерню бакалавру в волосы, оттягивая назад. Впившись в рот Данковского собственническим поцелуем, он почувствовал вкус металла во рту и ощутил, как от этой первобытной дикости пьянит и кружит голову. Отдаваясь друг другу прямо на полу, они не заметили, как прозекторскую заполнил густой запах черемухи. Уже готовый кончить, бакалавр уткнулся лбом в чужое плечо, чувствуя дрожь в согнутых коленях. Бурах помог ему, снова перехватывая инициативу и укладывая на ворох ткани. В несколько фрикций доведя Данковского до оргазма, он кончил сам, чувствуя, как горячее нутро сжимается вокруг его члена. Пока Данковский со стонами выгибался в судорогах, закатывая глаза, Бурах крепко прижимал его к себе, оставляя свежие засосы на бледной шее. А когда бакалавр бессильно обмяк в его руках, запечатлел еще несколько поцелуев вокруг затвердевших сосков и осторожно вытащил член. — Пахнет цветами, — прошептал Гаруспик, чувствуя, как тяжелеют конечности. — Ты разбил колбу с ацетофеноном. В ответ Бурах издал какой-то невнятный звук. Они помолчали немного, и Данковский сказал: — Ты один из немногих, кто не считает меня уродом и вырожденцем. Из тех, кто в курсе моих особенностей, — уточнил он. — Потому что ты и не урод, и не вырожденец, ойнон, — ответил Гаруспик, укутывая бакалавра в птичий балахон. Валяясь голышом на холодном полу, тот уже покрылся гусиной кожей. — Это непопулярное мнение, — невесело улыбнулся Данковский. — Зато истинное, — проговорил Бурах, беря его за руку и начиная зацеловывать от запястья до локтя. — За что считать тебя таковым? Ты, как и мы, был создан матерью Бодхо и Бос Турохом и, кто знает, может быть, один создал твою плоть, а другой душу. Бакалавр только фыркнул. — Что, не воспринимаешь всерьез верования неотесанных степняков? — хмыкнул Гаруспик. — Ойнон?.. — Напоминаю, что ацетофенон это снотворное... — тихо проговорил Данковский, закрыв глаза, и тут же засопел у него на плече. Бурах выругался, пытаясь понять, как проветрить этот сарай, не вырубившись самому. В степные горхонские ночи можно околеть, но он постарается сберечь для бакалавра тепло.