Двое, и ещё много тех, кто ничего о них не знает

У Матвея входило в привычку после тренировки какое-то время оставаться одетым и, пока все остальные шумно меняли облик на гражданский, уставиться в экран в один единственный диалог, как правило, не умолкающий. "Молодёжь опять в телефоне", — ругались на него, а Матвей не спорил и не уточнял, что зависим не от сети — зависим от Коннора. Портилось настроение, если он видел, что тот не ответил на предыдущие сообщения, но это бывало редко и всегда по каким-то причинам. Матч, например. Эта причина принималась. Сегодня он посмеялся с мемов, оставленных Матвеем перед тренировкой, кратко рассказал про свой лёд, потом скинул кружочек, но Матвей его кружочки предпочитал при других не открывать — мало ли что там, а ещё же переодеваться. По размытому превью уже было понятно, что там вряд ли коньки шнуруют и клюшку обматывают. Только после рассказа про свой лёд принялся переодеваться, когда все уже постепенно расходились. Матвей прощался, только и думая, что об этом кружочке. Сейчас один в раздевалке останется, и можно тогда, так что он нарочно долго ботинки шнуровал. И как только, подняв голову, он понял, что один, телефон тут же снова оказался в его руках, но вместо Коннора показал чей-то звонок с неизвестного номера. Матвей раздражённо выдохнул. Нельзя вставать между ним и кружочками Коннора. На данный момент не могло быть ничего важнее. — Алло, — недовольно произнёс он в трубку. — Привет, мелочь, это Ник Фолиньо, узнал? Ник. Матвей отнял трубку от уха, взглянув на номер. Странно, телефон Ника-то у него был записан. — Ник, говоришь? И чем докажешь? — Тебя снова за уши оттаскать, что ли? Доказательство принято. — Окей, Ник. И какими судьбами? — Слушай, да беда с Коннором нашим свет Бедардом. Без тебя, боюсь, не обойдёмся. У вас же всё хорошо? — Да. Что за беда? — взволновано спросил Матвей. Ник на той стороне провода замялся, и стало действительно страшно. — Что случилось?! — голос Матвея прозвучал громче и настойчивее. — Тебе бы лучше самому всё увидеть. Ты приехать сможешь? — Да объясни ты толком, в чём дело. Он получил травму или попал в какие-то проблемы? — Травмы нет. Ему плохо, давай так. Я не уверен, с чем это связано, но он очень нервный, мрачный, и, я думаю, он пьёт. Мы бы сами тут провели воспитательные беседы, но он с нами не разговаривает, а улыбается только своему телефону. Тебе, если я правильно понял. Короче, мы переживаем за него и, походу, без тебя шансов ему помочь нет. — Ты говоришь, он пьёт?.. — Да, клянусь, я чувствую запах от него время от времени. Блять. По переписке или их недлительным разговорам ничего этого видно не было. Но так, видимо, и полагалось — он не сдавался Матвею и, наверное, чувствовал себя лучше всякий раз, когда они разговаривали. Или только делал вид... Поэтому, возможно, и писать стал чуть суше, чем раньше: Матвей связывал это с тем, что переписывались теперь они гораздо больше, но вдруг у Коннора просто не было уже сил выжимать из себя положительные эмоции? — Ну, что, есть шанс приехать? — поторопил Ник. — Да. Я сейчас подумаю. Я точно приеду, мне надо как-то откосить от завтрашней тренировки. — Чего там косить? Пишешь бумагу про семейные обстоятельства и вперёд. Матвей аж замер на месте с сумкой в руках. — А так можно?.. — Не понимаю, как вас обоих пустили во взрослый хоккей, — вместо ответа констатировал Ник. Матвей, в целом, слышал, что так делают, но считал, что в его ситуации это невозможно: слишком много нужно всего доказывать и слишком пристальное внимание. Даже после заверений Ника оставалось ощущение, что, может, любого другого дядя Джон бы и отпустил, но именно его шанс на это крайне мал. Ну, или, по крайней мере, требует особой аргументации, сказать просто "семейные обстоятельства" не сканает. В прочем, один весомый аргумент у Матвея всё-таки есть. Одна причина ехать, убедительная для всех и необходимая именно сейчас, завалялась. Настало её время. Коннор о его приезде не подозревал до последнего. Ещё до сезона они открыли свои календари, сели и продумали график встреч до апреля следующего года вплоть до конкретных самолётов, квартир или отелей, где собирались останавливаться, чтобы провести время вместе. Этот график Матвей не открывал, чтобы ожидание встречи было коротким и не мучило, зато Коннор знал его наизусть. Следующая — только спустя три недели, когда они вместе вновь подзадержутся на флоридских берегах. Но пока они не там, перед Матвеем нужно быть в лучшем своём виде только в переписках и в кружочках, а с этим Коннор пока справлялся. Раскисать при нём не хотелось, потому что не переживающий по пустякам Матвей как минимум самого Коннора заставлял улыбаться. Нет никакого смысла заставлять его беспокоиться, когда что-либо изменить он всё равно не сможет. У Коннора в голове чёрти что, и с этим лечиться надо, а не вынуждать близкого иметь с этим бардаком дело. На команду такого же настроя не хватало, так что Коннор, чтобы не окунать в отчаяние их, предпочитал закрыться и не поддерживать какое-либо общение. Лучше пусть будет хмурым и молчаливым, чем ноющим ребёнком — спрашивают с него уже как с взрослого и правильно делают, Коннор же сам подписал себя лидером Блэкхокс. А что ему говорить, если пока ни на льду, ни в раздевалке он им не является? Вообще до этого года он понятия не имел, что у него психика не стабильная. — Останешься позаниматься? — спросил Филипп, тоже уходящий из тренажёрки позже остальных. У Коннора была пассивно-агрессивная и немного саморазрушительная нижняя тяга, собирался превратить своё тело в одну гигантскую мышцу, сделать из себя готового физически на сто двадцать процентов, пока менталка подкачивает. Поэтому Филиппу только кивнул. — Коннор, ты это самое... — товарищ по команде всё-таки сел на скамью рядом, взглядом проходясь по оставшимся сокомандникам — в основном, одни новички. Может, и не поняли бы, о чём они хотят поговорить, но, чтобы исключить всякую возможность, Филипп заговорил на русском: — Почему ты отказался от помощи командного психолога? Говорил медленно и взгляда не спускал — не знал, на каком уровне Коннор способен его понимать. А Коннор понял-то отлично, просто задумался о том, что, возможно, для его же блага лучше сделать вид, что нет. — Все переживают, — продолжил Филипп. — Только я могу помочь себе, — ответил Коннор. — Вау, — Филипп усмехнулся, восторженно качая головой. — Классный русский. Вот это любовь, а... Только ей Коннор и выживал. — Я просто хотел бы сказать тебе, что нормально не справляться самому. Я уверен, что тебе нужна помощь. Оставшиеся, кроме них, парни покинули зал, и Коннор наконец мог расслабиться и перестать паниковать из-за необходимости формулировать мысли на русском. — Я понял. Подумаю об этом, — перешёл на английский. — Подумай. Коннор, многие из нас сталкивались с подобным. Ожиданием только хуже себе делаешь. Справляться с этим не твоя работа, поручи это тем, кто в этом разбирается. — В чём в этом? — не выдержал градуса наставлений Коннор. — "Это" — это я сам. Я не болен. И вполне в себе. Это вот просто я такой, молчаливое унылое говно, смиритесь. — Это не так, — воспротивился Филипп. — С чего ты взял? — С Матвеем ты другой. Но для Матвея и, в целом, живёт отдельный обособленный Коннор, со своим темпераментом и на своих источниках энергии. Переключаются они как-то легко, Коннор это не контролирует, иногда только чувствует, что и вторая его личность немного истощается. Потому что Матвея мало. Он нужен рядом в этот период жизни, но ближайшая их встреча — через три недели. Поэтому Коннор занимался как сумасшедший. Качался в зале и убивался на льду, всегда везде до последнего оставался, даже зная, что такое количество тренировок хорошим хоккеистом его не сделают, пока в голове нет порядка. В конечном итоге там он остаётся один. Потом один идёт раздевалку. В ней сегодня ещё оставались все те же Филипп, Сет и Ник, болтали, не торопились, взглядами встретили вымотанного Коннора. Думали, как он, интересно, принимает решение об окончании этих изнурительных тренировок? Когда перестаёт чувствовать конечности? Шкафчик в раздевалке перед залом дверью оградил его от остальных. Коннор выдохнул, зависая на несколько секунд взглядом внутри, в стену. Не надеялся, что парни от него на сегодня отстанут — нет, они попытаются начать диалог, а на это тоже нужны какие-то силы. Взяв все вещи для душа, Коннор закрыл дверь и впал в шок, увидев за ней Матвея. Тот смотрел нежно, улыбчиво, так, как он недавно только научился, вот так сильно и быстро повзрослев. Коннору помнилось, что раньше он легко Матвея под крыло забирал, был во всём немного опытнее, а сейчас — сейчас бы просто не посмел. — Привет, — шепнул его красивый молодой мужчина, прежде чем подойти, положить ладони на лицо Коннора и тягуче его поцеловать. Как он был в себе уверен. Его не тревожило, что рядом другие люди — Коннор надеялся, что Матвей хотя бы изучил взглядом их состав, прежде чем так рисковать. Потому что самому Коннору было не до этого. Ничего и никого, кроме Матвея, вокруг него не существовало. Он позволил поцеловать себя, а затем обвил руками чужую шею, прижимаясь к сильному горячему телу самого любимого человека. Которого тут не должно было быть, с которым только через три недели следующая встреча. На глаза выступили слёзы. Как же невыносимо его не хватало, как важно было каждое его слово, каждое касание, даже тихое, молчаливое присутствие, нахождение его в поле зрения. Эта добрая улыбка, по-особенному светящая именно для Коннора. — Ты как тут? — боязливо спросил он. Страшно было спугнуть, задать случайно вопрос, после которого Матвей одумается и побежит в аэропорт. — Я тебе нужен. Коннор прижался к нему крепче. Прилетел... Просто потому что что-то почувствовал. А может, сказал кто, это неважно. Матвей просто бросил всё и приехал сюда вот так за руку держать, ласкать чужое ушко и смотреть в глаза со всей возможной на планете теплотой. А Филипп посчитал, что выучить другой язык ради родного человека, — это высшее проявление любви. Нет, вот высшее. — Пошли, — Матвей взял его сумку с банными принадлежностями из рук и за ладонь потянул за собой. Коннор только бросил взгляд на партнёров по команде, прежде чем в душе скрыться, а те сделали вид, что не видели никакого Матвея и никто никакой душ занимать не собирается. Матвей был мягок. Осторожно в шампуне перебирал чужие прядки, кожи касаясь лишь подушечками пальцев. Затем мыльными руками нежно спустился к чужим ушкам и лицу, вновь ласково поцеловал — это был поцелуй-признание, никак не вожделение. Не брал его, вообще не притронулся, только трепетной заботой укутал с головы до пят, пока намывал, а потом, как ребёнка, заматывал в полотенце, лишь бы не замёрз. Коннор, может, и хотел, но бережность Матвея к нему лечила душу. Он положил голову на чужое плечо, в упор глядя на парня, который осторожно и ласково мыл ему волосы. Руки от Матвея не убирал ни на секунду — важно было понимать, что он настоящий и Коннор не свихнулся. Необычайно нравилось целоваться под душем: никакой дикости, только тёплый дождь сверху, еле весомые касания к лицу и неглубокие нежные поцелуи, о любви говорящие громче всяких слов. В раздевалке только Филипп замешкался, но и он торопился оставить их наедине. Лишь улыбнулся ехидно при появлении двух мальчишек и вкинул что-то про "спасибо, что без звука", спешно направляясь к выходу. Так опошлил этим весь трепет, что захотелось вмазать или хотя бы фак показать. Но Матвей вместо этого по-доброму улыбнулся в ответ, и этим лучше всякой агрессии защитил Коннора. Никто не понимает их и их отношений, многие не способны понять, да и не надо — здесь и сейчас они были особенными, самыми заслуживающими счастья людьми, они ценили друг друга, хотя жизнь старательно выстраивала им испытания и разводила по углам. Может, Филипп и другие, ненароком знающие, и считали, что они оба напридумывали себе трудностей и теперь держутся за отношения, которых не может быть по определению. Им невдомёк, что трудностей здесь никаких — нет ничего проще решения держаться того, кого любишь, сквозь какие угодно разлуки и расстояния искать его, хватать за руку всякий раз, как он рядом. Им, возможно, никогда не понять, насколько в голову отдаёт счастьем его улыбка, насколько простой кажется жизнь, когда видишь его. Матвей стоя осторожно и неторопливо сушил полотенцем волосы Коннора, сидящего на скамейке, мягко прошёлся по ушным раковинам, без нажима вытер лицо, а затем отнял тряпку от глаз и засиял перед Коннором ярче солнца. Тот не смог обойтись без касаний к нему — наклонился, трогая губами его красивый торс. Целовал аккуратный пресс, низ живота, левую руку, пока Матвей не опустился к нему, не сел на пол и не приподнялся на коленках, чтобы и сам мог дотянуться губами. — Мэттью, можно я попрошу у тебя кое-что странное? Ласковый внимательный взгляд был направлен вместо ответа. — Сделай мне больно, поставь какой-нибудь синяк или ссадину, которая мне бы напоминала об этом моменте, пока мы в следующий раз не увидимся. Можно ударить, кожу как-нибудь растереть или взять без подготовки, без смазки — хочу, чтобы след напоминал мне о тебе. — Я не хочу этого делать, — признался Матвей. — У меня есть кое-что для тебя, давай ближе к вечеру или к завтрашнему утру я покажу, и, если это не подойдёт, я сделаю, как ты просишь. Идёт? — Идёт, — улыбнулся Коннор. — А ты со мной до утра? — Да, меня отпустили, так что до вашей разминки я с тобой. На матч не попаду, надо возвращаться. Коннор отложил полотенце с бёдер в сторону и поднял ноги на скамейку, широко их развёл и только хотел намекнуть на то, что Матвею его можно, как тот, сидя на полу, наклонился, языком проводя по внутренней стороне бедра. Коннор, конечно, совершенно не это хотел предложить, но дар речи привычно уже потерял и сказать ничего не смог. Вообще ни слова произнести не смог, глядя за тем, как Матвей вылизывает и покусывает его между ног, а затем оставляет засос на бедре прямо рядом с пахом — он так красиво выглядел сверху, вплотную прижатый к промежности Коннора, жаль сфотографировать было нечем. Матвей протянул руки, чтобы Коннор, опираясь на них, чуть сполз по скамье и почти лёг. Ногам стало не хватать места, и Матвей, взяв под коленками, положил их на свои плечи. Сто процентов кто-то зайдёт. За забытой вещью или ещё зачем. Увидит и стыдливо сбежит, и больше с Коннором никогда общаться не будет. Но Коннор, которому в этот момент были доступны ощущения, знакомые единицам, ни капли не переживал. Он хотел предложить взять его без смазки, а Матвей вместо причинения боли выбрал сладко замучить в нежности. Одного кончика языка внутри, конечно, катастрофически не хватало, но Коннор дрожал от удовольствия, которого даже не считал себя заслужившим. Может, отчасти и желание боль получить вызвано недовольством собой, но вот Матвей рядом, и он нежен, потому что в его глазах Коннор был хорошим мальчиком, многое вытерпел и теперь всё это заслужил: обласканный каждый миллиметр промежности, лёгкое проникновение языком, полизанные яички и неторопливый неглубокий минет. Коннор хотел ему удовольствие доставить своей готовностью быть попользованным, как это принято у них, а получил довольно взрослый выбор искупать Коннора в трепете, наслаждении и его тёплых объятиях. Им только бы домой прийти, и Коннор очень постарается сделать ему хорошо, даст так, чтобы Матвею крышу сорвало, как в юности. Голод просыпался сразу же. Вся ночь впереди, а Коннор соскучился так, что с радостью бы не спал до утра. На матче завтра будет как варёный овощ, но он и так, прямо сказать, не блистал. — Поехали погуляем? — доведя Коннора до конца, Матвей вытирал губы тыльной стороной ладони. Тот руку остановил и прошёлся большим пальцем по чужой щеке, где оставались белые капельки. Матвей сцеловал их. — Меня узнают на улице, — тихо ответил Коннор. — Нет уединённых вариантов в пригороде? Коннор задумался. — Есть. Но надо будет перелезть через забор. — Поехали, — согласился Матвей. Он голодными глазами смотрел на то, как Коннор пристёгивается. Наверное, сам вид ремня на его теле приковал взгляд, а Коннору это так польстило, что он аж в улыбке расплылся. — Твои мысли слышно, — указал он. — Просто надеюсь, что ехать недолго. Мне будет трудно сидеть рядом и не касаться тебя. — Чёрт, Матвей... Скажи мне, кто меня сдал? Я его и убить, и расцеловать хочу. — Ник, — решил не отпираться Матвей. — Он переживает, только и всего. — На него это не похоже. — По-прежнему не ладите? Коннор сосредоточенно выезжал с парковки, замолкая на эти секунды, якобы, чтобы на дороге сконцентрироваться. Он ещё ни разу Матвея не катал, кстати: редко пересекались в Чикаго, да и опыта за рулём маловато — понтоваться нечем. А перед Матвеем хотелось. Не чтобы лучше показаться, а чтобы тот гордился им. И чтобы смотрел вот так, как сейчас: нравилось видеть Коннора водителем, шло это, знающие руки на руле поцеловать хотелось — мысли его и правда были слышны. Ну, или они уже просто понимали друг друга с полувзгляда, знали, что каждый из них подумает о чём-либо, ещё до того, как это произойдёт. В обычный день Коннор на самом деле забывал о том, что он самый счастливый в мире человек. — Знаешь, вообще с тех пор как он узнал о тебе, отношения стали намного лучше. Интересно, да? — Ты просто очеловечился в его глазах, — предположил Матвей. — Возможно, но это самая неожиданная из возможных реакций на камин-аут. Матвей аж содрогнулся. — Чего? — засмеялся Коннор. — Не люблю я всю эту хуйню, — признался он на русском. Матерился всегда только по-русски. И Коннор его негодование понял: эта терминология звучала совсем не так же, как представлялись их отношения. У обоих были проблемы понять и осознать свою ориентацию, потому что в этом случае она будто бы не имела никакого значения, вообще пол значения не имел. Они душами друг ко другу прицепились, и так им было уготовано. Они шли к этой встрече с самого начала своей жизни, встретились, и с тех пор не представляют себя без другого, думают друг за друга, постепенно сливаясь воедино: сначала оголтело телами, теперь одним сердцебиением. Рядом с такими чувствами терминология звучала дёшево. Она концентрировала внимание на самом несущественном. — Ты тоже ни разу ни до, ни после меня не ощущал, что какой-то парень мог бы тебе понравиться? — осторожно спросил Коннор. — Вообще нет, — сразу ответил Матвей. — А девушка? А вот об это он явно не думал. — Слушай, ну... Коннор расхохотался и немного сам шокировался от звука своего смеха. И весь организм словно проснулся от месяца уныния, встрепенулся, и стало настолько легче. Матвею этот вопрос был неудобен: признать, что на девушек заглядывался, — это поставить вопрос об измене, а сказать, что не заглядывался, означало, что точно гей. Что хуже, непонятно. Коннор не мог перестать смеяться, пришлось даже притормозить — сложно стало на дороге сосредоточиться. — Давай так, — пытался выкрутиться Матвей. — У меня есть один родной человек, за которого я, честное слово, жизнь отдам. И есть весь остальной мир. Вот в том остальном мире есть друзья, уютные вечера, какие-то мимолётные мысли о том, каково было бы встречаться с тем или иным новым знакомым. Там есть очень хорошие девушки, с которыми, возможно, было бы классно. Я их замечаю. — Матвей, — ласково шепнул Коннор. — Но, скорее всего, даже поцелуя бы не захотел. — Матвей, я всё знаю, — вновь уверил тот. — Я чувствую всё то же самое. Что вот есть те, с кем, как мне кажется, я мог бы замутить, но ощущения к ним, я не знаю, в миллион раз уступают этой радости, когда я только одно сообщение твоё вижу. Матвей улыбнулся ему в ответ, следя за тем, как неторопливо Коннор ведёт машину. — Я люблю тебя, — только и ответил. И руки всё-таки сунул, положил по-хозяйски на внутреннюю сторону бедра Коннора, как только они выехали на незагруженную улицу. Коннор судорожно выдохнул — как же этого не хватало. От любого его прикосновения было хорошо, тело отвечало на каждое единение с ним. — И я люблю тебя, Матвей, — ответил Коннор. Припарковались уже около закрытого парка: Коннор как-то проветриться сюда ездил, оказалось, что закрыли на реконструкцию — сразу на три года. В первый раз расстроился, во второй раз подумал, что вряд ли они три года реконструировать собираются по ночам и в выходные. Перемахнул через забор и погулял от души. И всю прогулку, кстати, думал, что нашёл для себя и Матвея пустое место в Америке, где никого, кроме них, не будет. В России дела с этим как-то попроще были: десять милль от любого города, и всё, ты один, и уже никогда оттуда не выберешься. Сам перепрыгнул уже легко, а Матвею подал руку. Тот правда не воспользовался только одной рукой: забрался на самый верх и рухнул оттуда на Коннора ради обнимашек, чуть не зашибив его насмерть. — Я не беспокоюсь за твой хоккей, — заявлял он, когда посреди красивого пустого парка они в полной мере ощутили своё уединение. Но холодно было — долго не погулять. Коннор был теплее одет, а вот Матвей как всегда щеголял почти в летнем. — Почему? Я же, как говно, играю. — Но играешь же, — пожал плечами Матвей. — Я вот и играю не всегда. Хочется всего и сразу, чтобы уже был велик, чтобы завтра кубок Стэнли? Но хоккей же не всегда только борьба за кубок, иногда это нудная череда боли и разочарований, без которой кубков никаких и не получается. У тебя всё в порядке, Коннор. Я же вижу, как ты играешь. Ну не набираешь четыре матча — так в следующем выйдешь и наберёшь четыре за один. Плохо, когда это в принципе невозможно, но ты-то вполне так умеешь и делаешь. — Я лидером во всём уже должен быть, понимаешь?.. — А ты и есть лидер. И только завистливый дурак скажет, что нет, — Матвей крепче сжал его руку, пока они прогуливались по тихой тропинке. — Да и вообще, Коннор, я понимаю, я просто ненавижу проигрывать и в отчаянии каждый раз. Всегда кажется, что я недоработал, и вот. Но, если честно, если бы был такой спорт, где сразу понятно, что какой-то человек всегда побеждает, я, как зритель, вряд ли бы любил такой спорт. — И я, — признался Коннор. Матвей встал перед ним, глядя в глаза. — Не надо. Не загружай так голову. Я каждый твой матч смотрю, и я знаю, что переживать тебе не о чем. Ты будешь великим, и я буду рядом с тобой. Я не сомневаюсь в этом. — Я боюсь, Мэттью, — шёпотом признался Коннор. — Боюсь, что пик пройден, и дальше я буду только не оправдывать ожиданий. — А я знаю, что так не будет, — уверенно ответил Матвей. — И со мной так тоже не будет. Ты же веришь мне? — Я верю, что ты так думаешь, но вдруг ты сам заблуждаешься? Ведь сколько таких уже было... Кто верил в себя сильнее, чем того заслуживал. Матвей смотрел в его глаза и улыбался, словно оценивая последние слова. — Что? — спросил Коннор. — Так, просто. Ловлю себя на мысли, что ты в первый раз в жизни проводишь отрезок, где ты не на голову выше всех, а просто обычный. Ведь у тебя не было такого раньше. Скажу безумную идею, но мы же за этим сюда и шли. Чтобы сложнее было, быстрее росли и больше зарабатывать ещё хотели. Помнишь, было такое намеренье? — Ты прав, ты во всём прав, — Коннор опустил плечи, поверженно глядя на Матвея. — Просто как собраться? По-моему, я в глухом штопоре. — Только так кажется, — заверил Матвей. — Я здесь, чтобы ты отвлёкся и перезагрузился. Всё будет в порядке, мышонок, — и, невесомо коснувшись носа губами, вновь взял за руку и повёл дальше. Куда глаза глядят. Коннор подправил траекторию, чтобы выйти у маленькому, прикрытому ветвями тяжёлых крон озерцу. Там звёзды отражались вечером — красиво, как на нереалистичных картинках. Словно не в Америке даже. Это место было вообще, в целом, поразительно канадским, наверное, поэтому тут и было так спокойно. То время, которое они проводили вдвоём в Ванкувере и Эдмонтоне летом... Да, чего там только ни случилось, чуть даже до расставания не поругались, долго потом всё болело после тех событий, но всё это время они вдвоём будто бы были дома. Будто бы уже жили обычной семейной жизнью, где никто не обязан завтра утром стремглав мчаться в аэропорт, чтобы не прогулять работу в другом городе. Здесь, в тишине, Коннор тоже словно дома. Если по-воробьиному нахохлится, знает, что обнимут и отогреют, от ветра промозглого закроют и от противных колючих мыслей глупыми разговорами о том, как Нью-Йорк Рейнджерс погано играют, а Матвей даже против них ничего не может. Всё это звучало как-то легко, со смехом, и Коннор улыбался, а глубоко внутри переживал из-за того, насколько Матвей лукавил, создавая для него видимость лёгкой прогулки по этой лиге. Коннора хотя бы на скамейку не сажали. Матвей в ничем не лучшей мясорубке и ещё Коннора на себе тащит, унылого, на шее висящего грузом. Ему тоже очень сложно, он тоже бьётся об стену и буксует, наверняка тоже не понимает, как с этим бороться, а вместо разбитости идёт рядом и весело рассказывает, как их Хэттуэй украл у Гритти, дурного маскота Филадельфии, штаны, и тот бегал за ним по всему комплексу, пока Тортс не пришёл и не настучал всем по башке. Слушаешь, и как будто нет никаких забот. — Атмосфера в раздевалке, кажется, классная, — прокомментировал Коннор. — На это вообще не жалуемся, — согласился Матвей. И остановился, глядя на мазками отражающееся в водной глади сумеречное небо. Солнце уже закатилось, зарево где-то далеко, темнело понемногу, первые звёзды с трудом, но видны. — С ума сойти, как тут красиво, — отметил Матвей. — Не красивее тебя, — шепнул Коннор, прислоняясь щекой к его плечу. Матвей улыбнулся, но взгляда на него не перевёл. Смотрел на небо. — Коннор, можно два вопроса? Нет... Даже три. — Если не придётся в уме считать, то можно, — мягко пошутил он. — Не придётся. Скажи мне, почему, когда тебе плохо, ты не даёшь мне этого понять в переписке или разговорах? Почему стараешься выглядеть весёлым, даже когда на самом деле всё вот так? Повернулся, и взгляд больше отводить было нельзя. Важный вопрос, на который даже у самого Коннора ответа, кажется, не было. — Я не знаю, как ты смог отпроситься у дяди Джона, — начал Коннор сразу с того, что вызывало закатывание глаз. — Но эта вылазка — это тяжело, даже если речь не о прогуле. Ты в дороге сегодня, в дороге завтра, ночью неизвестно где будешь и будешь ли спать. А тебе необходимо работать ничуть не меньше моего. Кроме того, переживания забирают ещё больше времени и сил. Я не хочу заставлять тебя думать, что ты должен вот это всё делать. Ты мне, конечно, нужен рядом, с тобой мне всегда намного лучше, но врозь нам быть ещё долго, и вряд ли мы сможем строить нормальную жизнь, если нам придётся бросать всё каждые два дня и лететь решать ментальные кризисы. — Я прилетел именно потому, что не представлял, что с тобой происходит, — возразил Матвей. — А делиться со мной, пока мы далеко, ты не хотел. Сам представь себя на моём месте, каким дураком бы себя почувствовал, если бы после наших весёлых разговоров тебе звонил Трэвис и говорил: он на грани суицида. Не сделал бы это Ник — я бы всё равно как-то узнал и всё равно сорвался. — Но ты вот прямо сейчас при мне ограждаешь меня от своих неприятных мыслей, я же вижу. — Они не так уж и сильны, — признался Матвей. — Я верю во всё, что говорю. Мне важно заботиться о тебе и беспокоиться за тебя. И важно, чтобы ты мне плакался, а не держал всё в себе, пока не взорвёшься. Не лишай мне мыслей о тебе, пусть даже тревожных. Ты увидишь, как на самом деле неплохо можно быть рядом, даже находясь далеко друг от друга. Коннор грустно улыбнулся, глядя в его глаза, и согласно кивнул. Хотелось обнять и, может, даже поплакать, но были ещё два вопроса. — Какой второй? — Он очень трудный. Плжалуйста, ответь правду. Ничего плохого я не подумаю, но мне нужно знать, как всё обстоит. — Я не совру, — заверил Коннор. — Есть мысль, знаешь, отойти от такой парадигмы отношений. Мы можем разойтись. Продолжать встречаться как сейчас, спать друг с другом, поддерживать, но между встречами делать с другими всё, что мы захотим. Возникала ли у тебя эта мысль, и как ты к ней относишься? А у Коннора в горле слёзы встали, так что даже говорить сначала никак не получалось. Это самый неприятный вопрос, который Матвей мог задать, вернее... Это вообще самая неприятная мысль из всех, какие могли быть в его голове насчёт них. — Нет... И Коннор не выдержал. Покатились всё-таки слезинки по щекам. — Почему ты это спрашиваешь? Если ты так хочешь, мы можем попробовать. Ты просил честности, я честно говорю, что я так не хочу. Матвей словил его лицо, осторожно стирая большими пальцами слёзы. — Коннор, мне нужен более развёрнутый ответ, — попросил Матвей. — Это унизительно — говорить о том, как сильно я люблю тому, кто хочет уйти, — ответил Коннор, пытаясь увести взгляд. — Я не смогу жить, зная, что ты можешь выбрать другого. Ты девяносто процентов моей жизни, я на ногах стою, только благодаря тебе, мне неважно, там ты или тут, ты мой. Ты принадлежишь мне. И мне никто больше не нужен, даже если мы год не будем видеться, два, пять — я буду мечтать о тебе. — Тогда третий вопрос. Он самый трудный. А Коннор и так уже рыдал. Не мог остановиться, как это всегда и случалось от одной мысли, что его могут разлюбить, что Матвей найдёт себе кого-то лучше и Коннор постепенно перестанет быть ему интересен. Сам Матвей на свой же вопрос не ответил, но этого и не было нужно. Всё дальнейшее сказало о нём больше любых слов. Он предан Коннору до конца. Готов к этим разлукам, к любым трудностям, потому что Коннор стоит этого. Нет больше никого. И не будет. Матвей давал обещание, вставая на одно колено и открыаая на руке бархатную коробочку с кольцом внутри. Коннор потерял дар речи. В очередной раз. Они должны были просто прогуляться и поговорить на пару лёгких тем, а в итоге Коннор ловил вторую истерику подряд. И лицо пришлось закрыть, чтобы перезагрузить мозги после уверенной фразы: — Ты выйдешь за меня? Матвей смеялся, видя его реакцию. Знал ведь, что делает, прекрасно понимал, что Коннора от этого разговора пополам разорвёт, подловил его в самый эмоциональный момент и теперь хихикал, пока Коннор пытался по кусочкам рассудок обратно собрать, а всё из рук валилось. — Я твой, — заговорил Матвей. — Я не только себя с другим человеком прадставить не могу, я вообще не могу представить свою жизнь без тебя. Я как будто не помню ничего, что со мной было до встречи с тобой. Я не хочу давать другим думать, что я свободен. И хочу в следующий раз, когда ты так скроешь от меня свои проблемы, сказать тебе, что ты охуел, я тебе вообще-то муж. — Ах муж... — Коннор усмехнулся. — Да, муж. Что скажешь? — Скажу, что ты сумасшедший. И сволочь, до слёз меня довёл. И ещё скажу, что согласен. Матвей разулыбался. Поднялся на ноги и, достав колечко из коробочки, протянул руку за ладонью Коннора. Тот вложил левую, и Матвей сунул безымянный палец в кольцо, мягко поцеловал чужую ладонь, а затем поднял взгляд. Хитрый такой, довольный собой. — Чего ухмыляешься, муж? — Так не делают, но у меня и для меня есть — хочешь надеть? — А я вообще не знаю, как делают и когда кольцо на предлагающем оказывается, — признался Коннор. — Давай. Тебе же на правую руку? Трепет момента окольцовывания Коннор запомнит на всю жизнь. Матвей представлялся тем, кого он выберет до конца своих дней, но такого обещания каким бы то ни было образом вслух между ними не звучало. И оно было необходимо... Прямо вот сейчас, когда Коннор жил им и умирал без него. Просил Матвея оставить ему болезненные следы, а он оставил кольцо. Коннор им налюбоваться не мог. — Это и есть твой подарок, который должен мне о тебе напоминать? — уточнил он. — О, нет, там другое, — улыбнулся Матвей. — Хотя это, конечно, тоже. — Убить мало. — Эй, — холодная ладонь вновь коснулась лица Коннора, убирая со щёк влагу. — Всё будет хорошо, я никуда не собираюсь. Я рядом. И я люблю тебя больше, чем кого-либо. И пожалуйста, прошу тебя, никогда не думай, что ты мне в тягость. Я обожаю каждый момент рядом с тобой. Пожалуйста, не плачь. Коннор улыбнулся ему. Уже просто от эмоций развезло, они в таком количестве только вместе со слезами выходили. Коннор долгожданно нырнул в его объятия, прижимая так крепко, чтобы можно было в него врасти. А Матвей поддержал — никогда бы не оттолкнул, и теперь подтверждение этому красуется на пальце. Всё, получается. Окольцованный теперь. — Пошли домой? — шепнул Коннор ему на ушко. — Тебе холодно. Матвей угукнул. Слишком хорошо было в этот момент, не хотелось отрываться, чтобы снова сидеть в машине за разделительной линией в виде коробки. Но Коннор прав, заболеть бы очень не хотелось, и так всё через пень колоду на площадке выходит. — Я же правильно понимаю, что прям расписаться мы не сможем? — сказал Коннор, залезая на забор. Матвей должен был его руки дождаться, но довольно ловко вспорхнул на самый верх и сам. — Пока не знаю, — спрыгнул раньше Коннора, поворачиваясь и подставляя руки. — Надо изучить вопрос. А что? По-моему, можем считать, что уже мужья. Ну-ну, ловить он решил. Коннор развернулся, слезая осторожно. — Значит, первая брачная ночь сегодня? — спрыгнув, он вновь повернулся к Матвею, хитро улыбаясь. — Да-а, первая, — поиздевался Матвей. Коннор вцепился в его волосы, настойчиво целуя. До дома ещё, конечно, ехать, но это же и хорошо, если они туда приедут уже немного измученные ожиданием. Кое-как до машины дошли, и Матвей вжал его спиной в водительскую дверь, теперь уже сам требуя поцелуя и подчинения. Это забавно, но, похоже, впереди вновь ожидалась драка, всё по-старому, оба слишком хотят наверх, оба сильные и могут. Но это именно Коннора позвали замуж. Не стоит забывать. Он положил ладонь на пах Матвея, удостоверившись, что дорога перед ними чистая. Можно и похулиганить. Распалить, разбудить в Матвее его силу, подписать себе приговор. Но и ладно. Так же даже интереснее. Коннор хотел бы забыть сегодня несколько трудных последних недель: с этим кольцом на пальце в жизни должна начаться новая эра, теперь каждый раз сражаться он будет не только за себя, а за них двоих. Коннор расплылся, как размазня, но Матвей ласково напомнил ему, кто он такой — это ведь он всегда знает, что делать, он видел в жизни больше и он готов за руку взять первым. Не ждать помощи, а быть достаточно мужественным, чтобы и ответственность взять, когда надо, и проблемы признать, если они есть. — Подарок утром, ладно? — сказал Матвей, когда они уже заходили в квартиру. — Это почему? — Коннор облокотился на стену, нагибаясь, чтобы ботинки расшнуровать. А Матвей воспользовался. За волосы схватил, лицом прижимая в свой пах. Вот какой он. Развязный, дикий. — Сейчас его отработать придётся. Коннор оттолкнул его, смеясь. Ботинки всё-таки наспех расшнуровал, скинул с себя, успел до момента, пока Матвей опомнился. И завязалась драка. Для каждого из них эти сражения были чем-то, что понятно только им двоим. Так вообще-то не делается у других, они знали, люди как-то договариваются или это само собой случается, но у них не случалось. Они боролись, и так было с самого начала, когда Коннор воспользовался тем, что был просто менее растерян от внезапных чувств к незнакомцу. За что Матвей, чуть придя в себя, в тот чемпионат мира с него ещё спросил. Они не били друг друга, но и боролись не понарошку, хоть иногда и казалось, что Матвей всё просто так ему отдаёт. Заканчивалось всё равно минимальным причинением боли — заломленной рукой и иногда достаточно болезненным сексом. Дикая юношеская кровь была склонна к риску, только впоследствии стало понятно, что все эти упрощения процесса придуманы не просто так и правда помогают. Так что Коннор смазку вытянул из кармана куркти Матвея, где она ему глаза мозолила всю прогулку. Победил он честно, без поддавков, без "пусть берёт", просто потому что кто-то должен был победить. Шлёпнул Матвея по заднице, и тот рассмеялся, расставляя перед ним ноги. Особо не раздевали, штаны только содрали сзади, смазали обильно, но входили больно. Матвей прогнулся, давая Коннору больше пространства, и высоко страдальчески застонал. — Блядь, Мэттью, — выдохнул Коннор. — Как же я люблю тот факт, что ты с собой хотя бы пальцами не играешь. Матвей дёрнулся от движения внутри, расслабиться и принять было тяжело, и он повернул голову, чтобы дать Коннору это понять. — Привыкнешь? — спросил тот. Сам понял, что больно, остановился. — Да, всё в порядке. Начни просто чуть медленнее. Коннор поцеловал его в плечо. — Круто, — признался он шёпотом, и руки обняли спереди, поползли по животу ниже, на внутреннюю сторону бедра, раздвинули ноги сильнее. — Что ты в состоянии, когда надо беречь, но при этом беречь необязательно. Могу забить, доставить себе удовольствие, знаю, что справишься. Не маленький уже. — Можешь, — сдавленно ответил Матвей — Будет больно, — с улыбкой предупредил Коннор. — Ты же знаешь, что не только я сегодня буду снизу. Издевайся, сколько влезет, потом настанет моя очередь. Тот засмеялся. А он как будто бы против. Матвей, признаться, немного испугался, что спровоцировал этими словами, ведь Коннору действительно нравится, когда к нему грубы. Но боязнь эта была где-то неконтролируема, нерациональна, далеко внутри. Он хорошо знал Коннора. Знал, что тот не причинит боли, даже если до безумия перевозбудится. — Хочу, чтобы хоть раз поиздевался, — с улыбкой прошептал Коннор. Сжал двумя руками ягодицы, входя потихоньку. Матвей застонал, откликаясь на бережное отношение вразрез грубым словам. — Всё в порядке, можно, — горячо выдохнул, когда Коннор приостановился. — Ты сейчас просто не представляешь, насколько я в эту секунду сильно тебя люблю. Будь у меня мозги, я был бы осторожен каждый раз, я же знаю, что тебе больно. Но я же, блять... как я обожаю видеть, что ты допускаешь, потому что веришь мне. — И буду верить, — добавил Матвей. — Ты не обманываешь моё доверие. Он двигался плавно, и Матвей словно слышал, как у него сердце стопроцентный адреналин отбивает вместо крови. А весь в адреналиновой трясучке Коннор счастливый. Его ничего не тревожит. Никаких дурных мыслей, никакого страха перед завтрашним днём, да и к тому же — не скоро он, следующий-то день. Вечер будет долгим. Даже дальше порога не ушли, а ягодицы Матвея уже красные, губы уже блестят, а Коннор уже сумасшедший: — Я уверен, выйти за тебя, возможно, самое счастливое, что могло случиться в моей жизни. Это так. Я так счастлив не был никогда. А Матвей так счастлив каждый раз. Улыбнулся, лбом упираясь в стену и всецело отдаваясь моменту.

***

Проснулись от голода, одновременно, в шесть утра. У Коннора, ей-богу, болело всё: спина, руки, горло, задница — так вот проведёшь время с мужем, и начинает казаться, что уже оба они безнадёжно стары для всего этого. Да и заснули целых три часа назад, а планировали до утра не ложиться. Просто градус сразу как-то с порога был высок, почти не сбавлялся всё время от начала и до конца, а физическое существо устало аж до того, что руки было невозможно поднять — перенапряжённые мышцы гулом усталость разносили по всему телу. Но на душе утром было так легко, как Коннору уже даже не вспоминалось, было ли так когда-то раньше. Это всё он. Парень на соседней подушке, с улыбкой глядящий на него. Все эти вопросы вчера не заставили в нём сомневаться — его любовь кругом заполняла всё. Его трепетный поцелуй сам по себе больше говорил, чем каждое вчерашнее слово и все они, вместе взятые. — Ты как? — шепнул Матвей ему в губы. Невыносимый. Коннор схватил его ладонь и прислонил к низу своего живота, спуская пальцы на пах. Невозможно на него просто смотреть утром: невыспавшийся, потрёпанный, но такой счастливый, светящийся, красивый. Надо было в объятия лечь и досыпать, но Коннор не смог. Снова жажду почувствовал. Интересно, наступит ли когда-нибудь такое время, когда они хоть немного остынут? Матвей подхватил инициативу, разминая его возбуждённую плоть. Коннор согнул ноги в коленках, раздвинул их и прогнулся, чувствуя боль напряжения в пояснице. Вчера он слишком долго это делал. Внутри ещё скользко от смазки, и мышцы между ног, как потянутые, болели. Разогрето всё внутри, не успело закостенеть за три часа сна, поэтому легко было войти, когда Коннор с усилием перевернулся на живот и встал перед Матвеем раком. Он более выносливый, хоть и мышц меньше. Так всегда было. Коннору нравилось это, потому что сам ненасытный, и более слабый по сравнению с ним человек бы страдал от этого постоянного голодного отношения. Матвей спустился одной ногой на пол, взял за ягодицы и достаточно грубо продолжил, приводя всё тело Коннора в движение. Высокий голос возбуждал. Коннор сонный, размякший весь, выгнулся дугой, когда в него кончили. — Как порно актёр себя чувствую. Которого минимум вшестером трахали, — прокомментировал он. — Очень скользко в заднице. Матвей шлёпнул его по ягодице, и Коннор ахнул, поджимая пальцы на ногах. — В душ тогда пошли, — предложил Матвей. — Буду тебя снова купать. — Я бы с радостью, но я физически не могу подняться. Пришлось глаза распахнуть, когда шеи что-то коснулось, опоясало горло, звенящим звуком обозначая, что выбраться будет нелегко. Матвей ремень ему на горло натянул, в два раза обернул вокруг шеи, чтобы пряжкой в дырку попасть и поводок был покороче. — Поиграть со мной хочешь? — Коннор облизнулся, наблюдая за малейшей эмоцией на чужом лице. — Смотри, как интересно, это предпоследняя дырка, — он убрал руки, слегка потянув ошейник из собственного ремня. — Довольно крепко. А есть же ещё последняя дырка. — Ну, так используй её, — горячо ответил Коннор. — Чтобы не сбежал. Глядя за ним, Матвей осторожно перестегнул ремень покрепче. Удавка стянула горло крепко, но дышать было не тяжело — только слышать стал хуже и некомфортное ощущение от давления появилось. А от того, как потянули вперёд, стало даже легче. Матвей обеими ногами встал на пол, утягивая Коннора за собой, и у того выбора не осталось, кроме как двигать своими тяжёлыми руками и ногами, чтобы подняться с постели на ноги. В ванной указали на дно, чтобы сел, и привязали поводок к смесителю, но не натянули. В ванной скользко — вдруг упадёт. И включив воду, Матвей принялся издеваться ровно так, как и обещал, сидя на полу рядом. Убивал Коннора своими пальцами внутри, вымывающими сперму и смазку. Мыли даже не под душем, а под краном. Унизительно — до безумия. Приятно — просто до дрожи. Безболезненно приятно. Матвей костяшкой пальца давил на простату и проходился по ней раз за разом, и Коннора в конвульсиях от этого било, это то же самое, что он делал, когда надолго оставался один, но делающий это собственными руками Матвей и унижал до ничтожности, и приятно делал так, что унижаться хотелось и дальше. А потом он сам встал в ванную и включил наконец душ, чтобы вода попадала на него, а не просто хлестала на спину Коннора. Теперь она заливалась в глаза и уши. Веки пришлось прикрыть, когда шампунь выдавили, потому что он мыльными разводами стал стекать по лицу. Матвей пальцем под его губы проник, но просить разжать зубы не стал, провёл членом прямо по ним. Коннор не видел, поэтому подчинялся легко. Голову развернул, когда рука в мыльных волосах настояла, и сомкнул губы на члене, так и не разжав зубы. Матвею понравилось. Коннор присосался к нему сквозь зубы, и только ощущение мягких губ, а не рта на чувствительной коже дарило особенные ощущения. Ещё шампунь на волосы — предыдущий смылся — и Матвей немного отвернул направление воды, перевёл на спину Коннора и краснеющие от воды пятки. Глаза всё равно было не открыть — мыло стекало по лбу — и Матвей этим пользовался. Надавил на челюсти, разжал зубы и всё-таки вошёл. И вдруг на спину полилась ледяная вода. Коннор вскрикнул от неожиданности, и в раскрывшуюся гортань Матвей бесцеремонно вошёл так далеко, как мог. Коннор забился от внезапного холода и рефлексов, и Матвей выпустил его. — Вот же... — Коннор вентиль повернул обратно, достигая тёплых температур и стирая мыло с лица, чтобы глаза открыть. — А ну не хулигань. Матвей посмеивался, глядя на него. Взгляд глаза в глаза снизу вверх, и он облизнул губы, вновь беря Коннора за волосы. Он не грубил и не принуждал, направил только к себе, и дальше Коннор сам. Удовлетворить его таким было важным делом первого приоритета, Коннор обожал его немного безумным видеть. Редко это случалось. Холодная вода снова полилась ему на спину, и Коннор почувствовал такую ярость, что Матвею в пору бы испугаться. Вскочил на ноги, отвязываясь от смесителя, взял Матвея за шею и нагнул к крану, выключая душ и ограничивая весь поток воды одной струёй прямо на него. Вода тут же залила Матвею глаза, уши, нос, пришлось хватать ртом воздух, чтобы не захлебнуться, а потом и того перестало хватать, когда резко вошли, без смазки, без предупреждения и без подготовки. Но правда воду Коннор сделал потеплее. Матвей обеими руками упирался в борта ванной и тяжело дышал от грубого секса и вездесущей воды. Вот так наказывали. Заслуженно и закономерно. — Я больше тебя с собой в душ не возьму, — предупредил Коннор, когда Матвей вытирал его тело полотенцем. — А я и не буду тебя спрашивать, — усмехнулся Матвей. Вытер волосы, шею, плечи, вытянул обе руки, вытирая их, вытер торс и сел на пол, принимаясь за бёдра. Коннор на краю ванной сидел и глядел, как Матвей ногу трёт, доходит до ступни, поднимает и слизывает капельки с каждого пальца. Потом двумя руками вытирает свод и вжимается губами во внутреннюю сторону, засасывая кожу стопы. Потом берёт другую. И смотреть за этим — сущее наслаждение. — Почему мне кажется, что для твоего подарка мне не нужно одеваться? — спросил Коннор. — Как раз нужно, — улыбнулся Матвей. — Удивительно. — Нет, не сильно удивляйся. Ты явно близок. Я просто хочу, чтобы ты был в одежде. Коннор дёрнул бровью. — Ладно. А я в таком случае хочу, чтобы ты в одежде не был. — Замётано, — Матвей поднялся на ноги и приблизился, целуя парня в висок. — Тогда иди одевайся. А я пока завтрак приготовлю. — Что, вот так? — Коннор указал на наготу Матвея. — Ты же сам сказал мне не одеваться. — Ну, да. Всё так. Ты же муж? Хочу, чтобы муж всегда был наготове. Матвей рассмеялся, кивая. Муж не против быть наготове, даже несмотря на то что он и не прям уже настоящий муж. Самое главное, что ни грамма вчерашнего потерянного, потерявшего веру в себя Коннора в сегодняшнем не наблюдалось. Может, дело, конечно, и в ночи — давно у них такой не было. Они так только в свои первые встречи спали: часами, грубо, выматывающе. Оба думали, что выросли уже из этого. Может, даже допускали мысль, что стали поспокойнее и, возможно, насытились, но нет. Даже близко нет. Ещё бы сутки в таком темпе, и оба бы согласились на это, вообще не думая. Всё как раньше. Всё по-старому. В последнее время забота выходила на первый план, потому что обоим было непросто, но в этот раз они оба выбрали не заботу. Как-то даже не сговариваясь, очень легко, словно им обоим вновь по семнадцать и нет никакой разницы между этой выматывающей грубостью и уже привычной им трепетной аккуратностью. Коннор пришёл одетый, как на тренировку, и встал напротив Матвея, заправляющего хлеб в тостер. Раздетым всё-таки не готовил — не гигиенично. Надел халат и плотно подпоясался, а Коннор только головой на это покачал: — Вот и договаривайся с тобой. Матвей ему улыбнулся и постучал пальцами по чёрной коробке на столе рядом с продуктами. Коннор потянулся к ней, но Матвей только пальцем погрозил. — Нет. Я сам. С тебя снять штаны и повернуться спиной. — Ну, нифига предложение. Чувствую в нём какой-то подвох, но никак не могу понять, какой. — И ещё глаза закрыть, — добавил Матвей. — Мне Сашка Никишин примерно такой анекдот рассказывал, — прокомментировал Коннор. Но указание выполнил. Уже по нему было понятно, что там за подарок, так что Коннор не особо удивился, когда ему в задницу что-то вставили. Прохладный металл внутри вызвал рефлекторное сокращение мышц, и те вобрали предмет в себя, пока тот другим концом не упёрся заглушкой. Пробка, стало быть. Коннор сжал её в себе, пробуя ощущения. Понравилась металлическая прохлада. Он открыл глаза, поворачивая голову правее на экран телефона Матвея. — Подожди, это что, какой-то пульт управления? — О да. Только оденься обратно, ладно? Коннор натянул штаны и встал рядом, глядя на панель управления. Такого он ещё не видел, и было жаль, что он не попытался погуглить такое раньше. — И как далеко ты можешь находиться, чтобы им управлять? — Хоть с Луны, — усмехнулся Матвей. — Если там есть интернет, разумеется. Он перелистнул на экран с четырьмя ползунками и повернулся к Коннору. — Попробуем? "Напомнить", "наказать", "поощрить", "подготовить". — Интригует, — заметил Коннор. Матвей потянул первый ползунок и обратил внимание на вздрогнувшего и тут же засмеявшегося Коннора. — Чёрт, это интересно. А он может сильнее? — Он вибрирует? — уточнил Матвей. — Да. Но едва-едва. Вообще, конечно, чтобы "напомнить", хватит. Он сам сунулся пальцем к приложению и добавил мощности до половины ползунка. — Ох, чёрт, — закусил губу. — То есть ты можешь заставить эту фигню вибрировать абсолютно в любой момент? — Если подключишь к своему телефону, да. — Как это хорошо. Матвей убрал ползунок. Такая морда у него самодовольная была в эти секунды. Занёс палец над полузнком "наказать" и задумался. — Давай, я готов, — поторопил Коннор. — А вдруг током ударит? — Ну, ты чуть-чуть. Поставил полузнок на минимальное значение, и между бровями Коннора пролегла морщинка. — Всё-таки ток? — Матвей убрал ползунок обратно. — Нет. Просто упирается. Но не больно. Матвей вновь повёл ползунок выше, на двойку, на тройку, дальше... Коннор держался, ухватился за столешницу. Он сильно разогрет и растянут, не должно быть сильно больно, но боль явно была ощутимой, когда он не выдержал и на восьмёрке сбилось дыхание. — Чёрт... Убери, пожалуйста, — жмурясь, попросил он и потянулся рукой к телефону. Но Матвей убрал ползунок лишь на два деления и руку Коннора не подпустил к пульту. И в глазах страдающего отразился страх. Коннор метнулся к пробке, но Матвей не физически, а одним резким тоном его осадил: — Руки на стол. Было тяжело, но Коннор не посмел ослушаться. — Я ненавижу делать тебе больно, но, если я узнаю, что ты и дальше пьёшь, я буду, — Матвей снова добавил до семёрки. Коннор захныкал, ёжась от боли. Инстинктивно мышцы сжимали предмет внутри, и он причинял ещё больше страданий. — Прости... Мне было плохо, и я немного... — Где ты хранишь алкоголь? — Всё в холодильнике, — он протянул руку и открыл его, указывая на дверцу. — Руки на стол, — Матвей добавил до восьми, бросая взгляд на дверцу. — Только пиво? — Ещё виски, — признался Коннор. — Матвей, прости, выключи, пожалуйста. Невыносимый для обоих в этот момент категорический отказ вызвал у Коннора всхлип. — Иди и выбрасывай. При мне. Коннор сделал шаг и схватился за стол, сгибаясь. Не мог идти. Ползунок был убран на четыре, и дышать стало легче. Идти правда явно всё равно больно, но хотя бы уже возможно, и Коннор попытался сделать всё за доли секунды, просто метнувшись до холодильника, а затем до мусорки. Матвей убрал ползунок на ноль, и ноги у Коннора подкосились. Какая-то зверская штука, Матвей, конечно, не думал, что будет так тяжело для человека, у которого был секс вот только что. — Понимаешь, за что был наказан? Коннор давно в курсе, что напороться на наказание от Матвея — большая редкость, но наказывает он очень болезненно. Оба раза он действительно очень крупно облажался и был достоин расставания, но Матвей расставаться не собирался. Идею о том, что алкоголь спасает душу, было необходимо выкорчевать, связать с мучительным моментом, показать, что за этим последует. Он не был в обиде. Он бы на месте Матвея, скорее всего, поступил точно так же. — Да... Конечно. Прости меня. — Прощаю, — легко ответил Матвей и подступил, поднимая за локоть и спуская ладонь до чужой, чтобы сжать руку Коннора и тоже своеобразно попросить прощения за боль. — Я понимаю, он приятный, он отвлекает от боли. Но пить так — недопустимо. Я это не приму. Я буду наказывать тебя всякий раз, когда ты будешь выбирать алкоголь, а не меня. — Мэттью, всё правильно. Ты абсолютно прав. Я буду крепиться без этого, просто... Твоя строгость ко мне причиняет намного больше боли, чем это. — А я и не хочу быть строгим, — Матвей смягчил тон. — Ты мой бедный мышонок, я всегда пожалею тебя и подставлю плечо. Просто хочу, чтобы это делал я, а не бутылка виски в полном одиночестве. Коннор, просто больше не делай так. Я узнаю так же, как узнал и сейчас. И в том случае буду считать, что ты меня подвёл. — Я понял. — Сильно больно? — Матвей ладонью проник под джинсы и бельё, слегка надавливая на пробку. Ощущения долго отходили, и Коннор вздрогнул от этого касания. — Больно, — ответил он. — Дай на десять? Я хорошо растянут, не хочу бояться этой штуковины, хочу знать максимум. — Уверен? — переспросил Матвей. — Абсолютно, — он чуть прогнулся в спине, становясь локтем на стол. Выкручивали на десять осторожно. Матвей положил свободную ладонь ему на поясницу, мягко поглаживая. Коннор болезненно выдохнул ещё на семёрке: — Много ещё? — Это семь. Побыстрее? — Давай. Матвей добавил немного быстрее, и Коннор закусил губу, сдерживая стон боли. Руку закинул назад и надавил сверху. Воздух быстро вышел из груди, он судорожно вздохнул, и, видимо, боль стала сильнее терпимой: — Выключи-выключи. Свернули ползунок на ноль. — Хочешь, не буду его использовать? — Нет, нормально. Но это болезненная херь. Упирается внутри чем-то тонким в разные стороны. — Где было максимально терпимо? — На семёрке максимум. — Я понял. А это? — и Матвей выкрутил сразу на пятёрку ползунок "поощрить". Коннор чуть не ударился головой об шкаф. — Ох, блять, — застонал. — А это чисто массаж. — Приятно? — Ох, блять, — повторил Коннор. — Конечно, не так приятно, как твои пальцы в душе, но тоже. Матвей добавил, с удовольствием глядя на кайф на лице Коннора. Какой красивый он, когда ему хорошо. Только матерился без меры, но это, наверное, отходняк от боли. — Вырубай. А то снова в душ придётся идти. Последний режим "подготовить". — К чему? — спросил у телефона к Матвею. — К сезону НХЛ, очевидно, — ответил Коннор. — Включай. Не похоже на что-то болезненное. Матвей включил на тройку и посмотрел на Коннора. Тот пожал плечами. Ничего. Выкрутил на семь и снова посмотрел. — Подготовить к разочарованию, наверное, — предположил он. — А чего там, инструкция есть какая-то? Матвей нажал на треугольник внизу и открылись правила. Даже не сговариваясь, рассмеялись от осознания, что приступили к пыткам, даже не удосужившись прочесть, как их правильно проводить, чтобы достичь каких-то крепких семейных уз. — А-а-а, блять, я начинаю понимать, что это, — вдруг завыл Коннор, вновь опираясь локтями на стол. — Нагревается. Матвей быстро скрутил обратно на тройку, вновь открывая правила после. — Ну, да. Нагревается до пятидесяти градусов, — удивлённо прочитал он. — Звучит неприятно. — Сюда посмотри, — и Коннор указал на схему действия режима "наказать". Это были достаточно широкие, но с загруглённым остриём шипы, в положении десять выдвигающиеся на сантиметр. Матвею только представить хватило, чтобы боль почувствовать. — Пиздец, я это больше не трогаю. — Ну, уж прям, — хмыкнул Коннор. — Ты думаешь, в тебе такая херь стоять не будет, что ли? Думаешь, я пожалею тебя? — Ну, хотелось бы, — обречённо ответил Матвей. — Нет, ты десяточку тоже познаешь. Семья мы или кто? Матвей усмехнулся, мотая дальше. — Не рекомендуется использовать на неопытных любой режим выше пяти. Ты неопытный? — У меня был только один мужчина, — довольно кивнул Коннор. — Для подготовки к сексу рекомендуется нагреть до семи, чередуя режимы "напомнить" и "поощрить". Режим "напомнить" может вызвать мышечные спазмы по всему телу, поэтому не рекомендуется использование во время выполнения физически тяжёлых и требующих точности работ. Режим "наказать" крайне не рекомендуется использовать выше пяти на заранее не подготовленном анусе. И тут ещё предупреждение. Напоминают, что согласие на эту штуку — акт доверия, режим "наказание" может вызвать тяжёлые мучительные эмоции. У тебя вызвал? — Бля, я так тебе верю, что, мне кажется, даже раскалённой кочерге в заднице бы не обиделся, — признался Коннор. Матвей посмотрел на него в упор, чтобы понять, шутит ли он. Шутил, но не совсем во всём. Матвей кивнул: — Я тоже. Коннор поцеловал его в нос и повернулся спиной к кухонному гарнтиру, запрыгнул на него и выронил стон, вздрогнув от ощущений. — Чёрт, — засмеялся. — Пока стоял, она не казалась большой. Матвей подошёл к нему, вставая между его разведённых ног. — Так, — Коннор положил ладони ему на лицо. — И что, я теперь должен носить эту штуку, вообще всегда? — Как захочешь, — Матвей улыбнулся ему. Его ладонь доползла до ширинки. Коннор от этих сладких экспериментов снова был твёрд, и этому уже не стоило удивляться. — Мэттью, — позвал его Коннор, вновь поднимая его взгляд на себя. — А ты как хочешь? Я уверен, на это должен быть твой указ. Коннор любил власть, но и с чужой властью уживался хорошо. Вернее не просто с чужой — с властью Матвея, по-особенному её жаждал от человека, для которого она не являлась разрешением на принуждение, а была, скорее, ответственностью за его здоровье и благо. Только сам Матвей с властью был на Вы. — Я не хочу быть тем, кто даже случайно заставит делать что-то, чего ты не хочешь, — ответил он. — Давай так. Ты сам решаешь, когда её вставить. Я считаю, на это может быть только твоё желание. Но, когда ты уже взял её в себя, разрешить вытащить могу только я. Даже если я заставлю месяц с ней ходить. Сам ты будешь иметь право убирать её только на матч. Или в другой момент, но не больше, чем на пятнадцать минут. Ни на секунду. У меня в приложении написано, когда она активна. — Мне нравится, — улыбнулся Коннор. — Но у это будет одна маленькая возможность смухлевать, — добавил Матвей. — Ты можешь сказать, что идёшь спать. И я не трону пульт, пока ты не напишешь, что проснулся. Даже если всё это время ты будешь в сети и я буду видеть, что ты точно не спишь. — Блин, Мэттью, — Коннор зарылся пальцами в его волосы. — Эта твоя чёртова забота. Я себя святым чувствую. — Правда? — Она делает меня лучше и чище с каждым твоим словом. Матвей растегнул его ширинку, и Коннор приподнялся, позволяя ему спустить штаны ниже. Приземлившись обратно, Коннор снова содрогнулся и засмеялся над своей неловкостью. — Да, садиться с ней прямо кайфово. А ты включишь что-нибудь? — Я смогу ей управлять, только когда ты сам примешь её. Сейчас ты этого решения не принимал, я сам её в тебя затолкал. — Вау, — он перекатился на одно бедро, вынимая пробку из себя и сразу же входя ей обратно. — Ну, вот теперь я сам. И тут же пожалел, что не позволил ей остыть: прохладной приятнее. Матвей поставил режим вибрации на четвёрку и потёрся щекой о его возбуждение. Коннор откинулся спиной на кухонный шкаф наверху, ладонь сжала в кулак волосы Матвея, но ни к чему не принуждала. Он сам отлично всё умеет, а от грубости наступила определённая душевная усталость. Матвей слишком заботлив, даже когда кнут у него в руке и поводов оттянуться на чужом теле полно. Не хотелось уже ни секунды грубить ему самому. — Мне только жаль, что пользоваться этой штукой я не смогу сам. Матвей поставил ладонь на столешницу и старательно сосал, двигая головой. Вчера Коннору ни разу не удалось заставить его: за руки кусал, и желание совать ему в рот что-то, помимо них, пропадало. Решение взять за щёку он всегда принимал сам, Коннор никогда не имел над этим процессом власти. Он тоже лишь дожидался момента, когда Матвей проявит инициативу и, если и принуждал, то только к концу и очень легко. Не хотелось в эти моменты быть сволочью. Матвей этим показывал, как верит Коннору, настолько, что неприятное действие не причиняет никакого дискомфорта. А решение это Матвей принимал теперь довольно часто. Знал, как Коннору нравится, и просто делал это для него. Позволял волосы сжимать, тыкать в щёку изнутри, чтобы видеть, как выпирает, и даже насадить поглубже, чтобы кончить в горло. Ни к чему другому принудить Коннор не смел. Он вообще, в целом, имел чёткое понимание о границах, даже несмотря на то, как они широки. Не путал вседопущение с отсутствием правил. Разбирался в Матвее и знал, почему тот позволяет так много. Доверие прежде всего, уверенность Матвея в том, что Коннору он важнее себя самого, что Коннор остановится в случае, если будет больно, что он будет себя ужасно упрекать, сделай он где-то излишне больно или обидно. Матвею самому вся эта жесть не близка, но он шёл на отчаянный шаг — связать жизнь с тем, кто любит быть властным и жёстким, потому что знал, что любовь к нему намного сильнее. В руках Коннора хрупкое создание, способное очень сильно любить, его любовь и правда свята. Она способна делать незначимым расстояния, скрывать Коннора от боли и печали, создавать мир, в котором нет никого, кроме них. Этот подарок, вернее, оба этих подарка — кольцо и пробка — вовсе не атрибут подчинения, не короткий поводок. Это напоминание о самом светлом, что бывает, о том, что делает их обоих гораздо больше, чем просто двумя людьми. Они никто без этой любви, а с ней они супергерои. Просто помнить бы об этом почаще. Слава богу, об этом позаботился производитель.