Браконьер

Маленькие настольные механические часы с забавными рожицами неизвестных науке существ на циферблате, недвусмысленно намекали нырять в кроватку на свежевыстиранные простыни. Сиреневые стрелки сообщали, что уже 23:46. Всем послушным двенадцатилеткам в это время полагается спать, но, во-первых, я идентифицирую себя как Тëмного лорда непослушания, а, во-вторых, с учётом прошлой жизни мне нехрена не двенадцать.  Глаза, признаться, действительно слипались, да и жопа от долгого сидения за столом одеревенела, но я стоически терпела, ведь у меня было важное дело.  Уже несколько дней по вечерам под неуловимый шорох снегопада за окном я, помолившись предкам и призвав все свои художественные способности, делала открытку Тетте.  Это уже шестой день рождения Кисаки, который мы празднуем вместе. И ещё с первого торжества, где при получении открытки физиономия моего заклятого друга сморщилась, как забытая под яблоней антоновка, я поняла, что наткнулась на золотую жилу. Спасибо, мама, что настояла на необходимости сделать часть подарка своими руками. Сердечно благодарю, папа, что с готовностью утвердил идею обклеить открытку мишками Haribo (больше половины было съедено в процессе). И конечно, низкий поклон мне, нарисовавшей портрет Тетты на весь разворот в виде весьма смелой абстракции.  Тётушка Майи, как ценитель высокого искусства, предложила каждый год дарить Кисаки открытки, чему я была несказанно рада. Это дало мне власть, о которой я не могла и мечтать.  - Великолепно, - с чувством сказала я, прикрепляя огромную наклейку Hello Kitty прямо на середину внешней стороны открытки.  Ехидно посмеиваясь, я представляла, как скукурузится лицо Кисаки при виде блёсток и позорных девчачьих наклеек. Как же здорово, что мальчишек в этом возрасте можно уязвить чем-то подобным.  Откинувшись на спинку кресла с вечно заедающими колёсиками, я задумчиво уставилась на едва освещённый настольной лампой потолок. Оставалось самое сложное - поздравительный текст.  Ради нескольких строчек мне необходимо было напрячь мозг и собрать в кулак всё имеющееся остроумие и псевдоинтеллектуальную язвительность. Слова должны были быть оскорбительными, но в меру, поскольку Тетте предстояло зачитывать их в слух.  - Так-так-так, - бормотала я, чуть поворачиваясь на стуле из стороны в сторону, - может быть что-то вроде: "пусть чахлый росток твоей жизни..." или "желаю тебе оставаться таким же гербарием...". Тяжело. В этот раз мне особенно хотелось впечатлить Кисаки. Возможно, потому что моë положение первого остряка в классе обязывало. Надо же оправдывать репутацию.  Неожиданно я услышала в коридоре шаги и ко мне, тактично кашлянув, вошёл отец. Стоило двери открыться, как я услышала на первом этаже в прихожей какую-то возню. Нахмурившись и поведя головой в сторону, я попыталась распознать звуки, вызвавшие во мне бессознательную тревогу.  - Почему не спим, юная леди? - отец скрестил руки на груди и попытался выглядеть строго.  У него не очень-то получилось. Родитель, судя по сонным глазам и следам белой шерсти на футболке, дремал вместе с котом на ими обоими излюбленном диване. Малыш, с первого же дня пребывания в доме, ставший угрозой папиному спокойствию, вырос в чересчур о себе много думающим длинношёрстным кошаком. Единственный, кого наглое животное уважало и любило, был как раз отец. Эти двое при других ворчали друг на друга, но кошак стабильно спал на груди у отца, запихнув шерстяной хвост ему в приоткрытый рот. Так же, маленький вредитель обоев и причина пожёванных листьев всех комнатных растений в доме позволял расчёсывать себя только папе. Короче, крепко сдружились мужики.  - Ты время видела? - вяло поинтересовался отец, прислоняясь к косяку; кажется, он был готов уснуть стоя как лошадь.  - Пап, а что за шум внизу? - переключила мысли родителя я.  - Твой друг пришёл, - сонно ответил мой уставший собеседник.  - Тетта? - изумилась я и посмотрела в окно.  Крупные, серые хлопья снега валили в густом ночном мраке. Зачем Кисаки пришёл так поздно?  Спрыгнув со стула, я проскочила мимо окликнувшего меня отца, и сбежала по лестнице. Носки скользили по паркету, но я мастерски держала равновесие.  Улыбаясь и предвкушая встречу с другом, я наконец оказалась в прихожей. Стоявшая ко мне спиной мама развернулась и я увидела Тетту.  В доме было темно, но в прихожей горел свет. Он падал на мамино лицо и на нём я уловила то самое выражение, за которым взрослые пытаются скрыть переживания. Мама искусственно улыбалась, глаза её бегали.  - Что случилось? - доброжелательно поинтересовалась я.  Кисаки был мрачен. На его шапке мучительно медленно таяли хлопья снега. Он хотел ответить, но не мог. Только смотрел на меня в упор растерянным, а от того угрюмым взглядом.  Я дёрнула уголком губ, повторила:  - Что произошло?  Тетта молчал. Надеялся, что я пойму. Я тоже больше ничего не говорила. Не хотела понимать.  - Майи до сих пор не вернулась, - тихо, почти робко сказала мама; она словно боялась прерывать наше молчание.  Время в прихожей замерло. Казалось, я слышала с каким звуком мелко дрожит нить накаливания в лампочке и опускаются на землю снежинки.  - Я пойду искать её, - от спокойствия Кисаки разит фальшью.  - Я с тобой, - отвечаю больше на автомате, нежели осознанно.  Это в нашей дружбе было неизменно. Куда ты, туда и я. 

* * *

Фонари вдоль дороги бросали на тротуар яркий, холодно-лунный свет. С тяжёлых, низких облаков, не останавливаясь, сыпался снег. Ночь, казалось, состояла только из чёрного, серого и белого. Словно выйдя на улицу, мы с Кисаки попали в старое кино, идущее по дряхлому пузатому телевизору и постоянно прерываемое помехами.  Среди этого монохрома мы с Теттой выделялись двумя нелепыми, цветными пятнами. Я цеплялась взглядом за его бордовую куртку, свой синий шарф и медленно краснеющие от холода кончики пальцев.  - А что твой отчим? - спросила я, когда идти под монотонный скрип снега стало невыносимо.  В отсутствие взрослых, мы называли его именно так. Иноэ Таро так и не стал для моего друга отцом или хотя бы кем-то близким. Из того, что я видела и знала, они поддерживали нейтралитет ради Майи и даже иногда обменивались сухими любезностями за семейным ужином.  - Ушёл, - коротко ответил Кисаки; он, пожалуй, ответил неосознанно, поскольку мысли его метались где-то посреди ночной мглы, - ещё несколько часов назад.  Несмотря на долгое знакомство с семьёй Тетты, я знала о его отчиме не так много. Кроме того, что Кисаки он не нравился, из важного мне было известно только то, что Иноэ Таро любит Майи. Причём, беря в расчёт неадекватную проницательность Тетты и его безграничную заботу о чувствах матери, Иноэ-сан любил Майи по-настоящему, ведь в противном случае Кисаки бы не стал терпеть его.  - "Всё же тётушка Майи невероятная," - думала я, утыкаясь носом в шарф, - "даже волшебная..." Когда вдалеке я увидела быстро приближающуюся в нашу сторону фигуру, то в первый момент испугалась. Хоть в Японии, и в Токио в частности, низкий уровень преступности, старые привычки из прошлой жизни накрепко въелись в подкорку. В моëм прошлом детстве известием о пропаже ребёнка никого было не удивить.  Однако, разглядев, что бегущим навстречу незнакомцем был подросток, я тихо выдохнула. Судя по его испуганному лицу, которое я едва разглядела издалека, он спешил домой, чтобы не получить от родителей. Наверняка, обещал быть как штык часов в восемь вечера, но заигрался с друзьями в компик.  - "Не повезло," - сочувственно хмыкнула я.  Однако все тёплые чувства, зародившиеся из понимания и солидарности, враз исчезли, стоило подростку, пробегающему мимо, бесцеремонно толкнуть Тетту всем телом. Кисаки, сбитый с ног, упал на пятую точку, а пробегавшего мимо лишь слегка качнуло в сторону. Он даже не обернулся - сразу рванул дальше.  - Ну что за гад, вы на него посмотрите, - ворчливо возмутилась я.  Уперев ладонь в колено, я чуть присела и потянула на себя Тетту за локоть. Я не была удивлена безразличию моего друга, ведь все его мысли должны были быть заняты мамой, однако посмотрев в его лицо я с удивлением заметила, что он болезненно хмурится. В его глазах, серых и ярких, застыл вопрос. Он уже что-то понял, но ещё этого не осознал.  - "Беда с тобой," - подумала я и взяла его за руку, крепко сжав ладонь.  Моего тепла не хватит, чтобы согреть мысли Кисаки, но, возможно, будет достаточно, чтобы не мёрзли его пальцы.  Ветра не было, поэтому снег падал ровно, повисая на пряже шарфа и ресницах. Ночь становилась всё более вязкой и чёрной, казалось, будто с каждым шагом мы сильнее вязли в болоте.  Я не знаю, есть ли, так называемое, шестое чувство, но иначе объяснить произошедшее не могу. Мы не могли даже подозревать, ничто на это не указывало. Тем не менее в груди что-то леденело и с каждым ударом, сердце старалось биться всё тише.  Когда мы зашли за угол низкого забора обычного домика и остановились на краю света, бившего нас в спину фонаря, всё было кончено. Я не смотрела на Тетту, тот тоже не поворачивал ко мне головы.  В чёрно-белый мир этой глухой ночи, по воле несносного художника, добавили красок.  Мы не видели тела. В переулке перед нами не было фонарей. Только край плотной каштановой юбки и ноги в тёплых сапожках с акриловыми птицами. Ещё кровь. Очень много крови. И большая зелёная энциклопедия, зажатая в бледной, окровавленной руке.  Мы нашли маму Тетты, но было уже поздно. Зубастая ночь растерзала еë.