Северный Огонь

      Эта ночь тянется бесконечно долго и пролетает за одно мгновение одновременно. Сан боится моргать, чтобы не упустить каждую следующую секунду. Столько времени ему хотелось понять, что происходит, — хотелось понять Сонхва, — и вот, наконец, мир раскрывается так, как нельзя было и предположить. На Сана обрушивается поток фактов, к которым он не был готов, и сбивает с ног, словно цунами. Сложно осознать и поверить, что подобные вещи могут происходить сейчас, в настоящее время, еще и под самым носом министерства. Не только министерства — просто старших волшебников, которые еще помнят Вторую магическую войну, а то и Первую.       Нет, дело даже не в этом.       Сану страшно представить, что испытывал Сонхва, когда только начал собирать воедино кусочки пазла. Еще страшнее — что чувствовал, уже погрязнув в деяниях этой «секты» с головой. Каждый день страх, тревога и сомнения. Волнение за людей и опасность быть раскрытым. Подозрение к любому знакомому. Каждый вздох беззвучный, каждый шаг с оглядкой. Сан не может понять, как его сверстнику удается так долго и с такой настойчивостью продолжать свое дело, заведомо обреченное, если идти по этому пути в одиночку.       Чхве Сан… Не напарник из тех магловских фильмов про спецагентов, да и не помощник вовсе. Но ему просто хочется быть рядом и помочь Сонхва всем, чем только возможно. Даже если ему нужно просто подать руку.       И Сонхва на это откликается. Он раскрывается, как если бы был цветком, долго набирающим бутон, и дает возможность увидеть сразу все: рассказывает сначала про секту и причины своего поведения в течение этих месяцев, а потом, когда ощущает себя уверенней, про семью, про магловскую школу до Дурмстранга, про Юнхо, про наставника Новака, про… Каждое слово и каждый доверенный ему кусочек истории Сан трепетно прижимает к сердцу и отдает кусочки своего в ответ: родители, Ханыль, лучший друг в Лондоне, друзья в Хогвартсе, в том числе бывшие, обучение здесь и всеобщая требовательность к чемпиону. У обоих есть чем поделиться, и радость от узнавания чего-то сокровенного и важного, каких-то мелочей, сформировавших личность, перекрывает ощущение оседающей осадком на дне боли: Сонхва так долго скрывал все, чтобы оградить и спасти. Но в итоге доверился, потому что…       У Сана вдруг вспыхивают щеки, пока он идет по коридору к стенке-ходу в гостиную факультета. Стук каблуков по камням подземелья отдается эхом в голове, которая целиком занята лишь одной идеей.       Сонхва нравится Сан. Они провели всю ночь вместе, вдвоем. И они…       — Неверный пароль, — недовольно сообщает зачарованная стена, и Чхве тушуется. Еще бы. Его голова забита совсем не паролями и загадками, а сейчас, когда почти все спят, меньше всего хочется выяснять отношения с замком. Нужно быть тихим, особенно если и так привлек слишком много внимания.       Он мотает головой, приводя мысли в порядок, и выдыхает. На этот раз названный пароль подходит, и путь в гостиную Слизерина открыт, но Сан еще пару секунд мнется у входа. Один шаг, и там, за спиной, останется этот бурный вечер; темные, полные звезд глаза Пак Сонхва и тихий напев вальса. Выдох — и тьма и сырость подземелий забирают Сана к себе; он тонет во мраке.       В гостиной остается несколько учеников, продолжающих расслабленное общение после бала, но пройти мимо них не составляет труда, да и ни к чему скрываться. В полумраке помещения, чьи «окна» выходят прямиком на Черное Озеро, все давно привыкли ориентироваться по фигуре и походке, так что узна́ют при любом раскладе. Сан коротко кивает одному из студентов, приметившему его, и ныряет мимо темных черно-зеленых стекол к своей комнате.       — Если бы ты встал посреди Большого зала, разделся бы догола и так продолжил танцевать с Валери, — это вызвало бы меньший резонанс, чем исчезновение сразу после первого танца, — Джун, в отличие от других соседей по комнате, не спит, а сидит на кровати, сложив крест-накрест ноги, и хмуро смотрит. В бликующем огоньке свечи, единственно освещающем спальню, это смотрится довольно угрожающе. А еще он явно недоволен.       — Ты преувеличиваешь, — у Сана нет настроения выяснять отношения и портить ощущения от последних часов, что удалось провести вдали от всех, наедине с тем, с кем действительно хотелось быть и танцевать. И даже угрюмый вид Джуна Киммела не разрушит волшебство этой удивительной ночи. — Уверен, заметила всего парочка человек.       — Издеваешься, что ли? — несмотря на то что Сан, скидывая с плеч мантию с узорами, стоит к Джуну спиной, его сверлящий взгляд чувствуется отчетливо. Вряд ли из-за отсутствия хогвартского чемпиона были особые проблемы или волнения, да и что такого, если он покинул бал? И этот разговор не стоит начинать сейчас, после стольких событий вечера. — Ты хоть примерно осознаешь, сколько людей на тебя смотрит? Какая ответственность на тебе лежала вообще? Ты, мандрагора в тебя наори, факультет подводишь как бы, в курсе?       Сан слишком хорошо знает, сколько взглядов к нему приковано и сколько языков стремится осудить каждый его шаг, чтобы не позволить себе один вечер — ровно один вечер! — не думать об этом. Но сейчас слишком много внутри всего, что нельзя расплескать на спор, на раздражение и злость. Слишком много любви, чтобы перебивать ее ничего не значащими мыслями. Сан выдыхает, расстегивает корсет и замечает, как из-под него на покрывало падает небольшой пушистый цветочек с острыми лепестками.       Все остальное перестает быть важным.       — Да, спасибо, Джун, — Сан ласково улыбается, трепетно прихватывая пальцами василек и оглаживая голубые лучики. Не имеет значения, как Киммел хмыкает за спиной и, судя по скрипу кровати, разворачивается лицом к стенке. Не имеет значения, сколько людей в этой спальне может наблюдать. Не имеет значения ни честь факультета, ни чьи-либо мысли насчет прошедшего вечера.       Значимо только это маленькое доказательство, что он на самом деле был.       Сан не уверен, что хочет спать: кажется, что все свершившееся волшебство исчезнет, стоит позволить себе прикрыть глаза. В пальцах, темнеющий против света свечи, вертится василек. Он может остаться тем воспоминанием, которое сохранится на годы вперед, если только удастся придумать, как сберечь его от увядания. Полевые цветы не терпят неволи, он даже не станет стоять в воде дольше пары дней. А Сану очень хочется как-то запечатлеть его таким ярким, живым.       Но это уже завтра. Точнее, уже сегодня, но…       Только тогда, убрав цветок в стакан с водой на тумбе и позволив себе расслабиться, Сан ощущает, как вдавливает в кровать усталость, приковывая руки и голову. Оказывается, он так сильно устал за эти дни... Столько переживаний, сомнений, изводящих мыслей, столько труда и попыток отвлечь себя. Он не позволял себе отдыхать, желая стать сильнее, — и пытаясь заглушить чувства — а теперь весь груз накопившихся чувств разом исчез. На фоне много и других тревог, но прямо сейчас он может позволить себе просто поспать.       Сан моментально падает в сон.       И так же моментально, без тяжести, просыпается. Время уже обеденное, и комната пуста: в праздничные дни нет необходимости ходить на занятия и соблюдать расписание. Студенты либо разъезжаются по домам, либо общаются в общих залах, либо уходят в Хогсмид. Сан не знает, не разбудили его по доброте душевной или из-за обиды за вчерашнее исчезновение, но благодарен в любом случае: ему требовался этот отдых и такое неспешное пробуждение.       Первым делом Сан вскидывает взгляд и ищет взглядом свой костюм, а затем и василек — как подтверждение того, что вчерашний вечер не привиделся. Все оказывается на своих местах, и Чхве с опаской прислушивается к своим ощущениям, боясь не найти там, внутри, того же тепла и счастья, что было вчера. Но на месте оказывается и это.       Этой ночью все стало хорошо.       По крайней мере, настолько, насколько это возможно в нынешних условиях.       Но, кроме всего того, — поистине удивительного и волшебного — что получилось испытать с Сонхва, теперь есть еще кое-что. И это знание пробуждает внутри тревогу.       Сан давно замечает и странное поведение некоторых людей, и шепотки по углам, и пропажи, которые, как толчок из недр земли, зарождают цунами. Однажды оно неумолимо накроет всю магическую Британию, а то и весь мир, и Сан ничего не сможет сделать. Но в данный момент у него есть возможность на кое-что повлиять, чтобы Рождественское утро стало хоть на капельку счастливей еще у одного человека.       Замок странно, по-живому тих: сонно бормочет, шуршит и шевелится, но от обычной учебной активности не осталось и следа. Особенно если учитывать, что шума и движения стало в два раза больше с прибытием иностранных делегаций. Почти все ребята с младших и средних курсов разъехались по домам на каникулы, и сегодня с утра некоторые старшекурсники, особенно соскучившиеся по благам магловского современного мира, тоже покинули Хогвартс. Но не все. Все-таки Святочный бал заставил многих изменить планы: такое событие бывает раз в пять лет, грешно пропускать. Поэтому студентов в школе сегодня достаточно, но не настолько много, чтобы стоял шум да гам.       Сан знает еще одного человека, который не вернулся домой на Рождество. Он подходит к этому человеку со спины и осторожно, чтобы не испугать, накрывает его глаза ладонями.       — А у тебя всегда руки холодные, — радостно мурлыкает Кристин, похлопывая своими ладошками поверх и расцветая в улыбке. — Ну хватит, я же угадала. Ты Сан!       Чхве улыбается в ответ и обходит столик в библиотеке, за которым сидит девочка. Вокруг лежат листы и карандаши — кажется, во время каникул она наконец-то нашла время порисовать. От этого теплеет на душе: тогда ей должен прийтись по вкусу маленький рождественский подарок.       — Тут Отец Рождество просил передать, — он протягивает своей леди небольшой сверток в красивой бумаге. Очень старательно загнутый и заклеенный, но все же слегка кривоватый. Сан не мастер упаковки и очень торопился, но для Кристин, кажется, это не имеет значения. Ее глаза становятся большими-большими, в то время как руки уже сами разворачивают бумагу. Под ней, в коробочке, оказываются краски. Добыть что-то такое в Хогсмиде, что удивительно, оказалось практически невозможным, и пришлось потратить совсем немного времени, чтобы сделать самому. С «совсем немного» Сан никогда так не ошибался.       — О… Отец Рождество? — у Кристин глаза на мокром месте, но, слава Мерлину, на этот раз от счастья. Судя по реакции, ее бедный отец не нашел возможности прислать в Хогвартс подарок, чтобы эльфы смогли бы положить с утра у кровати девочки, поэтому Сан мысленно благодарит подругу, которая рассказала, что хотела бы Кристин.       — Конечно. Он немножко припозднился, но, видишь, успел, — Сан кивает и присаживается рядом, с улыбкой наблюдая за тем, как юркие пальчики вертят баночки. Всего восемь цветов, больше добыть не получилось, но этого, кажется, должно быть достаточно на первый раз. По крайней мере, Сан мысленно обещает себе попробовать выжать еще какие-то оттенки из доступных ему растений и изучить вопрос подробней на будущее. А пока, похоже, Кристин вполне устраивает и это. По крайней мере, судя по тому, что она сияет, как первый солнечный лучик рождественского утра.       — Спасибо! Спасибо вам обоим! — голос дрожит от волнения с оттенком накатывающих слез, но Кристин очень старается держаться и прижимает к груди пару баночек, как самое бесценное сокровище. Если у Сана в какой-то момент были сомнения, не стоит ли в качестве подарка купить или смастерить игрушку, то сейчас все опасения развеиваются.       — Обоим? Мне и Отцу Рождество?       — Тебе и папе, — ребенок, лишенный магловского волшебства, мгновенно сдергивает с небес, где чудеса происходят просто так, и возвращает в реальность: у Кристин есть отец и должна быть мама, которая наверняка и устраивала такие сюрпризы. Рождественского деда, может, и нет, зато есть папа, которому не до дочери по совершенно понятным причинам, и… Сан. Который не смог убедить одиннадцатилетнюю девочку в существовании Отца Рождество. Зато немножечко — совсем капельку — сам им побыл.       От мысли об этом — и не найдясь, что ответить, — он просто с неловкой улыбкой кивает, принимая благодарность.       — А ты? — подается вперед Кристин и, вместе с красками в обнимку, будто больше не планирует их выпускать из рук, укладывается на стол, а голову устраивает на своем локте. — Правду говорят, что ты ушел вчера?       Сан ощущает прилив раздражения и досады. Лучше бы с такой скоростью разносились какие-то хорошие сплетни и слухи. Просто поразительно.       — Все так, — он вынужденно кивает, но с Кристин можно быть честным и не стесняться. Несмотря на юный возраст, ее приятия хватит на десятерых взрослых.       — Почему? Бал был скучный?       — Мне просто не хотелось там быть.       — Потому что у тебя не получилось пригласить ту, кого ты хотел?       — Да.       — …Но ты не выглядишь несчастным, — хитро щурится Кристин. Маленькая внимательная лисичка.       — Все верно, — Сан смеется и качает головой. Конечно, он не может сказать, в чем дело: не в его правилах выдавать свои секреты и источник душевных терзаний, особенно когда всем вокруг так это интересно. Но, по крайней мере, доверяет Кристин больше остальных, поэтому аккуратно, полунамеком, готов обозначить хотя бы то, что беспокоиться за него не стоит.       На ее лице появляется шкодливая улыбка, но Кристин ничего не спрашивает — просто отставляет краски на стол и подается к Сану, обнимая его за руку. Теплая щека жмется к его плечу.       — Это самое главное. Чтобы все находили свое счастье.       Сан еле заметно кивает, улыбаясь и сам.       — Кстати о счастье. Нарисуешь мне что-нибудь?

***

      Сегодня Рождество. Сонхва не знает, уехали ли остальные ребята, чтобы отдохнуть в цивилизации от учебы или побыть с родными. Сонхва тоже хочется увидеть родителей, поговорить с ними, и, хотя сегодняшний день для них самый обычный, ничем не отличающийся от других, поздней ему бы хотелось вместе отпраздновать Рождество. Он давно не видел старшего брата, но тот работает далеко и его дело прочно связано с рисками, поэтому позволить себе встречи с семьей удается редко. Сонхва, конечно же, не винит его, но сейчас как-то особенно остро ощущает необходимость вернуться в родной дом и поделиться своим счастьем. Хоть чем-то хорошим за последнее время. Он уверен, мать бы его поняла.       Сонхва заставляет себя просто заняться делами и не мучить никого вокруг собственной взбудораженностью. Душ он принимает дольше обычного, а потом долго разглядывает себя в зеркале, с трудом узнавая. Смотрит в том числе и на волосы. За время пребывания в Хогвартсе они отросли настолько, что перестали вписываться в пункты Устава о внешнем виде студента, и это является очередным поводом прочитать ему нотацию. А, может, и что похлеще. Если бы директор не отчислил его заочно. Сонхва усмехается обреченно и пробует убрать основную массу волос назад. На лоб падают непослушные короткие пряди, но так ведь лучше, чем если бы все мешало при занятиях. Тем более что теперь ему не так сложно смотреть в собственные глаза.       В коридорах снуют слишком расслабленные студенты, за ними лениво присматривают дежурные преподаватели. Все выглядит мирно и безопасно, но на выходе из Большого зала, на лавочке у лестницы, Сонхва замечает хогвартского педагога и парочку ребят, один из которых выглядит очень потерянным, а другой попросту всхлипывает, спрятав лицо в коленях, которые обнимает. Хотя о происходящем и так не удается забыть надолго, вид этих мальчишек очень быстро выдергивает из фальшивого ощущения безмятежности. Сонхва знает, что случилось. Эти двое не могут поехать домой. Не потому что не хотят, не потому что семья уехала на каникулы на курорт, а потому что возвращаться становится не к кому или опасно. А сколько таких детей и взрослых сейчас может быть во всем замке?..       — Эй, Сонхва, — Реймонд, сопровождаемый Эйвери, студенткой Райвенкло, которую Сонхва помнит очень смутно и невнятно, ловит его в коридоре за локоть. Коротко окидывает взглядом картину в углу возле лестницы и хмурится, но не комментирует. — Мы с оставшимися на каникулы ребятами сегодня устраиваем вечеринку в малых гостиных. Не хочешь с нами? Пить, конечно, не станем, но скучно тоже не будет. У нас там игры, закуски, да и смешилок из лавки Уизли полно, а для нас припасли головоломки — на славу повеселимся!       — Не уверен, что… — у Сонхва на сегодня были другие планы. Впервые отличные от налаживания социальных связей и получения информации.       — Да знаем мы, что ты самый занятой на свете со своим чемпионом, — Реймонд вцепляется в его локоть с силой и заглядывает выжидающе в глаза. — Но развлекаться тоже нужно, господин Пак! Рождество же!       — Если честно, я не планировал, — Сонхва улыбается совсем мягко и убирает от себя чужие руки, этим жестом ненавязчиво отказывая. Эйвери оценивающе оглядывает его и замирает взглядом где-то внизу. Сонхва не сразу понимает, что она смотрит на шрам, который заметен из-под рукава косоворотки. И если Эйвери что-то об этом знает, то есть смысл попробовать завязать с ней разговор. Это меняет дело. — Собирался позаниматься в классе, но подумаю о твоем предложении, спасибо.       — Подумай-подумай, не заставляй заманивать тебя свежими газетенками. Многие наши будут, это известный факт! Кроме того, мы с Кендаллом и некоторыми ребятами с факультета планируем завтра посетить Хогсмид, так сказать, в научных целях. А потом еще часть разъедется, и…       — Если все успею, то, возможно, приду, — улыбка сдержанная, но красноречивая: Реймонд хмыкает что-то вроде «тоже заучка», очевидно, имея в виду Кендалла, но больше не настаивает. Но брошенные вскользь слова про занятия звучали вовсе не для него. Сонхва в любом случае планирует посетить вечеринку — это хороший шанс сблизиться с местными и лишний раз отследить кого-то из секты. Особенно если убедить себя, что идти туда надо не ради развлечений.       Сонхва уверен, что Сан поймет. Несмотря на то что они не назначали какого-то конкретного времени и места встречи, естественное желание, тяга увидеть друг друга разливается внутри жгучим теплом, даже отчасти опасным. Естественно, это отвлекает, как и безостановочно прокручивающиеся воспоминания о прошедшей ночи, но с чувствами сейчас стоит повременить, хотя держать их в узде сегодня особенно трудно. Мысли где-то совсем далеко, и привести их в порядок требует немалых усилий. Сонхва подпирает кулаком скулу, сидя в одной из аудиторий, и без интереса пробегает взглядам по нескольким развернутым на столах свиткам с чарами. На каникулы кабинеты открыты для занятий, но на них наложены чары для предосторожности и во избежание несчастных случаев при практике учеников. Он не собирается ничего крушить, просто планирует опробовать парочку заклинаний. Только вот не хочется: предстоящий вечер навязчиво крутится в голове. Отчасти с каким-то расчетливым интересом, отчасти — с омерзением. Люди пропадают. Да, рождественское утро, в такие дни никаких печальных новостей не донесут до Хогвартса, но это не значит, что сектанты, особенно освободившиеся от своей привычной жизни, не проведут больше вербовок и не решат уничтожить больше магловских и полумагических семей. Это какое-то безумие.       Вдох, выдох. Сосредоточиться. Если его теория верна, то в течение часа тут появятся гости, и до этого момента стоит изобразить хоть что-то. Водя палочкой с нажимом по метке, Сонхва наконец начинает шептать заклинания. Сначала непонятные, странные, почти заговоры, а затем — вполне стандартные чары поиска, выслеживания. След на руке жжет, но он не прекращает до тех пор, пока шрам не воспаляется буграми. Безуспешно. К командной работе у Сонхва нет ни предрасположенности, ни страсти — и он не может переступить свою сущность и направить магические умения на отслеживание тех, кто связан с ним идеей коллектива, общности. Тем более, связь эта исключительно техническая. Не по сути.       Безнадежно.       — Сонхва, верно? — в аудиторию неслышным шагом заходит Эйвери. Она в нерешительности замирает рядом на пару секунд, а затем присаживается на край парты и берет руку Сонхва в свою, оттягивая рукав как бы совсем ненавязчиво, будто ее не так уж сильно интересует, что под тканью. С меткой дела очевидно плохи. И от стрельнувшего в него взгляда Сонхва не по себе. Как она это воспримет?       — Недавно сделал, да? — сочувственно гладит его Эйвери и покачивает головой. Ее прикосновение больше похоже на дыхание сквозняка. — Мне тоже было больно. Но ты, я слышала, неплохо лечишь? Ты ведь медик у Дурмстранга?       — О, — Сонхва улыбается и старается не забирать руку. Терпит. Это ради дела. Возможно, она клюнула. — Не совсем, мои навыки в колдомедицине весьма скудны. Я просто немножко знаю травы и заговоры народной магии, не более. Слышал, ты-то весьма сильна в травологии? Сама вылечила это?       Ну же. Покажи метку.       — Нет, обратилась к мадам Помфри, — по-простому пожимает плечами девушка, но, замечая взгляд, закатывает рукав до локтя и показывает абсолютно чистый изгиб. Ни следа метки. — Она быстро исправила. Вообще, сейчас никто не ходит с клеймом, это так… Заметно? Ты бы тоже прибрал…       Вот как. Выходит, то, что Сонхва видел у себя в стране и у Мале, уже устарело. А он как дурак расхаживает и едва ли не кричит всем своим видом: «Я не в курсе текущей ситуации. Я вообще ничего не знаю, потому что не вхож в круг по-настоящему. Я просто всех обманываю, посмотрите, ха-ха!» Как глупо.       — Я и ни разу не видела тебя на встречах. Возможно, тебе нужна помощь?       Она не говорит о себе, из раза в раз переводя разговор на собеседника, а сама будто читает мысли. Сонхва медленно отводит свою руку подальше.       — Да, совсем заплутал, — он дарит Эйвери ласковую — пусть и притворную — улыбку и кивает. Если даже она легилимент, то ее вмешательства не чувствуется. Сонхва не приходилось сталкиваться с легилименцией или подобной магией лично, в его стране это запрещено, но он слышал, что проникновение в сознание весьма отчетливо ощущается и не может пройти незамеченным. Впрочем, пара совпадений — еще не повод для паранойи. — Попался какой-то непутевый куратор. Он показался очень убедительным, а потом исчез. Сейчас я что-то сомневаюсь в том, что он говорил…       — После вечеринки все обсудим, приходи, — Эйвери соскакивает со стола и складывает руки за спиной, улыбаясь тенью улыбки. Как-то меркло, словно ей тяжело даются эмоции. — Начнут в семь, а потом, когда все развлекутся немного, мы отлучимся. Буду ждать!       Сонхва остается в кабинете один.       В груди поселяется странное чувство, а в мыслях плывет дымка. Спроси его кто — он не сможет точно пересказать разговор. Попытайся он вспомнить улыбку Эйвери, черты лица или какие-то примечательные характеристики — не получится. Он помнит лишь сам факт того, что они говорили буквально минуту назад. И как голос туманными витками пробирался в голову.       Впрочем, главное, что его уловка сработала: вранье про занятия звучало именно для того, чтобы кто-то захотел поговорить с ним уединенно и вдали от лишних глаз и ушей. А что может быть более уединенным, чем самостоятельные занятия в праздничный день в школе?       До вечера еще есть немного времени, и его Сонхва тратит, чтобы выяснить, где Тодор и директор, но обоих простыл и след. На озере, где, кормой вмерзнув в лед, еще вчера стоял почерневший корабль, сейчас лишь зияет темная дыра, обнажившая ледяные волны. Вряд ли учеников, не уехавших на каникулы, оставили совсем без присмотра, но найти кого-то из педагогов здесь, на территории Хогвартса, или внутри, кажется слишком похожим на поиск иголки в стоге сена. И если отсутствие директора еще можно понять (в Дурмстранге наверняка накопилось достаточно дел с тех пор, как делегация уехала на Турнир), то Тодор в последние годы вообще перестал уезжать на каникулы. Когда Сонхва с ним еще был близок, Драганов всегда торопился домой на любые праздники, но, как начал меняться, перестал и возвращаться к родным. Он всегда так любил их, и Сонхва ощущает горечь от мысли, что бывший товарищ мог отстраниться от семьи настолько из-за того, что в свое время попал под влияние вербовщиков. Но если он не уехал и его не видно в школе, то где он? Вряд ли зализывает раны после вчерашней стычки?       Сонхва бы это не помешало. Темные пятна отчетливо заметны, и если на вечеринке будут ребята из Дурмстранга, то отвертеться какими-нибудь глупыми отговорками не получится. Особенно если Драганов тоже там будет, — ведь Эйвери намекнула, что встреча людей, что-то знающих о секте, вполне может последовать за развлечениями.       Главное, чтобы там не было и Сана.       Это иррационально, ведь Сан уже обо всем знает и понимает суть происходящего вокруг, но… Сонхва хочется его уберечь. Увидеть его. Поговорить. И при этом оградить.       И он разрывается между желанием вновь побыть рядом хоть немного и наоборот — желанием увести Сана как можно дальше, заставив избежать этой вечеринки. Ему нечего делать в месте, где, радостно отметив Рождество и повеселившись, при всем-то происходящем в целом, секта соберется обсудить насущные проблемы, отпраздновать победы и поделиться планами. Очередной пир во время чумы. По-хорошему, Сана вообще не должны видеть рядом. Не то чтоб чемпион может хоть что-то поменять, но его особенное влияние, «избранность», может вызвать живой интерес. Такой идеолог секте совсем не помешает: кто может быть более высокоморальным и достойным, чем чемпион, которого выбрал Кубок? К чьему голосу охотней всего прислушаются? Чье появление в таких кругах явно скажет о том, что их дело правое?       Драганов замечательно доказывает, что это именно так, привлекая на свою сторону человека за человеком, — за него болеет далеко не только Дурмстранг, а вокруг вьются студенты от младших курсов до выпускников. Сонхва подозревает, что Тодор даже пользуется выбором Кубка как демонстрацией своей избранности, особого права на что угодно — на любые деяния в рамках идеологии. Почти как монархи, якобы наместники Бога на земле. И в качестве такого «наместника» очень даже могут выбрать Сана.       До него нужно добраться раньше, чем он решит появиться на этой встрече.       Сонхва неловко сооружает самолетик и зачаровывает его, но пишет там максимально коротко и безлично. Только с одной маленькой особенностью — на корейском. Сан уж наверняка умеет читать и писать на родном языке, раз знает цитаты из трудов даосизма и даже способен ими играть. И, хотя письмо не содержит афоризмов Лао Цзы или Ли Хвана, но многого и не требуется: просто быть в нужном месте в нужное время. Самолетик покидает комнату и скрывается в темноте коридоров, стараясь удерживаться под потолком, чтобы у беспокойных рук и любопытных глаз не было лишнего искушения. Непонятно, долетит ли эта служебная записка, а, будь они в магловском мире, Сонхва просто воспользовался бы благами цивилизации в виде звонков и смс, но остается надеяться, что все пройдет гладко и адресат получит весточку. До потенциальной встречи Сонхва на скорую руку приводит себя в порядок, чтобы выглядеть вечером хотя бы отдаленно прилично, и ныряет в полумрак замка, на удивление тихий рождественскими сумерками.       Подальше от чужих глаз сегодня скрыться куда проще, вряд ли студенты пойдут в учебные аудитории, поэтому Сонхва назначает встречу возле входа в теплицы. Обыкновенно все они заперты на ключ, который есть только у профессоров, но первая теплица, самая безопасная, открыта круглые сутки. Естественно, никому и в голову не придет туда заявиться в праздники, полюбоваться прыгучей луковицей или крапивой. То ли дело цветы моли. Большая часть мелких кустиков зимует, но некоторые все же встречают скромными белыми цветочками.       Сонхва делает шаг внутрь темной неосвещенной теплицы и нервно ежится, хотя далеко не заходит. Руки принимают то одно положение, то другое, беспокойно пытаясь найти наиболее удобную позу, которая не выдавала бы чувства так явно.       Тут прохладно, но душно и влажно. Рядками у окон выстроились ухоженные грядки. Снаружи мелкая, незначительная метелица, и, хотя все надежно защищено от снега и ветра, стекла все равно еле слышно дребезжат. Где-то подсвистывает. Из темноты оранжереи отчетливо видно, как на фоне теплого света замковых окон ветер непринужденно играет со снежинками, создавая их мелкие завихрения и унося дальше.       Что если Сан не придет? Если попросту не захочет и решит, что произошедшее было слишком порывистым и поспешным? Или если все, что было ночью, просто показалось? Приснилось, как снилось и прежде. А у Сонхва ничего не осталось, кроме ощущения чужого тепла в руках. И тоски. Которая была раньше, но ничуть не ослабла сейчас.       И зимы. Бесконечной безразличной зимы вокруг. Зимы, похожей на эту тоску по Сану.       Со стороны коридора, где зажжены огни, слышатся быстрые шаги, и Сонхва успевает заглушить в себе отчаянную мысль «Лишь бы ночью все было взаправду», когда узнает их.        — Хен! — Сан не осторожничает ни секунды и, сразу как входит, бросается ему на шею. Он обнимает крепко и уютно, сияя улыбкой ярче тысячи солнц. Теплице перестает быть необходимо освещение, когда Сан появляется здесь. А для Сонхва — так и вовсе прекращают существовать иные источники света.       — Ты получил записку, — кажется, это просто констатация факта, но в голосе Сонхва лишь облегчение и радость, что все его страхи беспочвенны и не сбылись. Получил. Пришел. Захотел этого. Не приснилось. Руки сами обвивают талию, и тяжелый выдох, хранящий в себе столько сомнений, вырывается из груди.       От Сана пахнет чем-то сладковатым и свежим, фруктово-древесным. А еще теплом и спокойствием. И еще чем-то. Счастьем.       — Должен заметить, это довольно старомодный метод передачи посланий, — с задумчивой и вредной одновременно интонацией отвечает Сан, но тут же хихикает. На скулу ложится его аккуратный ласковый поцелуй, а пальцы поглаживают позвонки и пушистые волоски у начала роста волос, пробираются выше и зарываются в пряди, проходятся по затылку. Сонхва на мгновение теряет контроль и тихо шипит от удовольствия, а Сан отстраняется и по-хулигански морщит нос, довольный своей проделкой.       В темноте и далеком тусклом желтоватом свете, что льется из окон замка, он выглядит так бесконечно уютно, что у Сонхва где-то в груди застывает восторженный выдох. Естественный, слегка растрепанный, в большущем сиренево-сизом свитере с широким крупным воротником, вкотором прячет улыбку. Сонхва даже не задумывается, когда тянет за собой куда-то в сторону, подальше от полосы света, чтобы с улицы никто не увидел. Он выглядит, очевидно, слишком напряженно: будто не знает, куда понадежней спрятать Сана от чужих глаз, чтобы любоваться им единолично, — и Сан тихонько смеется.       — Ох, хен. А я, видимо, тоже старомоден. У меня для тебя подарок, — сообщает он почему-то шепотом, подаваясь поближе, и щурит глаза — наблюдает за реакцией: Сонхва слишком очарован им самим, чтобы заметить, что кроется в руках под широкими длинными рукавами. Но Сан протягивает в лодочке ладоней небольшой пузырек, похожий на стеклянный, узорчато обвитый серебристой плотной проволокой. — С Рождеством, Хва-я.       С Рождеством? Сонхва поднимает взгляд, пытаясь понять, найти ответ в глазах напротив. Чем он заслужил? Что это? Но Сан лишь улыбается, и Пак выбирает довериться. Это же его Сан, он не может выкинуть ничего такого, чего нужно было бы опасаться. Ему можно верить.       Сонхва задерживается на секунду (побороть в себе осторожность, вошедшую в привычку, не так просто), но все же бережно принимает флакончик. Он прозрачно-белый и льдистый, точно пронизанный морозцем, тяжелый. Крышечка, плотно обхваченная стесанными узорами проволоки, нехотя проворачивается под пальцами и наконец скатывается в ладонь. Из пузырька сочится тонкое нежное сияние, и на ладони Сонхва оказывается горстка мельчайших бумажных журавликов. Они начинают увеличиваться на глазах и вырастают до нормальных размеров. Их крылья расправляются, трепещут, и, наконец, журавлики один за другим, словно подхваченные ласковым неторопливым потоком ветра, взмывают в воздух, в теплый рассеянный свет, рассыпаясь там искрами.       Это воспоминания. Один за другим кадры, которые Сонхва прокручивал в своей голове сотни и тысячи раз. Он чувствует, как со спины его осторожно обвивают руки Сана, но не может оторвать глаз от того, какими картинами раскрывается каждый журавлик, заботливо сложенный этими руками.       Первое столкновение взглядами на приветственном вечере в честь прибытия команд в Хогвартс. Два человека на заснеженной площади деревеньки в страшащей темноте. Смешно осевшая на губах пена от сливочного пива. Отлетающий в другой конец зала манекен, узкие бережные руки поверх сжатых кулаков. Наложенные на ожоги повязки и хриплый монотонный шепот заговора. Взволнованное сбивчивое объяснение под трибунами. Шрам на ладони, который рассасывается сам. Недоверчивый взгляд на шоколадную лягушку. Мгновенное перехваченное преимущество в игре и нависающий сверху знакомый силуэт. Свет луны, заливающий внутренний дворик. Черная фигура у окна в белую предштормовую пелену.       Все то, что Сонхва помнит сам, только с другой стороны.       Но и немало того, что он видит и ощущает впервые. Что-то такое, о чем он не имел понятия до сих пор, чего еще никогда так близко не узнавал: Сан, когда он один — и когда он думает о Сонхва. Это и наблюдение украдкой в библиотеке, в Большом зале, в саду, на занятиях и в коридорах, в общении с Юнхо и с множеством других студентов. Это и нежность, и обида, и боль, и горечь, и радость, и благодарность, и сомнения, и восторг, и тоска, и доверие, и страх, и счастье — сотни, сотни мгновений и эмоций, которые, отражаясь в мимолетных взмахах сияющих бумажных крыльев, взлетают целым вихрем в вверх, к потолку оранжереи. Они кружатся единым течением, цепляясь друг за друга и шурша, образовывают небольшой золотистый водоворот, в который потоком утягивает Сонхва.       У него столько всего перед глазами. Детские воспоминания. Венки из трав и полевых цветов. Окрашенные в мутно-сиреневый сумерки над полем. Голубоватая хмарь в горах, с отсветом озер. Расцветшие колючим инеем деревца и кусты. Первые мази, которые мать позволяла смешивать самому. Первые впечатления от книг, первые детские мечты. Утренняя тихая гладь реки и разговоры с отцом и братом. Первые фантазии, даже игры. Первый цвет магии. Первое осознанное колдовство. Первый день в магической школе. Любовь к истокам неродной культуры, к чужим легендам и истории магии. Вхождение в васильковое поле на рассвете. Пепельно-сиреневый туман в этом поле. Изнуряющие тренировки. Ощущение силы и зарождающаяся внутри уверенность. Первые воспоминания о дружбе. Безостановочные поиски истины. Первый человек, который подал руку, когда все отвернулись.       Первое осознание Сана. Первый сон о нем.       В блеске этих крылышек столько всего, бесконечное множество смыслов и воспоминаний. Чужих, собственных, общих.       Один из голубых журавликов, на сложенных сторонах которого заметны мелкие надписи, опускается на подушечки пальцев Сонхва и, подняв головку, замирает. Он немного мятый, на цветной бумаге видна пара разводов, но… Каждый из них, десятков или даже сотен птичек, постепенно утекающих обратно во флакончик, подобно жидкому свету, собран вручную. Ласково, бережно, с заботой или, порой, слезами. С таким сногсшибательным многообразием чувств и эмоций. И все это — дело рук лишь одного человека, отражение его чистой и невыразимо прекрасной души.       Сан.       Он провожает взглядом последнего журавлика и, отпуская Сонхва, встает перед ним. Пальцы ложатся поверх, помогая закрутить крышечку и аккуратно запирая пузырек в шкатулке ладони. Воспоминания теперь прячутся не только в закоулках памяти, но и в хрустальном флаконе, согретом связью их рук.       — Сан, это… — Сонхва шепчет и невольно промаргивается, закусывая губы. В руке набирает тепло осколочек льда. Сонхва раньше не делали таких подарков, и он, растерянный и тронутый, не может подобрать слов, чтобы выразить бурю чувств, бушующую под ребрами.       Да и что можно сказать, когда несколько месяцев жизни и целый ураган мыслей, слившихся в единый оглушающий вихрь, сейчас безмятежно покоятся в ладони.       — Это горный хрусталь, — бормочет тихонько Сан и прячет глаза от какой-то необъяснимой неловкости. Даже в темноте заметно, что его щеки слабо краснеют.— У меня такой же в основании палочки, у него много магических свойств. Мне показалось, что тебе бы хотелось узнать, как, ну…       — Как все видел ты, — Сонхва заканчивает за него и осторожно, словно боясь повредить, убирает пузырек в нагрудный карман. Руки ощутимо подрагивают, но он накрывает горячими ладонями щеки Сана и подается ближе, целуя его с таким распирающим чувством благодарности, что оно, кажется, вполне может затопить обоих, нахлынув волнами цунами. Спасибо, спасибо, спасибо. Часто, неудержимо, мягко, не в силах оторваться ни на миг от бесконечных поцелуев, он снова и снова прижимается теплыми прикосновениями к каждому сантиметру лица, пока не расцеловывает все, до чего только дотянется. Внутри непередаваемо много эмоций, но больше всего — именно благодарности. И чего-то необъяснимого, оглушительного, что заставляет кровь в ушах грохотать, а сердце пробивать ребра. — Спасибо тебе. Спасибо, Сан-и.       — Тебе нравится? — Сан расцветает в нежной улыбке, полной облегчения и счастья. Он поворачивает немного голову и, едва-едва не касаясь губами, следует дыханием по одной из ладоней, словно не замечая шрамов. Сонхва весь замирает, прекращая дышать вовсе, и даже толком не понимает до конца: это от страха, что Сан почувствует связь, или от того, насколько это умопомрачительно приятно, что в груди начинает ныть. Все сосредотачивается на одном моменте, клином сходится на этой точке, где свет полосой вливается в полумрак теплицы, а Сан целует его руку. Для Сонхва это дико, неизведанно и до помрачения сознания хорошо. Даже слишком. Он чувствует, как уплывает сознание от ощущения мягких губ на грубоватой мозолистой коже ладони.       — Мне еще никто ничего не делал своими руками. Это важно для меня, и в нем… — Сонхва очерчивает пальцами родинку на щеке, затем линию скулы, и улыбается. Эта улыбка слышна в голосе. — В нем чувствуется то, что ты испытывал и хотел вложить. И… твои чувства.       Он ничего не может дать Сану в ответ. Не умеет ничего создавать, ничего творить. Его максимум — он неплох, действительно неплох в магии. Но это не то же самое. Магия не такая теплая и живая, как сотворенные любимыми руками вещи, как складываемые на протяжении долгого времени птички с воспоминаниями.       Сонхва не может сдержаться. Неважно все, что происходит за пределами их собственного мира. Он отстраняется, берет аккуратные небольшие руки Сана в свои, опускается на колено и прижимается губами к каждой ладони, благодарно касается поцелуем каждого пальца, приникает к запястьям лбом. Эти руки принесли ему столько любви за короткий срок, сколько за всю жизнь было не видать.       Сонхва трудно передать словами, как он благодарен Сану за все: за улыбку и заботу, за внимание и доверие, за все чувства, что он дарит. Сонхва считает, что не заслуживает и сотой доли, но все равно не может угомонить бушующее вопреки всему счастье. Он целует руки, особое внимание уделяет местам на ладони, где раньше были следы от ожогов. Он помнит эти руки обожженными. Холодными. Трясущимися. И помнит, какое тепло и уверенность в себе и в мире они могут дарить. Поэтому с невыносимой признательностью жмется лбом к запястьям — он так почти исповедуется.       И мог бы часами исповедаться, лишь ощущая учащенное биение чужого пульса под тончайшей кожей и сливаясь с ним воедино.       — Хен-а, ну ты чего… — голос дрожит, и Сан смущенно хихикает, потихоньку жестом прося Сонхва встать. Такие порывистые поступки, несущие в себе неприкрытые эмоции и наполненные искренностью, очевидно будоражат и волнуют, их пока трудно принимать без неловкости, хотя чувствуется, как сердце Сана наполняется счастьем, похожим на нежное яркое сияние.       Сонхва слушается. Смотрит в глаза, ловя себя на мысли, что тонуть в этих омутах, цепляясь за россыпь звезд, никогда не привыкнет. И ко всей нежности, такой дикой в этом сошедшем с ума мире, тоже не привыкнет. Любовь к Сану выходит из берегов и целиком затапливает все существо, когда он, с теплотой и лишь ему присущей деликатностью, целует. Сонхва не так сдержан, он всегда плохо контролирует себя при Чхве Сане. Поэтому обнимает его — с дрожью в руках, все еще не веря, что имеет право, — и целует в ответ глубже, с тягучей настойчивостью, словно только сейчас распробовав возможность близости и желая продлить касание как можно дольше. Соприкосновение губ рассыпается снопом ослепляющих искр, и все вокруг исчезает: свет, звуки, воздух, мир.       Пара замирающих неподалеку глухих шагов доходит до слуха совсем не сразу. Сонхва сквозь поцелуй, насилу продираясь к реальности, приоткрывает глаза — и мгновенно приходит в себя.       В мутном свете замкового коридора, остолбенев у прохода к теплице, стоит Джун Киммел. Растерянный и какой-то почти несчастный от этого. В голове Сонхва за долю секунды проносятся немногочисленные воспоминания о нем: друг Сана, кричавший на него из-за заклинания; заинтересовавший Юнхо охотник сборной Хогвартса; помогал Сану во время прохождения этапов Турнира; а еще именно он отчитывал Сонхва и угрожал. Этот человек вполне может устроить разборки, которые сейчас совершенно ни к чему. А по ошалевшему взгляду заметно, что ему требуются объяснения. И прямо сию секунду.       Вот только Сонхва не намерен тратить на это те драгоценные секунды, что он в праве побыть с Саном, и не может позволить кому-то испортить им такой момент.       Он практически незаметно поднимает руку, а другой жмет к себе своего принца за талию крепче. Легкое движение. Флос.       Сонхва действительно неплох в магии. Даже без заклинаний.       Он не прерывает столкновения взглядами с Джуном, когда над их с Саном головами в одну секунду бурно разрастается омела. Свежие узкие зеленые листики, мягкие тонкие веточки, россыпь белых ягод. Сонхва целует Сана под омелой в Рождество. Разве это запрещено?       Глаза Джуна расширяются, и даже приоткрывается возмущенно рот, но Сонхва лишь указывает на омелу. Ничего противозаконного.       Но он потратил слишком много времени на предотвращение чужого вмешательства. Сонхва не теряет больше ни мига, прикрывает глаза и весь подается ближе: склоняет голову, мягко очерчивает языком контур чужих губ и целует неспешно, с чувством, стараясь впитать в себя каждое прикосновение, все это тепло в его руках, запомнить изгиб узкой талии под ладонями. И отпечатывающиеся касания губ на своих.       Оглушающее ощущение опасной близости Сана кружит голову и забирает остатки воздуха. Когда Сонхва нехотя отрывается и медленно моргает — Джуна уже и след простыл. Но это не имеет никакого значения. Сан сейчас такой притягательный, чуть раскрасневшийся, чувственный и до одури красивый. Похожий на самую сладкую, согревающую и недостижимую мечту. И весь — только для Сонхва, каждой клеточкой. Ни на мгновение бы не отрываться, касаться, целовать его до беспамятства.       Но, к несчастью, нужно идти: времени остается не так много, а чертова секта не будет ждать, пока он прекратит сходить с ума по своему мальчику.       — Мой маленький… — Сонхва оттирает высокую скулу большим пальцем и легонько целует ямочку на щеке. — Мне пора, прости, но… Ты не представляешь, как это важно. Как ты важен.       Он заглядывает в глаза с мягкой улыбкой. Куда важней, чем возможно выразить словами.       Пусть Сонхва и отрывается от чужих губ по собственному желанию и по необходимости, однако это совершенно не означает, что его сознание в порядке. И даже непонятно, кого он уговаривает: Сана или себя,— что ему нужно идти, что есть важные дела, что он не может снова провести целую ночь с Саном хотя бы из соображений необходимости отдыха. Он готов задохнуться в этих руках и в этих касаниях, но здравый смысл сейчас громче. И только губы горят так, что желание снова слиться в поцелуе заставляет все чернеть перед глазами и кружиться галактикой.       — И еще. Этим вечером…       — Я знаю, — Сан отзывается такой же улыбкой в ответ, пусть на долю секунды и склоняет голову вслед за прикосновениями, пытаясь продлить их хоть на незначительные мгновения. — Сегодня вроде вечеринки у компании старшекурсников. Так и знал, что ты позвал меня, чтобы уговорить туда не ходить. Я же не глупый котенок, Пак Сонхва.       И почему ни капли не удивителен его намек, что вечеринка не закончится всеобщим весельем?       — Да, извини, — естественно, Сан догадался, но это означает, что он пришел сюда лишь ради встречи с Сонхва. Ужасно некрасиво— убегать, когда получил подарок. Такой чудесный подарок —и такие поцелуи. Но упустить ничего нельзя, Сонхва боится снова быть обманутым и не попасть на встречу, и тогда проделанная работа пойдет насмарку: у него вряд ли будет столь же хороший шанс влиться. И Сан… Сан важен. Но не будет никакого Сана, если упускать возможности и не контролировать увеличивающуюся динамику, с которой происходит событие за событием. Это давит. Но выбора нет, и оторваться все-таки придется.— Мне не хотелось бы, чтобы ты там был. Но тебя не оставят в покое.       — Неважно. Просто пообещай мне быть осторожным, хорошо?       Осторожность он может пообещать. Удачу — не может, а соблюдать осторожность ему давно не в новинку. Теперь нужно постараться: если раньше он мог пренебрегать собой и идти в чем-то напролом, то сейчас позволить себе такого уже не может. Ради Сана и сохранности его нервов. Но, правда, гарантий, что осторожность окупится, тоже нет никаких.       Он сжимает пальцы в ответ и коротко кивает. Куда большую опасность представляет не секта, а глаза Чхве Сана, в которых он безропотно тонет.       Черт, еще один поцелуй…

***

             Сонхва, несознательно сжимая пальцы поверх кармана рубашки, в котором хранится пузырек из горного хрусталя, смотрит некоторое время на двери, не решаясь сделать шаг и переступить эту границу между всем, что знал и видел до сих пор, и миром, в котором существует непосредственная группа молодых сторонников секты. Он может провалиться, может выдать себя одним неловким выражением или какой-нибудь глупостью, а выбрать правильную тактику заранее очень тяжело. Ведь прежде чем уединиться небольшой группой, предстоит провести время в компании обычных студентов, просто желающих развлечься и хорошо провести время. Не хочется. Неприятно кружится голова от мысли, что впереди ждет смех, угощения, веселье, танцы и игры. Это никак не вяжется с выражениями лиц учеников, что Сонхва видел с утра, когда все разъезжались. Как и с осознанием, что здесь, среди веселящихся юношей и девушек — сверстников и даже ребят помладше — есть несколько приверженцев идей магического превосходства. Не скрываясь, они ходят среди тех, чего порабощения или забвения в душе желают, и любезно улыбаются. Поэтому сейчас выцепить из толпы никого не представляется возможным: сливаясь с привычной обстановкой, все они старательно играют свои роли и ждут разрешения показать заточенные под клыки зубы.       Но именно поэтому и надо быть там. Хотя бы попытаться пройти через эту дверь и стать на шаг ближе к пониманию.       Сонхва подается вперед, но сразу замирает, потому что с другой стороны к тем же дверям подходит человек, которого он никак не хотел бы здесь видеть.       Марьян Бенуа.       Черт.       — Мадемуазель Марьян, — Сонхва делает отточенный приветственный поклон и смотрит на девушку исподлобья. «Я за ней пригляжу». Этого они с Юнхо и боялись. — Тоже решили посетить местное мероприятие?       —Oui, захотела занят’ свой вечéр, — улыбается Марьян и убирает за ухо завиток волос, отчего-то выглядя непривычно женственно. Отросшие с момента второго испытания короткие кудри очаровательно обрамляют ее лицо, но дело даже не в этом: упрямство и вызов, всегда светившиеся в ее взгляде, сменяются лаской и скромным счастьем, а извечная угловатость фигуры и движений сейчас уступает место мягкости, даже плавности. Марьян посмеивается, кокетливо прикрывая пальцами губы. — Ваш друг… Меня оставил. Приходится искать, как скоротать время́.       Сонхва с улыбкой кивает, но не спешит расслабляться: ведь кто бы ни пригласил Марьян, он мог сделать это отнюдь не из любезности. В любом случае есть немалый риск, что с ней заходят провести определенную беседу, как минимум попытаются заинтересовать в идее, если этого еще не сделали.       — Рад вас видеть здесь, мадемуазель, — учтиво склоняет голову Сонхва и делает приглашающий жест, пропуская даму вперед. Та, присев в легком книксене, проходит мимо, и этих двух секунд хватает. — Прошу вас не оставаться здесь после вечеринки, это опасно.       Он произносит это почти неслышно, глядя в зал и проходя за Марьян следом, а она, делая вид, что приветственно кивает кому-то знакомому среди присутствующих старшекурсников, тем не менее, натянуто улыбается в его сторону.       — J'ai compris.       Небольшой праздник, устроенный учениками (впрочем, наверняка не без ведома старост и кураторов факультетов), проходит спокойно, весело и ожидаемо оживленно. Стоит галдеж, звучит музыка, ребята общаются, играют в игры и разгадывают головоломки, танцуют под музыку, совсем не привычную для магических консервативных школ, отгородившихся от цивилизации и веяний современного мира. Звучат и хиты прошлых лет, и последнего года, и, кажется, даже совсем свежие песни. Сонхва выписывает и обычную магловскую прессу, а, возвращаясь домой, всегда старается оставаться в курсе актуальной моды и новостной повестки, но в Хогвартсе, кажется, научились обходить некоторые запреты, чтобы не упускать последних веяний. Это удивительно и по-своему радует, но Сонхва не позволяет забыть основную цель своего пребывания здесь.       Когда некоторое количество учеников покидает зал, а другие начинают разбиваться по группкам для дальнейшего общения, Эйвери находит Сонхва сама. Он не понимает, откуда она возникает, похожая на выцветшее кино среди яркой обстановки и наряженных старшекурсников, но в толпе она исчезает так же быстро, только успев показать дорогу.       — Это Сонхва, он из Дурмстранга, — Эйвери выглядит максимально беззаботной, когда подводит Сонхва к группке студентов, рассевшихся в одной из комнаток, прилежащих к основному помещению. Тут легкий кавардак после вечеринки, но не более. Из соседней комнаты, малой гостиной, доносятся звуки веселья и смеха, и это создает фоновый шум, который позволяет скрыть за собой голоса отделившихся для собственной встречи. Ничего такого: просто скромная компания из десяти с лишком учеников решила уединиться, отойти от общей вечеринки и побеседовать о своих интересах. — Он новенький, и его почему-то не курируют.       Больше всего Сонхва боится, что здесь может быть кто-то из Дурмстранга. Распознать ложь в этом наивном «он новенький» можно мгновенно, если только знать, кто такой Пак Сонхва. Прошлое не даст о себе забыть, а точней — не дадут студенты. Здесь он зависим от других людей, от их появления и мнения. И, присоединись к ним сейчас Тодор, вряд ли Сонхва сможет оправдаться.       Но, благо, Тодор тоже куда-то уехал, а больше никого из учеников Дурмстранга на этом странном вечере не наблюдается.       Сонхва окидывает взглядом группу собравшихся: все факультеты Хогвартса и двое из Шармбатона. Значит, их вербовка работает настолько хорошо, что французских студентов за эти пару месяцев тоже привлекли к делу. Народу не много, но стоит учитывать, что часть могла уехать на праздники. Сонхва смутно себе представляет возможные масштабы, которыми разрослась работа секты, и ожидаемо чувствует тревогу. Ведь это уже довольно много. И каков шанс, что каждый из этих людей не приведет за собой следующего?       — Добрый вечер, рад познакомиться, — Сонхва с трудом сдерживает традиционное «позаботьтесь обо мне» (к которому приучила семья), опасаясь привлечь лишнее внимание и вызвать вопросы. Он останавливается рядом с Эйвери, чуть сбоку от нее, и напускает на себя самый потерянный вид, на который способен, пока пальцами теребит рукав рубашки, то и дело как бы случайно демонстрируя метку на руке. Обратив на нее внимание, наиболее беспокойные уже заметно прекращают нервничать и возвращаются к разговору. Своеобразная маленькая манипуляция, но на нее покупаются. Видимо, именно поэтому вербовка в этот раз началась в том числе со школ, а не с другой группы людей и без индивидуального подхода. Массовость тут тоже играет на руку, и причастность к группе со схожими проблемами и интересами вынуждает потенциальных сектантов почувствовать себя частью чего-то большего.       — Так на чем мы закончили?— один из учеников Хаффлпаффа откидывается на диване назад, попивая какой-то пенящийся напиток малинового цвета. Судя по всему — пунш. Парень выглядит расслабленно и по-свойски. Сонхва, примеряющий на себя роль неискушенного новичка, смотрится контрастно на фоне студентов, которые на такой встрече, похоже, не впервые и знают, чего от нее ожидать. Насколько можно вообще знать планы секты, где ты лишь безропотная пешка и расходный материал на пути к уничтожению магловского сообщества и установлению величия чистокровных магов. — Встреча планируется…       — Погоди, — один из присутствующих старшекурсников, смутно знакомый гриффиндорец, оглядывает всех с усмешкой. От него ощущается давление. Он опирается локтями о колени и подается вперед, оглядывая Сонхва с ног до головы. Слишком очевидно, что он ощущает себя лидером. — Сон-хва, значит. Тебе что-то известно об этом? Возможно, говорили о новых планах?       Проверка.       — Нет, я не удостоился чести. Мне лишь рассказали, что есть люди, которые думают так же, как я, и предложили узнать побольше, — Сонхва опускает взгляд и поджимает губы, потирает пальцами шрам. До последнего играть в незнайку. Тем более, что сейчас он действительно не в лучшем положении и, попроси его назвать источник информации, все посыплется. Нужно играть аккуратно. — Этот человек дал мне знак, но потом пропал… Он обещал потом познакомить со всеми, но с тех пор я не видел его. Он даже не сказал, что никто не ходит с символом Даров. Я… чувствую себя одураченным? И, если бы не леди, то думал бы, что мне вообще все привиделось.       Он кидает благодарный взгляд на Эйвери и дарит мягкую улыбку. Девушка меркло улыбается в ответ и касается руки этого студента, поглаживая.       — Антарус, он был такой растерянный. Я сразу поняла, что он один из жертв того дурачка, который рассказывал всем подряд, а потом побежал на нас жаловаться. Слава Мерлину, его быстро отловили, а то кто знает, скольким бы он просто растрезвонил!       Сонхва на эти слова растерянно хлопает глазами и старается казаться обманутым, даже отчасти виноватым. Эйвери ненароком подкидывает им версию, и теперь вопрос лишь в том, тому ли человеку «растрезвонил» этот самый «дурачок»: является ли Сонхва тем, к кому вопрос секты относится напрямую. Или его даже не озадачились спросить о происхождении?       — Скажи, Сон-хва, — Антарус — явно сын какого-то чистокровного магического рода, судя по происхождению имени и уверенности — смотрит остро, с куда большим подозрением, и весь заметно напрягается. — Ты чистокровный или в роду с маглами? Не бойся, у нас толерантное общество.       Неужели до этого не стало понятно, что толерантным обществом здесь и не пахнет? Или это такая попытка убедить в безопасности всего происходящего?       — Все мои предки — волшебники, — в голосе Сонхва звенит стальная нота, и он сам щурит глаза, мгновенно выпрямляясь, будто до глубины души задетый такого рода предположением. — Это в Англии есть манера мешать кровь с кем попало, а в Корее придерживаются традиций, без кровосмешения.       Ложь.       И он лишь родом из Кореи.       Но выпад успешен: Антарус тушуется своего незнания и британской упомянутой толерантности, тут же переключает внимание на общие организационные вопросы.       Пока что Сонхва оказывается вне подозрений.       — Итак. Нам дали знать, что первая встреча пройдет феврале в Лондоне.       — Да, но мы же не можем просто взять и уехать в середине учебного года, — слышится голос. Это кто-то из курсов помладше.       — Эт-та вы не можем. А намм ваши пр’авила-а не укас, — вступает в разговор кто-то из Шармбатона, и акцент, словно намеренно демонстрируемый этим молодым человеком, режет ухо. Сонхва наблюдает. Он изучает каждого, запоминает манеру, ловит взгляды, позы, мимику. Эти люди — все разные. Но они объединены единым убеждением, что позиция секты правильная: маги являются высшей ступенью развития и имеют право главенствовать над маглами. Сонхва хочет понять, чем убедили каждого из них, чем привлекли — или индивидуальной вербовки не было вовсе, хватило самой идеи?       — Если все получится, то не будет никакой разницы, есть учебный год или нет, — Антарус откидывается обратно на спинку дивана и косит подозрительный взгляд на Сонхва. Тот намеренно тушуется, делая вид, что не выдерживает чужого авторитета, но не прячется совсем — лишь склоняет неловко голову.— В наших школах все перевернется. Здесь не будет ни грязнокровых педагогов, ни маглорожденных детишек. Это будут элитные заведения, им придется считаться с властью и позицией чистокровного приоритета. Тут не будут больше тратить время на все эти магловские штучки и бесполезные предметы. Мы наконец-то сами сможет выбирать программу и время, которое хотим на нее затратить.       Всего-то? Элитное образование и выбор программы?       — Ну это будет не так быстро, как тебе кажется, — Эйвери подсаживается поближе и гладит его по руке. Видимо, тактильность — ее метод общения с миром. А может и особенный магический дар. — Хогвартс всегда следовал традициям, тут не смогут быстро перестроиться.       — При необходимости — смогут. Мы не будем давать им много времени, и без того достаточно потратили, — на удивление, Антарус не сбрасывает ее руку, но и не прекращает давить взглядом собеседников. Те то и дело тушуются, отводят глаза. — Это ерунда. Меня интересует будущее, в котором есть место лишь настоящим магам. Слишком долго Хогвартс был обителью терпимости.       — До мая все равно будет идти набор, — включается в разговор хрупкая девчушка. Кажется, из Слизерина, но без знаков отличия Сонхва не может ее вспомнить. — Раньше весны мы ничего не исправим, можем только убеждать людей, раскрывать им правду.       «Правду?»       Собрание заканчивается глубоко за полночь. Сонхва впитывает в себя все разговоры с жадностью, что губка, и это отчасти оказывается вознаграждено: выясняется, что в феврале и апреле планируются масштабные агитационные митинги в Лондоне, и все люди, к тому моменту уже полностью погрузившиеся в вопросы Братства, должны будут хорошенько там поработать. Сейчас стоит задача научиться убеждать людей. И выбирать правильно, а не как некий Джерри, которого «убрали» после его ошибок. Сонхва не слышал о том, чтобы кого-то из учеников травмировали или убили, но тем больше заинтересовывается выяснением информации об этом человеке: что делают с теми, кто слишком много и бездумно болтает?       Сонхва присаживается в своей комнате и выдыхает. Тут тихо и как-то пусто без Юнхо. И вот так еще полторы недели каникул: Новый год и еще несколько дней, прежде чем начнется новое полугодие. И это время лучше всего потратить с пользой: заняться заклинаниями, травологией, тренировками. И, видимо, налаживанием отношений с новыми «товарищами», хотя и о старых забывать не стоит.       Хотелось бы заняться чем-то более приятным, — например, ответным подарком Сану, — но для этого придется уладить еще несколько немаловажных вопросов. И при этом, по возможности, больше не провоцировать Джуна Киммела.       Не говоря уже о Братстве Магов.