О цветах и огнестрельном оружии

Было тихо, излишне тихо для сумерек. Автоматные очереди стали совсем редкими, будто жизнь кто-то вдруг поставил на замедленный режим. В таком, пожалуй, и Волков бы увернулся от пули, но тогда, неделю назад, жизнь шла, и пули летели с обычной скоростью. Поэтому Олег и возился, присев на корточки, пытался открыть портсигар одной рукой. Игорь через дорогу был, недалеко от блокпоста. Подменял помершего теперь морпеха и все смотрел на его винтовку с крутым новомодным прицелом — Олег ведь такую хотел. Недалеко от выбоин и кратеров, делавших дорогу похожей на лунную поверхность, в покрытой пылью траве распустились за ночь крупные головки розовато-лилового клевера. На них Игорь тоже смотрел. «Тот, кто любит цветы, Тот, естественно, пулям не нравится», — слова стихотворения звучали в голове причудливой мелодией. На самом Игоре не было до сих пор ни царапины — цветы он очень любил. Каждое лето копался с мамой возле дома в палисаднике, чтобы под окнами потом распускались цветные Лилии пышным букетом. Где-то на горизонте сменщик машет рукой. Гром и свою поднимает в ответ, вставая с нагретого места и закидывая не плечо винтовку с косым дулом. Он, впрочем, привык уже, пристрелялся и понял, насколько левее нужно левее. Горизонт в прицел осматривает и опускает оружие, нагибаясь над трупом, чтобы стащить с плеча веревку с автоматом. Та пропиталась кровью и пошла пятнами, такими, что не отстирать. Он и ее вешает на плечо, на другое, для баланса, и опять головой вертит, проверяя, не отлип ли Волков от стены здания, где в подвале был организован полевой госпиталь. Не отлип — зажигалкой чиркает, тянет дым и кашляет — там, в подвале, холодно и нет отопления, так что не мудрено. Невысокий крепкий парень принимает у него пост, вокруг все осматривает и жмет на прощанье руку. — Присмотри за мной, цветочков хочу нарвать, — Игорь улыбается и хохочет. Парнишка кивает ему головой. Всем здесь нужно какое-то развлечение, чтобы не сойти с ума, думает. Сам же Игорь в полной мере считает себя сумасшедшим, когда идет пару сотен метров по хорошо проветриваемой местности. Окна пятиэтажек смотрят ему в затылок, а кто за этими окнами прячется: местные, боевики или никого — это не знает никто. «Пули — леди ревнивые. Стоит ли ждать доброты? Девятнадцатилетняя Аллисон Краузе, Ты убита за то, что любила цветы». — Игорь про себя читает продолжение, надеясь, что оно не станет таким же пророческим, как нынешнее отсутствие в его теле свинца. Шаг и еще, и вот уже ботинки по мягкой траве ступают, не по асфальту. Он приседает, руки туда же в траву ставит, быстро хватая цветы. Какие-то даже с корнями вырываются — абсолютно маленький и несуразный букет. Но Гром доволен собой в полной мере, особенно, тем, что остался живой, обратно в сторону блокпоста бросается и, если бы ноги так натереть не успел, ей-богу бы вприпрыжку бежал. Он минует блокпост, замедляя шаг, выдыхая и обрывая висящие вместе с землёй корешки. Лишние листья, увядшие и сухие, тоже отламывает, любуясь лиловым пятном в руках. И снова шагает, оставляя мокрые следы от росы на асфальте, пока на углу дома не оказывается, прижавшись плотно к нему спиной. Выглядывает — Волков давно потушил сигарету, но так и остался на месте сидеть. Заметил и ждёт, засранец. Игорь снимает с плеча морпеховскую винтовку, подхватывает ее рукой, в другой зажимает букет и идет уверенно, слыша, как от каждого шага сталкиваются и звенят друг об друга патроны в кармане. Темные глаза смотрят на него снизу вверх, пытаясь изобразить удивление, когда Гром останавливается в полуметре, протягивая оружие. «Это было Чистейших надежд выражение, В миг, когда, беззащитна, как совести тоненький пульс, Ты вложила цветок В держимордово дуло ружейное», — бегущей строкой в мыслях ползет. — Ты хотел, — коротко аргументирует свой поступок, наблюдая за тем, как пальцы здоровой руки почти с нежностью гладят приклад. Волков ставит ее рядом с собой, снова поднимает взгляд, слегка наклонив набок голову и, не сдерживая улыбки, отвечает: — Спасибо, хотел. Он молчит с секунду, видимо, пытаясь понять, насколько это нагло будет, но он знает, что эти патроны в Громовскую винтовку не встанут и поэтому говорит: — А патроны где? Я видел, ты брал. Игорь улыбается так, что от зубов, кажется, солнце отсвечивает, доставая из-за спины собранные в охапку клеверы и говоря задуманное: — Цветы лучше пуль. Олег хохочет почти сумасшедше громко, так, что эхо гуляет по опустевшим улицам, отталкиваясь от стенок полуразрушенных домов. Он чувствует себя ребенком, признающим оборванные листья с тополей как обменную валюту, когда тянет руку, чтобы забрать охапку цветов. — Винтовку пока себе забери, меня раньше, чем через месяц не выпустят, — рассыпает, сдвинув бедра, по армейским штанам. Достает один и, зажав стебель между острых коленок, вырывает пару лепестков, засовывая сладкие кончики в рот. — А если меня за блокпостом пристрелят? Потеряется же… — наверное, странно всерьез беспокоиться об утрате огнестрельного, а не жизни в такой перспективе. Но Игорь ведь и не о своём, о подаренном. Ужасно было бы самому подарить, самому взять попользоваться и самому потерять. Волков вытягивает из основания еще несколько лепестков и, выплюнув предыдущие, задумчиво зажимает губами: — Тогда какой вообще смысл в этом всём? — вопрос остается без ответа, тихий и нервный. От него нет эха, только маслянистое послевкусие на языке, едкое от оружейного масла. Игорь тянется к головке цветка, хочет заесть, вырвать пару лепестков из клевера, следуя чужому примеру, но Олег звонко цокает, уводит колени в сторону: — Это же тоже подарок, Гром? — Волков смотрит почти обижено. Будто Игорь уже труп, и ему его хоронить, будто он здесь не просто очередной срочник — личная собственность. Здесь ничейных полно — на каждом углу валяются, кто целый с дробью в груди, от кого лишь половина после взрыва снаряда. Так и лежат под солнцем, гниют. Потому что тащить опасно — большую часть на мушках держат, и шансов много рядом прилечь. Волков долго в своей охапке роется, рассматривая листочки в поисках четверного. Хватает цветок еще целый, протягивает Игорю, но схватить не дает, задорно вставляя стебель за ухо. Большая лиловая головка в темных кудрях смотрится почти несуразно, но при виде четырех листочков, два из которых наполовину кем-то из насекомых съедены, отчего-то на душе становится чуть спокойней, даже почти хорошо. — Забирай, — Волков роняет на чужие колени винтовку почти что с грохотом. Где-то чуть в отдалении слышится очередь, и он ждёт, пока стихнет, прежде чем продолжить нелепым шепотом: — Лучше ее потеряй, чем себя.