Одного поля ягоды / Birds of a Feather

1943 Следующие несколько недель были убийственно неловкими для Гермионы и её семьи. Том отказался покидать Лондон ради дома его бабушки и дедушки в Йоркшире. Миссис Риддл не смогла его принудить, пока поверенный завершал усыновление, переводя статус Тома из подопечного Короны в их распоряжение, бенефициаром наравне с их собственным сыном, существование которого миссис Риддл изо всех сил старалась не признавать в случайных разговорах. Дом Грейнджеров использовался как межфронтовая полоса, нейтральные земли, где две спорящие стороны могли встретиться с таким взаимным радушием, на которое каждая из сторон была бы способна. И они встречались: каждые выходные миссис Риддл садилась на поезд на юг от Йорка, снимала комнату в первоклассном отеле и приходила на чай к Грейнджерам или приглашала Грейнджеров — и Тома — в чайную комнату своего отеля, где она снова и снова допрашивала Тома о его детстве, уровне образования, пыталась умаслить его, чтобы он переехал в родовое гнездо Риддлов в пригороде Йоркшира. Не то чтобы она пыталась подкупить Тома щенком, только отнятым от матери, или пони с завязанным бантиком, но Гермиона чувствовала, что если бы это сработало, то миссис Риддл бы предложила. Однако, миссис Риддл твёрдо стояла на одном: бумажная волокита закончится к октябрю, официальный адрес Тома будет раз и навсегда установлен, и поэтому она рассчитывала, что он приедет к ним на рождественские каникулы, а затем и на летние тоже. Том рассердился, и разговор зашёл в тупик. — Школа разрешает ученикам оставаться на Рождество, — сказал Том через стол от Мэри Риддл. — Профессора организуют праздничный ужин, и никто не пропускает праздничные мероприятия. — Ах, — сказала миссис Риддл, помешивая чай небрежным взмахом запястья, серебряная лопасть чайной ложечки ни разу не звякнула о стенку чашки. — Я написала профессору, ответственному за зачисление учеников. Настоятельница дала мне адрес этого профессора Дамбертона, мужчины, который принёс предложение о стипендии, — он заверил меня, что сделает всё возможное, чтобы доставить тебя на школьный вокзал в декабре. — Прошу прощения, — сказал Том напряжённым голосом. — Вы писали Дамблдору? — Да, дорогой, не отставай, — ответила миссис Риддл. — Более того, он показался достаточно разумным малым: он был счастлив услышать новость о том, что ты покинул этот ужасный сиротский приют и воссоединился со своей настоящей семьёй. Семейный человек, как я поняла, — решительно заявила она. — Нам действительно не хватает мужчин, как он, в наше время. Том скорчил гримасу, будто размышляя над обоснованиями спора со своей бабушкой в общественном месте. Гермиона знала, что Том так никогда и не полюбил Дамблдора с первой их встречи. Она также знала, что Дамблдор не женат, у него нет детей, и за все годы обучения в Хогвартсе он не проявлял никаких романтических наклонностей, ни магических или магловских, ни британских или более экзотических. Как бы сильно Тому это ни не нравилось, Гермиона была рада, что профессор Дамблдор ответил: многие волшебники пропускали почту, присланную в магловской манере, и никогда не прикладывали усилий, чтобы таким же образом на неё ответить. Учитывая, что миссис Риддл не упомянула о сове, прилетевшей в окно её гостиной, Гермиона решила, что ответ был направлен обычным письмом с почтовой маркой. Это свидетельствовало не только о сострадании профессора к магловским чувствам, но и о его активном интересе к личным делам Тома. Гермионе не нравилось безразличное отношение профессоров Хогвартса к безопасности учеников во время эвакуации в Лондоне, последовавшей за воздушными бомбардировками. Профессор Дамблдор был одним из учителей, кто в этом плане разочаровал Тома до такой степени, что Том больше не принимал его советов, когда они относились к школьной работе и учёбе. Но она понимала — к неудовольствию Тома, бесспорно, — что привлечение внимания Дамблдора означает, что все тайные планы Тома по «избавлению» от миссис Риддл придётся оставить навсегда. (Она не знала, до какой степени сарказм, присущий Тому, приходился на то его замечание, но Том был способен на многое в момент сильного увлечения, и ничто не вызывало в нём такой страсти — в чрезмерной, реакционной манере, — как когда ему указывали, что делать беловолосые старцы.) — Я приеду навестить тебя на каникулах, — добавила Гермиона, глядя на Тома, миссис Риддл, а затем на маму, которая в силу необходимости была вынуждена играть роль посредника, как и она сама. — Если Вы примете меня, разумеется. Было поразительно, насколько одновременно похожи и непохожи они были: Том был на несколько десятилетий младше Мэри Риддл, с тёмными глазами и волосами, мягкими подбородком и щеками, которые растворялись в более острых линиях настоящего взросления, пышущий энергией юности, с тонким гулом магии, исходящим из его глаз и кончиков пальцев, когда он чувствовал себя особенно разъярённым. Миссис Мэри Риддл была худой и с прямой спиной, бледной кожей, больше походившей на пергамент, и седыми волосами. Она была скованной и лощёной, как манекен в универмаге, — и она была щеголеватой, судя по параду мехов и драгоценностей, которые она надевала на чай и ужин каждые выходные. Но, как и Том Риддл, миссис Мэри Риддл обладала некой властной уверенностью, присущей всем, кто бóльшую часть жизни привык, что ему подчинялись и не подвергали сомнению, кто редко, если вообще когда-либо, сталкивался с доказательствами собственных недостатков. В них укоренилась уверенность, что виновата скорее вселенная, чем они сами. Поэтому, конечно, им было тяжело соглашаться в чём-либо и приходить к чему-либо, и Гермионе приходилось встревать и принуждать их к компромиссу. — Кажется, я припоминаю, что для меня выделена комната, — сказал Том, наклонив голову в сторону бабушки. — Насколько трудно было бы установить там выдвижную кровать? Если у Вас нет свободного места, уверен, Гермиона не будет против разделить её со мной, как Вам будет удобнее. Гермиона пнула Тома под столом, что заставило его поморщиться и злобно посмотреть на неё: — Том всего лишь шутит — разумеется, отдельная комната была бы самым правильным решением, — быстро сказала Гермиона, сдерживая нервный смех. — Также я знаю, что Том всю ночь читает в кровати и никогда не выключает свет, поэтому я бы всё равно не хотела делить с ним комнату. Даже если он достаточно любезен, чтобы это предложить. Губы Тома искривила лёгкая улыбка: — По крайней мере, я не разговариваю во сне, — парировал он. — Это было один раз! — И ты так и не сказала мне, о чём это было. — Ну, ты никогда и не узнаешь, вот и всё. — Посмотрим, — начал Том, пока их не прервали. Миссис Риддл прочистила горло: — Гермиона, дорогая, если ты проследишь, что Том прибудет на станцию в нужное время и в нужное место, ты можешь выбрать из всех наших свободных комнат. У нас есть дюжина гостевых блоков, а ещё библиотека. Твоя матушка рассказала, как сильно ты любишь читать: мы едва ли пользуемся библиотекой сами, поэтому ты сможешь использовать её, как пожелаешь. Ты даже можешь выбрать новые поступления, если захочешь, — мой свёкор был заинтересован в покупке первых изданий, но с тех пор коллекция стояла нетронутой. — Гермиона слишком умна, чтобы повестись на это… — Первые издания? — с нетерпением спросила Гермиона. — О, я просто не могу дождаться, чтобы прочитать их, миссис Риддл. Том проворчал себе под нос, вероятно, думая о том, что его приговорили к более низкому кругу ада, чем «пригородное чистилище», которым он называл жизнь с Грейнджерами. Чистилище было одним из излишне театральных преувеличений Тома, потому что мама и папа всегда старались быть к нему доброжелательными и не ожидали, что он возьмёт на себя какую-либо работу по дому, кроме смены постельного белья, складывания грязного белья в корзину и уборки за собой в ванной — то, что должны были делать ученики, живущие в Хогвартсе. Но Гермиона всё ещё размышляла, был ли прав Том о недостатках жизни с Риддлами, потому что их сельская усадьба располагалась на окраине деревни, что было такой же огромной разницей с чистыми, освещёнными фонарями районами Кроули, как у самого Кроули с суетой лондонской Оксфорд-стрит во время утренней пересменки. В деревнях не было хорошо укомплектованных киосков печати с дюжинами разных газет и журналов, обновляющихся каждый день, что позволяло Гермионе выбирать те, где были самые интересные для неё статьи. В деревнях были маленькие, тесно связанные сообщества, где все жители знали друг друга и испытывали общее презрение к заносчивым горожанам с их напускными любезностями и беспутным городским образом жизни. Гермиона всегда придерживалась широких взглядов на вещи: пока она поддерживала британский вклад в войну, она также симпатизировала мирным жителям других мнений, которых она не могла отнести к категории «Угроза суверенитету и свободам Великобритании», как хотели внушить населению пропагандисты морального духа. К тому же она никогда не молилась за души британских солдат за границей, а её посещаемость церкви была довольно скудной — ещё одна черная метка против неё, если верить закоренелым деревенским традиционалистам. Вскоре их планы на рождественские каникулы были оговорены между мамой и миссис Риддл, а даты не подлежали изменению. Когда она проанализировала приготовления трезвым взглядом, единственным, кто всё ещё был недоволен, оставался Том, но, опять же, ему нравилось жаловаться — но это было его проблемой, вытекающей от смехотворно завышенных стандартов ко всему. (Она была уверена, что если процитирует «попрошайки не выбирают» Тома, он просто одарит её одним из своих непроницаемых выражений лица и спросит, почему она решила, что это хоть как-то относится к этой ситуации. Для Тома Риддла не было равных, ни в одном из проявлений, и это не всегда было чем-то хорошим.) Последние выходные лета были отмечены званым ужином в доме Грейнджеров, куда были приглашены Тиндаллы, Риддлы и мистер Пацек. Для Гермионы было странно думать о Риддлах во множественном числе. Почти десять лет она думала о Томе как о Риддле, единственном живом существе, чья необычная внешность и темперамент не встречались ей ни в ком другом, ни до, ни после поступления в Хогвартс. В школе, когда кто-либо, учитель или ученик, упоминал бы Риддла, она сразу понимала, что говорят о Томе Риддле — лучшем дуэлянте и всеобъемлющей звезде школы, сокровище своего факультета и весомом контраргументе против общепринятого мнения о том, что слизеринцы высокомерны и неприятны. Но затем она встретила мистера Тома Риддла, который прибыл с миссис Мэри Риддл вечером званого ужина. Стоило ему повесить свою шляпу в вестибюле и обернуться, держа в руке благородный винтажный коньяк и коробку сигар для папы, — который не курил, — она увидела, почему майору Тиндаллу хватило одного мгновения, чтобы сделать догадки об отцовстве Тома. Томас Риддл был пожилым джентльменом, высоким, и стройным, и выделяющимся для своего возраста густыми блестящими волосами, хоть и подсвеченными всполохами седины по бокам и на висках. Он не был точной копией Тома, вовсе нет, но чем больше на него смотрела Гермиона, тем больше схожестей она видела: идеальные волны волос, конечно, тот же высокий изгиб бровей, угловатая структура челюсти и подбородка, подтянутая и элегантная фигура, на которой хорошо смотрелась даже подержанная одежда. У мистера Риддла были подёрнутые сединой усы щёточкой и длинные бакенбарды, глаза Тома были темнее, а кожа бледнее и не такой морщинистой — но семейное сходство между ними было несомненным, и, если бы правда не вышла наружу, Томас Риддл мог бы сойти за очень возрастного отца Тома. Том тоже это заметил: эта тема была неизбежна, потому что приходящие гости не могли удержать и не прокричать: «О, а вот и Том! Он выглядит точь-в-точь как твои старые ферротипии, Томас — я увидел сходство с одного взгляда!» Знакомства продолжались, а Том становился всё ворчливее и ворчливее, потому что не было ничего, что он любил бы меньше, чем когда его с кем-то сравнивали. По опыту Гермионы, Том привык быть эталоном, с которым сравнивали других людей, и когда это происходило, то это лишь делало ещё более очевидным то, чем они не дотягивали до достижений Тома. Угрюмость Тома росла, когда миссис Бланш Тиндалл похвалила его чудесные манеры, что заставило миссис Риддл положить руки на плечи Тома и посмотреть на него, как цветовод смотрит на свои бегонии с синей ленточкой. Это всё очень выводило Гермиону из равновесия, которая много лет представляла, каким бы Том был, если его усыновит его собственная семья, но бросила эту затею, когда не смогла ничего придумать. — Не думаю, что кто-либо ожидал нечто подобное, — заметила Гермиона для мистера Пацека в углу комнаты, держа в руке стакан газировки с гренадином и льдом, капающим на её ладони из-за зноя позднего лета. — И меньше всего Том. У него такой вид, будто разрушается его душа. — Им не достаёт некоего je ne sais quoi, деликатно выражаясь, — сказал мистер Пацек, оглядывая Риддлов краем глаза. — Я полагаю, молодой мистер Риддл разочарован этим — я уже давно считаю его тем, кто делает ставку на различие между «нашим видом» и всеми остальными. Гермиона отпила гренадин, вытирая запотевший стакан краем своей юбки: — Это забавно, потому что я уверена, они считают себя видом, отличным от всех нас. — «Яблоки и яблони», как там в пословице, — сказал мистер Пацек, мудро кивая. — Я не согласен со многими идеями нашего дорогого друга Геллерта, но я верю, что он прав в том, что кем мы являемся, заложено в крови, и некоторые люди могут обнаружить, что у них это находится дальше, чем у других. Но, возможно, мистеру Риддлу будет полезно смириться с тем, что между нами и ними мало различий, если они вообще есть. Остальные разговоры продолжились, когда гостей проводили к столу, рассадив в формальном порядке чередования мужчин и женщин, что происходило в доме Грейнджеров всего раз или два за всю длительность жизни Гермионы. Привыкшая к одной вилке и одному ножу на человека, она удивилась, когда увидела, что её семья вообще владела таким количеством приборов. — Насколько я понимаю, Вы частный наставник Гермионы? — спросила миссис Риддл у мистера Пацека, её тон был робким, но лишь в дюйме от того, чтобы стать слишком докучливым. Благодаря её благородному, подобающему леди присутствию, её назойливые вопросы превращались в доброжелательную заботу. — Он самый, — подтвердил мистер Пацек, приподняв бровь и ответив на её вопрос с таким же уровнем холодной вежливости. — И что вы преподаёте? Музыку? Танцы? Déportement? — Языки. — Хм, — сказала миссис Риддл, пренебрежительно вскинув голову. — Дети в наше время не получают настолько всестороннего образования, как раньше. Когда я была девочкой, у меня была французская гувернантка, а у моего сына был австрийский мастер фортепиано, когда он был маленьким мальчиком. Но в наши дни сложно даже найти подобающую прислугу — в наши дни у них хватает наглости брать у вас интервью, а не наоборот! — миссис Тиндалл на это вежливо усмехнулась, а миссис Риддл продолжила: — Хотя я признаю, что в те времена найти службу было гораздо проще: во время последней войны многим из нас приходилось прибегать к помощи иностранцев, что всё же лучше, чем сейчас — если не обращать внимания на невразумительные континентальные акценты. Конечно, я хвалю Ваши знания английского, сэр. Они очень хороши для того, кем Вы являетесь. Мистер Пацек изобразил страдальческую улыбку, а Гермиона внутренне поморщилась. Её наставник свободно владел по крайней мере пятью языками, его учили чешскому и немецкому с рождения, к последнему из которых он также выучил несколько диалектов, потому что его венский немецкий, на котором он разговаривал, не пришёлся по вкусу его профессорам в Дурмстранге, которые предпочитали саксонский или прусский выговор. Он также был экспертом в дюжине письменностей, но он не говорил на этих исторических языках, потому что все их носители уже были мертвы. И вот появляется миссис Риддл, распинающаяся о своей французской гувернантке! Что касается Тома, если понятие Ориона Блэка «убивающее лицо» было реальным, то оно было применимо к выражению лица, которое постепенно искажало его черты. Гермиона не думала, что Тома волновали сомнительные комплименты другим людям в целом, а скорее то, что это делают его собственные родственники, да ещё в такой низкой и обыденной манере. Кто-то с самомнением Тома должен был считать ненужным словесно принижать других людей, чтобы установить собственное превосходство. Вместо этого превосходство должно было быть очевидным по манерам и власти в самом его присутствии. Не человек должен напоминать другим об их неполноценности, а они должны признать её в себе сами. (Ей потребовалось много лет, чтобы понять искажённое восприятие мира Тома, и даже Гермиона, единственный его близкий человек, с трудом его постигала. Это было похоже на погружение в странную, перевёрнутую вселенную, она сравнила это с переездом в сельскую Австралию, место, где она знала значение каждого произносимого слова в отдельности, но не могла различить их значения вместе, потому что их версия разговорного английского была отдельным подвидом королевского английского, к которому она привыкла.) Роджер Тиндалл, который молчал до настоящего времени, решил задать вопрос, чтобы отогнать нарастающую неловкость: — Что случилось с вашим сыном? Я слышал, он ходил в Харроу, когда был мальчиком, но я не припоминаю его в списках Сандхёрста или другого высшего учебного заведения. Это тут же заткнуло миссис Риддл. — Он удалился в сельскую местность и следит за делами поместья, — сказал мистер Риддл, впервые заговорив. — Мы никогда не были созданы для жизни в городе, никогда. Смог и ядовитые газы — лишь некоторые вещи, которым мы противимся в городе. Война сделала всё лишь более опасным — последние несколько лет стали воистину трудными для Британии и её городов: все эти немецкие бомбы и полчища беженцев, кто его знает откуда. Не понимаю, как кто-либо из вас ступает за дверь без страха за собственную жизнь. — Разумеется, — добавила миссис Риддл, и её слова сочились надменной помпезностью, — с опасностью или нет, мы всё превозможем ради нашего дорогого Томми, не так ли? — Конечно, дражайшая. Цветы на краю стола завяли от пристального взгляда Тома. Мама и миссис Тиндалл обменялись многозначительными взглядами несколько раз за время ужина — ни одну из них не впечатлили мнения Риддлов: обе их семьи жили в Лондоне в последние несколько лет войны, включая «Блиц», — и они обе занимались общественной работой в худшие времена. Было очевидно, что Риддлы и пальцем не пошевелили для помощи, даже не потрудились соблюдать простые приличия нормирования. То, как мистер Риддл безответственно намазывал толстым слоем масло на булочку, когда появилась маслёнка, лишь подтвердило это, потому что все остальные соскоблили лишь немного масла, даже Грейнджеры, покупавшие его в волшебной лавке, и им не было нужды его экономить, но они всё равно это делали, чтобы дипломатично относиться к маленьким порциям, которые получали все остальные в городе. Роджер Тиндалл неотрывно смотрел в свою тарелку, чтобы сдержать смех, пока выражение лица Тома становилось всё более и более пустым, будто он уходил в глубины своего воображения, чтобы избежать бессмысленной посредственности, ставшей его нынешней реальностью. Затем, когда ужин подошёл к концу, и взрослые удалились в парадную залу, а дети направились в семейную гостиную, Роджер захлопал в ладоши и сказал: — Высшее представление, Риддл! Абсолютно разгромное! У меня никогда раньше не было подобных развлечений за ужином, хотя мой дедушка почти доходил до этого уровня после бутылки-другой хорошего хереса. Уверен, что запомню эту ночь на всю оставшуюся жизнь. — Роджер! — вскричала Гермиона, глядя на Тома в надежде, что он не принял фразу «оставшуюся жизнь» за чистую монету. Но показалось, что Том не заметил или не обиделся: — Они лгали, — медленно сказал он. — Он в деревне, но он ничего не делает для дел поместья. Но зачем им врать об этом? — Твой отец, ты имеешь в виду? — спросил Роджер, подыскав свободное кресло и забросив ноги на ближайшую банкетку. — По слухам, он инвалид. Риддлы, должно быть, пытаются его скрыть, как безумную Берту. — Они сделали тебя равным бенефициаром, — сказала Гермиона. — Это мило, что они обеспечили наследство непосредственно тебя, вместо того, чтобы следовать традиции и отдать всё твоему отцу, но они не показались мне людьми, которые заботятся о том, чтобы быть… Милыми. — Нет, — сказал Том, — качество, которое они лучше всего продемонстрировали, это насколько они обыденны, — его тон указывал на то, что «обыденный» было худшим оскорблением, которое кто-то мог заслужить. — Они, разумеется, не являются центром внимания чьего-либо социального календаря, — согласился Роджер. — Я бы поздравил тебя с обретением давно потерянной семьи, Риддл, но в данных обстоятельствах это было бы некрасиво — вместо этого ты можешь принять мои соболезнования. — Тебе стоит сохранить свои соболезнования для Гермионы, — сказал Том, обращая свои тёмные глаза на неё. — Она будет превозмогать Рождество в Йоркшире со мной. — Да? — сказал Роджер, наклонившись вперёд в кресле. — Это правда? Том и Роджер выжидательно смотрели на неё. Том приподнял бровь в предвкушении её ответа. Гермиона не могла остановить краску, расползающуюся на её щеках. Она подняла руки, чтобы закрыть их, чувствуя, как жар проходит сквозь её пальцы, хотя она не могла сформулировать, почему чувствовала себя так. Она знала этих людей, знала их много лет, почему она внезапно почувствовала себя, будто стояла перед волшебными экзаменаторами на практической части С.О.В.? Возможно, потому, что она так же лишилась дара речи и не могла ответить, как и тогда. Экзаменатором по защите от Тёмных искусств, сидевшим в самом центре комиссии, был Арнесиус Джиггер, старый деловой партнёр профессора Слагхорна и автор «Основ защиты от Тёмных искусств». Она почувствовала внезапную вспышку смущения, когда попросила автограф для своего учебника, и это — что бы это ни было — было тем же самым. — Это неважные новости, ничего такого, — сказала Гермиона осторожным тоном, проглатывая своё чувство неловкости, потому что в данный момент оно было и бесполезным, и нежеланным. — Но Том прожил в Лондоне всю свою жизнь, и теперь уезжает, поэтому я подумала, ему будет проще, если с ним будет кто-то знакомый для таких перемен. Риддлы, может, и не самые приятные люди, но у них большая сельская усадьба с сотнями акров земли, разумеется, с таким количеством места будет не так уж трудно убежать и спрятаться, если мы увидим кого-то из них идущими по коридору. — Хм, — сказал Роджер, — ну, тогда заранее счастливого возвращения. Если ты предпочтёшь провести Рождество в Лондоне, я могу организовать для тебя переход на одном из военных поездов. Гражданские билеты слишком сложно раздобыть в эти дни, и будет ещё хуже во время праздников — но я курсант, а это должно что-то значить, — он встретился с ней взглядом и добавил: — Но это если ты устанешь от Риддлов, разумеется. Том издал несогласный звук, и его рот открылся, чтобы заговорить, но прежде чем он успел, Гермиона пихнула его локтем в бок и сказала: — Это очень щедрое предложение, но, боюсь, я уже пообещала Тому, что приеду. Я не могу представить, что будет настолько плохо. — Кто знает, — тактично ответил Роджер и на этом удалился. Том притих после её твёрдого отказа на предложение Роджера, но не отходил от неё до конца вечера. Она завязала обсуждение с Роджером о миниатюризации технологий и как война ограничила ресурсы на гражданских рынках, перенаправляя их в военные исследования и производство. Оказалось, многие новые изобретения были под грифом «секретно» во имя нужд войны, но когда закончится война — что, Роджер надеялся, было достаточно отдалённо, чтобы он успел закончить академию и найти себе место в научной группе, занимающейся самыми передовыми исследованиями, но не так далеко, чтобы его держали на военной службе до конца его жизни, — произойдёт сущий наплыв изобретений, готовых в корне изменить стандарты жизни обычной британской семьи. Доступный телеприёмник в каждом доме, только представь! Гермиона сцепила руки в чистом восторге от этой идеи, в то время как Том лишь фыркнул себе под нос, без сомнений не впечатлившись тем, что он определённо обозвал «магловской находчивостью» — в высшей степени оксюморон. Позже вечером, когда Тиндаллы уехали домой, и папа отвёз Риддлов в их отель рядом с Гайд-парком, Том спустился в подвал, пока Гермиона проходилась по своей книжной коллекции, чтобы решить, какие из книг заслужат место в её сундуке для Хогвартса в следующем учебном году. Их новый семестр начинался через неделю, поэтому она уже была посреди своих сборов, за эту задачу она бралась каждый год с высочайшей серьёзностью. Том предпочёл остаться в своей старой кровати в подвале Грейнджеров, вместо того, чтобы делить автомобиль со своими бабушкой и дедушкой. Папа Гермионы твёрдо сказал, что не станет делать два круга до центрального Лондона только потому, что Том не выносил оставаться с ними один на один. Она скинула свои туфли и стянула чулки, пока Том расстёгивал свой пиджак и снимал галстук — все они были новыми вещами, которые ему купила миссис Риддл. В свой каждый визит она привозила Тому дорогие подарки: набор для бритья со складным лезвием и несколькими брусками изысканного кастильского мыла, наручные часы с отполированным серебряным браслетом, на котором сзади были выгравированы его инициалы, и коробки одежды, которая была более «подходящей для его положения», что было не только дорогим подарком в связи с нормированием, но усугублялось тем, что Том вырастет из неё за год-другой. Том принимал эти подарки с выражением покорности на лице, и, хотя он не спорил о высокомерной оценке его бабушки о его «положении», было очевидно, что он не ценил ни её вкуса к подаркам, ни её баловства. За все дни рождения и рождественские дни, которые они разделили, Гермиона знала, что Том предпочитал книги и магические приспособления всему, что можно было купить в магловском мире. Она заметила, что он всё ещё пользовался её коробкой, которую она подарила ему на Рождество второго года с чарами вечного стазиса. — Твоей маме нравится Роджер Тиндалл, — сказал Том, плюхаясь на свою кровать и разбрасывая аккуратно сложенные подушки. — Он очень располагающий молодой человек, — отвлечённо ответила Гермиона, взмахивая палочкой, чтобы призвать расчёску из ванной. Магия была практичной во многих вещах: ей никогда не приходилось искать в пяти разных ящиках потерянную шпильку, когда простое Акцио могло ей её призвать. — Он офицер и джентльмен, и не из тех глупцов, кто посылает кавалерийскую бригаду против окопавшейся артиллерии. Такие встречаются реже, чем можно было бы подумать. — А тебе он нравится? — спросил Том, его тону странно не хватало какой-либо интонации. Гермиона пожала плечами: — У меня нет причин, чтобы он мне не нравился. — Но он магл. — И какое это отношение имеет к чему-либо? — Он не один из нас, — настаивал Том. — Мы прогибаем Статут, когда братаемся с посторонними. В Америке категорически запрещают несемейные взаимодействия — и даже тогда, знаешь, это крайне не рекомендуется. Гермиона несогласно фыркнула: — Не я вытаскиваю свою палочку во время утреннего чая, как некоторые, чьё имя я так удобно подзабыла. И в любом случае, если ты собираешься цитировать мне правила, то тогда ты должен знать, что они позволяют исключения. — Да, я знаю, — нетерпеливо сказал Том, мрачно хмурясь в её сторону. — Но ты не выйдешь за него замуж. — Кто сказал? — Я! Гермиона бросила в него подушкой, которую он отразил невербальным Щитовым заклинанием и отправил её обратно в неё взмахом палочки: — Это снова то же самое, как твоя идея о лицензировании деторождения? «Никому, кто не может перемножить четырёхзначные числа, не стоит подаваться», и так далее. Я сказала тебе тогда, что ты не можешь ходить и раздавать такие «жизненные советы». Не то чтобы тебя вообще слушать станут. — Они уже слушают мои «жизненные советы», — проворчал Том себе под нос. После нескольких секунд тишины он подпёр подбородок ладонью и спросил, — Ты уже думала о замужестве? — Чуть-чуть, — сказала Гермиона. — Немного. Я не знаю — сейчас это кажется таким далёким будущим. Я сначала сосредоточусь на окончании школы, потому что замужество — это лишь возможность, а экзамены случатся несомненно, — она вздохнула и указала палочкой на заглушающую ширму между их кроватями. — Я устала и иду спать. Если у тебя есть ещё вопросы, задай их утром. Ширма сама раскрылась и растянулась по полу, отделяя зону Гермионы от Тома. Свет на её стороне потускнел и погас. Когда она повернулась, она заметила лёгкое свечение вокруг краёв ширмы, где Том ещё держал свет включённым, но когда она накрыла голову одеялом, полная темнота охватила её.

***

Первого сентября Гермиона встретила Тома на платформе 9¾. Он уже был одет в форму, его галстук был завязан идеальным узлом, а значок старосты прикреплён к лацкану, потому что он прибыл по каминной сети из общественного камина в «Дырявом котле». Что поразило Гермиону, как утончённо он выглядел по сравнению с оравой спешащих родителей за своими полуодетыми детьми, на которых были магловские пальто, чтобы скрыть эмблемы факультета на джемперах школьной формы, или тех, кто носил свои мантии Хогвартса поверх свободных сорочек и бридж, что было обычным нарядом детей волшебников. Том всегда заботился о своей внешности, это не было необычным. Но сегодня его наряд выглядел безупречным до такой степени, что толпа оставляла небольшое пространство вокруг него, а не толкала его, как других случайных наблюдателей. Было что-то в его неопределённой самоуверенной властности, в его хорошо скроенной форме, как в витринах Косого переулка, или в том, как его глаза просматривали толпы волшебников, ведьм, домашних животных в клетках, свободно бегающих домашних животных без клеток и парящий в воздухе штабель багажа — его внимание было обращено на нечто, выходящее за рамки понимания обычного человека. «Или что-то в этом духе, — подумала Гермиона. — Тому всегда нравилось прикладывать усилия для идеального первого впечатления». — Том! — крикнула Гермиона, и его голова дёрнулась, чтобы посмотреть на неё. Она протолкнула локтями путь к нему, таща за собой сундук, и обхватила его руками в увлечённое объятие. Казалось, что объятия Тома тоже изменились с того, что она помнила за прошлые годы, и ей от этого было немного грустно: сегодня всё так отличалось от того, когда она прибыла в первый раз на станцию с родителями, крепко сжимая в руках билет на поезд, оглядываясь в поисках Тома, не находя его нигде на платформе, и понимая, что ей придётся ехать на поезде в Хогвартс в одиночку. В то время как Том был худым, практически костлявым, в первый год, сейчас он поправился за годы лучшего питания, чем предоставлял приют, — хотя он всё ещё оставался стройным с острыми, угловатыми чертами, и они никуда не уйдут с возрастом. Теперь, когда она его обнимала, она не могла различить каждое ребро по отдельности: он носил форменную мантию поверх джемпера, поверх рубашки, но под всей этой тканью она всё равно могла чувствовать жёсткий слой плоти, на что она раньше никогда не обращала внимания, но теперь не могла перестать об этом думать. Лёгкая робость закралась в её мысли, и она бы заставила её отойти от Тома, если бы он не обнимал её в ответ, не торопясь отпускать её. Ещё одно изменение постоянно растущего списка. Том, должно быть, почувствовал изменение в её настроении, потому что посмотрел вниз, и маленькая складка образовалась между его бровей: — Что-то не так? — Мне просто… — заикалась Гермиона, — просто немного грустно. У нас остался всего один «первый день в школе», пока мы навсегда не покинем Хогвартс. Всё прошло так быстро, что иногда кажется нереальным, — она шмыгнула. — Просто немного меланхолии, я забуду о ней, когда мы найдём купе. Она уж точно не собиралась говорить ему, что думала об их объятиях и его недавней привычке в них включаться. Со дня Благотворительного вечера ветеранов он больше не стоял на месте и не позволял ей, так сказать, «делать всю работу». Как будто акт объятий пересёк какую-то внутреннюю черту между смирением и удовольствием, и он решил, что это не было неприятно — ему на это потребовались годы, — и теперь он свободно отвечал на её физические проявления привязанности. Это было странно, поначалу ошеломляюще, но мило, и, несмотря на то, что Том не был мягким человеком ни по форме, ни по поведению, она могла признать, что ей это тоже нравилось. Она почувствовала, как ладонь Тома расправляет складки её блузки, что оказалось неожиданно успокаивающим жестом. Его ладонь задержалась на её пояснице: — Не хочу показаться неуважительным к тебе, Гермиона, но я не верю, что твоё воображение могло бы произвести кого-то вроде меня. И, раз уж на то пошло, моё не могло бы создать тебя. Это значит, что всё это реально — или, по крайней мере, мы. — Эта поддержка была… Нечто, — сказала Гермиона, в последний раз сжимая его, прежде чем распутать свои руки от его мантии. — Но всё равно спасибо. В поезде несколько других учеников остановили их во время их патрулирования старост, чтобы поздравить их с их результатами С.О.В. — Одиннадцать «превосходно» за С.О.В.! — прокричала Шиван Килмюр. — И десять «превосходно» у Гермионы! Экзаменаторы написали в редакционной статье в «Пророке», что у Хогвартса годами не было такого многообещающего выпуска! — Это поэтому все узнали о наших отметках? — спросила Гермиона, которая получила свои результаты вместе со списком необходимых вещей для Хогвартса на вторую неделю августа. — Их напечатали в «Пророке»? Она не ожидала, что их огласят публично — не то чтобы она стыдилась того, что сделала, — но она не была подписана ни на одно волшебное издание, и у неё не было к ним доступа, пока она была за пределами Общей гостиной Рейвенкло на лето. — Они пишут только какие ученики получили «превосходно» за С.О.В. и Ж.А.Б.А. по каждому предмету, — сказала Шиван, поворачиваясь, чтобы достать из своего портфеля свёрнутую газету. — Было бы унизительно, если бы они писали имена тех, кто провалил экзамены, особенно если это ученик из семьи, которая не постесняется посылать редактору громовещатель каждый день, поэтому они пишут только о лучших учениках в порядке их результатов за каждый экзамен. Она передала смятую газету Гермионе, которая развернула её и попыталась вчитаться сквозь все складки. Том, тихонько вздохнув, подошёл к ней и постучал палочкой по газете, что распрямило страницы. — «Гермиона Дж. Грейнджер: сто три процента за историю магии, наивысший результат С.О.В. за последние пятнадцать лет», — прочитала она вслух. — Интересно — в табеле, который нам присылали с письмом из Хогвартса, была только буквенная отметка, без числа. И никаких прошлых рангов. Посмотрев на следующую страницу, она с удовлетворением увидела, что оценка «превосходно» Тома за предмет, на который он не ходил — магловедение, — не была идеальной стопроцентной «превосходно». Это всё равно было «превосходно», её давали за девяносто и более процентов, что волновало большинство людей, но это поддержало её личное мнение, что прослушивать уроки — и вообще ходить на занятия — было так же важно, как читать заданные учебники от корки до корки. Том наклонился через её плечо: — «Том М. Риддл: сто десять процентов за заклинания, высший результат С.О.В. за последние сорок шесть лет. Набрал все возможные баллы за письменную часть и все дополнительные баллы за практическую часть». — Сорок шесть лет — это как-то подозрительно конкретно, — заметила Гермиона, метнув взгляд на Тома. Глаза Тома сузились, будто он пришёл к тому же осознанию, что и она. — Это всё равно ничего не значит, потому что С.О.В. лишь определяют, какие предметы для Ж.А.Б.А. нам позволят выбрать учителя. Он положил свою палочку в карман и прошёл по проходу, младшие ученики расступались у него на пути, и ему для этого не надо было произносить и слова. Шиван искоса взглянула на Гермиону: — Может, его надо ещё раз обнять. Гермиона глубоко вздохнула, свернув газету и вернув её: — Теперь на всё, что делает один из нас, будут комментарии? — Вы двое стояли на платформе, и это не выглядело, будто вы пытаетесь что-то скрыть, — сказал Шиван, беззаботно пожав плечами. — Так что не удивляйся, когда получишь не один вид поздравлений. — Всё было не так! — раздраженно сказала Гермиона, но когда слова покинули её рот, она поняла, что всё было именно так, и если всё к этому придёт, неужели это будет чем-то плохим? Гермиона до этого времени забыла о разговоре, который произошёл у неё с Томом неделю назад, вечером после званого ужина. Она пошла спать, а Том не задал ей других вопросов утром, поэтому она не думала дальше на тему, которую он поднял: будущее, точнее, ту часть, которая не включала в себя карьерные возможности. Думала ли она о замужестве и том, чтобы завести собственную семью однажды в будущем? По правде, это было далёким понятием для неё, столь же далёким от реальности, как и конец войны. Это понятие можно было оценить издалека: это столь же похвальная цель, сколь и смутная, потому что она не имела никакого земного представления, как перейти из нынешнего состояния в столь обширную ситуацию. Было понятно, что если она встретит кого-то особенного и если они придут к взаимопониманию, следующим шагом будет подача заявления на получение разрешения на брак или побег в Гретна-Грин, чтобы покончить со всем за ночь. Она знала технические особенности таких договорённостей, но более мелкие детали — как они относились конкретно к ней — оставались неясными. Остальные девочки с её курса уже обсуждали эту тему на зельеварении, пока ждали, что закипят их котлы. Они говорили об этом в задней части кабинета, за пару минут свободного времени, которое у них было после завершения классной работы. Сама Гермиона использовала это время для домашних заданий, потому что начать их сейчас означало, что ей не надо будет делать это потом. Не так уж много девочек из Рейвенкло принимали участие в этих разговорах: в основном это были слизеринки, потому что их будущее было организовано их родителями. Для них брак был такой же неизбежностью, как экзамены, потому что их мужей выбирали для них, или они выбирали своих мужей из ассортимента, представленного им на летних вечеринках в саду. Это архаичная традиция, но она держала эти мысли при себе. Не так давно король был вынужден отречься от престола, потому что широкая общественность — граждане магловской Британии — не позволила двойному преступлению развода и американизма запятнать Королевское достоинство. Детали оставались размытыми, но с точки зрения Гермионы о матримониальных союзах, она была уверена в некоторых вещах: если она выйдет замуж, это будет по любви и свободному выбору. Она может полюбить кого-то однажды и пригласить в семью, но она не будет ради этого жертвовать своими карьерными амбициями. Кого-то, кто будет любить её и поддерживать её цели без просьбы — требования — жертвы… Это был идеал, который она предпочитала. Но была причина, по которой это будущее пока держалось на расстоянии. Его minutiae казались слишком сложными для её нынешней ситуации, поскольку требовалось найти другого человека, который смог бы сыграть роль её «лучшей половины», или так это называлось. Она знала, что не была самой популярной ученицей на своём курсе. Ей нравилось делать всё определённым образом, будь то книги, расставленные на полке, ингредиенты для зелий, приготовленные в определенном порядке, или групповые проекты, завершённые к определённому дню (который всегда был за несколько недель до окончательного срока). Она заработала себе определённую репутацию, которая делала её далеко не самой приветливой компанией. Она восприняла это как заслугу, потому что она, среди всех других девушек на её факультете, носила значок старосты как доказательство своего усердия. Лишь несколько людей понимали, что этот значок значил для неё. Да, она принимала, что некоторые ученики не уважали ни старост, ни значок как их символ. И было не так много людей — вне Рейвенкло, — кому бы понравилось быть известным как человек-энциклопедия или другом такого. Она также знала, что значок ни на что не влиял в глобальном смысле, когда каждый год два человека от каждого факультета избирались на эту работу, даже если они подходят под описание как наименее проблемные ученики на своем курсе, а не как истинные отличники. Когда она подумала об этом, показалось, что единственным человеком, который может понять его личную значимость для неё, был Том Риддл. Показалось интригующей перспективой представить Тома в качестве другой значимой стороны, поскольку он был одним из немногих людей, кому она нравилась безоговорочно, без дополнительных условий, чтобы она причесывалась, держала рот на замке или слушала превосходивших её. Но это видение также было крайне нереалистичным: первые письма, которые он ей написал, проявили его презрение к традиционным институтам, таким как брак и семья, — а также к религии и правительству, но это обсуждение на другой раз, — и теперь, когда у него появилась собственная семья, он не показал, что очень доволен этим или готов изменить свое мнение по этому поводу. Она не могла себе представить, что он изменит своё мнение о Риддлах в ближайшее время, и поэтому она не ожидала, что он изменит своё мнение, однажды основав собственную семью, к чему для большинства предшествовал законный брак. Том был очень упрямым в этом. Это было одной из его отличительных особенностей, и она невероятно раздражала, когда относилась к ней напрямую. Это напомнило ей: когда Том успокоился после их небольшой размолвки, он был в вагоне старост с остальными для их ежегодного инструктажа. Позже она заметила, что предположения Шиван были верны: были и другие люди, которые наблюдали за ней и Томом из окон купе. И, судя по унылому виду Кларенса Фицпатрика, когда старосты встретились со старостами школы этого года, он был одним из них. Но это также могло быть потому, что Гермиона уступила место, которое он придержал для неё, новой девочке-старосте от Рейвенкло. Или, возможно, это было потому, что Гермиона сообщила ему, что не сможет оставаться его партнёром по зельеварению, потому что она теперь готовится к Ж.А.Б.А. На этом уровне классы объединяли учеников всех факультетов, а не только Рейвенкло и Хаффлпафф, как в первый год. Она не сказала ему, что его собственная «превосходно» за экзамен по зельеварению, о чём сообщил «Ежедневный пророк», случилась в основном благодаря тому, что она поделилась своими конспектами в прошлом году, поскольку его письменные эссе имели тенденцию к извилистости, что резко контрастировало с его компетентным практическим зельеварением. Для Ж.А.Б.А. по зельеварению Гермионе нужен был партнёр, который мог бы оказать ей помощь как в теории, так и на практике, и был только один человек, который соответствовал этому стандарту. (Только один человек, наблюдавший за тем, как Гермиона сообщает эту новость Кларенсу Фицпатрику со своей стороны купе поезда, мог источать столько самодовольства, не открывая рта.) Встреча старост следовала тому же формату, что и в прошлом году, но его вела другая пара в этот раз: Эшли Бледислоу — староста школы Гриффиндора и Лукреция Блэк из Слизерина, что должно быть стать ещё одним пером в остроконечной шляпе Слагхорна, потому что в прошлом году старостой школы тоже была слизеринка. Слагхорн наверняка рассчитывал на трюк со шляпой и в следующем году, подозревала Гермиона, потому что недавние результаты С.О.В. ставили Тома впереди остальных мальчиков их года. После ужина Гермиона помогла двум новым старостам проводить рейвенкловцев по винтовой лестнице ко входу в Общую гостиную, где молоток для двери в виде орла загадал загадку, и они стояли там пять минут, пока кто-то из первогодок не смог найти ответ. Она была рада, что в этом году ей не придётся водить новых учеников туда-сюда в совятню и их классы перед началом занятий, потому что это обязанность старост пятого курса. И хотя ей придётся помогать выбирать факультативы для третьего курса, бланки записи раздадут только в мае следующего года. Когда она наконец-то добралась до кровати, то разложила свои учебные планировщики на стёганое шёлковое покрывало и переводила взгляд с одного на другой. Первым лежал её самый первый ежедневник, потрёпанный на краях, а страницы волнились, где она опрокинула чашку чая за завтраком в прошлом году. Она использовала заклинание горячего воздуха, чтобы его просушить, но последние две дюжины страниц отмокали слишком долго: высыхание только деформировало страницы и оставило на них пятна. Пятна от чая были перенесены во второй ежедневник, сцепленный дубликат, который она сделала на случай, если оригинал будет утерян или уничтожен. Ей показалось интересным, что физические признаки использования не были скопированы из одного ежедневника в связанную с ним пару, а только пятна и чернила, так что второй ежедневник выглядел почти таким же чистым и новым, каким он был, когда она купила его в канцелярском магазине. Третьим и четвёртым расположились учебные ежедневники для школьного 1943–1944 года, хрустящие и чистые, не считая расписания занятий, которое она переписала на первых страницах. Держа перед собой четыре книги, Гермиона поняла, что удобство системы сцепленных книг снизится через несколько лет. К тому времени ей придётся носить с собой дюжину дневников, поскольку она копирует важные отрывки из дополнительных учебников и регулярно ссылается на них после того, как сами книги были возвращены в библиотеку. И всякий раз, когда она вырывала страницу, чтобы поддерживать с кем-то связь, ей приходилось держать соответствующую книгу, чтобы проверить наличие новых сообщений. Это уже становилось довольно тяжеловесно, учитывая, что эти четыре ежедневника в её сундуке означали, что в её частной библиотеке остались четыре книги, которые она не могла привезти из дома. Она подумала о Роджере Тиндалле и его интересе к инновационным технологиям. В прошлом семафоры и телеграфы составляли основные механизмы коммуникации: оба представляли собой методы ретрансляционной передачи и полагались на непрерывную цепочку, гарантирующую, что человек, ожидающий в конце линии, получит своё сообщение. Самым распространённым средством массовой коммуникации сегодня было радио, метод передачи информации, при котором центральная радиовещательная компания рассылала сообщения множеству получателей, и не имело значения, выключил ли один человек в тот день своё устройство, потому что сотни других людей услышали бы сообщение. У каждого из видов коммуникации были свои преимущества, но она видела и недостатки. Технология, обеспечивающая многостороннюю связь, с помощью которой слушатели могли отвечать на запросы центрального вещателя и друг друга, была настолько сложной, что превышала её уровень знаний, даже несмотря на то, что она не отставала от своих магловских школьных учебников и изучала арифмантику в Хогвартсе. (Нумерология была важной частью арифмантики, но она не могла воспринимать её как полностью научную, хотя она была гораздо менее расплывчатой, чем заклинания. Потому что, ну каким образом, Венлок решил, что семь — самое магическое число? С другими системами исчисления она могла бы доказать, что два, три или десять будут столь же могущественны.) Это было что-то, что интересовало Роджера, потому что он так много говорил об устройстве новых табуляторных машин для решения итеративных функций, на которые у математика-человека ушли бы недели. Гермиону это мгновенно подкупило. Эта тема была выше уровня волшебников: каминная сеть — самый продвинутый магический аналог магловской коммуникационной технологии, который она могла придумать, — была ограничена соединением только двух людей или мест в любой момент времени. Она вздохнула и посмотрела на свои ежедневники. Она сделала новую пару для этого года, и они выглядели лучше прошлогодней, без подтёков клея и поехавших швов, руны на изнанке за лето были более выверены, пока она работала над зачаровыванием бензобака и шасси семейного автомобиля. Может, было бы возможно усилить свои чары, чтобы она могла уместить больше свойств на то же количество места. Перенаправляющий эффект был хорош, а также чары маскировки, но конкретно этот был немного грубоват — в любом вырванном листе оставалась связь с магической парой, он уже не мог переключиться с безобидной страницы ежедневника и обратно. Она вспомнила, что вырвала страницу и дала её Нотту вскоре после рождественских каникул. Она почти не думала о нём летом, будучи слишком занятой своими проектами, а затем разбиралась в тонкостях сложной личной жизни Тома… Она не писала на совиный адрес, который он ей оставил. Он, должно быть, рвал на себе волосы от этого, увидев её через Большой зал во время приветственного пира. Шмыгнув носом, она открыла дубликат прошлогоднего учебного ежедневника, перевернув на страницу, чью пару отдала ему. Она была покрыта вариациями слова «Грейнджер». Грейнджер? Грейнджер! ГРЕЙНДЖЕР!!! ГрЕйНдЖеР!!!!!!! Она перевернула на другую сторону, где продолжился бессвязный вздор Нотта. Призвав карандаш со своей прикроватной тумбочки, она написала: «Чего тебе?» — в самом низу, где всё ещё оставалось немного места. Вскоре появились слова: чёрные чернила с кляксами и кривыми, наспех нацарапанными буквами. В Риддле что-то поменялось. Он слишком вкрадчив в отношении себя. Это неестественно… Пожалуйста, скажи мне, что вы с ним не Перед тем как он успел закончить предложение, Гермиона написала: «НЕТ!» — большими буквами. Ты должна что-то об этом знать. «Чистые домыслы», — написала она в ответ. Тебя не зовут всезнайкой просто так, Грейнджер. Разве что на самом деле ты незнайка. Но если так, я могу помочь тебе. У меня есть книга упражнений для сохранения воспоминаний окклюменцией, и на ней твоё имя. Argumentum ad hominem? Ты считаешь, что это убедительная риторика, Нотт? Спокойной ночи. ГРЕЙНДЖЕР!!!