Одного поля ягоды / Birds of a Feather

1942 Впервые с первого года Гермиона вернулась домой на рождественские каникулы. Она скучала по родителям, и хотя сейчас она волновалась об их безопасности меньше, какая-то её часть никогда не могла привыкнуть к почти десяти месяцам, которые она проводила вдали от них. Семья Гермионы была не из тех, кто передаёт детей au pair в пять-шесть лет, что было не редкостью среди семей в их районе, где наличие прислуги считалось знаком статуса. Мама с папой оставались знакомыми спасательными кругами и служили напоминанием Гермионе, откуда она и почему стоило работать так усердно, как она, и каким важным был её дар рождения с магией. Дар и ответственность, свалившиеся на неё. Она также могла сознаться, что была одинокой. С ней, конечно, был Том. Но Гермиона заметила, что Том стал занят своими делами в последние месяцы. Он с уверенностью сказал ей, что планирует отточить своё перо и собирается использовать творческий псевдоним, который она придумала ему в ту субботу в библиотеке. Поскольку именно она побудила его перенаправить свои усилия в плодотворные стремления в виде оригинальных работ, она не могла оправдать своё желание его отвлечь лишь потому, что ей было нечем заняться. Хогвартс на каникулах был другим. Ей нравилось ходить на занятия и ежедневная суматоха школьной жизни, а без них ощущения Хогвартса были не такими волшебными: для неё школа без учеников была как полка без книг. Она всегда заканчивала свою домашнюю работу в первые дни каникул. Без занятий, на которые надо ходить, и в пустой спальне она проводила многие дни, не зная, чем заняться. Гермиона понимала, что она бы места себе не находила, останься она в Хогвартсе. Можно было совершить не так уж много прогулок по сквознякам замка в середине зимы, провести не так уж много разговоров с движущимися портретами, которым вскоре наскучивало отвечать на её вопросы, и они пытались сделать из неё посыльного своих сообщений для портретов в других частях замка. Там была школьная библиотека, место, где она проводила любой свободный час, но она стала понимать, что была ограничена тем, что могла сделать в своём возрасте без подписанного учительского разрешения или превосходных С.О.В. В последние месяцы её внеклассное чтение составляли книги, которые не всегда были одобрены школой. Это началось, когда она узнала о существовании Непростительных заклятий. Книги в библиотеке давали ей примеры их исторического использования, когда она узнала, по каким словам их можно найти. Они были полезнее, чем юридические кодексы, но её учёная сторона возражала против того, что авторы не затрагивали магическую теорию: в большинстве случаев упоминание проклятий было лишь с целью показать, что делала та или иная историческая фигура, оказавшаяся тёмным волшебником, творящим злодеяния. Это оставляло нехорошее послевкусие, такое же чувство у неё было, когда она читала военную историю, где упоминались случаи, когда полковник приказывал устроить массовую экзекуцию или заключение женщин противоположной стороны. (Она знала, что тысячу или больше лет назад обе стороны каждого конфликта творили зверства налево и направо, но официальное повествование всегда маневрировало так, чтобы у победителей была позиция морального превосходства.) В её поиске новой информации она написала мистеру Пацеку, и он порекомендовал нескольких авторов и букинистов. Это были не те книги, которые выставят на витрину «Флориш и Блоттс». Ей пришлось обратить внимание на «Библио-антиквариат Гливитта» в Лютном переулке — магазин предлагал покупателям «подарочную упаковку» их покупок, что оказалось эвфемизмом для маскировки книг фальшивыми обложками с отталкивающими чарами. Существовало три Непростительных заклятия, и их было незаконно использовать на других людях. Первое вызывало мгновенную смерть, второе — невыносимую боль, а третье было заклинанием для контроля разума, которое, она была абсолютно уверена, Том хотел освоить в одиннадцатилетнем возрасте. Будь она младше, Гермиона была уверена, она была бы в ужасе от одной мысли о волшебниках, направляющих палочки друг на друга с целью вреда или убийства. Но Гермиона настоящего знала, что смерть и боль не были в единоличной власти волшебников. В то время шла магловская война, где миллионы молодых людей призывались, чтобы бороться с призывниками других наций, вооружённые винтовками, и танками, и ракетной артиллерией. Мужчины умирали в окопах и лесах. В оккупированных городах Континента партизанские силы с трудом выживали на контрабандных ресурсах, и каждый день сопротивления был обеспечен ценой их собственной крови. Когда она прочла больше деталей в книгах, заказанных совиной почтой, она узнала, что Убивающее проклятье вызывало немедленную, безболезненную смерть. Пыточное проклятье целилось в разум жертв, но оставляло их физические тела нетронутыми. В обоих случаях она могла найти худшие альтернативы в магловском мире. Что были заклинания в сравнении со смертью от заражения крови в палатке медицинской помощи или ампутацией без морфина хирургом, забрызганным внутренностями десятков мёртвых мужчин? Больше всего её заботило проклятие контроля разума. У него не было прямого магловского эквивалента. Никакое другое заклинание или зелье не могли повторить этот эффект, в отличие от других проклятий. Было нетрудно придумать, как убить кого-то правильным заклинанием — Инсендио Тома, которое он применил к боггарту, могло бы сделать это с гораздо меньшим милосердием, чем Убивающее проклятье, а это заклинание изучали в первый год. Или с правильным зельем можно было вызвать боль без причинения телесного вреда. Изгнать кости человека, а затем дать ему выпить «Костерост», что никак не затронуло бы его физическое здоровье, но это будет невероятно болезненно, особенно если проделать это несколько раз подряд. К тому же это может быть сделано кем угодно, кто изучал базовое руководство целителей и имел доступ к зелью, которое есть в любой аптеке или домашней аптечке. Ничего из этого Гермиона бы не сделала по отношению к другому живому существу. Но она прикладывала логический подход к пониманию магии, и за годы знакомства с Томом у неё было достаточно опыта в нахождении юридических лазеек, достойных альтернатив, которые могли быть незамеченными обычным волшебником или волшебницей. Это не относилось к контролю над разумом. Для него не было эрзаца, ни одного другого заклинания, которое было бы таким же быстрым, точным, чистым или незамеченным, как проклятие Империуса. Что объясняло, почему оно так непомерно интересовало Тома. Поэтому Гермиона поехала домой на Рождество, с нетерпением ожидая встречи со своей семьёй, но в то же время радуясь, что Том предпочёл остаться в Хогвартсе. У неё были вопросы, которые она хотела задать без Тома, постоянно слоняющегося вокруг, как это было на летних каникулах, и его уши навострялись от любого обсуждения магии, которая казалась непонятной или могущественной. Редкая магия была котовником для Тома. Он был человеком, который приложит усилия, чтобы выучить сложное заклинание, которое вырастит мебель из половиц, когда проще использовать заклинание конъюгации из учебника, если кому-то хотелось обустроить место, чтобы посидеть или положить свои ноги. («Все относятся к магии как к чему-то обыденному, — говорил Том. — Как будто это не более чем удобство для экономии времени, ничем не отличающееся от электрической духовки или стиральных машин. Но не я. Я хочу, чтобы магия была как можно более волшебной».)

***

Лондон зимой был… Безотрадным. Воздушные бомбардировки прекратились в последние несколько месяцев. Эвакуированные дети постепенно возвращались в город после своих продлённых каникул в забытых деревнях, разбросанных по стране. Всё как будто возвращалось в свою колею, какой бы ни была эта колея у страны во время войны. Разрушенные городские здания, в свою очередь, оставались нетронутыми, потому что владельцы недвижимости не хотели их отстраивать из-за возможности возвращения немецких самолётов. Уж не говоря о том, что добыча материалов, оборудования и рабочих, чтобы починить частные здания, которые не были необходимы для боевых действий, стала невыполнимой задачей даже для богатеев. Деньги были — с несколько вольным определением «были»: она читала, что некоторые банки перевезли свои драгоценные слитки в Канаду, — но больше не было ничего. Это был тот случай, когда деньги не могли купить всё. Гермиона радовалась, что её деньги гарантировали безопасность того, что было важно для неё. Её дом был нетронут. Дефициты, военкоматы и мародёры не касались её мамы с папой. Родители встретили её на магловской стороне станции. Отец выглядел измученным. Он выглядел уставшим, когда она приезжала домой на каникулы поздним июнем — в своих письмах он писал о переработках из-за бомбардировок и сопутствующих пожарах, — но теперь казалось, что утомление закрепилось всерьёз и надолго, оседая серыми перьями в волосах вдоль висков и глубокими морщинами над бровями и в уголках глаз. А мама, она заметила, выглядела бледной, её кожа отливала синевой, когда она стояла под тенью тележки для багажа, самым ярким цветом на её лице был кораллово-красный всполох помады. Взгляд маминых карих глаз по-прежнему оставался острым и подвижным, но они потеряли почти всё веселье и тепло, которыми обычно озарялись её черты во время рождественских торжеств. В любой другой год её семья бы провела летние каникулы в снятом доме у моря или обозревая достопримечательности исторических замков и римских фортов в британских деревнях. В этом и нескольких последних годах они этого не делали. Вместо этого их семья проводила бóльшую часть своего времени, когда им не нужно было работать и покупать товары первой необходимости, в доме в близкой доступности подвала, потому что никогда не знали, если или когда сирены снова завоют. Поэтому никто из них особенно не загорел летом. Теперь, в кратчайшие дни зимы, все трое Грейнджеров выглядели достаточно бледными и изнурёнными, как домашние цветы, содержащиеся в чулане. Гермионе казалось, что что-то в её маме с папой износилось от напряжения времени, несмотря на попытки государства для поднятия духа и неявное давление со стороны людей их социальной группы, заставляющее их поддерживать минимальные стандарты внешнего вида. Но это не означало, что они не могли попытаться вернуть рождественское настроение, напоминающее о беззаботных днях детства Гермионы. Сейчас Гермионе было пятнадцать, и всему, что оставалось от её детства — если ребёнку можно было оставаться ребёнком посреди войны, — был отведён короткий срок до окончательного исчезновения. Обстоятельства хоть и были напряжёнными, но у Грейнджеров были альтернативы. Им не требовалось подвергать себя несчастьями из солидарности военным действиям. Поэтому мама с папой в этом году сделали Рождественский праздник как в старые добрые времена: с запечённым гусем в Рождественский день, подарками под ёлкой и новым комплектом одежды для каждого члена семьи, включая новые мантии и зачарованные чулки, на которых не образовывались стрелки, для Гермионы. Какая-то её часть остро осознавала, что остальные в Лондоне довольствовались консервированной свининой, присланной американцами, а нормирование одежды началось в июне. Поэтому большинство семей копили свои талоны, чтобы заменить пальто, из которых выросли их дети, или позволить себе пару зимних перчаток. Другая её часть, которую она не хотела замечать, была рада, что Том остался в Хогвартсе. Это была её семья, и ей нравилось проводить с ними время без его присутствия. Когда он с ними жил, она практиковала сдержанность до такой степени, что чувствовала себя виноватой за любые жесты открытой привязанности с мамой и папой. Её родители старались принять Тома, но ей всё равно казалось, будто она хвастается семьёй перед ним, когда у него не было своей. Она была рада, что ей не нужно было делиться семейным Рождеством — своей семьи — с ним. Он рассказывал о своём равнодушии к семейным связям, и в прошлом, и в настоящем, и она вспомнила пару упоминаний, которые он делал о своей матери — женщине, которая обрекла его на плебейское имя, и её смерти при родах… Он так никогда и не вырос из своей неприязни к семьям в целом — это было первым, что она заметила в нём, когда они встретились в приюте Вула много лет назад, — это и его безразличие к соблюдению принципов приличия. Такая неприязнь вспыхивала всякий раз, когда она упоминала о возможности усыновления. Это случилось лишь несколько раз и только в качестве гипотезы, но он был невероятно настойчив в этом вопросе. Для человека, который представлялся таким незаинтересованным, он принимал это так близко к сердцу. (Для человека, который считал себя сочувствующим тем, кто находится в менее благоприятных обстоятельствах, почему, скажите на милость, его мнение так раздражало её?) Мистер Пацек навестил их в канун Нового года, прихватив корзинку с импортным шампанским — настоящим, а не тем игристым белым вином, которым начали разводить свои запасы отели, ведь Франция была захвачена Германией с прошлого года, а Канал был в блокаде и того дольше. Блокады не докучали волшебникам, и, судя по всему, на задворках Статута о секретности существовали консорциумы, сделавшие состояние на приобретении магловских товаров роскоши, их дублировании и поставке на рынок волшебников. Это объясняло, откуда в магазине в Косом переулке на прилавках с сыром и колбасными изделиями были десятки видов импортных продуктов, в то время как в местных магловских кулинариях выставляли конину. Мастер оберегов также принёс ей книги, которые она не рискнула заказать, будучи в Хогвартсе. Она не знала, какие в замке были установлены защиты против учеников, приносящих опасные магические артефакты, но эта область была повсеместно названа «Тёмными искусствами», даже если её желаемые книги ссылались на неё лишь с академической стороны. Она знала, что у школы был список запрещённых предметов, включающий в себя вещи для розыгрышей вроде навозных бомб или прóклятых безделушек, которые многие старинные семьи собирали в своих залах. Но она не хотела рисковать: у неё была идеальная, незапятнанная история дисциплинарных нарушений, и она хотела её такой сохранить, по крайней мере, пока она не заработает значок старосты. (Гермиона узнала в первом году, что старосты могли добавить пять дополнительных книг к разрешённому списку из десяти для выноса из библиотеки.) Ей также не хотелось тратить деньги с подарков на день рождения на редкую и дорогую книгу, только чтобы её конфисковали ещё до того, как она откроет обложку. Из книг её больше всего интересовала переведённая диссертация, выпущенная в 1712 году Академией Магической Грамотности в Падуе, — исследование из первых рук заклятия Империус, написанная как треть из трёхступенчатого обучения Непростительным. После ратификации Статута о секретности МКМ поручила исследовать все эффекты проклятий и определить, не усилит ли их нерегулируемое использование страх перед дьявольщиной и колдовством среди маглов. В этот период маглы всё время умирали от детских болезней и заразной чумы. Те смерти оставляли следы в виде пустул на коже или узелков на лёгких. На важных маглах, убитых волшебниками, не оставалось никаких следов, которые могли бы быть зарегистрированы судом коронера, что разжигало пламя паранойи среди воцерковлённой публики. И это ставило под угрозу магические сообщества, многие из которых были тесно интегрированы с ближайшими магловскими деревнями и до появления Статута находились под технической юрисдикцией магловских властей.       «После наложения проклятия испытуемый незамедлительно приобретал следующие признаки: пустое выражение лица, остекленевшие глаза, невнятную артикуляцию и нарушение способностей. Он не мог дать ответы на предварительно выданный список вопросов, пока не будет вынужден усиленным магическим давлением в сочетании с дополнительными пунктами для дальнейшего уточнения параметров исходных команд. Сыворотка правды настоятельно рекомендуется в качестве альтернативы в целях эффективного и гуманного допроса…» Гермиона проглотила книгу за день, и, когда закончила с ней, у неё были вопросы. — Сэр, — спросила Гермиона, откладывая книгу и вытаскивая свиток пергамента и карандаш. — Исследование говорит, что проклятие Империуса лучше проводить, чтобы заставить кого-то действовать, а не говорить, — в книге она прочитала, что долгое время содержавшийся в подземной лаборатории испытуемый не смог ответить на вопрос дознавателя, какой сегодня день недели. В этом был смысл: принципиальные исключения закона Гэмпа гласили, что волшебник не мог создавать информацию магией — если у кого-то не было ответа на вопрос, никакой объём магии не мог ему его дать. Поэтому это проклятие не будет полезным во всех случаях — у него есть очевидные ограничения. — Большинство заклинаний имеют ограничения, — сказал мистер Пацек, призывая стул и трансфигурируя подушки и обивку на сидении. — В отличие от некоторых зелий и зачарованных объектов Вам необходимо быть на расстоянии заклятия от, эм, давайте назовём это — добровольца, — чтобы использовать заклинание. Наложение заклятий оставляет следы, самый заметный из которых — вспышка, созданная концентрированным всплеском магической силы. Книга называет её «жёлто-зелёной», но для меня это всегда был цвет шартрёза. Точный оттенок и цвет заклинания с правильным намерением узнаваем для всех, кто когда-то его видел, и, насколько я знаю, большинство осуждённых за незаконное использование были пойманы, потому что о них засвидетельствовали. — Это должно означать, что все, кто использует Непростительные заклятия, могут избежать наказания до тех пор, пока у них нет свидетелей, — пробормотала Гермиона. — В мире маглов существует множество способов дискредитировать свидетелей, и я не вижу, почему волшебники не могли бы ими воспользоваться. Бракоразводные процессы это всё ещё не что иное, как использование репутации мужа против репутации его жены. До 1923 года развод мог быть возможен только по инициативе супруга и только по причине супружеской неверности. К настоящему времени и мужчина, и женщина могли подать на развод и не только из-за неверности. Основания включали в себя супружескую измену, жестокость и безумие. С этой точки зрения она могла понять нежелание Тома иметь какое-либо дело с институтом семьи и брака: даже если бы развод был возможен, подача на него вызывала резонанс в обществе. И для большинства людей раскрытие таких подробностей считалось скандальным и просто «не делалось». — Совершенно верно, мисс Грейнджер, — сказал мистер Пацек, который был занят процессом украшения пуфика для ног. — Я слышал слухи, что министр Гриндевальд наложил заклятие Империус на своих политических оппонентов, тех, конечно, кто был более полезен, и теперь они содержатся под, как он это называет, «домашним арестом». Но это лишь слухи, потому что он очень хорош в сокрытии того, что должно быть скрыто. — Мне интересно, как он это делает, — сказала Гермиона. Она нахмурилась. — Предполагаю, что где-то используется ограничение. Что будет, если Вы под Империусом заставите кого-то наложить Империус на другого человека? Это возможно? Как долго можно это продолжать? — Законный прецедент считает, что человек под Империусом не отвечает за свои действия. Хотя он и может наложить Непростительное заклятье на кого-то, пока исполняет чужие приказы, он не может быть осуждён за это, — ответил он. — Поэтому, думаю, можно создать цепочку. Что касается того, сколько людей можно связать «цепочкой проклятия», полагаю, что, как только Вы перешагнёте порог в три человека, границы приказа станут неустойчивыми. Если вы скажете «добровольцу» приказать следующему по очереди принести еду для Вашего ужина и так далее, последний может прийти к вам на порог с живым петушком. — Этот прецедент означает, что кто-то может обойти закон, если у него был сообщник под Империусом, — сказала Гермиона, делая пометки на своём пергаменте. — Даже если сообщник и увидит накладывание Непростительного или даже если засвидетельствует убийство в общественном месте, для него не будет никаких последствий, если он покажет симптомы пребывания под Империусом или даже если он заявит, что находился под магическим принуждением. Это если суд волшебников будет следовать тому же принципу «вне всяких разумных сомнений», что и британское общее право. — Именно, — кивнул мистер Пацек. — Для кого-то вроде Геллерта Гриндевальда подчинённые делают бóльшую часть видимой грязной работы. А что же касается вещей, которые он творит самостоятельно… Ну, будет затруднительно найти кого-то, кто станет свидетельствовать против него в суде. Политические писатели и оппоненты, если и осмелятся осуждать его, критикуют его политику, а не его личность. — А что будет, если несколько человек наложат Империус на одного и того же испытуемого? — спросила Гермиона, занеся карандаш над страницей. — Команды будут исполняться, пока не начнутся противоречия, и добровольцу придётся подчиняться наиболее могущественному волшебнику с самой сильной волей, — ответил мистер Пацек, задумчиво поглаживая свою козлиную бородку. — Тёмная магия оставляет следы, поэтому, если такое произойдёт, можно предположить, что кто-то пытается замести следы. Это сбивает с толку некоторые магические приборы. Детекторы для обнаружения тёмной магии, проявители врагов и тому подобное, — сказал он. Заметив растерянность Гермионы, он добавил: — Это зачарованные зеркала, которые показывают тени врагов, но слишком большое их количество одновременно приводит к сбоям в работе прибора. — Это интересно, — сказала Гермиона, делая пометку изучить проявители врагов. Она помнила, что они упоминались в учебниках по защите от Тёмных искусств следующего года, но она не могла припомнить, как они выглядели. — Судя по тому, что Вы сказали, означает ли, что один человек может обратить заклятие Империуса, если наложит более сильное взамен? Приказав жертве Империуса игнорировать все предыдущие приказы, Вы создадите полное противоречие, не зная точных деталей исходных инструкций. Тогда вы сможете исцелять жертв, попавших под контроль, без необходимости выслеживать первоначального заклинателя… И убивать его, я полагаю. Будет лучше, если никому не придется никого убивать. — Возможно, — сказал мистер Пацек. — Но только если Вы доверяете человеку наложить Империус и незамедлительно отменить его без попыток использовать его как возможность получить преимущество. И это если не принимать во внимание этические последствия, связанные с наложением Непростительного проклятия на другую ведьму или волшебника, которые, находясь под действием чар, не могут дать истинного согласия. — Разве в этом есть вопрос этики? — сказала Гермиона, сжимая губы. — Вы накладываете заклятье на кого-то, чей разум контролируется, потому что, пока они под ним, они могут быть опасны для себя и других. Это технически может быть незаконно, но это исправит их, сделает лучше. Разумеется, это действие должно быть прощено. Это не многим отличается от инокуляции — введения человеку ослабленной коровьей оспы, чтобы у него был иммунитет к оспе. Мистер Пацек рассмеялся: — Именно в такие моменты я начинаю понимать, почему кто-то вроде мистера Риддла настолько расположен к Вам. Карандаш Гермионы скользнул по бумаге: — Прошу прощения? Что это значит? — Вы добросовестны, Вы стремитесь защитить других, — сказал он, — но делая это, Вы можете найти причины для оправдания использования Тёмных искусств. — Но я не использую их и не собираюсь! — жарко сказала Гермиона. — Изучение не означает их использование. Вы сами изучали их, когда учились в школе. — Изучал, — согласился он, — но я не ищу способы рационализировать их использование или выявлять недостатки в законодательстве, которые бы мне это позволили. — Думаю, лучше быть как можно более осведомлённой, — чопорно заявила Гермиона. — Почему бы мне не хотеть знать всё о волшебном мире? Хорошие стороны так же важны, как и плохие. Даже если у нашего общества или социальных систем есть недостатки, это значит, что есть места, где можно что-то улучшить. — А зная лазейки в законодательстве и желая изучать такую магию, не думаю, что я ошибусь, если предположу, что следующее, что Вы попросите меня, — продемонстрировать заклинание из академического любопытства, — мистер Пацек говорил весёлым тоном, а его глаза поблёскивали. — Мы оба знаем, что закон защищает лишь людей, а заколдованные животные, будучи магическими конструкциями, не имеющими внутренних структур для питания и размножения, не являются живыми по биологическому определению. — Но они же достаточны, чтобы заклинание сработало? — спросила Гермиона, делая паузу от лавины накрывавших её вопросов. — Можно же использовать его даже на неодушевлённых предметах? Как насчёт чего-то пограничного, вроде призраков или растений? Как насчёт настоящих живых зверей, трансфигурированных в неодушевлённые предметы? — Я мог бы тоже поддаться своему любопытству, — вздохнув, сказал мистер Пацек. — Обереги здесь хорошо укреплены, но я не рекомендую заниматься этим где бы то ни было ещё и никогда не в школе, потому что я не хотел бы видеть Вас следующей по пути герра Гриндевальда. Даже если у Вас самые благие намерения и истинная учёная признательность магического естества, Вы не можете ожидать, что другие посмотрят на это так же, — суровая улыбка пересекла его лицо. — Кроме молодого мистера Риддла, конечно. Он провёл палочкой и наколдовал маленького голубя с бледно-серыми перьями и розовыми лапками. Он покружился над освобождённым стулом мистера Пацека, кивая головой вверх и вниз. Он курлыкнул и почесался, его было невозможно отличить от настоящей птицы. «Настоящие птицы, — напомнила она себе, — не могут исчезнуть простым Фините Инкантатем. И лучше использовать эту заколдованную птицу, чем настоящую. Я бы не стала делать этого с настоящим животным и никогда — с разумным существом». Гермиона вытащила свежий свиток пергамента и острый карандаш для интенсивного ведения записей.

***

Когда Гермиона вернулась в Хогвартс к новому семестру, она начала видеть больше отличий в образовании между ней и другими людьми. Гермиона любила школу, и ей нравилось изучать и учить новые вещи, особенно когда они касались культуры магии и волшебников. Но в конце концов она училась не ради учебы — ей нужны были отличные оценки, но она также хотела что-то делать со своими знаниями. Она хотела сделать вещи лучше, она хотела улучшить мир, который был её по праву рождения, о чьём существовании она была проинформирована только за несколько месяцев до начала магловской средней школы. Мистер Пацек изучал магическую теорию, но он следовал вглубь только тех отраслей, которые интересовали его лично. Он был специалистом в защите зданий и конструкций, но его истинной страстью было тонкое ремесло создания волшебных окон и изделий из стекла. В других предметах, вроде защиты от Тёмных искусств, или зельеварения, или травологии, он был не лучше и не хуже среднестатистического волшебника. Так же, как и ей, Тому нравилось учиться — он был одержим накоплением знаний, — но он предпочитал магические дисциплины, которым мог найти практическое применение. Теми, которым не мог, он пренебрегал: историей магии, прорицаниями, магловедением и полётами на мётлах. (Гермиона понимала, что делает последнее несколько бесполезным: зачем волшебникам учиться катанию на метле, если другие способы магического передвижения были быстрее и не включали в себя нарушения Статута о секретности, когда надо было переместиться за пределы Хогсмида? Не каждому хотелось играть в квиддич. А даже если и хотелось, было лишь семь мест для игроков на каждую команду факультета.) Высшие оценки были вторичны для Тома в магическом образовании. Его главной причиной для обучения было стремление к самосовершенствованию. В некотором смысле это волновало её, потому что Том достигал выдающихся результатов как ученик и как волшебник. У него было интуитивное понимание практической магии, в то время как аккуратный и логический разум Гермионы боролся с мелкими деталями — когда до этого доходило, магия не имела смысла. (Почему официальные правила гласили, что нельзя было наколдовать или трансфигурировать волшебные деньги, которые были из золота, но было вполне возможно создавать золото с помощью алхимии? Они создали металлические табакерки на трансфигурации второго года, но почему для одного металла есть ограничение, а у других — нет?) При всех её способностях стать великим исследователем она понимала, что Том может стать великим новатором. Но она не могла представить Тома Риддла, чьи приоритеты не были бы сконцентрированы на том, чтобы сделать себя лучше или могущественнее. Сама идея Тома Риддла-гуманиста не укладывалась у неё в голове: она просто не могла представить никакую из его версий за таким поведением, помогающего миру, который никогда не дарил ему и капли искренней заботы. Если Том был альтруистичен, за этим должен был стоять скрытый мотив. (Если Том мог цинично относиться к миру, тогда она могла цинично относиться к Тому. Это был не столько цинизм, сколько… Реализм.) Кстати о Томе, она едва ли разговаривала с ним. К наступлению весны они виделись всё реже и реже. Казалось, после Рождества он начал заводить всё больше «друзей» среди слизеринцев, и его сторона стола была как никогда многолюдна. За завтраком она рассматривала Тома и его новых спутников. Они все были мальчиками, и она не помнила некоторые лица с их общих уроков, значит, они, должно быть, не были с четвёртого курса. Когда Том садился, они собирались вокруг него. Без сознательного намерения он оказывался в центре, становился сердцем группы, вокруг которого кольцом собирались мальчики. Они ели, играли в карточные игры за столом, общались между собой, но когда Том поднимал взгляд от книг и уделял одному из них внимание, остальные замолкали. Это было… Любопытно. Она не могла решить, как относиться к этому. Она знала его достаточно хорошо, чтобы понимать, что ему это не нравилось — конечно, ему нравились проявления уважения и почтения, но было трудно поверить, что ему нравилось постоянное скопление людей вокруг него, их пустые разговоры в пределах слышимости, раздражающие его бессмысленностью их существования. (Когда Гермиона пыталась поставить себя на место Тома Риддла, она не могла не представлять его злобной и брюзгливой старой черепахой.) Тут и там она видела отблеск раздражения в его глазах: хоть он наверняка заметил, что она наблюдает, он никогда не переводил на неё взгляд. Утренняя доставка совиной почты прибыла, и в поле её зрения попала масса перьев и ухающих птиц, прервав её шлепками свёрнутых газет, ударяющихся о стол с высоты шести футов, и случайный металлический лязг, когда газета попадала на горячую посуду с овсяной и манной кашами, отправляя половники в полёт над завтракающими учениками. Лишь несколько человек обратили на это внимание, а вскриков было и того меньше. Большинство рейвенкловцев продолжили читать и есть. Некоторые старшеклассники без комментариев провели палочками с заклинанием исчезновения, чтобы убрать грязь с колен и лиц младшекурсников. Это считалось обычным утром в Хогвартсе. — Ой, смотри, — сказала Твайла Эллерби сбоку от Гермионы, пролистывая каталог доставки совиной почтой, полный ярких, движущихся модных фотографий ведьм, кружащихся на месте и посылающих воздушные поцелуи. — В «Шапку-невидимку» пришла весенняя коллекция на этой неделе. Думаю, я заскочу и посмотрю в следующий раз, когда буду в Хогсмиде. — Да? — спросила Шиван Килмюр, соседка Гермионы по спальне, которая села подле Твайлы и начала смотреть из-за её плеча. — Вроде симпатично. Они не сильно отличаются от прошлогодних — лишь немного меньше вытачек на бёдрах и немного более подогнанные плечи. Ты не можешь просто носить прошлогоднее, перекрасив в цвета сезона? В «Вестнике ведьмы» на прошлой неделе была хорошая статья о чарах окрашивания от мистера Бертрама, и это был бы хороший шанс их использовать. — В той, что про выходное преображение за сорок восемь часов? Филиппа Бойн — если ты её помнишь, она была твоей партнёршей на травологии на втором курсе — попросила мой экземпляр и не вернула. Знаешь, кажется, она одалживала мои конспекты по защите от Тёмных искусств перед прошлогодними экзаменами и тоже не вернула их, уже очень поздно просить её… Гермиона слушала разговор вполуха, просматривая свою собственную почту — магловскую газету из Лондона. На первой полосе была статья о недавней серии немецких бомбардировок в Йорке, Эксетере и Бате, число жертв которых превысило тысячу человек. На следующей странице была информация о Национальной службе и обязательной регистрации всех британских мужчин и женщин старше восемнадцати лет. «Национальная служба — лишь другое название военного призыва, — подумала Гермиона, просматривая детали. — Возраст от восемнадцати до пятидесяти одного года — у отца не будет освобождения от этого. У мамы есть несовершеннолетний ребёнок под опекой, поэтому она может попросить отсрочку на несколько лет, а отец — опытный доктор, и они ни за что не отправят его на фронт… …Минуточку». Её мысли запнулись, когда она услышала знакомое имя. «Бертрам? Мог ли это быть?..» — Простите, — перебила Гермиона, но ей было ничуть не жаль, — вы сказали «мистер Бертрам»? Твайла и Шиван весело переглянулись. Твайла кивнула, сказав: — Не знала, что ты читаешь «Вестник ведьмы», Гермиона. — Не читаю, — сказала Гермиона. — Я читаю «Пророк», когда нахожу его в Общей гостиной, но мне никогда не попадался «Вестник ведьмы», — Гермиона пыталась следить за новостями волшебников, но было сложно назвать это «новостями». Министр магии, Леонард Спенсер-Мун, вчера отметил свой день рождения на секретной гала-вечеринке, организованной его сторонниками. Магазин экипировки для квиддича в Косом переулке устроил розыгрыш билетов на Кубок мира по квиддичу, который пройдёт этим летом, доступный каждому, кто сделает покупку в их магазине до августа, с регистрацией почтового адреса. Там было предупреждение для волшебных садовников держать свои магические растения в зачарованных клумбах и защищённых теплицах в связи с недавним инцидентом между маглами и плотоядным кустарником. Было интересно посмотреть, как волшебники живут своей повседневной жизнью, но в целом она находила то, что они делают, таким… Невероятно несущественным. Где новости о Великом министре Гриндевальде? А как насчёт непростого пакта о ненападении между Гриндевальдом и директором Дурмстранга? Сообщений о лазутчиках в различных европейских магических правительствах, включая Италию и Францию? Господин Пацек передал ей контрабандные голландские газеты от своего знакомого в Лейдене и перевёл заглавные статьи, когда она спросила о них. Неужели британское Министерство достаточно руководило «Ежедневным пророком», чтобы цензурировать конечную версию, рассылаемую подписчикам? Гермиона могла понять, почему Министерство магии не хотело сеять панику среди своего народа: они не могли не знать, что уязвимые места европейских министерств, используемые враждебными силами, означают, что уязвимые места должны быть и у них дома. Она знала, что в мире маглов британское правительство редактировало свои официальные заявления, а Закон о чрезвычайных полномочиях в обороне военного времени предоставил ему возможность подвергать цензуре критику, если публикация была признана «наносящей ущерб моральному духу». «Но полному невежеству нет оправдания», — заключила Гермиона. По этой причине она не могла заставить себя отдавать деньги «Ежедневному пророку» или любому другому волшебному периодическому изданию, поэтому она читала их, только если находила бесплатно. — Никто не выбрасывает свои «Вестники ведьмы», вот почему, — сказала Твайла. — Сейчас там всегда есть что-то, что я хочу сохранить на будущее. Все эти советы по кройке и шитью не нужны, пока мы можем носить только нашу школьную форму. — А что насчёт мистера Бертрама? — спросила Гермиона. — Кто это? — Он ведёт колонку с советами, — влезла Шиван, — и он эксперт по заклинаниям. Мама подшивает его рецепты в свой кухонный альбом. — Его имя, случайно, не «Томас»? Твайла искоса посмотрела на Гермиону: — Ты уверена, что не читаешь «Вестник ведьмы», Гермиона? Мы тебя не осудим. — Я знаю, что ты предпочитаешь сложные предметы вроде нумерологии, но заклинания мистера Бертрама не такие уж плохие, — рассудительно сказала Шиван. — Ничего революционного, но он написал целый раздел о схемах наложения заклинаний для улучшения работы чар ведьм-левшей. Люди часто забывают о левшах, даже в школьных учебниках. — Он такой заботливый, — с придыханием сказала Твайла, прижимая каталог из «Шапки-невидимки» к груди. Шиван вздохнула: — Ты же его даже не встречала, откуда ты знаешь? — Он кажется приятным, — сказала Твайла. — Любой, кто кажется таким приятным, как он, не может быть плохим человеком. Поверь мне, я знаю о таких вещах — я была в тройке лучших в нашем году по прорицаниям. Судя по нему, он, кажется, из дома Сатурна, а ты знаешь, что это значит? — Что это значит? — спросила Гермиона, которая предпочла магловедение прорицаниям в качестве третьего факультатива. То немногое, что она знала о небесных прорицаниях, она изучала в астрономии — основном предмете, который был гораздо более научным, чем догадки и причудливые интерпретации астрологии. Астрономия была полезна для отслеживания жизненных циклов магических животных и растений, и её можно было сочетать с нумерологией для расчёта наиболее благоприятных дней для варки определённых зелий и зачаровывания определённых предметов. Астрология же, по её опыту, была «полезна» для определения романтической совместимости каждого второго мальчика в их году. — Что он «сатурнический», под управлением влияния Сатурна, что делает его глубоким и задумчивым, связанным со зрелостью, — сказала Твайла. — Сатурн связан с интеллектом и авторитетом, в контексте отношений и отцовства — Сатурн был отцом главного греческого пантеона. Видишь? Все признаки указывают на то, что он будет хорошим отцом, если он ещё не женат, — её брови сдвинулись от изумления. — Надеюсь, он не женат. — Сатурн находится в десятом доме, что может означать зрелость с уединённым характером, — с сомнением заметила Шиван. — Что также противоречит интерпретации «отцовства». Ты забываешь, что в греческом мифе Сатурн боролся со своим собственным отцом Ураном и сверг его с престола. — Ладно, «отцовство» — это перебор, но всё равно всё указывает на его личную склонность к ответственности и традициям. Также он могущественный мыслитель. Интересно, может, он был в Рейвенкло? — Он бы всё равно не хотел тебя: Сатурны в каденте — независимые и мыслители. — Как он может быть одиночкой по натуре, если силён в лидерстве? — Ну, можно быть независимым и лидером… — Ой, Шиван, не будь таким раком! — А это что должно значить?! — Агрессивность и смятение, согласно «Астрологии» Холмейна. — По крайней мере, я не близнецы. Знаки воздуха никогда не сочетаются с кадентными Сатурнами… Гермиона свернула газету и положила её в свою сумку, решив, что лучше прийти на урок на двадцать минут раньше, чем сидеть и слушать, как её сокурсницы бросаются толкованиями гороскопа друг в друга. Она всегда могла повторить свои конспекты на задней парте до прихода учителя. Пока она ждала, что группа первогодок-хаффлпаффцев освободит проход — по какой-то причине хаффлпаффцы всегда ходили табунами, — она заметила, что Том с друзьями закончили завтрак и тоже пошли к двери. Она покинула Большой зал, намеренно замедлившись, чтобы Том мог её догнать, и, когда он был позади неё, сделала шаг влево и шикнула в его сторону. — Том! — Чего ты хочешь? — Мы можем поговорить? Он показал головой на следующий перекрёсток. Там был менее используемый коридор, в котором были кабинеты для собраний клубов по выходным. Двери были заперты, потому что все были на занятиях, но сам коридор был пустынным. Там расположился небольшой альков между вырезанной из камня колонны и рыцарскими доспехами. Оказалось, им там было тесновато вдвоём, потому что Том вырос на дюйм-другой за рождественские каникулы. Носки его ботинок касались её, несмотря на то, что холодный камень прижимался к её спине. Том наложил несколько невербальных заглушающих заклинаний, прежде чем убрал палочку обратно в карман. Она почувствовала, как его мантия коснулась её колен, настолько там было тесно. — Что такого важного, что тебе нужно было остановить меня? — Том смотрел на неё сверху вниз. — Обычно ты копишь свои недовольства до выходных. — Я узнала про твои статьи, — сказала Гермиона. — Моя соседка по спальне сказала мне. — Да? — Том приподнял бровь. — И что она сказала обо мне? — Ей было много что сказать о Томасе Бертраме, — фыркнула Гермиона, всё ещё раздражённая из-за глупого чтения гороскопа. Серьёзно, даже в мире, где прозрение считалось истинным волшебным даром, искусство астрологии всё равно сильно ассоциировалось с шарлатанством. «И оно того заслуживало», — подумала она. — Ты же не ревнуешь? — сказал Том, удерживая взгляд с её, и выражение его лица помрачнело. Его ноздри раздувались, и он продолжил низким голосом: — Знаешь, Гермиона, я бы не отказался от совместной писательской работы — если бы не думал, что идея магического сыроварения окажется слишком поверхностной для твоих вкусов. — Конечно, я не ревную! — жарко сказала Гермиона. Была крошечная, малюсенькая, микроскопическая крупинка, которая завидовала, потому что она бы хотела, чтобы её слова печатали и рассылали в тысячи домов или чтобы значительная часть народа следовала её личному мнению. Эта зависть не была напрямую направлена на Тома, скорее, стремление увидеть себя там же, успешной когда-нибудь в будущем. Да, решила она, это больше похоже на ревность к достижениям человека, чем на ревность к его врождённому таланту. А достижения может заслужить каждый, независимо от того, одарён он от рождения или нет. Это лишь вопрос приложенных усилий. Успокоившись, Гермиона спросила: — С чего бы мне ревновать? Ты делаешь что-то полезное для борьбы с халатностью волшебников. Может, я никогда не стану использовать твои заклинания, так же как мне никогда не понадобятся табакерки, которые мы делали на трансфигурации, но это не значит, что я не вижу ценности в преподавании или изучении новых вещей. Мне бы просто хотелось, чтобы ты рассказал мне об этом, а не думал, что тебе надо это скрывать. — Хорошо, — отрезал Том. — Это всё, что ты хотела мне сказать? Я бы хотел тебя попросить в следующий раз, когда ты решишь обсудить эту тему, подождать, пока мы не будем в публичном месте. Надеюсь, ты понимаешь, что это должно оставаться секретом. Гермиона не стала комментировать, что в этот крошечный альков едва ли был публичным местом, когда она потратила пару секунд, чтобы осмотреться, — альков был таким маленьким, что она могла коснуться всех трёх окружающих стен, не выпрямляя рук, а вырезанный карниз колонны мог коснуться головы Тома, если он выпрямится. Он слегка пригнулся и наклонился вперёд, чтобы не расшибиться. Он был так близко, что она чувствовала его дыхание: с места, где она стояла, она могла пересчитать серебряные полоски на его слизеринском галстуке или вязаные петли на воротнике его шерстяного форменного свитера. — Ты слышал новости о бомбёжках? — сказала Гермиона, отрывая взгляд от его груди. Она нырнула в свой портфель и достала утреннюю газету из Лондона, опуская сумку на пол между их ног.       «"Юнион Джек" приспущен, Королевские ВВС наносят ответный удар». Том просмотрел заглавную страницу: — Это не Лондон, — заметил он, безразлично пожав плечами. — Я знаю, — сказала Гермиона. — Лондон не такая лёгкая цель, как города поменьше. Но они всегда могут вернуться. Я хотела сказать тебе, что ты можешь снова остановиться у моей семьи. Официально говорят, что эвакуированным уже «безопасно» вернуться в Лондон, но они так и не закрыли бомбоубежища и не отменили режим светомаскировки. — Я подумаю над предложением, — сказал Том, — но если всё пойдёт, как запланировано, мне этого не потребуется. Гермиона моргнула: — Что это значит? Ты возвращаешься в приют Вула? — Нет, — сказал Том. — Я собираюсь снять комнату в магическом мире на лето. — Но это дорого! И ты не… — Гермиона остановила себя. — Ты не собираешься потратить все свои писательские деньги на постой? Тебе не стоит, Том, — нужно приберечь их. Парламент протолкнул Закон о национальной службе и убрал практически все прошлые исключения. Даже мне стоит беспокоиться о нём, когда я закончу Хогвартс, потому что они добавили девушек в списки. Она развернула газету и показала ему страницу, указывая пальцем на нужную секцию и размазывая пальцем чернила по коже: — Читай: «Женщины, проживающие в Великобритании возраста до тридцати лет, требуются для работы в жизненно важных отраслях Родины». Кто знает, когда они увеличат возрастной предел, ведь они уже подняли его для мужчин с сорока одного до пятидесяти одного. По старым правилам мой отец вышел из призывного возраста, но с продлением он снова может быть призван, — она перевернула страницу и показала ему следующий отрывок. — Единственная возможность этого избежать — никогда не покидать волшебный Лондон, ступив с «Хогвартс-экспресса» в последний раз. Если я хочу получить официальную отсрочку, мне нужно выйти замуж и забеременеть, как только я закончу школу. Том издал странный задыхающийся звук откуда-то сверху, и Гермиона подняла глаза от газеты. Он наклонился, чтобы прочитать мелкие строки чёрного шрифта под её указательным пальцем, поэтому её макушка упёрлась в нижнюю часть его челюсти, отчего он споткнулся о её портфель, оставленный ей на полу, когда она достала газету. Альков был таким тесным, что палец его ноги ударился в её лодыжку, и она врезалась в стену. Каким-то образом она оказалась плотно прижата к стене, придавленная Томом сверху. Он был гораздо выше неё — это было нетрудно заметить, потому что, когда они встретились в первый раз, они были одного роста, — поэтому её лицо оказалось вдавленным в его воротник, а их ноги запутались в лямках её портфеля. Она могла чувствовать, как вздымалась и опускалась грудь Тома. Он тяжело дышал, что было неожиданно, учитывая, что Том всегда старался выглядеть отчуждённым и невозмутимым. Но в этот раз было похоже, что он всё же был возмутим. — Я помню, что ты говорил, что твои ограничения на деторождение не будут распространяться на меня, — сказала Гермиона, одной рукой потянувшись, чтобы распутать свой портфель. Костяшки её пальцев коснулись его колен сквозь брюки, которые оказались не такими торчащими и острыми, как она ожидала от мальчика возраста Тома, прошедшего через такой быстрый рост, что обычно делало их щуплыми и жеребячьими, до тех пор, пока немного не располнеют, — но разве не было ожидаемо, что у Тома Риддла были идеальные округлые коленки в дополнение к его идеальным волнистым волосам, которых никогда не касались бигуди, и идеальной гладкой коже, на которой никогда не было и прыщика? (Какая-то её часть осознавала абсурдность их положения, и как непристойно бы это выглядело, родись они сто лет назад. Если в то время любоваться женскими голыми лодыжками считалось вершиной распутства, то касаться мужских одетых коленок недалеко оттуда ушло, и её бы приписали к числу непоправимо дерзких развратниц.) — Это несмешно, — пробормотал Том. Он оттолкнулся от неё со странным выражением лица. Он поднял свои пальцы к её рту и вытащил несколько каштановых кудрявых волосков, приклеившихся к её губам тонкой струной слюны, как шёлковой нитью паутинки. Гермиона почувствовала, как залились жаром её уши: — Эм, — сказала она. — Прости? Том прочистил горло и тяжело посмотрел на неё: — Думаю, лучше всего, если мы договоримся, что этого никогда не произошло. — Ладно, — сказала Гермиона. — Так что по поводу того, что ты куда-то уезжаешь летом? — Я продолжу писать статьи летом, — чего я не могу делать в приюте Вула, — поэтому мне хватит денег на жизнь на территории волшебников, — сказал он. — Это будет вроде летней работы. — Ты всё ещё несовершеннолетний, — нахмурившись, сказала Гермиона. Тому исполнилось пятнадцать несколько месяцев назад, и, несмотря на внешность и самоуверенную манеру держаться, она не думала, что он сойдёт за взрослого. Не для кого-то, кто присмотрится к нему внимательней. — Многие арендодатели не станут сдавать тебе жильё из-за этого, без взрослой ведьмы или волшебника, сопровождающих тебя. И тебе придётся платить за еду сверх арендной платы, — она потрясла головой. — Если ты ничего не найдёшь, ты всегда можешь остаться у нас. Я знаю, как ты ненавидишь быть должным другим людям, но самое главное, чтобы ты оставался в безопасности. — Я могу приглядеть за собой, Гермиона, — сказал Том. — Но если тебе будет легче, я могу тебе писать как можно чаще. — Будет, — сказала Гермиона, покусывая губу. Она старалась перевести свои мысли от губ Тома и липкой дорожки слюны, которую он стёр с её щеки тыльной стороной ладони. — Я беспокоюсь о тебе. О будущем. — Не стоит, — Том поднял её портфель и вручил ей в руки. — А пока переживай лишь об учёбе и как прийти на урок вовремя. Гермиона вздохнула, чуть не выронив сумку: — Мы опаздываем на урок! А если они оставят нас после уроков? — Тогда ты проведёшь час или два до комендантского часа в кабинете преподавателя, задавая ей сложные вопросы, на которые она не могла ответить в классе, потому что ей надо было вести урок, — сказал Том. — Всё просто. — Ой, я никогда об этом не думала, — сказала Гермиона, выходя из алькова и поправляя мантию. — А когда ты через это пройдёшь, они больше никогда не захотят оставлять тебя после уроков, — сказал Том. — Всё будет хорошо, верь мне.