Идеальный донор

«Дорогая Софи, надеюсь, это письмо когда-нибудь попадет в твои руки. Может быть, ты найдёшь его в моей камере, может быть, в столе матери, может быть, пройдет много лет… Помнишь, ты спрашивала, почему за все эти годы я не сбежал? Почему не покончил с собой? Я боялся, Софи, боялся, что после смерти будет куда хуже. Ведь вампиры в любом случае попадают в Ад, а самоубийство – это один из смертных грехов. И даже если при жизни я был мучеником, вампирам нет покоя после смерти. Ты предлагала мне сбежать. Но… Если бы я согласился, ты бы умерла. А так я совершил благое дело, кажется, единственное по-настоящему доброе за свою жизнь. Если ты читаешь это письмо, Софи, значит, я уже мёртв. Не плачь по мне, это того не стоит. Просто живи, Софи, живи и помни, что люди — твари. Все люди в глубине ужасные чудовища. Будь осторожнее с ними. Люблю тебя. Дилан». Я поставил точку, запрокинул голову, ударившись об бетонную холодную стену. Через несколько часов я умру на операционном столе, в последний раз из меня достанут все органы и мои мучения закончатся… В последний раз. Я идеальный донор. От этой мысли на лице появилась судорожная улыбка, как у сумасшедшего. Да… За сорок лет такой жизни можно сойти с ума… Как же так произошло? Было раннее утро 15-го марта 1964-го года. Казалось, у меня было всё: работа, девушка, дом, друзья. Я работал хирургом в частной больнице Амстердама и прославился тем, что всегда безошибочно ставил диагнозы. За долгую жизнь мне удалось свыкнуться с неудержимой жаждой крови, постоянно видя её в операционной и в перевязочной, постоянно контактируя с людьми… В общем, я относился к крови всего лишь, как например, к кофе. Да, выпью чашку утром, но не буду кидаться к каждой кофейне по дороге. Ночью была тяжёлая операция, но я сумел спасти ещё одну жизнь. Каждый раз, доставая кого-то с того света, я думал, что искупляю вину за всех тех, кого убил, будучи вампиром… За моим рабочим столом в кабинете сидела безумно привлекательная девушка. Она была воплощением сказочной мечты, прекрасная как волшебная звездная ночь. Невольно я вспомнил, как впервые её увидел. Это было два года назад, студентов привели на практику в нашу больницу. Стоило мне заметить её иссиня чёрные волосы, изумрудные пленительные глаза, её чудесное умное лицо, как больше не мог отвести от неё взгляда. За пять веков я влюблялся во многих, но настолько не любил никого. — Катрин, — я нежно позвал девушку и снова был поражен её зелёным прекрасным взглядом. — Как прошла операция? Я присел на кушетку возле стола и только теперь смог расслабленно облокотиться на стену. Пять часов почти неподвижно стоять над разрезанным пациентом, держа руки в постоянном напряжении (ведь любое неловкое движение может привести к необратимой гибели), это очень тяжело. Я спокойно выдохнул воздух и, закрывая глаза, признался: — Я очень устал. Катрин тут же присела рядом, обнимая меня за плечи. От этого стало ещё приятнее. Ещё полгода и Катрин закончит институт. Ей было всего двадцать пять, она была молода и безумно красива. И невообразимо умна. Она не знала лишь одного. Кто я на самом деле. А я не признавался. Может быть, когда-нибудь я скажу ей правду и, если она позволит, сделаю её вампиром, сделаю её вечно молодой, вечно моей. Как всегда дверь кабинета открылась в ненужный момент. Катрин неловко разорвала нежный поцелуй, а входящий попытался тут же закрыть дверь с другой стороны. Но видимо он пришел по очень важному вопросу, потому что снова зашёл. — Не отвлекаю? — с издёвкой спросил человек в белом халате. — Уже нет. Сайлас, чего тебе? Он действительно меня отвлёк. Наверняка же ещё пришёл со срочным делом, а я так устал… Всю ночь не спал. — Можешь взглянуть, посоветоваться нужно, — Сайлас передал мне чью-то медицинскую карту. Я внимательно прочёл, действительно непонятный случай. Очень тяжёлое состояние пациентки, но невозможно определить из-за чего. — Ты же знаешь, что мене эти бумажки, — я указал на принесенную им папку, — не важны. — Лучше бы Сайлас просто вспомнил, что забыл вернуть мне портсигар. Грустно взглянул на Катрин. Эх, нужно было идти, так жаль с ней расставаться даже на короткий час. — Что ж, пойдём поближе взглянем на этот любопытный случай. Я уже говорил, что прославился умением безошибочно определять болезнь. Всё дело в особенном слухе вампира. Если было нужно, я мог услышать любой процесс каждой клеточки тела. И видел каждый орган буквально изнутри. — Она умрёт через несколько дней, — тяжело сказал я, когда мы с Сайласом покинули палату, — в её лёгких почти не осталось неповреждённой ткани. Вылечить это уже не получится. — А если заменить? Я удивлённо посмотрел на коллегу. — Кто тебе даст здоровые лёгкие, расставшись с жизнью? — я тут же стал объяснять, что эта идея провальная, — забудь. Донора не найти на этой неделе, да и к тому же лёгкие тяжело приживаются, такая операция будет сложна даже для тебя. Сайлас тоже махнул рукой и вдруг посмотрел на часы. — Вот, чёрт. Опоздал, — сказал он, уже разворачиваясь в сторону выхода. — Подожди, — крикнул я вдогонку, — где мой портсигар? — У меня в кабинете, можешь забрать. Он на столе где-то, — Сайлас тараторил и действительно спешил. Я закатил глаза, придется подниматься на третий этаж. О, боги, я так хочу спать. Его кабинет был открыт, заодно вернул ему дело той пациентки, что всё ещё было в моих руках. — Где-то на столе… На столе было много рассыпанных бумаг. Настолько стопок папок. О, и мой серебряный портсигар. Постойте… Я присмотрелся к одной из папок, в правом верхнем углу красными чернилами было написано: «Вампиры». Усталость сразу пропала. Я оглянулся, чтобы убедиться, что кабинет действительно пуст. Сердце почему-то стало колотиться быстрее.

«Вампиры»

Я отворил титульный лист и тут же оступился назад. Внизу страницы была печать. Я думал, этого общества уже не существует много столетий и вновь увидел этот символ. «Августинский орден». Августины наряду с инквизицией охотились на нечисть в средние века. Но поступали с ними изощрённее — изучали. Вначале было написано, что архив ордена сгорел в 1643-ем. Да, я помню тот счастливый день. А дальше я узнал почерк Сайласа. Каждая страница была посвящена отдельным наблюдениям. «Зеркла — миф. Доказано на всех испытуемых». «Солнечный свет — вредит в малых количествах. Эксперименты проводились на испытуемых 23, 24, 25. Их организм почти не вырабатывает витамин D, который они получают, питаясь чужой кровью, а также получая другие ферменты, способствующие нормальной секреции кожи. Покровные ткани могут быть очень восприимчивы к ультрафиолету. Появляются признаки ожога». «Вечная молодость — действительна. Испытуемые 27-56. Эпифиз не редуцирован и продолжает вырабатывать противоокислительные гормоны, что предотвращает процесс старения. Искусственно вывести гормон не удалось. Повышен уровень регенерации, лимфо- и эритропоэза. Ткани заживляются в считанные секунды, возможна, даже репродукция утраченных органов». Дальше я не мог читать. Но глаза сами нашли открытый ящик стола. Тут были ещё папки, напротив имён был номер и красная буква В. Я достал несколько документов. Ужас. То, что в них было описано, вызвало отвращение даже у меня. Это были папки с испытуемыми, с прикрепленными фотографиями экспериментов и подробным описанием каждого исследования. Нужно было отсюда уходить. На лбу появился холодный пот. Я знал Сайласа много лет, он был моим близким другом. Я ожидал, что у каждого человека есть свои секреты, но чтобы такие… В последний раз оглянув стол, заметил папку с моим именем. И пометкой «В?» Первое листы были посвящены моей биографии, всё то, что я придумал, переехав в Амстердам. А дальше была графа Наблюдения. «Никогда не выходит на работу в жаркий солнечный день. На руках иногда видны ожоги. 13.02.1963 на него напала собака, искусав ногу, на следующий день не было заметно даже хромоты. Рану показывать отказался. Ежемесячно в больнице недочёт донорской крови. Цитированный текст: «Порой мне кажется, что слышу, всё, что происходит в организме», — объяснение на очередной верно поставленный диагноз. Идеальный слух? Реакция на вербену — будет проведена 15.03.1964. ожидается положительный результат». Вербена это яд для вампиров, всё равно, что кислота. 15. 03 — это сегодня… Когда я вернулся в свой кабинет, Катрин уже не было. Идти домой мне не хотелось, как и спать. Августинский орден не давал покоя. Может быть, убить его? Так он больше никому не навредит. Но он всё-таки мой друг, я знаком с ним пять лет. Может быть, обмануть его — вербену я чую по запаху и смогу просто избежать контакта с ней. Но как я смогу теперь смотрел в его глаза, зная, что он по вечерам пытает моих собратьев? Или стереть ему память? О, боги, Сайлас! Каким чудовищем ты оказался! Вечер наступил неожиданно. Я скурил все сигары. Ко мне за весь день никто не обращался. Кабинет освещали последние солнечные лучи. Я оперся на подоконнике открытого окна и стряхнул пепел с последней сигары. Как тут дверь открылась. — Ты весь день тут просидел? — жизнерадостно спросил, от этого стало ещё противнее. Я молча смотрел в окно. — Тяжёлый день? — он осторожно подошёл ближе, доставая флягу, — может быть поможет? — и предложил мне выпить. Я учуял запах вербены. Он даже не постарался скрыть запах. Я ещё думал оставить его в живых, но посмотрев в глаза Сайласа, увидел только жестокость. Увидел, что он хочет сделать со мной, узнав, что я вампир. От этого появилось яростное желание его убить. Я резко отбросил флягу и схватил Сайласа за горло, прижимая к стене. Тот улыбался, смотря на появившиеся клыки в моём оскале. — Не ожидал от тебя такого. Чего хочешь ожидал, — слова невольно были наполнены отвращением, — но что мой друг окажется повернутым психопатом, даже представить не мог. Улыбка сникла с лица Сайласа, стоило сильнее сжать горло. Мне противно было даже пить его кровь, поэтому убить я его решил простым способом. Он стал задыхаться. Как вдруг дверь открылась ещё раз. Я почувствовал аромат духов Катрин и запах страха. — Уходи, — зло скомандовал я. А Сайлас жалобно протянул: — Катрин… Тогда я не знал, что Катрин тоже состояла в ордене, что два года назад, я не один заметил её на практике. Сайлас решил, что ум юной девушки будет не лишним в обществе Августинов. Я не ожидал подобного от своей девушки, потому не успел обернуться, когда она воткнула иглу шприца мне в шею. Вербена тут же поразила моё тело. Я потерял сознание. Очнулся я уже привязанный к операционному столу, свет лампы надо мной слепил глаза. Ремни, что связывали руки и ноги, были пропитаны тем же ядом. Ремни также были перекинуть через пояс и шею. — А ведь я до последнего верил, что ты человек, — я услышал голос Сайласа. Потом увидел его самого, он был одет в операционный костюм, лицо было закрыто белой маской. — Я тоже думал, что ты человек, — отвечать было больно, сказывался яд. — Прости, — Сайлас развел руками, — это всего лишь работа. Теперь я увидел второго врача рядом со мной. Это была Катрин. — А ты говорил, что я не найду донора, — продолжал Сайлас. — В соседней операционной лежит та пациентка, что ты сегодня осматривал, и она очень хочет жить. Хотелось бросить какое-то оскорбление, но я вновь почувствовал боль от яда. — Ты, наверно, не дочитал ту папку с исследованиями. Но нам удалось вывести одну закономерность. Органы вампиров подходят под любой тип крови и всегда приживаются в другом теле. — Дальше он говорил отстраненно, будто сам с собой, — мы даже решили пересадить сердце, жаль, после этого испытуемый умирает. Но тут мы ещё не до конца разобрались, не выбрали точное время… сколько минут человек может прожить без сердца. — Кажется, эти операции до сих пор были неудачными, — это лишило нас многих испытуемых, видимо, все операции были неудачными, — по правде сказать, всех испытуемых. — Какая же ты гнида, Сайлас… Его голос снова стал громким: — Время. В соседней операционной человек ждёт лёгкие. Катрин, начинай. Я перевел взгляд на девушку. Только теперь я заметил, что она держала в руках электрическую пилу, такие используют патанатомы для распила окоченевшего трупа. Диск пилы стал крутиться с безумной скоростью и очень опасно приближаться к моей груди. — Катрин! — кричал я, пытаясь остановить её. Я пытался освободить руки, но всё без толку они намертво были привязаны к поручням стола. — Катрин! Катрин, одумайся! Ты же добрая чудесная девушка! Ты не способна на такую жестокость! Я продолжал пытаться вырваться из ремней, дёргался на операционном столе. Катрин тяжело сглотнула, я заметил слезы в её глазах. Но остановить её было уже невозможно, она давно решилась на это. И тут горячий металлический диск коснулся моей груди. Металлические зубцы рвали кожу в клочья, кровь брызнула на стену. От ужасной боли я изо всех сил дёрнул руками. Ремни сдерживали попытки бегства. Я изворачиваться на металлическом столе, подобно бешеному зверю в предсмертной агонии. Под зубцами пилы затрещали мои ребра. Я уже не слышал собственного крика. Видел только свет операционной лампы. И чувствовал невыносимую боль в груди. На запястьях и лодыжках потекла кровь, но чёртовы ремни, казалось, только сильнее впились в плоть. На секунду Катрин достала пилу из моего тела и перешла на другую сторону напротив стола, чтобы сделать второй симметричный разрез. Она распиливала ребра с двух сторон от грудины. Кость не так просто распились, поэтому моя пытка длилась около получаса, но я всё ещё оставался в сознании. Когда она закончила, подошёл Сайлас и стал вырывать выпиленную часть грудной клетки, чтобы добраться до внутренностей. — А ведь я курю, — съязвил я в перерыве между тем, как Сайлас менял инструменты. Кажется, он не обратил внимания на мою шутку. Лёгкие быстро и часто поднимались из открытой грудной клетки. Кровь заливала всю полость распила. Катрин принялась зажимать несколько крупных повреждённых сосудов и марлей убирать кровь, чтобы хирург увидел, где сделать нужный разрез. Сайлас взял скальпель, металл был ледяным. Он разрезал плевру вокруг сердца, высвобождая прекардиальную сумку. Как он уже сказал, сердце ему без надобности. Потом внимательно посмотрел, что-то подумал. И занёс скальпель над моей шеей. — Пересадим с частью трахеи, — серьезно сказал он. У меня не оставалось сил вырываться и даже двигаться от боли. Я уже потерял где-то литр крови. Во рту появился металлический привкус, когда Сайлас разрезал мышцы на шее, он как будто специально стал делать разрез гораздо выше необходимого. В операционной появились ещё люди. Я услышал, как скрипит колесо какой-то каталки. Сайлас уже разрезал необходимые мышцы, связки. Я только чувствовал, что внутри меня все пылает адским огнем. Я сделал последний вдох. Сайлас разрезал трахею. Я стал задыхаться. Стук бешено колотящегося сердца, казалось, колоколом разносился по операционной. И я умер. Но на собственную беду очнулся. Лёжа на холодном бетонном полу в тёмной пустой камере. Шея и грудь ныли от боли, боль усиливалась при любом движении. Глотать тоже было неприятно. Вырванные ребра и грудину мне пришили обратно. И действительно лёгкие вновь выросли, я снова мог дышать. Дальше время стало идти странно. Медленно восстанавливаясь, я думал только о побеге. Прислушиваясь, я понял, что за железной дверью камеры никого нет — её никто не охраняет. Чтобы мои органы быстрее срослись, (а по разнообразной боли я понял, что Сайлас не остановился на лёгких) мне принесли крови. Задвижка на двери открылась, и в камеру упала склянка с кровью, благо, не разбилась. Тогда я думал, что у меня появился шанс покинуть это зверское место. Вернув силы, сорвал дверь с петель. Но не тут то было. Весь подземный коридор наполнился газом из вербены, я стал задыхаться и вновь потерял сознание. Очнулся снова в операционной. Органы никогда не изымают из мертвого тела, стоит сердцу остановиться, как везде запускается необратимый процесс разложения. Поэтому даже у тех стариков, что подписали договор о передаче органов трансплантологам, их не забирают после смерти. Нет, им вкалывают паралитик, чтобы старик не дёргался, и всячески поддерживают организм, чтобы тот не скончался при потрошении. Муки бедолаги заканчивается, когда достают последнее — сердце. Но Сайлас не тратил на меня паралитик, будто наслаждаясь каждым моим криком и попыткой вырваться. Он забирал у меня всё. Лёгкие, почки, печень, сдирал нужную кожу, глаза. Благо, ему не нужно было отпиливать мои конечности, ибо они-то точно не выросли заново. Единственное, что всегда оставалось в моём теле — сердце, мозг и селезёнка. Селезёнка никому была не нужна. Мозг пересаживать не научились, как, собственно, и сердце. Тогда я сбился с счета лет. Всё повторялось по кругу: пытка в операционной, восстановление в камере, кровь, вербена, пытка. Сайлас знал, что если не будет давать мне кровь, то органы перестанут восстанавливаться. Когда я перестал предпринимать попытки к бегству, газ из вербены стал пускать в камеру. Я словно попал в Ад. Лёжа на полу камеры, я не мог остановить судорожный плач. Это же никогда не закончится. Моё бессмертие стало клеткой для меня. Если бы я только мог скончаться на операционном столе. Если бы я только мог сбежать отсюда. Но я не смогу покончить с собой. И вечность проведу в этой одиночной камере. Этот Ад никогда не закончится. «Прометей» вдруг подумал я. Его прибили к скале, а коршун веками выклевывал ему печень. Нет, моя участь хуже, чем у Бога. А ведь за что? Я не нёс людям ни огонь, ни знания. Просто за то, что я вампир? Я чертов инкубатор для органов! Сколько лет прошло? Сколько десятилетий? Дилан, хватит говорить самим с собой. Нет, я определённо сошел с ума. По расписанию скоро через железную дверь мне должны были передать пакет с кровью. Да, они теперь были в каких-то полиэтиленовых пакетах, раньше такие не использовали. Но неожиданно отворилась не створка, а дверь. Зашла старая женщина в серой одежде. Лицо было в глубоких морщинах, да и сама кожа была сухая и дряблая. В чертах лица я еле узнал старую знакомую. — Катрин? — Дилан? — она виновато поздоровалась хриплым голосом. Как же я хотел выгрызть ей глотку, разорвать на части, за всё, что она сделала со мной. Но не мог. Я был слаб, без крови было тяжело даже говорить. И в глубине души до сих пор оставалось что-то человеческое, что-то, что мешало напасть на Катрин и вырыть её сердце. — Какой сейчас год? — это первое, что мне было важно услышать. — 2007-й, — она на минуту замолчала, пока я осознавал, что сижу тут вот уже сорок три года, — ты ничуть не изменился, — улыбнулася Катрин. — А ты постарела, — ей было уже шестьдесят семь лет… — прав был Оскар Уайльд, говоря про своего Грея. Всё, что мы делаем, отражается на нашей внешности… Катрин, ты же была идеалом красоты, ты была чудесной милой девушкой… Что же с тобой стало? Не каждый старик выглядит настолько ужасно. А ведь я тебя любил когда-то, — мне было плевать, что я её оскорблял. Хотелось только ещё хуже сказать. — Дилан, я пришла попросить помощи. — Помощи? — это было похоже на плохую шутку. Я ещё раз переспросил, будто не расслышал, — помощи? Но прежде, чем я стал вспоминать всё, что со мной сделали, Катрин стала судорожно объяснять. — Двадцать лет назад Сайлас сумел пересадить первое сердце. И с тех пор испытуемые надолго не задерживались в камерах. Вампиров в лаборатории осталось очень мало и… Я возмущённо перебил: — То есть я должен благодарить, что вы до сих пор не достали моё сердце? — Дилан, прошу, помоги, — хрипло взмолилась Катрин, — мы не знаем, что делать. Мы объездили уже все больницы, — старуха начала плакать, и достала платок, — пожалуйста, я не знаю, что с ней. То есть мне должно стать её жаль? Я обречённо вздохнул: — О чём ты? Всхлипывая от приближающейся истерики, Катрин стала рассказывать: — Моя внучка. Она чем-то больна. Мы сдавали множество анализов, ездили в разные страны, делали всевозможные снимки органов. Единственное, что нам сказали, что у неё анемия. Но она умирает. Прошу, помоги… Скажи просто, что с ней. Я молчал, сидя возле бетонной стены. Что я должен сказать? Что спустя сорок лет пыток, меня пришли просить о помощи? Вспомнили, что у меня идеальный слух. Катрин продолжила: — Сайлас был против, чтобы я пришла к тебе. Но он тоже не знает, что можно сделать. После того, как умерли её родители… — она замолчала, и вытерла слёзы, — после того как умер наш сын, он места себе не находит. Я больно ударил головой о стену. У них ещё был сын, у Катрин и Сайласа был сын. Это какая-то новая пытка перед смертью? Катрин, прося и извиняясь, позвала кого-то рукой. В камеру зашла молодая девушка лет шестнадцати. Аккуратные русые косы, нежный румянец на милом лице. — Это Софи, — сказала Катрин, вытирая слёзы, — моя внучка. Она вновь что-то умоляла меня, держа внучку за плечи. Но я её не слушал. Я слышал лишь сдавленные удары больного сердца. Удары были тяжёлыми, словно делались с усилием. Звук был даже немного сухим. Я увидел бледную розовую ткань сердца, которому не хватало крови. Я увидел врождённый рубец вдоль сосудов, питающих сердце. — Она скоро умрет, — холодно сообщил я. Катрин сказала внучке выйти, я рассказал ей всё, что увидел. — Ей нужно сердце, — это последнее, что я сказал. Катрин грустно улыбнулась и тоже ушла. Я ждал, когда мне снова дадут крови, и когда пустят газ из вербены. Но ничего не было. В коридоре капала труба. И этот «кап-кап» выбешивал ещё больше. Неужели у них появилось чувство вины? Совесть? За то, что я поставил диагноз, меня оставили в покое? Явно уже прошло несколько дней. На дверь скрипнула щеколда. Что-то гости в мою камеру зачастили. Ко мне пришла Софи. — Здравствуй, — тихо сказала девочка, осторожно подходя ко мне. — Я пришла помочь, — теперь я увидел в её руках пакет с кровью. — Ты понимаешь, что я могу убить тебя? — говорить стало очень тяжело, теперь я ощущал лишь запах крови и ужасную жажду. Но девочка не ответила, а просто положила в мои руки открытый пакет. Утолив голод я стал говорить, наверно в моем голосе было что-то зловещее, потому что девочка немного попятился назад: — Ты же знаешь, что твои предки сотворили со мной? Так, что мне мешает убить тебя? Им в отместку? Софи судорожно кивнула, но не убежала, а наоборот ответила: — Я знаю. Я знаю, что тебя держали тут сорок лет, и забирали органы. Но убив меня, ты им ничего не сделаешь. Сайлас ненавидит меня, поэтому наверно не сильно расстроится, — Софи произнесла это с искренней грустью. — Я пришла освободить тебя. Я удивлённо поднял бровь. Неужели свобода. — А что будет за это с тобой? Софи пожала плечами и ответила очень серьезно: — Мне всё равно, я итак умру через несколько дней. Да… Бедняжке выпала нелёгкая судьба. Её сначала возненавидит оставшаяся семья, а потом у неё откажет сердце. — Это больно? — спросила девочка, — умирать? Я сидел, оперевшись спиной на стену. Тяжело вздохнул и осторожно позвал Софи к себе. Она была чем-то похожа на Кэтрин. Да, глазами. У неё были такие же невинные зелёные глаза. Я чувствовал, что ей было страшно подходить ко мне ближе, но девочка села возле меня и положила голову на плечо. Я приобнял её. — Нет, душа моя, умирать не больно. Больно до этого. А когда умираешь — страшно. Но не больно, совсем нет боли. — Почему тогда ты за все эти годы не умер? — она запнулась и объяснила, — то есть сам? Ты же мог остановить эти пытки. — Это страшно, Софи. Я не знаю, что там, после смерти. Она вздрогнула как от холода, я крепче обнял её. И вдруг в голову пришла радостная мысль: — Давай сбежим вместе, — предложил я. Девочка удивлённо на меня посмотрела, — я обращу тебя вампиром, и ты никогда не умрёшь. Мы сбежим вместе, всё будет хорошо, обещаю, — тихо говорил я. Но Софи в страхе отрицательно закачала головой: — Нет, — она почти плакала, — я не хочу быть вампиром. Я не хочу убивать и скрываться. Я не хочу так жить. Я чувствовал её слезы на окровавленной рубашке. Попытался успокоить, погладив по русым светлым волосам. — Всё хорошо, — сказал я, целуя её в лоб, — всё будет хорошо. Иди. Софи поднялась на ноги, всё ещё просила меня сбежать. — Софи, пожалуйста, уйди, — просил я. Снова начиная плакать, девочка выбежала из моей камеры. Через пару минут в камеру вбежал старик, только по бейджику на халате я понял, что это Сайлас, а ведь раньше он был даже симпатичным человеком. Я стоял возле стены, старик отшатнулся от меня, когда заметил пустой пакет с кровью. Видимо, он встретил Софи, и решил, что я сбежал. Думал, что камера уже пуста. А сейчас, кажется, он представил для себя участь поужаснее, чем я изощрённо придумывал все эти годы. Но я его не убил. — Отдай ей моё сердце, — тяжело произнёс я, цепляясь пальцами за рваную рубашку на груди. Сайлас судорожно кивнул. Перед тем, как тот ушел, я попросил лист бумаги и ручку, чтобы написать письмо Софи. Меня везли на мою последнюю операцию. На этот раз я не сопротивлялся, когда Сайлас туго застёгивал ремни. Катрин давно не было на этих жутких пытках, но на сей раз она пришла, словно в последний раз, дабы проститься со мной. Её руки тряслись, когда она занесла скальпель. Я догадывался, что Сайлас достанет не только моё сердце. Так и было, он решил начать с брюшины. Ну и ладно, главное, что в соседней палате лежит Софи, и через несколько часов она снова сможет нормально жить. Ради этого я готов терпеть боль, ради этого я готов умереть. — Смелее, — подбодрил я Катрин, когда та нерешительно опускала скальпель. Тоньше, тоньше. Смелее, смелее. Кап-кап, ниточкой от края до края… Казалось бы, за сорок три года к этой боли можно привыкнуть, но нет, к Аду привыкнуть невозможно. Ремни вновь разрезали кожу, когда я вырывался. Катрин не успевала зажимать сосуды, когда Сайлас удалял органы. Кровь стекала на кафельный пол. Руки на поручни, госимущество испорчено. Мягкое вспорото, стены опорочены. Огорчаются врачи, окна зарешечены. Рот под скотчем. Кричи — не кричи. Главное, что эти муки вот-вот закончатся. Я уже не кричал. Было больно, что слёзы стекали сами. Во рту появился привкус крови. Сайлас взялся за пилу. Настало время разрубить рёбра. Катрин отвернулась. Я услышал тихое «Прости». И операционная вновь была оглушена моим криком, когда металлические зубцы мгновенно были опущены до самой кости. Он задел верхнюю долю лёгкого, я стал кашлять кровью. На груди отмечено номером всклоченным Голова увенчана полотенцем смоченным Руки на поручни, госимущество испорчено Мягкое вспорото, стены опорочены. Огорчаются врачи: тяжело вздыхают. Пялятся, пялятся — я отдыхаю… Эта скотина действительно решила достать сердце самым последним. Он действовал быстро. Резал, зажимал, что-то подключал, чтобы сердце не отключилось преждевременно. Катрин должна была сделать последние разрезы. Боли я уже не чувствовал. Её было нечем чувствовать. Я закрыл глаза. Тоньше, тоньше. Смелее, смелее. Кап-кап, ниточкой от края. И не больно, это плохо, что не больно. Это значит, я наверно умираю… Я… Дилан скончался. Его распотрошенное тело в тот же час было сожжено в крематории. Он умер с надеждой, что даст жизнь другому. Но он не знал, что Софи так и не прочтет его письмо. Никогда не прочтёт. Софи лежала в соседней операционной, но не для пересадки сердца. Сайлас вколол ей паралитик и сделал то же самое, что только что с Диланом. А сердца умерших получили другие нуждающиеся в больнице. — Ты попадешь в Ад, — последнее, что успела сказать Софи. И в следующий миг открыла глаза в Раю. У ворот Рая девушка стояла не одна. Дилан взял её за руку.