Не для меня

Мир вокруг Намгю расплывался мутным, белым пятном. Он чувствовал себя так, будто его вытащили из глубокого колодца, где он пробыл целую вечность. Тело ломило, голова гудела, а в горле стоял ком, мешающий дышать. Он попытался открыть глаза, но веки были словно налиты свинцом. С трудом разлепив их, он увидел размытые фигуры в белых халатах, суетящиеся вокруг него. Они говорили что-то, но их голоса доносились до него как сквозь толщу воды, неразборчивые и приглушенные. Он почувствовал резкую боль в руке и, опустив взгляд, увидел капельницу, воткнутую в вену. Тонкая трубка, по которой медленно, капля за каплей, поступала какая-то жидкость, казалось, была единственной связью с реальностью. Он был одет в больничную рубашку, слишком чистую, слишком белую, слишком чужую. Она пахла антисептиком и чем-то ещё, неуловимо знакомым, но он никак не мог вспомнить, чем. Постепенно сознание начало проясняться, и вместе с ним нахлынули обрывки воспоминаний, как осколки разбитого зеркала. Он вспомнил ссору с Таносом, его жестокие слова, свою отчаянную попытку… Воспоминания были обрывочными, нечеткими, но достаточно яркими, чтобы вызвать острую, жгучую боль в груди. Он чувствовал себя опустошенным, разбитым, словно из него вынули душу. Вместе с болью пришло чувство стыда. Стыд за свою слабость, за свою неспособность справиться с собственными демонами. Стыд за то, что он причинил боль Таносу, человеку, которого он любил, несмотря ни на что. Он хотел увидеть его, хотел попросить прощения, хотел сказать, как сильно он жалеет о случившемся. Но страх увидеть в его глазах презрение и разочарование был слишком сильным. Он чувствовал себя потерянным и одиноким в этом стерильном, белом мире. Хотелось свернуться калачиком, спрятаться от всего мира, от своих мыслей, от своей боли. Но он не мог. Он был жив. И это было одновременно и проклятием, и благословением. Он был жив, но не знал, как жить дальше. Не знал, как собрать осколки своей разбитой жизни, как склеить свою истерзанную душу. Он был жив, но чувствовал себя мертвым внутри. Слабость сковала его тело, не давая пошевелиться. Намгю лежал, уставившись в потолок, и чувствовал, как волна отчаяния захлестывает его с новой силой. Мысли, как разъяренные пчелы, роились в голове, жаля ядовитыми уколами. "Лучше бы я сдох," – пронеслось в его голове, и эта мысль, такая страшная, такая кощунственная, принесла с собой странное, извращенное облегчение. "Черт, черт, черт!" – беззвучно ругался он, чувствуя, как к горлу подступает ком. Слезы жгли глаза, но он сдерживал их, стиснув зубы. Он ненавидел себя за эту слабость, за эту беспомощность, за эту неспособность контролировать собственную жизнь. Разочарование жгло его изнутри. Разочарование в себе, в своих поступках, в своих решениях. Он чувствовал себя жалким, никчемным, сломанной игрушкой, выброшенной на свалку. "Зачем, зачем я это сделал?" – этот вопрос, как заевшая пластинка, крутился в его голове, не давая покоя. Он понимал, что совершил ошибку, ужасную, непоправимую ошибку. И теперь ему приходилось расплачиваться за неё, расплачиваться своей жизнью, своим счастьем, своим будущим. Он злился на себя, на свою импульсивность, на свою неспособность мыслить рационально. Он злился на Таноса, на его холодность, на его равнодушие, на его жестокость. Он злился на весь мир, на эту несправедливость, на эту жестокую игру судьбы. Но больше всего он злился на себя. На свою слабость, на свою глупость, на свою трусость. Он жалел о своем поступке, жалел о том, что не смог найти другой выход. Жалел о том, что не умер. Эта мысль, такая страшная, такая запретная, теперь казалась ему единственно правильной. Он хотел умереть, хотел исчезнуть, хотел раствориться в небытие, чтобы избавиться от этой невыносимой боли, от этого бесконечного отчаяния. Резкий свет больничной палаты резал глаза, подчеркивая белизну стен и стерильность обстановки. Намгю с трудом фокусировал взгляд, все еще чувствуя себя отстраненным и разбитым. Ночь тянулась бесконечно, каждая секунда отдавалась тупой, ноющей болью. К нему подошла медсестра, молодая женщина с усталым, но добрым лицом. Она проверила капельницу, затем присела рядом с кроватью, держа в руках планшет. «Намгю, как вы себя чувствуете?» – спросила она мягко. Ее голос был спокойным и уверенным, и это немного успокоило его. «Как дерьмо,» – прошептал он, с трудом шевеля пересохшими губами. Медсестра понимающе кивнула. «Сейчас вам тяжело, но вы на пути к выздоровлению. У вас была передозировка опиоидами, состояние было критическим, но мы смогли вас стабилизировать. В вашей крови также обнаружены следы других веществ. Сейчас вам проводят детоксикацию. Курс лечения займет примерно две недели, затем, скорее всего, вам потребуется реабилитация в специализированном центре. Там вам помогут справиться с зависимостью.» Две недели. Две недели в этом стерильном аду. Мысль о рехабе вызвала у него приступ удушья. Он не хотел ни лечиться, ни выздоравливать. Он хотел просто исчезнуть. Пока медсестра подробно рассказывала о препаратах, которые ему вводят, и о дальнейшем плане лечения, Намгю случайно услышал обрывок разговора двух врачей, проходивших мимо палаты. Они говорили о нем, упоминая «рехаб», «наркотики», «полиция» и даже слово «арест». Эти слова, брошенные вскользь, ударили его как молот. Арест? За что? Он ничего не понимал. Страх, холодный и липкий, змеей обвил его сердце. Он и так был на дне, а теперь ему грозила еще и тюрьма. Эта мысль казалась ему невыносимой. Он закрыл глаза, пытаясь отгородиться от реальности, от боли, от страха. Он хотел просто провалиться в сон и никогда больше не проснуться. Как только медсестра вышла из палаты, Намгю, движимый отчаянием и нарастающей паникой, начал действовать. Мысль о рехабе, о полиции, о возможном аресте – всё это давило на него неподъемной тяжестью. Он не хотел жить в этом мире, не хотел сталкиваться с последствиями своих поступков. Дрожащими, непослушными пальцами он нащупал катетер в своей руке. Пластик неприятно холодил кожу. Он понимал, что делает глупость, что это может быть опасно, но страх перед будущим был сильнее инстинкта самосохранения. Сглотнув, он сжал зубы и резким движением выдернул иглу из вены. Резкая боль пронзила руку, по коже потекла тонкая струйка крови. Он зашипел, но тут же прижал к ранке ватный тампон, лежавший на тумбочке рядом с кроватью. Мир вокруг начал тускнеть, края зрения расплывались, звуки стали приглушенными, словно доносились издалека. Он чувствовал, как слабость разливается по телу, как сознание медленно ускользает. В голове промелькнула мысль о Таносе, о его лице, искаженном болью. "Прости," – беззвучно прошептал он, прежде чем темнота окончательно поглотила его. Сквозь пелену беспамятства, словно сквозь мутное стекло, Намгю видел мелькающие белые халаты. Мир вокруг него тонул в расплывчатом, искаженном свете. Он слышал обрывки фраз, крики, чувствовал чьи-то руки на своем теле, но не мог понять, что происходит. Все казалось нереальным, словно страшный сон. Его тело стало невесомым, словно парящим в воздухе. Он чувствовал, как его поднимают, куда-то несут, слышал отрывистые команды, звуки медицинских приборов, но все это доходило до него как сквозь толщу воды, искаженное и приглушенное. В какой-то момент он почувствовал резкую боль в руке, словно его снова укололи иглой. Он попытался открыть глаза, но веки были слишком тяжелыми. Из последних сил он выдавил из себя слабый стон, но его никто не услышал. Затем наступила темнота. Глубокая, всепоглощающая темнота, которая унесла его прочь от боли, от страха, от реальности. Он снова провалился в сон, без сновидений, без мыслей, без чувств. Просто пустота. Рассвет едва окрасил небо бледно-розовым, когда Танос выскочил из дома. Он не ехал, он бежал, не чувствуя под собой ног. Вся ночь прошла в мучительном ожидании, в бесконечных переборах самых страшных сценариев. Он не сомкнул глаз, каждую минуту прокручивая в голове воспоминания о Намгю, цепляясь за них, как за спасательный круг. В руках он судорожно сжимал телефон, кошелёк и наушники – всё, что успел схватить, выбегая из квартиры. Музыка в ушах сейчас была лишней, он ничего не слышал, кроме бешеного стука собственного сердца. Ведя внутренний диалог со своим любимым, представляя различные варианты разговора, он молил всех богов, чтобы тот был жив. По дороге он залпом осушил банку энергетика, пытаясь взбодриться, прогнать сонливость и усталость. Адреналин бурлил в крови, подгоняя его, заставляя бежать еще быстрее. Каждый шаг приближал его к больнице, к ответам на вопросы, которые терзали его всю ночь. Лицо Таноса было бледным, губы плотно сжаты, а в глазах застыл страх, смешанный с отчаянной надеждой. Он боялся услышать плохие новости, но еще больше боялся не узнать ничего. Он должен был увидеть Намгю, убедиться, что с ним все в порядке. Эта мысль, как навязчивая мелодия, пульсировала в его висках, подгоняя его вперед, к больнице, к своему любимому. Танос влетел в больницу, словно ураган. Двери тяжелые, стеклянные, едва не слетели с петель от силы, с которой он их распахнул. Запыхавшийся, взъерошенный, с безумным блеском в глазах, он производил впечатление человека, находящегося на грани срыва. На стойке регистрации сидела медсестра, которая, увидев его, испуганно вздрогнула. «Мне нужно к Намгю!» – выпалил Танос, перегибаясь через стойку. Его голос был хриплым, прерывистым. «Простите, но время посещений…», – начала было медсестра, но Танос не дал ей договорить. «Какое, к черту, время посещений?! Мне нужно к нему сейчас же! Его зовут Намгю! Он… он…» – Танос запнулся, не в силах произнести вслух то, чего он боялся больше всего. «Успокойтесь, пожалуйста,» – попыталась утихомирить его медсестра, но Танос уже был вне себя. «Успокоиться?! Да как я могу успокоиться?! Вы понимаете, что он может… Что с ним может что-то случиться?!» – он ударил кулаком по стойке, заставив медсестру еще больше съежиться. «Мне нужно знать его фамилию и номер палаты,» – сказала медсестра, стараясь сохранять спокойствие. «Какая, к черту, фамилия?! Я не помню! Просто… просто скажите, где он! Он… он пытался… Он в опасности!» – кричал Танос, чувствуя, как паника захлестывает его с новой силой. В этот момент из-за двери вышел врач. Увидев происходящее, он подошел к стойке. «Что здесь происходит?» – спросил он строгим голосом. «Этот мужчина требует…», – начала медсестра, но Танос снова перебил ее. «Мне нужно к Намгю! Он… он мой… мой парень! Он… он пытался покончить с собой!» – наконец выкрикнул Танос, с трудом сдерживая слезы. Врач, услышав это, тут же изменился в лице. «Намгю?» – переспросил он. «Его фамилия…?» Танос, наконец, вспомнил. Он назвал фамилию Намгю. Врач, кивнув, быстро сказал медсестре: «Проводите его в палату интенсивной терапии. Номер 207.» Танос, не дожидаясь медсестры, рванул по коридору, бегом направляясь к указанной палате. В этот момент для него не существовало ничего, кроме желания увидеть Намгю, убедиться, что он жив. Танос почти добежал до палаты 207, когда его догнал врач. Он крепко схватил его за руку, останавливая. «Подождите,» – сказал врач, его голос, несмотря на строгость, был полон сочувствия. «Вы не можете войти туда сейчас. Он в реанимации, его состояние нестабильно.» Танос резко обернулся, в его глазах плескалось отчаяние. «Но… но мне нужно его увидеть! Мне нужно знать, что с ним!» Врач вздохнул. «Я понимаю. Но поверьте, сейчас ваше присутствие может только навредить. Давайте поговорим в моем кабинете.» Он повел Таноса в свой кабинет, усадил его на стул и сел напротив. «Его состояние сейчас стабильное, но он все еще очень слаб,» – начал врач. «Передозировка была серьезной. К счастью, мы успели вовремя.» Танос закрыл лицо руками, сдерживая рыдания. «Я… я не знал… Я не думал, что все зайдет так далеко…» «В его крови обнаружены следы опиоидов и других веществ,» – продолжил врач. «Это указывает на серьезную проблему. После того, как его состояние стабилизируется, ему потребуется длительная реабилитация в специализированном центре. Мы уже связались с несколькими клиниками.» «Реабилитация?» – переспросил Танос, поднимая голову. «Но… разве это обязательно?» «Абсолютно,» – твердо ответил врач. «Ему нужна профессиональная помощь, чтобы справиться с зависимостью. Без этого он не сможет вернуться к нормальной жизни.» «А… а что с… с полицией?» – с трудом выдавил из себя Танос, вспоминая обрывок разговора, который он подслушал. Врач помолчал несколько секунд, прежде чем ответить. «Мы обязаны сообщить о таких случаях в соответствующие органы. В его крови обнаружены запрещенные вещества. Дальнейшие действия будут зависеть от решения полиции.» «Они… они его арестуют?» – прошептал Танос, чувствуя, как земля уходит из-под ног. «Я не могу сказать этого наверняка,» – ответил врач. «Но, скорее всего, после реабилитации ему придется предстать перед судом. Мы предоставим все необходимые медицинские документы, которые подтверждают его состояние. Это может повлиять на решение суда.» Танос сидел, молча уставившись в пол. Мысли путались в голове. Реабилитация, суд, полиция… Будущее казалось мрачным и неопределенным. Он не знал, что делать, как помочь Намгю, как справиться с этой ситуацией. «Я… я могу его увидеть?» – наконец, спросил он, поднимая на врача полный мольбы взгляд. «Сейчас нет,» – покачал головой врач. «Но как только его переведут из реанимации, я вас обязательно сообщу. А сейчас вам лучше пойти домой и отдохнуть. Вам нужно быть сильным, чтобы поддержать его, когда он придет в себя.» «Домой?!» – взорвался Танос, вскакивая со стула. «Какого черта домой?! Вы издеваетесь?! Он там лежит, один, ему хреново, а вы меня отправляете домой?!» Он заходил по кабинету, не в силах сдержать ярость. «Да как вы смеете?! Вы, блядь, врачи! Вы должны помогать, а не… не…» Он запнулся, не находя слов, чтобы выразить всю свою боль и отчаяние. Нецензурная брань, словно грязный поток, лилась из его рта. Он проклинал врачей, больницу, судьбу, себя самого. Врач сидел молча, с каменным лицом, слушая его излияния. Он понимал состояние Таноса, понимал его боль, и не пытался его перебивать. «Он… он мне… как брат…», – прошептал Танос, наконец, немного успокоившись. «Я… я должен быть рядом…» Внезапно его лицо исказилось гримасой боли. «Я… я тоже… Я тоже зависимый… Я… я вчера… принимал… Хоть сейчас сдам тест на дозу! Да это я, я научил его, сукины вы дети, принимать эту хрень! Мне нужно к нему! Положите меня с ним! Хоть в камеру тюремную засуньте, вместе с ним!» Врач внимательно посмотрел на Таноса. Его каменное выражение лица дрогнуло. В его глазах появилось что-то похожее на понимание, смешанное с жалостью. «Сядьте,» – тихо сказал он, указывая на стул. «Нам нужно поговорить.» Танос, обессиленный эмоциональным взрывом, тяжело опустился обратно на стул. В его взгляде мелькнуло отчаяние, сменившееся хитрой решимостью. Он наклонился к врачу, понизив голос почти до шепота. «Доктор… я понимаю, ситуация сложная. Но… я готов заплатить. Любые деньги. Только… сделайте так, чтобы все это… исчезло. Чтобы Намгю ни о чем не узнал. Ни о полиции, ни о суде, ни о реабилитации.» Врач замер, пристально глядя на Таноса. На его лице отразилась внутренняя борьба. Молчание затянулось. Он потер переносицу, взвешивая все "за" и "против". «Это… очень рискованно,» – наконец, проговорил он, также понизив голос. «Но… думаю, можно что-то придумать.» Танос с надеждой посмотрел на врача. «Смотрите,» – продолжил врач, обводя взглядом кабинет. «Мы оформим все, как двухнедельную реабилитацию в частной клинике. Скажем, что это необходимо для восстановления после… стресса. За это время… я смогу… договориться с нужными людьми. И с полицией тоже. Конечно, это будет стоить немалых денег.» Он назвал сумму, от которой у Таноса перехватило дыхание. Это была огромная сумма, но для него сейчас это не имело значения. «Хорошо,» – кивнул Танос, не раздумывая. «Я заплачу. Главное, чтобы Намгю был в порядке. И чтобы он ни о чем не узнал.» Врач кивнул в ответ. «Тогда… завтра утром я переведу Намгю в частную клинику. А вы… подготовьте деньги. И… никому ни слова об этом разговоре.» Танос, получив согласие врача, кивнул, с трудом сдерживая облегченный вздох. Мысль о том, что Намгю удастся избежать суда и тяжёлых последствий реабилитации, вселяла хрупкую надежду. Он вышел из кабинета врача, чувствуя, как по телу разливается странная смесь облегчения и тревоги. Соблазн ворваться в палату интенсивной терапии и увидеть Намгю был почти непреодолим. Он уже протянул руку к двери палаты 207, но остановился. Вспомнив о договоренности с врачом и огромной сумме, которую необходимо было подготовить, Танос резко развернулся и почти бегом направился к выходу из больницы. Ему нужно было домой. Сейчас каждая минута была на счету. Выйдя из больницы, Танос окунулся в мир, затянутый пеленой тумана. Не настоящий туман, конечно, а тот, что окутывает сознание, когда реальность становится слишком тяжелой, слишком невыносимой. Уличные фонари, размытые влажной дымкой, отбрасывали дрожащие блики на мокрый асфальт. Звуки города – гудки машин, обрывки разговоров, шум шагов – доносились до него как будто через толщу воды, приглушенные и искаженные. Он шел, не разбирая дороги, спотыкаясь о неровности тротуара, едва не попадая под колеса проезжающих мимо машин. Водители сердито сигналили, но Танос не реагировал. Его сознание было полностью поглощено образом Намгю, бледного и безжизненного, лежащего на больничной койке. Добравшись до своей квартиры, он вошел, не включая свет, и без сил опустился на пол в прихожей. Стены словно давили на него, воздух казался густым и липким. С трудом поднявшись, он прошел в комнату и механически переоделся. Движения были заторможенными, неловкими, словно он управлял своим телом дистанционно. Взгляд наткнулся на банку энергетика, стоявшую на столе. Он схватил ее, открыл и, не отрываясь, выпил до дна. Холодная, шипучая жидкость обожгла горло, немного приведя его в чувство. Не задерживаясь ни на секунду, Танос вышел из квартиры. В лифте он смотрел на свое отражение в зеркальной двери. Бледное лицо, темные круги под глазами, взгляд, полный боли и отчаяния. Он сам себе казался призраком. Сев в машину, Танос с силой захлопнул дверь, словно отгораживаясь от мира снаружи. Включил зажигание, и салон наполнился пульсирующими басами. Музыка – тяжелая, агрессивная – должна была заглушить вихрь мыслей и чувств, бушевавших внутри. Он резко выехал со двора, визжа шинами, и помчался по ночным улицам, направляясь к своей девушке. Это было необходимо. Порвать с ней. Лично. Ради Намгю. Это было как глоток воздуха для утопающего. Как луч света в темноте. Как единственный шанс на спасение. Музыка грохотала в салоне, вибрируя в каждой клеточке тела. Тяжелый ритм, искаженные гитарные риффы, хриплый вокал – все это сливалось в единый поток ярости и отчаяния, вырывающегося наружу. Танос вжимал педаль газа в пол, машина рычала, словно разъяренный зверь, прорезая ночную темноту. Уличные фонари мелькали за окном, превращаясь в длинные светящиеся линии. Он мчался по пустым улицам, игнорируя правила дорожного движения, сигналя всем подряд и агрессивно подрезая другие машины. В каждом нажатии на клаксон, в каждом резком маневре он выплескивал наружу свою боль, свою ярость, свое бессилие. Красный свет светофора? Плевать. Танос пролетал перекрестки, не сбавляя скорости, чудом избегая столкновений. Встречные машины испуганно мигали фарами, но он лишь усмехался, чувствуя прилив адреналина. В этот момент ему казалось, что он - хозяин дороги, хозяин своей судьбы. Он мог делать все, что захочет. Мог нарушать правила, мог рисковать, мог жить на грани. Музыка становилась все громче, ритм все яростнее. Танос закрыл глаза, откинув голову на подголовник. Он представлял себе лицо Намгю, его улыбку, его глаза. И эта мысль, как якорь, удерживала его от полного безумия. Он должен был доехать. Должен был сделать то, что задумал. Ради Намгю. Ради их будущего. Ради той хрупкой надежды, которая еще теплилась в его сердце. Он мчался навстречу своей судьбе, словно одержимый, словно гонимый невидимой силой. И музыка, рвущаяся из динамиков, была саундтреком к этой безумной гонке. Машина резко затормозила у подъезда. Танос, выскочив из салона, захлопнул дверь с такой силой, что завыла сигнализация. Музыка оборвалась, оставив после себя звенящую тишину, которая казалась еще громче предыдущего грохота. Он поднялся на нужный этаж, нажал кнопку звонка и стал ждать, чувствуя, как неприятно сжимается желудок. Дверь распахнулась. На пороге стояла Мина. На ней было короткое шелковое платье, явно не предназначенное для домашнего вечера. На лице – смесь удивления и наигранного испуга. – Танос? Что случилось? – спросила она, театрально хватаясь за сердце. Он молча прошел мимо нее в квартиру. Мина, надув губы, закрыла дверь и, цокая каблуками, последовала за ним. – Что-то случилось? – повторила она, голосом, полным фальшивой заботы, усаживаясь рядом на диван и тут же прижимаясь к нему. Танос отстранился, и долго молчал, глядя в одну точку. Мина, не получив привычной ласки, начала нервно крутить кольцо на пальце. – Танос, ты меня пугаешь, – прошептала она, пытаясь взять его за руку. – Скажи, что произошло? Он резко отдернул руку, глубоко вздохнул и, посмотрев на нее холодным, пустым взглядом, произнес: – Нам нужно расстаться. Мина замерла, маска испуга сменилась изумлением, которое быстро перешло в истерику. – Что?! – вскрикнула она. – Почему? Что я сделала?! Я же люблю тебя! – Не любишь, – отрезал Танос, уголки губ искривились в жестокой усмешке. – Тебе нужны мои деньги. И связи. Не я. – Это неправда! – закричала Мина, вскакивая с дивана. – Я люблю тебя! Ты нужен мне! Без тебя я… я пропаду! – Не пропадешь, – спокойно ответил Танос, все с той же ледяной улыбкой. – Ты прекрасно справишься. Найдешь себе нового… спонсора. – Ты… ты чудовище! – выкрикнула Мина, задыхаясь от рыданий. – Как ты можешь так говорить?! – Легко, – пожал плечами Танос. – Знаешь, меня от тебя всегда тошнило. Буквально. Блевать тянет. Мы вместе только потому, что так решили наши родители. Брак по расчету. Ты в курсе? Мина замолчала, уставившись на него расширенными глазами. На ее лице отразилась смесь ужаса и ненависти. – Уходи, – процедила она сквозь зубы. – И чтобы я тебя больше не видела. Танос встал и, даже не взглянув на нее, вышел из квартиры. В подъезде он остановился, закрыв глаза. Тошнота, о которой он говорил Мине, подкатила к горлу. Он с трудом сглотнул, пытаясь прогнать этот неприятный ком, застрявший где-то между сердцем и желудком. Он чувствовал себя грязным. И пустым. Двери лифта закрылись, отрезая его от мира, где жила Мина, от мира фальши и притворства. Танос прислонился к зеркальной стене, закрыл глаза и глубоко вдохнул. Напряжение, сковывавшее его мышцы последние несколько часов, начало медленно отступать. Вместо него пришло ощущение странной легкости, почти эйфории. Он словно сбросил тяжелый, грязный балласт, который тянул его на дно. В голове всплыл образ Намгю. Он представил его лежащим на больничной койке, бледным, но живым. Представил, как расскажет ему о своем поступке, как увидит в его глазах облегчение и благодарность. Эта мысль, как теплый луч солнца, пробилась сквозь туман боли и отчаяния, окутывавший его душу. Улыбка, непроизвольная и искренняя, тронула его губы. Он открыл глаза, глядя на свое отражение в зеркале. Впервые за долгое время он увидел в своих глазах не боль и отчаяние, а надежду. Надежду на будущее. На будущее с Намгю. Лифт остановился. Танос вышел из подъезда, вдохнул полной грудью прохладный ночной воздух. Мир вокруг больше не казался серым и размытым. Он чувствовал себя свободным. Свободным от обязательств, от лжи, от всего, что мешало ему быть самим собой. Он сделал первый шаг на пути к своему счастью. И это счастье было связано с Намгю. Эта мысль согревала его, давала силы двигаться дальше. Он сел в машину и, впервые за этот вечер, включил не тяжелый рок, а спокойную, мелодичную музыку. И поехал. Поехал туда, где его ждал Намгю. Пусть пока и в больничной палате. Но живой. И это было главное. Стоит отметить, что, покидая больницу, Танос оставил для Намгю небольшой пакет. В нем лежала коробочка, содержащая теплые тапки для хождения по больничным коридорам и мягкие шерстяные носки. Танос всегда переживал, что у Намгю мерзнут ноги – тот был таким холодным, почти ледяным на ощупь. На самом верху, поверх теплых вещей, лежала маленькая, сложенная вдвое записка. На ней неровным, торопливым почерком было написано: Ты — давняя рана Ты — заражение крови Моё тело — полигон боли Бесконечное минное поле. Я спасу тебя из этого дерьма, милый, потерпи немного.