Не для меня

Глубокая ночь окутывает комнату густым мраком. Луна, выглядывающая из-за плотных штор, проецирует на стену призрачные тени. Намгю спит глубоким, беспробудным сном, его лицо, обычно напряженное и полное страха, расслаблено и спокойно. Длинные темные ресницы отбрасывают небольшие тени на бледную кожу. Танос сидит на низком стуле рядом с кроватью, его фигура, очерченная скудным светом луны, кажется хрупкой и уязвимой. Он аккуратно поглаживает Намгю по волосам, медленно, почти не касаясь, как будто боясь потревожить хрупкий покой спящего. Его движения медленны и нежны, полны какого-то странного благоговения, совсем не похожего на ту грубость и жестокость, которые он демонстрировал всего несколько часов назад. В нем, похоже, все еще теплится что-то живое, что-то настоящее. Что-то, что противоречит его холодной, выверенной жестокости.       — Сладкий, — шепчет Танос, его голос еле слышен, словно боится спугнуть сон Намгю. — Милый… Эти слова, простые и нежные, звучат в тишине как откровение. Они противоречат всему, что происходило раньше. Они говорят о чем-то глубоком, скрытом под маской жестокости. Намгю шевелится во сне, его щека прикасается к подушке. Он издает тихий, еле слышный звук. Танос наклоняется еще ниже, его лицо приближается к лицу спящего. Он просто наблюдает, его глаза полны странной смеси жалости и нежности. Внезапно Намгю просыпается. Его глаза, еще затуманенные снотворным, с трудом фокусируются. Он видит Таноса, склонившегося над ним. Его тело тяжелое, мысли туманные. Наркотик еще держит его в своих цепях.       — Сон, — говорит Танос тихо, его пальцы поглаживают щеку Намгю. — Спи. Он нежно целует Намгю в лоб. Поцелуй легкий, почти невесомый, но в нём нет никакой жестокости. Только тихая ласка. Намгю закрывает глаза. Он чувствует тепло руки Таноса на своей щеке, чувствует его присутствие, и эта близость в первый раз за все это время не наполняет его ужасом. Танос медленно отстраняется, его взгляд темный и противоречивый. В нем смешались жалость, вина, и возможно, что-то еще, что он сам еще не понимает. Его рука протягивается к небольшому футляру, где хранится новая доза наркотика. Он медленно берет шприц, его пальцы немного дрожат. Он не хочет это делать. Но он делает. Он снова нежно берет Намгю за руку, его пальцы нежно сжимают хрупкую кисть. Он медленно и аккуратно вводит иглу в вену, его движения точные и выверенные. Он сделает это как можно безболезненнее. Танос не хочет причинять ему больше боли. Боль Намгю отзываются болью уже в своём собственном сердце. Он снова наклоняется, приближая свое лицо к лицу спящего парня. Он знает, что завтра Намгю забудет все это, забудет все ужасы прошедшей ночи. Он снова целует его в лоб, а потом сидит рядом, наблюдая за его спокойным сном. Это затишье перед бурей еще больше усиливает напряжение в этой комнате, наполненной противоречиями и скрытыми чувствами. Танос больше не может сдерживаться. Все его самоконтроль, вся его выстроенная годами стена из равнодушия и жестокости рушатся в одно мгновение. Он резко наклоняется, его губы находят губы Намгю, захватывая их в страстном, порывистом поцелуе. Это не тот холодный, расчетливый контакт, который был раньше. Это буря, вихрь чувств, выплеск всего того, что он так долго подавлял. Поцелуй глубокий, жадный, полный неистовой энергии. Он пропитан и нежностью, и властью, и темной страстью. Намгю издает тихий стон, его тело напрягается, но потом расслабляется под напором чувств, которые он не ожидал. Его пальцы цепляются за плечи Таноса, он не сопротивляется, не отталкивает. В этом поцелуе есть что-то такое, что заставляет его забыть обо всем, кроме этой внезапно нахлынувшей близости.       — Танос… — шепчет он, его голос задыхающийся. — Я… я не могу дышать… Танос отрывается на мгновение, его дыхание тяжелое, его глаза горят в темноте. Он смотрит на Намгю, его взгляд пропитан страстью, но ещё в нем есть остатки вины, и боязни. Он чувствует себя уязвимым, как никогда раньше.       — Прости, — шепчет он, его голос хриплый. Он нежно гладит его рукой по волосам. Танос не груб, только немного, его прикосновения не жестокие, но властные. Его руки ласкают тело Намгю, ищущие тепло, близость. Он проводит пальцами по его щеке, по шее, по плечам, чувствуя его дрожь. Танос ложится рядом с Намгю, осторожно обнимая его. Тьма окутывает их, скрывая их лица, но в тишине слышно их быстрое дыхание, и изредка шепот.       — Мне… мне страшно, — шепчет Намгю, голос его еще слабый, еще дрожит.       — Я знаю, — отвечает Танос, его голос также тихий. — Но… я постараюсь… постараюсь не напугать тебя больше. Он зарывается лицом в волосы Намгю, вдыхая их аромат. Это не властный жест, а просто потребность в близости, в тепле. Он не хочет отпускать его.       — Танос… — шепчет Намгю, его голос уже спокойнее. — Ты… ты не плохой.       — Не говори так, — шепчет Танос, в его голосе одна только нежность. — Я многое сделал неправильно. Но… может быть… может быть я изменюсь. Он затихает, и только их дыхание слышно в тишине. Они лежат рядом, обнявшись, и в этот момент между ними есть что-то больше, чем просто физическая близость. Есть надежда, и возможность на что-то новое. На изменение, на прощение, на любовь. Молчание повисло между ними, прерываемое лишь размеренным дыханием. Намгю, все еще под воздействием наркотика, чувствует себя уязвимым, но и одновременно… спокойным. Рядом с Таносом, несмотря на все пережитое, он чувствует странное чувство защищенности.       — А если… — начинает Намгю, его голос едва слышен, — если у тебя есть девушка… что тогда? Вопрос висит в воздухе, тяжелый и острый. Танос замирает, его нежность мгновенно сменяется холодной жесткостью. Его пальцы, все еще нежно касающиеся тела Намгю, сжимаются чуть сильнее.       — Не смей, — шипит он, его голос низкий, угрожающий. — Даже не думай об этом. Его прикосновения становятся властными, но не жестокими. Он словно показывает свою силу, свое право решать, но не причиняет боли. Это демонстрация власти, завуалированная под нежность, тонкая игра на грани дозволенного.       — Но… — Намгю пытается возразить, но Танос прерывает его, наклоняясь ближе.       — Ты — моя игрушка, — говорит он, его голос холоден, но его дыхание опаляет кожу Намгю. — Я играю с тобой, как хочу. И ты не имеешь права задавать вопросы. Его пальцы скользят по коже Намгю, оставляя после себя легкое покалывание, словно обещание удовольствия и боли. Он словно рисует невидимые границы, за которые Намгю не должен переступать.       — Но у тебя… — Намгю пытается снова, его голос дрожит. — У тебя есть девушка… что она скажет? Что она почувствует? Танос усмехается, его жесткий взгляд упирается в Намгю.       — Она ничего не почувствует, — говорит он, его голос льдом. — Она всего лишь… игра. Так же, как и ты. Но ты… ты особенный. Ты мой особенный. Он целует Намгю в шею, его поцелуй горячий, жадный, но в нем скрыта угроза. Это поцелуй не из любви, а из власти, подчеркивающий его доминирование.       — Забудь о ней, — шепчет Танос, его губы опускаются еще ниже. — Думай только обо мне. О нашем месте, о нашем секрете. Его касания снова становятся нежными, но в этой нежности скрыта жестокость власти, и Намгю понимает, что он потерян и что от него требуется полное подчинение. Он закрывает глаза, позволяя Таносу делать с ним что угодно. Это удовольствие смешано с боязнью, а любое противостояние равносильно огромному риску.       — Почему… — шепчет Намгю, его голос едва слышен, — почему я? Почему именно я особенный? Кто из нас важнее? Вопрос пронзает тишину, обнажая всю глубину его страха и отчаяния. Танос замирает, его пальцы, до этого ласкавшие кожу Намгю, сжимаются до посинения. Его дыхание становится тяжелым, прерываемым короткими, хриплыми вздохами. Он не отвечает сразу, словно подбирает слова, находит подходящие выражения для того, чтобы объяснить, объяснить то, что сам до конца не понимает.       — Потому что… — начинает он, и его голос, низкий и хриплый, пропитан неким болезненным отчаянием. — Потому что в тебе… в твоей хрупкости, в твоем страхе… в твоем молчаливом сопротивлении… есть что-то… что-то непреодолимо привлекательное. Ты… ты как тонкий лед, готовный расколоться под моим прикосновением, и это желание… это желание разрушить тебя, сломать, увидеть, что скрывается под этим тонким слоем уязвимости… оно пожирает меня. Я хочу видеть твою боль, чувствовать твоё отчаяние, слышать твои стоны. Я хочу быть тем, кто управляет твоим телом, твоей душой. Не из жестокости… хотя и это тоже… но из… из одержимости. Я горю этим желанием, как факел на ветру. Это пламя, питающееся твоим страхом, твоей уязвимостью, твоим молчаливым согласием. Это не просто влечение, это нечто больше, нечто… темнее, глубоко укоренившееся во мне. Я не могу остановить это чувство, я просто позволяю себе утонуть в нем. И ты… ты — мой источник, моё погребение. Я знаю, что ты страдаешь, что тебе больно, но в этой боли есть нечто красивое, нечто, что пробуждает во мне глубочайшие чувства. И я не могу остановиться. Я хочу причинять тебе боль, и в то же время… защищать тебя от всего остального мира. Это противоречие пожирает меня изнутри, и ты — единственное, что мне позволяет существовать. Ты… ты мой наркотик, мое проклятие, мое спасение… Его слова — это бурный поток темных чувств, и его руки сжимают тело Намгю с ужасающей силой. Намгю вздрагивает от боли, но не отстраняется.       — Я… я готов терпеть все, — шепчет он, его голос едва слышен, но в нем звучит абсолютное смирение. — Чтобы быть с тобой… Танос резко вдыхает, его лицо искажено борьбой противоречивых чувств. Он наклоняется, его руки сжимаются на шее Намгю, и он начинает душить его, не с жестокостью, а с одержимостью. Сила его сжатия растет, воздух исчезает из легких Намгю, его тело выгибается от боли, лицо синеет. И в этот момент, когда Намгю уже на грани обморока, Танос отпускает его, его руки снова опускаются, лаская тело Намгю, и он снова начинает целовать его, с одержимостью, с болезненным наслаждением, с неистовым желанием. Этот поцелуй пропитан и нежностью, и жестокостью, и бесконечной, пожирающей его изнутри страстью, и в нём заключена вся суть их сложных, противоречивых отношений.