Не любил

      Они ссорятся.       В первый раз за столько лет настолько серьезно, что Арсений как чайник закипает, на эмоциях собирает вещи и заказывает билет в Питер на ближайший Сапсан, особо не думая и не слушая никого и ничего. Особенно Сергея, который даже после криков и споров осторожно просит никуда посреди ночи не уходить и предлагает просто разойтись по разным комнатам квартиры. Арсений, со злостью и уже не глядя закидывая вещи с полок в спортивную сумку, в ответ кричит что-то про то, что ему бы только командовать и относиться к нему как к неразумному младенцу, Матвиенко отвечает, что он даже хуже, потому что с ребенком хотя бы можно договориться. И Попов, наверное, возразил бы что-нибудь, язвительно бы ответил, только вот экран телефона загорается, высвечивая уведомление, что такси уже подъехало к подъезду их Сережиной квартиры.       Так и выбегает, не сказав ничего на прощание, зная, что возвращаться не то, что в эту квартиру — даже в город не собирается. И не оглядывается, когда автомобиль быстро, по просьбе Попова, отъезжает от дома: будто боится еще больше воспоминаний этого вечера в голове запечатлеть.       — Куда так срочно? — посмеиваясь, спрашивает водитель, повернув голову назад, к Арсению, а тот одним своим взглядом показывает: лучше заткнись. Мужчина так и делает, спешно отворачиваясь и не решаясь больше заговорить, но для большей надежности Арсений пихает в уши наушники и выкручивает громкость на полную в надежде заглушить мысли.       Но в голове все равно на повторе вся их ссора крутится, каждое произнесенное слово музыку перекрывает и перекрикивает, и каждый раз, стоит ему только глаза закрыть, перед ними лицо Сережи появляется.       Арсений это ненавидит. Он каждое Сережино слово ненавидит, его глаза, полные злости и боли, ненавидит, он всего Матвиенко ненавидит и всем своим существом проклинает. И сейчас не о ссоре вовсе жалеет, а о том, что не сказал это, глядя ему в глаза. Будь он чуть смелее, напоследок бы прокричал, что хочет расстаться, что никогда не любил и что для него все эти три года ничего не значат, но только лишь потому, что сам это от Матвиенко услышать боялся.       Они из-за этого и поссорились: Сергей вернулся домой с дня рождения подруги, с которой Арсений был не в лучших отношениях и с которой в принципе не особо хотел пересекаться, но Сережу останавливать не стал, все же, он взрослый человек со своими интересами и знакомыми, даже если к этим самым знакомым Арсений не первый год ревнует. Вернулся он на три часа позже обещанного времени, счастливый, с горящими глазами и ужасным запахом духов по всему телу. Женских духов, отдаленно напоминающих духи той самой именинницы. И когда Арсений, уже нервный и обиженный, культурно уточнил, какого хуя от него так воняет, Сережа честно ответил, что именинницу он обнимал, и не раз, а потом станцевал с ней под несколько песен.       — Она просто моя подруга, Арс, успокойся.       — Просто подруга? Серьезно? Да ты видел, как она на тебя смотрит?       Арсений зубами скрипит, вспоминая абсолютно спокойное лицо Матвиенко в этот момент, вспоминая, как он к нему потянулся, будто за обоих решив, что разговор нет смысла продолжать, и это последней каплей для него стало. Он взорвался, оттолкнул его с громким не трогай, блять и несколько шагов назад сделал, создавая дистанцию.       — Почему тебе так сложно признаться, что ты мне изменяешь? Что не любишь? Блять, я же не так много прошу, просто будь со мной честным.       — Да как мне быть честным, если ты свою правду придумал и в другую не веришь?       Сережа, всегда с Поповым рассудительный и спокойный, взорвался в ответ. Он тоже устал от его вечных истерик, от того, что ему не верят, хотя он ведь ни единого повода не подавал. Это Арсений придумал, что Сережа — мужчина нарасхват и что все девушки в окружении мечтают только о нем, он же решил, что довериться ему нельзя, ведь иначе никак не объяснить постоянные обвинения в изменах. И этот образ обольстителя, видимо, так в голове закрепился по каким-то причинам, что правду он перестал воспринимать окончательно.       — Почему я всегда должен что-то тебе доказывать? И даже безрезультатно, потому что ты никогда, блять, не слушаешь никого, кроме себя.       Сережины слова в голове отдаются и крутятся на повторе, и вместе с этим Арсений его разозленное лицо видит. Если подумать, то никогда за тринадцать лет дружбы его таким не видел, а сейчас он будто маску дружелюбия снял, истинное лицо показывая. Он Арсения никогда не любил. По крайней мере, так кажется самому Арсению, когда он вспоминает, как во время того, как говорил, он руку поднял, будто для удара. Попов даже не дернулся, показывая то ли равнодушие, то ли уверенность в том, что его и пальцем не тронут. В любом случае так и произошло: рука, активно жестикулирующая, опустилась через мгновение, а сам Матвиенко принялся по гостиной ходить, пока Арсений продолжил от злости гореть. Так же, как и сейчас, сидя в такси, потому что грудь распирает от того, что хочется сказать, но что не сказал.       — К тебе никакого доверия, ты его просто не заслужил. Как я могу тебе доверять, если у тебя на первом месте какие-то девушки, а не я? Как я вообще могу быть с человеком, которому на меня похуй?       — Да ты заебал!       Это, наверное, худшей ошибкой Сережи было. Потому что он не то чтобы выразил свое отношение к конкретно этой ситуации, он все слова Арсения ненароком подтвердил. Даже если не имел в виду, даже если ничего такого в принципе не думает, даже если он этого придурка любит, то все равно это единственной причиной является, по которой Попов с места сорвался и начал судорожно собираться. Это последней каплей стало, единственной фразой, которую Арсению нужно было услышать, чтобы для себя навсегда понять, что ничего не получится. И даже если у него была призрачная надежда на хороший конец, то сейчас она разбилась, как фоторамка, которую он скинул с полки по дороге в спальню.       Жаль только, что воспоминания не разбиваются так же просто.       Когда они подъезжают к вокзалу, голова Арсения болит не от громкой музыки, а от еще более шумных мыслей. Он наушники в кейс убирает, пихает водителю купюру в тысячу рублей, сообщая, что сдачи не надо, и выходит, перекинув сумку через плечо.       И все движения чисто на автомате: к нужному выходу через контроль бредет, почти не глядя на дорогу, потому что сотни раз был здесь; на улице, уже возле железнодорожных путей, покупает в ларьке пачку сигарет и закуривает, пока другие пассажиры рассаживаются в вагоне. Выкурил бы, наверное, еще одну, только вот не успевает, потому что боится опоздать и застрять в этом чертовом городе еще на несколько часов.       Он проходит на свое место, прижимается лбом к холодному стеклу, стараясь успокоиться, и, прежде чем вновь начать прокручивать в голове ссору, на секунду перед глазами видит как будто реального и настоящего Сережу, что стоит на перроне, пока поезд медленно отъезжает от него.