Конкуренция

      Леон появляется у костра в одну из самых душных ночей.       Он сразу не нравится Феликсу. Феликсу вообще никто не нравится — еще в своей прежней жизни он почти ни с кем не общался, думая тогда, что это все из-за застенчивости и отсутствия социальных навыков; а потом понял, что крылась за его отчужденностью обычная мизантропия. Книги и собственная фантазия были интереснее людей — простых, плоских, будто картонных; так много из себя строящих и так мало на самом деле из себя представляющих. Просто со временем Феликс научился адаптироваться. Подбирать правильные слова и вовремя натягивать улыбку, чтобы получать от других то, что нужно.       Воспоминания о прошлом помутились. Феликс периодически прокручивал их в голове, но каждый раз появлялось ощущение, что это происходило совсем не в его жизни. Даже чувства оттуда были будто не его. Замыленные и нечеткие — любовь к родным, друзьям, даже беременной Элизабет, которая так не вовремя осталась одна — ничего больше не вызывало отклика в сердце. Благодаря этому легче было существовать в мире Сущности. За Феликсом, как и за остальными, больше не шли по пятам былые привязанности, а в новых, в отличие от большинства, он попросту не нуждался. Даже несмотря на попытки некоторых выживших это исправить.       Феликс всегда нравился женщинам — что тогда, что сейчас; и, кажется, нравится даже самой Сущности — он доживает до конца намного чаще, а жертвоприношения на крюке не такие уж и болезненные. Феликс всегда был красивым и остается до сих пор; он убеждается в этом каждый раз, заглядывая в лужи Красного леса. Черты лица благородные, правильный, идеальный нос, глаза ясные, голубого оттенка с заумным названием — чистая немецкая кровь; и не скрыть ее даже под слоем грязи и пестротой свежих ран. Феликс всегда нравился женщинам — и не только; то-то Дуайт рдеет всякий раз, когда он оказывается без рубашки.       Леон появляется у костра и притаскивает с собой девчонку.       Его сразу же обступают другие выжившие — конечно же, девушки в первых рядах. Даже стеснительная Клодетт. Даже одиночка Нея. Даже стервозная, идущая по головам кореянка с незамысловатым именем. Вперед всех ожидаемо проталкивается вертихвостка Кейт; сходу бесстыдно льнет, спрашивает — а сложно ли быть полицейским? А еще — от природы ли у Леона такой интересный цвет волос?       Феликса тошнит. Он демонстративно сидит в стороне от всех, нервно теребит содержимое аптечки, проверяя, все ли на месте и невольно наблюдая за бурной картиной знакомства. За тем, как Леон неловко улыбается, поочередно отвечая на вопросы, сыплющиеся на него со всех сторон; за тем, как он в них путается и одновременно пытается вывернуться из крепкой хватки Кейт. За неподдельным ажиотажем уже не маленькой толпы, вызванным непонятно чем. Реплики Леона теряются во всеобщем гуле и треске костра; до Феликса доносятся только обрывки фраз — но ему плевать, по правде говоря. Ничего нового — очередной скучный выживший без каких-либо выдающихся способностей, только почему-то бесящий похлеще остальных.       Джилл замечают только по истечении получаса. Неохотно переключаются на нее — очевидно, одной вежливости ради; толпа вокруг Леона редеет, и он, облегченно вздохнув, приближается к костру. Кейт все же отстала, теперь мучая его спутницу, но то и дело оглядываясь — будто в страхе, что он исчезнет так же внезапно и сумбурно, как и появился. Правда, за все бесконечное время здесь еще никому не посчастливилось ни с того ни с сего исчезнуть из мира Сущности.       Происходит худшее — Леон подходит к Феликсу. Видно, не понимая элементарных вещей — если человек сидит отдельно от всех, то общаться он не настроен; Феликс крепче сжимает бинты, а вместе с ними и зубы. Ничего, не в первый раз уже. И не в последний точно.       — Привет, — коп протягивает руку для приветствия. — Я Леон.       «Я уже понял».       — Феликс Рихтер, — сухо свистит в ответ. Даже если бы Феликс очень захотел обменяться рукопожатием, его рука все равно отказалась бы подниматься. А он и не хочет.       Леона это не смущает. Он игнорирует неприветливый тон и зачем-то садится рядом. Кивает на аптечку:       — Хорошая вещь, полезная. Это ведь редкая, да? Я по кровоостанавливающим препаратам понял.       Феликс молчит, стараясь смотреть вниз. Он не знает, что говорить; особенно человеку, который так бесцеремонно нарушает личное пространство. Все слова в голове растворяются, и их заменяет сплошное чувство дискомфорта.       — И часто ты берешь на испытания аптечки? — невозмутимо интересуется Леон. — Мне вот кажется, что ящики с инструментами намного эффективнее. Все-таки помочь залечить раны может товарищ, а в приоритете — быстрая починка генераторов. Хотя некоторые вообще берут фонарики, как мне сказали, это правда? Отчаянные. Но мое первое испытание еще впереди, так что, думаю, мнение еще изменится…       Феликс молится, чтобы испытание началось как можно скорее, и Сущность отправила туда кого-то из них обоих. Только одного.       Костер трещит. В отдалении, среди всеобщей кучи, к Джилл пристает Дэвид. Слишком откровенно, чтобы это осталось незамеченным хоть для кого-то.       — А еще мне сказали, что ты умный.       — Кто сказал? — вырывается у Феликса, и он поднимает голову.       У Леона совсем молодое лицо; гладкое и смазливое, как у парнишек из популярных японских мультиков. И действительно интересный цвет волос.       — Секрет. Ладно, — Леон указывает на Клодетт, — Вон та, черненькая. В очках которая. Не запомнил ее имя. Кажется, ты ей нравишься.       Феликс фыркает. Он всем нравится — и Клодетт в том числе. Она девчонка сообразительная, смышленая. И тоже с проблемами в общении.       — Ну так что, ты правда умный?       — А ты правда дотошный, как все копы?       — Быть может. Для моей профессии — хорошая черта.       — Здесь она тебе не пригодится.       Леон криво усмехается, проводит ладонью по волосам — стрижка модная у него, аккуратная; каким-то образом умудряется их не разлохматить, сохранив прическу. И разве удобно ловить преступников с такими патлами?       — А что пригодилось тебе из прошлой жизни? — спрашивает вкрадчиво, — Кем ты был?       Феликс решается посмотреть ему в глаза — слишком серые, слишком пронзительные. Особенного, «коповского» оттенка — под таким взглядом можно не только все показания выложить, но и душу продать. Несмотря на жар костра, тело содрогается в странном ознобе; в пока еще едва уловимом подозрении, что Леон этот не так прост, как кажется. Что завел он этот разговор не из-за тяги к новым знакомствам, а ради ценной информации; и, кажется, зная, как эту информацию использовать в будущем.       Феликсу не нужны конкуренты.       — Архитектором, — отвечает он осторожно, — Здания проектировал.       — Понятно, — коп цокает языком, — Жаль, толковые знания растеряешь. Здесь-то тебе строить нечего.       — А тебе — некого заковывать в наручники.       — Ты прав, — соглашается Леон, — Но я и до этого места, по правде говоря, никого не заковал. В первый же рабочий день такая заварушка началась — стало не до обычных жуликов. Это длинная история. Я как-нибудь расскажу.       «А можно не мне?», — мрачно проносится про себя. Такое долгое присутствие кого-то рядом не дает сосредоточиться, собрать мысли в кучу; крепнет ощущение, что Леон вот-вот заберется Феликсу на голову. Но он за весь разговор не приблизился ни на сантиметр — дошло, наверное, что стоит сохранять дистанцию; продолжает как ни в чем не бывало:       — Тем не менее меня многому обучили в полицейской академии. Одна физическая подготовка чего стоит — гоняли нас там будь здоров. Готов поспорить, что бегаю я быстрее ваших местных убийц. Ну или хотя бы большинства из них. Если ты и правда такой умный, как говорят — может, я стану хорошим дополнением твоим мозгам?       Упаковка жгутов выпадает из рук. Вот же хитрый башковитый коп — сразу понял, с кем в команде больше шансов на побег и с кем нужно побрататься. Ведь большая часть выживших у этого костра — пустышки, не имеющие никаких особых талантов, и лишь единицы могут похвастаться действительно полезными навыками. Познаниями в оказании первой помощи, быстрой и бесшумной починкой техники, организацией командной работы; или просто блестящим умом и расчетливостью — как Феликс.       Но Феликсу не нужно дополнение. Ему никто не нужен.       От ответа спасает рокот затрясшейся земли — грядет очередное испытание.              Если у Сущности есть чувство юмора, то оно довольно-таки специфичное.       С самого появления Леона ни одно испытания Феликса не проходит без его компании. Сначала это казалось обычной чередой совпадений — каждый раз видеть его смазливую морду, сталкиваясь у одних и тех же генераторов; шарахаться от него, как от еще одного убийцы, и демонстративно шагать в другую сторону. Потом стало понятно, что это закономерность. Очень коварная и раздражающая.       Леон — самый типичный коп. Он всегда в гуще событий — когда надо, и когда нет; появляется из ниоткуда и так же незаметно исчезает; будто чувствует, куда идти и за кем увязаться. Где безопасное место, где сломанный генератор, где валяется кем-то оброненная аптечка — у Леона, кажется, чуйка на все, и он ею удачно пользуется. Изловчается вывернуться из любой ситуации, будь то долгая погоня, опрометчивый взрыв или поиск люка с серьезными ранами; он помогает другим без разбора, даже самым слабым, даже тем, у кого нет никаких шансов. Такой добродушный и смелый, одним словом — герой; без очевидных недостатков и минусов, личина у него выглаженная и отутюженная со всех сторон. Типичный коп; но Феликс таких типичных копов повидал уже достаточно, чтобы на это повестись.       Леон тоже красивый и тоже умный. Конечно, не такой, как Феликс, но почему-то Леоном будто бы восторгаются больше. Теперь на испытаниях другие выжившие стараются держаться рядом с ним — просить советы, искать помощи или просто ошиваться неподалеку. Как и остальные типичные копы, он отважный и зачастую отвлекает на себя убийц; Леон не соврал — в физической форме он не уступает даже спортсменке Мэг. Подолгу петляет среди досок, водя упырей за нос и ухитряясь даже сбегать. А если не выходит, то спасать его все равно бегут наперегонки.       У костра всеобщее внимание тоже приковано к нему — как когда-то к Феликсу. Парни просят поделиться какими полезными коповскими приемчиками и рассказать истории о зомби; девчонки, ожидаемо, чуть ли не дерутся за хотя бы один взгляд в свою сторону. Кейт, раньше одержимая Феликсом, теперь не оставляет попыток охмурить Леона — все крутится вокруг, щебечет ему без конца свои песни, так и норовит дотронуться, а в перспективе — утащить от костра в непроглядную глубь леса. Леон не ведется и на ее флирт почему-то не отвечает; каждый раз отшучивается и отстраняется от всех девчонок, не давая повода думать, что ему интересна хоть одна из них. Такой правильный, порядочный — ну точно типичный коп.       Феликса перестают замечать слишком резко. Не то чтобы ему не плевать, не то чтобы ему одиноко — просто слишком тошно наблюдать за всеобщей лихорадкой, вызванной новеньким. Не дают ему прохода нигде, обступая со всех сторон — а Леон все равно неприступен. Не крутит шашни с девками, не водит дружбы с парнями; общается сдержанно, не подпуская никого к себе слишком близко. Он в курсе всего и вместе с тем — сам себе на уме. Мозговитый, смекалистый и явно с кучей скелетов в шкафу.       Леон чем-то похож на Феликса. А Феликсу не нужны конкуренты.              В этот раз висеть на крюке почему-то больнее, чем обычно. Наверное, не стоило ковыряться в сундуке так громко, да еще и на открытом месте. Это испытание проходит как никогда скверно, и трудно было устоять перед соблазном раздобыть что-то толковое — хотя бы пластыри или батарейки для фонарика. Феликс, шаря рукой по деревянному дну, напрочь позабыл о привычной осторожности; что тем временем поблизости делал Призрак — непонятно, но ему определенно повезло. Звенит тоскливо колокол — и вот забинтованная лапища уже вцепилась в воротник; вскинула на зловонное плечо и споро насадила на крюк. Все произошло так быстро, что Феликс ничего и понять не успел. Теперь он висит, едва сдерживая хрипы и смачно чертыхаясь — как можно было так глупо попасться? Тем более сейчас, когда остальные товарищи по команде больше не отвлекают, не просят помочь, не путаются под ногами — прилепились к Леону как банные листы. Из-за этого осмотрительности и концентрации, по идее, должно было прибавиться; но все как обычно пошло через одно место.       Шелестит, покачиваясь, высокая трава, а сердце заходится — пришел кто-то; неужели своенравная Юнчин решила в этот раз проявить альтруизм? Но из-за груды мусора выглядывает Леон. Феликс с трудом сдерживает приступ тошноты, неосознанно тянется наверх, чтобы ухватиться за крюк и принести себя в жертву — нет уж, хватит с него этого дерьмового испытания, пусть дальше разбираются сами. Коп, конечно же, не дает ему совершить желанное самоубийство — проворно, почти бесшумно оказывается рядом, крепко обхватывает торс; снимает с крюка осторожно, стараясь не бередить рану, и опускает рядом с собой.       Ноги у Феликса подкашиваются, и он издает сдавленный стон.       — Тише, — шепчет Леон, — А то прибежит сейчас на твой скулеж. Дыши через нос и глубоко, зубы сомкни. Носом дыши, говорю. Вот так.       Ему и невдомек, наверное, что стонет Феликс не от боли, а от негодования из-за очередной их встречи.       Боль, правда, тоже есть. Не такая сильная, чтобы из-за нее вопить, но определенно необычная — слишком жгучая, пульсирующая, заволакивающая взгляд красной пеленой. Обычно ранения не доставляли такого дискомфорта и не сбивали с толку: порой в критических ситуациях приходилось ремонтировать генераторы в раненом состоянии, лишь бы поскорее убраться из испытания. Оставлять за собой лужи крови было рискованно — велики шансы быть замеченным; но для человека, привыкшего надеяться только на себя, копошиться в проводах с дырой в груди стало уже рутиной.       Сейчас все иначе. Свалка Автохевен сизо качается перед глазами, а встать на ноги удается не с первого раза.       — Эй, — голос Леона похож на далекое эхо. — Эй, смотри на меня. Слышишь, умник? Посмотри на меня.       Феликс не знает, чего хочет больше — пойти найти Призрака, чтобы умереть, или же придушить копа прямо здесь. Но ни на то, ни на другое, он сейчас не способен, и поэтому все же с усилием поднимает голову. Чужое лицо расплывается, сливаясь с блеклыми ошметками мусорных куч, и выражения на нем никак не уловить, хотя вряд ли оно сильно поменялось. Тем лучше, что не придется его видеть.       Леон вздыхает:       — Недурно он тебя подвесил, кажись, легкое пробил. Но тебе же не впервой, да? — ответа он, ясное дело, не ждет и поэтому продолжает, — У меня в том прогнившем магазине, который у ворот, припрятана аптечка. Лучшая, которую я только видел, повезло найти в… Не помню. Решил оставить на особый случай. Походу, ты особый случай. Идти можешь?       Идея сдаться Призраку уже не кажется такой безумной и отчаянной. Феликс на мгновение прикрывает глаза — и тут же теряет ориентацию в пространстве, заваливаясь, а ноги снова подкашиваются. Леон ловит его в последний момент и бурчит:       — Главное, чтобы по дороге не отрубился. Ну так что, ты со мной?       Собрать в голове слова в предложения, а уж тем более сказать их вслух оказывается невыносимо трудно. Но спустя несколько рваных вдохов все же удается хрипло выдавить:       — Я не доверяю копам.       Леон держит Феликса так крепко, будто собирается подвесить на крюк обратно.       — А мне доверяешь?       Мотнуть головой не дает то ли слабость, то ли здравый смысл. Леон воспринимает ответное молчание как согласие — с ним спорить вообще, похоже, бессмысленно; он перехватывает Феликса поудобнее и уверенно идет в сторону ближайших ворот, почти таща его на себе. Тот даже находит в себе силы изредка сопротивляться, отпихивая чужое плечо и стараясь отстраниться. Выходит не очень удачно.       — Ну и чего ты брыкаешься? — шипит коп, не замедляя шаг. — Я вообще-то помочь хочу.       — Лучше другим помогай. Своим поклонникам. А я сам дойду.       Огрызаться Феликс сможет, наверное, даже при смерти.       — Верю. Только скорее доползешь. И то — через миллион лет.       Благодаря бодрому Леону до магазина они доходят быстро и даже умудрившись ни на кого не наткнуться по пути. Внутри слишком темно и сыро, пахнет плесенью и гнилью; стекла в окнах почему-то целые и даже дверь на месте, не снесена с петель. Из-за этого в ветхом помещении тихо — не доносится даже остервенелое кваканье лягушек; а еще — обманчиво безопасно. По крайней мере, Призрак не зайдет и не подкрадется к ним незаметно, перед этим вынужденный будет выбить дверь. К тому времени коп уже успеет сбежать через черный ход на складе.       Опершись, Феликс обессиленно сползает по стене, опускаясь в лужу собственной крови. Пытается отдышаться, коротко и прерывисто, потому что вдохнуть полной грудью до одури больно; решает не поворачиваться на копошение Леона где-то слева от него. Так уж и быть, пусть выворачивает свои тайники без лишнего внимания.       Леон вырастает перед глазами будто спустя вечность. Раскладывает из аптечки бинты, антисептик, даже пузырьки с какими-то таблетками; но больше всего поражает, что там нашлись хирургические инструменты. Если бы мог, Феликс присвистнул — не сбрехал добросовестный коп, аптечка и правда что надо. Как он там сказал? «На особый случай».       — Будет больно, — негромко предупреждает Леон.       — Обещаешь?       Он пропускает колкость мимо ушей. Откупоривает пузырек и протягивает Феликсу сразу три круглые таблетки. Непонятно от чего и для чего. Впрочем, тот уже давно не против умереть, но все же окидывает лекарство недоверчивым взглядом. Коп это замечает.       — Обезболивающее, — поясняет он терпеливо, — С такой раной оно вряд ли тебе поможет, но это хоть что-то. Больше трех дать не могу.       Феликс готов грубо отказаться, — ему и одной-то не надо, и не с такими травмами приходилось сталкиваться в этом месте — но в последний момент сгребает таблетки и проглатывает. Запить нечем, и они противно обдирают горло.       Леон медленно выдыхает.       — Только вот у нас нет времени ждать их действия. Начну латать тебя сейчас, уж извини. Постарайся не дергаться, а самое главное — не орать. Стисни зубы как следует. Здесь темень еще такая, могу что-то не то задеть, не увидев. Вскрикнешь — и мы трупы. Не-а, нет, глаза открой и на меня смотри. Не спать. Понял?       Зрительный контакт — в качестве утвердительного ответа.       Слышится звонкий лязг металла, и в руке Леона поблескивают медицинские ножницы. Он внимательно оглядывает рану Феликса, цокает языком.       — Одежду теперь так просто не снять, прилипло все. Придется срезать и испортить твою рубашку. Запасного ничего нет, но не замерзнешь, думаю. Побудешь чутка обнаженный. Вот девки в восторге будут.       Феликс на это только скептически хмыкает. Вряд ли теперь его голый торс произведет хоть на кого-то прежнее впечатление — теперь-то все ждут не дождутся, пока коп наконец стянет свою форму. Долго пялиться на его сосредоточенное лицо слишком скучно, и Феликс косится на манипуляции над рубашкой; Леон истолковывает этот взгляд по-своему.       — Нас в академии обучали первой помощи, не переживай. Я и не такие дыры штопал. Порой даже на себе, когда спьяну налетал на что-то острое. Знаю, что к чему. Кстати, пообщался с твоей черненькой подружкой — она подкинула мне пару советов и просветила насчет местных растений. Толковая. Хорошо о тебе отзывалась.       Отлепив куски ткани от раны, он щедро льет в нее антисептик — в глазах темнеет, но стон удается сдержать. В голове раздается собственный зубовный скрип и зреет мрачная готовность — дальше будет хуже.       — Только вот я тебя рядом с ней не видел, — торопливо бормочет Леон, стараясь отвлечь, — Я вообще тебя почти ни с кем не видел. Социофоб, что ли?       — Предпочитаю быть один.       — Я уже понял. Все хотел узнать, правду ли о тебе говорят. О твоих золотых мозгах. Только ты от меня каждый раз шарахаешься как от прокаженного. Не знаю, что там насчет ума, но про твою некоммуникабельность мне точно не соврали.       Руки у Леона алые, свежая кровь стекает по предплечьям к локтям. Он не брезгует; почему-то снова мелькает мысль, что должен здесь быть какой-то подвох. Не может этот загадочный коп так просто и бескорыстно тратить ценную аптечку на того, кто его неприкрыто избегает. Но выбора у Феликса все равно нет; он осторожно откашливается и произносит:       — Зато ты, как я вижу, командный игрок. Всем помогаешь, даже одиночкам и очевидно бесполезным. Теперь они гурьбой только за тобой и таскаются. Неужели все копы такие добрые?       Леон поднимает глаза.       — Ты ревнуешь?       Он говорит это серьезно, но Феликса пробирает смех.       — Шутишь? Они все для меня никто.       — Как знать, — Леон неопределенно пожимает плечами и возвращается к ране, — Я слышал, ты здесь даже несмотря на необщительность местная знаменитость. Был. До моего появления.       — Все-то ты вынюхал. Мне плевать. Ты на мой вопрос не ответил.       Рука Леона дергается, — непонятно, случайно или намеренно — и боль обжигает грудь. Наверное, все же ненароком, потому что он отпускает крепкое ругательство и тянется к открытой аптечке за марлей, попутно ворча:       — Не знаю насчет всех копов. И насчет себя тоже не знаю. Я с детства хотел стать полицейским и в академию поступил благодаря человеку, который стал для меня примером. По крайней мере, я хотел стать добрым копом. А в итоге не стал им вообще. Здесь моя форма и значок не имеют никакого значения.       Его лицо остается красивым, даже когда он морщится — от усердия или неприятных воспоминаний.       — Помогать другим так, как однажды помогли мне, было моей мечтой. Может, я спасаю всех по привычке. Хотя от этого нет никакого смысла, потому что изменить что-то глобально я не в силах. Даже спасти самого себя. Я тебя понимаю в стремлении обособиться и быть одному. Может, и мой альтруизм рано или поздно обтешется о жестокость этого места.       От такой драматичной речи хочется театрально вздохнуть, но все равно не выйдет. Зато благодаря болтовне боль отступает и ощущается уже не так остро, пока в ране ковыряются чужие пальцы.       — Надо же, вроде такой простак, но почему-то всегда в курсе всего, — ехидно вставляет Феликс, — Я заметил, как ты выпытываешь из остальных выживших полезную информацию — и явно не из-за любви к общению.       Леон в ответ хитро улыбается.       — Профессиональная черта. Я, может, и благодушный, но не глупый.       Рассмеяться тоже, к сожалению, не выйдет. Все-таки Феликс оказался прав насчет этого паренька — есть в нем зерно разумной практичности, которое не слишком сильно, но бросалось в глаза. А уж в мире Сущности оно рано или поздно разрастется до масштабов холодного расчета. В конце концов, здесь даже со временем не теряют остатки человечности только единицы. Когда Феликс только оказался в этом месте, он тоже держался рядом других выживших, скорее всего по инерции — так, как привык это делать еще в прежней жизни. Делился знаниями и щедро обучал тому, что умел сам, но — он все же был одиночкой по своей натуре, и мизантропия вскоре одержала верх. Леона это тоже ждет, как бы он этому ни сопротивлялся.       — Значит, моими мозгами ты тоже решил воспользоваться? Я заметил, что ты за мной по пятам ходишь.       — Умные союзники лишними не бывают.       — Мне не нужны союзники. Чем тебя Клодетт не устроила?       — Наверное, она не такая загадочная. Глубоко вдохни, сейчас будет неприятно.       Иглой Леон орудует ловко и как-то даже умудряясь при этом разговаривать. Сознание прояснилось, дышать стало легче; Феликс напрягся, прислушиваясь — не ошивается ли рядом Призрак? Нет, все так же тихо; наверное, сейчас охотится за кем-то другим. Остается надеяться, что Юнчин и Джейк не теряют время зря и занимаются чем-то дельным.       Кажется, обезболивающее начало действовать. Леон останавливается на какое-то время; потирает уставшие от потемок глаза, разминает ладони. Неторопливо протирает ножницы антисептиком и негромко говорит:       — Перед тем, как оказаться здесь, я расстался с девушкой, — он замечает недоуменный взгляд Феликса, и поясняет: — Так совпало. Мы с ней встречались со старшей школы. У нас всегда было все не очень гладко — и это еще мягко сказано — но я всегда старался на нее равняться. Она любила точные науки, увлекалась астрономией и помогала мне с математикой. Я хотел быть таким же умным, брал пример. Похоже, мне всю жизнь нужен будет кто-то, с кого можно брать пример.       Разговор выходит утомительно долгим и уже слишком личным; Феликс хмыкает:       — И ладно. У меня тоже была девушка, правда, я с ней не расставался. Она осталась в нормальном мире. Но я больше ее не увижу — так что горевать смысла нет.       Воспоминания о Элизабет ожидаемо не ранят, не вызывают совершенно никаких чувств, будто искусственные и навязанные. Феликс даже не помнит толком ее лицо; помнит только, что она чистокровная немка с такой же благородной внешностью, как и у него. И то, что он когда-то ее любил.       — Ты здесь долго, — возражает коп, приближаясь обратно, — Поэтому уже почти не помнишь, как жил раньше. И была ли у тебя вообще жизнь до этого места. Моя память еще свежая, и я стараюсь держаться за недавние образы. Не понимаю, почему Сущность не делает так, чтобы мы все забыли сразу же? Зачем заставляет помнить до тех пор, пока воспоминания не поблекнут?       — Обратись к Кейт, она сразу поможет забыть твою зубрилу. Или ты не замечаешь, как она об тебя трется?       — Я здесь не за этим.       — Скромник.       — Скорее реалист.       Что-то трещит — оба застывают как вкопанные. Леон оглядывается; в следующую же секунду вцепляется в Феликса, наваливается всем весом и поразительно бесшумно опрокидывает на пол. Сумевши не задеть уже почти залатанную рану, закрывает собой и для верности затыкает ему рукой рот; оторопевший, Феликс вскидывает взгляд на мутные окна. За которыми доносится характерные хриплые звуки.       Призрак пришел.       Первая реакция — бежать, и тело разом напружинивается, но мешает придавивший сверху Леон. Спихнуть его и так непросто, а в раненом состоянии — невозможно; он считывает намерения Феликса и шикает ему на ухо одними губами:       — Лежи. Убью.       Это звучит достаточно угрожающе, чтобы желание брыкаться сошло на нет.       Поначалу неясно, услышал ли Призрак их негромкий разговор, пришел ли по кровавому следу или же просто оказался здесь случайно — снова; он обходит здание вокруг, утробно клокоча по периметру. Остается только надеяться, что не заявится внутрь. Если донесется грохот ломаемой двери, будет всего с десяток секунд, чтобы попробовать скрыться.       У Леона удивительно тихое дыхание и ровный пульс; сердце Феликса же вот-вот проломит ребра. Как назло, они лежат в наиболее освещенной половине помещения — там, было где сподручнее всего оказывать первую помощь. Если Призрак заглянет в окно — все пропало.       Темный угол, скрытый высоким шкафом, всего в паре метров; так близко, чтобы быстро добежать, так далеко, чтобы неслышно доползти. Леон перехватывает взгляд Феликса — снова — и закрывает ему обзор собственным лицом, заставляя смотреть в глаза: «без глупостей».       Сдержаться удается едва-едва.       Гулкие Призраковы всхрапы, кажется, прокатываются над самым ухом — он проходит мимо ближнего окна. Леон наконец отстраняется и напрягается — наверное, готовится бежать. Конечно, логично и даже правильно ставить свою шкуру выше чужих и спасаться прежде всего самому, но Феликс все равно леденеет изнутри; это ужасающее место изломало в нем все — чувства, воспоминания, человечность, но никак не глубинные древние инстинкты. Бежать он, может, и сможет, но точно не быстрее копа и уж тем более Призрака. Феликс сглатывает и закрывает глаза — опять на чертов крюк, опять свежей раной на ржавое железо.       Но Леон, вопреки ожиданиям, не срывается с места; он снова вцепляется в Феликса и на этот раз тянет его к этому самому окну, за которым рыщет Призрак. Хватка у него железная, а движения — уверенные и вместе с тем аккуратные. У замершего Феликса не находится решимости сопротивляться — может, коп решил выбросить его в качестве жертвы, чтобы выиграть время. Даже если так, то плевать, пусть только все закончится поскорее.       Леон волочит его по полу считанные сантиметры, перехватив так, чтобы при этом не издать ни звука. Вместо того, чтобы выбросить Феликса в окно, притискивает его к стене под ним, чуть не выдавив горящие легкие; сам вжимается рядом, старается выровнять дыхание — все же сбилось. Бегло скользит взглядом по раненой груди Феликса, невесомо касается ее дрожащей рукой, смотрит на собственные пальцы — сухие; видимо, так бережно тащил, что кровотечение не открылось заново. В голове стоит мерное рокотание Призрака, и кажется, что вот-вот зазвенит колокол над самым ухом. Феликс забывает обо всем — о боли, своих мизантропных принципах и том, что от этого смазливого лица, которое так близко, его совсем недавно тошнило. Зато вспоминает молитву — ту, которую учил в детстве и которую теперь вспоминает каждый подобный раз, чтобы затем снова забыть на короткое время.       Наверное, Призрак просто проверял, не заводят ли в здании генератор. Сломанная техника стоит немая, не издавая характерного шума починки, который было бы слышно снаружи; хрюкающему упырю хватило этой тишины, чтобы не заходить в магазин и уйти. Его бульканье постепенно удаляется и наконец стихает. Феликс понимает, что эти вечные минуты почти не дышал; с новой порцией воздуха грудь пронзает острая боль, и вместо глубоко вдоха получается сдавленное кряхтение. Леон вздрагивает, будто очнувшись, и подается к нему.       — Ты как, порядок? Дыши давай, он ушел уже. Все нормально. Не задохнешься?       Вместо ответа Феликс сильнее вжимается в стену. В себя он приходит не сразу; страх — то чувство, к которому нельзя привыкнуть, даже если испытываешь его постоянно. Каждый раз ужас то сковывает и студит кровь, наливая конечности свинцом, то наоборот — подстегивая и распаляя мышцы в бешеном беге, заставляя ощущать себя преследуемым животным. Одно и то же из испытания в испытание, и страх не умаляется ни на толику даже после рубежа в тысячу — может, это тоже мрачная шутка Сущности?       Феликс чувствует на плечах чужие руки; Леон осторожно его встряхивает, негромко произносит:       — Расслабься. Отлипай от стены, пойдем на свет. Я с твоей раной не закончил. Не будем терять время.       Ноги напрочь отказываются слушаться, но походка оказывается более-менее твердая. Даже не споткнувшись, Феликс возвращается на прежнее место и не сводит с Леона глаз; тот снова берется за инструменты, хоть и руки у него до сих пор подрагивают. Он бы мог сбежать, бросив здесь выжившего, с которым даже толком не знаком; который нарочно его игнорирует и отказывается контактировать. Который совершенно точно не отплатит той же монетой в виде спасения или самопожертвования ради вообще кого бы то ни было. Он мог бы сбежать — но остался; непонятно вот только, какая ему с этого выгода?       — Ты чего не свалил?       — А? — у Леона искренне недоуменный взгляд. — В смысле?       — В прямом. Мог бы бросить меня и удрать.       — Я бы не смог.       — Да ладно тебе, — Феликс усмехается, и усмешка эта выходит нервной, — Передо мной можешь не рисоваться. Не строить хорошего мальчика.       — Я бы не смог, — упрямо повторяет Леон, хмурясь. — В академии нас не учили бросать своих. Тем более, проку от тебя больше живым будет.       — Благородная душа. Только не думай, что я после этого тоже стану твоим фанатом.       — Если это такое специфичное «спасибо», то, — бинт обволакивает грудь, — Пожалуйста.       Феликс молчит, хотя понимает, что поблагодарить все же стоило бы. Но не сейчас, а как-нибудь потом и не напрямую; не так очевидно, чтобы Леон не подумал, что он теперь чувствует себя ему обязанным. Чтобы не решил, что Феликса подкупила его упорная храбрость и чистая, бескорыстная человечность; чтобы не забыл, что его все еще тошнит от смазливого лица, а теперь еще — от этих маячащих ловких рук. Надо будет поблагодарить — ну так, просто чтобы рассчитаться с собственной совестью. Совсем не по каким-то другим причинам.       У Леона все-таки есть шанс остаться человеком даже в таких условиях.       — Ты и правда добрый, — бормочет Феликс, не сразу понимая, что озвучивает свои мысли.       — А ты и правда умный. Быстро сообразил, что не надо упираться и пытаться от меня отбиться. Я уж было подумал, что ты всерьез двинутый. Но нет, когда надо — можешь ведь идти на контакт. Не безнадежный случай.       Леон управляется с бинтами споро, заканчивая обматывать грудь. Рана будто перестала существовать, больше не отзываясь болью при движении и даже глубоком дыхании. Это все чудо-таблетки; или чудо-«доктор».       — Но я бы все равно глянул на твои чертежи, — продолжает весело, — Или как ты здесь блистаешь своей гениальностью? Хочу окончательно убедиться, что мозги все же золотые. Может, меня тоже научишь красивые здания строить?       В сизых потемках его волосы отливают пепельным, в свете костра окрашиваются в русый, а среди Колдвиндских колосьев желтят пшеничным. Интересный цвет волос, как в первый же день заметила Кейт — наверное, мимикрия у копов тоже в крови.       — Ну вот, — Леон окидывает повязку критическим взглядом, — Совсем как новенький. Двинься чуть — не болит? Славно. Значит, можешь снова отправляться на крюк. Да ладно, шучу я. Здесь как раз в другой комнате стоит генератор, вдвоем починить его будет быстрее всего, пока остальные развлекают Призрака. Если ты согласишься, конечно.       Само обаяние. Понятно, почему никто не может отлипнуть от Леона: он как супергерой из голливудских фильмов, как главный персонаж, сбежавший из бабского приторного романа; он — недо-коп с пока еще мягким сердцем и ослепительной улыбкой. Мальчик с обложки, рискнувший во второй раз протянуть руку Феликсу.       — Ну так что, ты со мной?       Надо будет его поблагодарить. Например, рассказать о закономерностях расположения генераторов на каждой местности; или научить использовать аптечки максимально эффективно, выжимая из них возможности до последней капли; ну или показать некоторые секреты и уязвимые места в конструкции крюков. А может и все вместе. Как пойдет.       Леон и правда похож на Феликса, а тому не нужны ни союзники, ни конкуренты. Но все-таки, наверное, в этом месте даже самым одиноким, закрытым и потерявшим все старые привязанности людям нужны новые — чтобы чувствовать хоть что-то помимо бесконечного ужаса; и почему-то в качестве достойной кандидатуры один обнаруживает гордого немца-социофоба, а другой — слишком доброго-красивого-смелого-хитрого-сильного-идеального несостоявшегося полицейского.       Так абсурдно и смешно, что хочется попробовать.       Поэтому Феликс протягивает руку в ответ.