Папочка

      — Трудно просто лежать и бояться заснуть, когда есть о чем подумать, — доктор Лектер вновь принимает его вне записи. По первой просьбе открывает двери в свой кабинет, слушает и слышит. Удивительно, что за эти дни едва знакомый Ганнибал становится для Уилла не просто психотерапевтом, но и жилеткой. Якорем его существа. — Ваши сны были единственным местом, где вы могли быть в безопасности, отпустить контроль.       То, что происходит — полный раздрай его сознания. Он почти не спит теперь, большие синие круги залегли под глазами. Сознание, поддерживаемое лишь литрами кофе и скромными обедами в забегаловках у дороги, в постоянной тревоге. Уилл мельтешит по кабинету, не в состоянии остановиться хоть на минуту. В голову лезут всякие бессмыслицы по типу запереть свое тело в спальный мешок или остаться под наблюдением Ганнибала на всю ночь. Лишь бы поспать без риска для жизни.       Тело знобит под теплым жилетом, хотя на дворе только ранняя осень. «Он просто человек, чей мозг играет с ним злые шутки» — слишком детальная фраза, но с Ганнибалом уже нет смысла притворяться. Все, что он захотел — он уже увидел. Красивый резной олень на полке — черное серебро, дорогостоящая вещица. Какой-то символ, который вложил доктор Лектер в убранство своего кабинета. Символ, который видит Уилл в своих галлюцинациях. Их связь? Общность? Схожесть? Олень всегда следует за Уиллом незримой тенью, громким фырчанием. Невидимый наблюдатель его деяний. Смог бы Ганнибал увидеть его?       Доктор Лектер подходит ближе, и Уилл слишком поздно понимает, что невежливо трогать чужие вещи, но пальцы его уже давно покоятся на черных рогах. Он ощущает жар и силу спиной, Ганнибал всего в шаге от него. Слегка склоняет голову в кивке, втягивает воздух. Уилла прожигает волной непонимания и желания, и он не до конца уверен — это его чувства или треклятая эмпатия играет с ним.       — Ты что, меня понюхал? — задохнулся смущением Хью, разворачиваясь в пол оборота. Мадс, первый вынырнувший из образа, хищно улыбнулся.       — У тебя новый парфюм сегодня, — Миккельсен еще раз оценивающе втягивает носом неизменный с двадцати лет запах «Армани». Горячность бушующей стихии моря и горького бергамота. Мадс остановился у самого уха, передавая свой жар. Хью даже вздрогнул от столь тесного контакта. — Такой… Мускусный и терпкий, но сладкий. Мне по вкусу.       Дэнси постарался дышать. Хотя бы просто дышать — это первоочередная задача. В памяти всплыла картинка, как Мадс прижимает ладонь с его семенем к губам, втягивает его запах носом, пробует. А сейчас вот стоит, нагло самодовольно улыбаясь, и рассказывает ему, какой он, блять, на вкус!       — Идеально, — завопил Фуллер из кресла. Он несколько раз отсмотрел получившийся материал, хватаясь за ускользающую тень вдохновения. Судя по искре в глазах — он только что придумал новый сюжетный виток. — После обеда прогоним сцену еще раз. И давайте строго по тексту, дружочки, перестаньте выкидывать целые реплики! Отдыхайте, я пока подредактирую вам сценарии. Все на обед!       Хью случайно смазал синяк под глазом, отчего получил многозначительный вздох от своей гримерши. Хелен и так намучилась с ним, вырисовывая на его лице следы безумия и недосыпа. Теперь вот пришлось стирать и рисовать глаз заново. Мадс хрустел рядом запеченной картошкой, Хью же не хотел есть. Он просто смотрел и молчал, пока гримерша не удалилась.       — Я вижу, что ты хочешь что-то сказать, — Миккельсен открыл баночку с колой без сахара, приложился к горлышку. Знает он, датская скотина!       — Какого черта произошло в ресторане? — Хью не мог больше сдерживаться. Он провел с этой мыслью утреннее похмелье и две беспокойные ночи, минуты сегодняшнего утра, пока ждал кофе от Мадса в своем номере. Все было по-прежнему, только вот ни черта так не было. Он кончил в руку лучшему другу — возможно, кто-то и считает это вполне приемлемым для дружбы, но Хью — нет.       — Произошло то, на что ты нарывался, — просто сказал Мадс, задумчиво крутя в руках сигарету. Он едва заметно ухмыльнулся воспоминаниям, будто все это доставляло ему удовольствие. Но ведь кончил тогда только Хью. Так, черт, отбросить эти мысли. — Ты повел себя плохо, мне пришлось слегка тебя наказать.       — Слегка? — Хью побоялся повысить голос, только резко вскочил, нависая над Мадсом. Без угрозы, скорее, оскорбленно.       — Я ведь предупреждал, мой неугомонный мальчик, — Мадс только пожал плечами и слегка коснулся подрагивающего колена в бежевых уилловских брюках. Хью показалось, что об него только что потушили сигарету — так жгли чужие прикосновения. — Что конкретно тебя так расстроило? То, что я оставил тебя застегивать ширинку после оргазма? Или что я вышел покурить с кем-то кроме тебя? Или что довез тебя до номера, а потом ушел к себе?       Черт. Было в этом что-то отвратительно правдивое. Хью прошлой ночью разочаровался именно тогда, когда Мадс стремительно вышел из его номера. Не остался, не позволил… что? Сделать себе приятно так же, как он сделал Хью? Не провел с ним ночь?       — Просто… — Хью беспомощно развел руками, совершенно не зная, что сказать. Мыслей и слов было слишком много и ничтожно мало одновременно.       — Одно твое слово — мы забудем об этом. Я никогда больше не прикоснусь к тебе похожим образом. Нужно только попросить, ты же знаешь, — теперь Мадс, тоже поднявшись, говорил серьезно. Хью сразу понял это по тяжелому дыханию. Он что, волновался? Хотел этого или, наоборот, боялся? Дэнси, пытаясь найти хоть какие-то слова, промолчал, глядя в широкий медовый зрачок.       Несколько резких шагов, Мадс оказался преступно близко и еще ближе, толкая нетвердо стоящее от смущения тело к столу. Припечатал его к самой кромке, повелительно наклонился, безоговорочно показывая свою власть и силу. Хью почувствовал почти водоворот в животе, когда Мадс крепко сжал его бедра в безразмерных брюках Уилла.       — Может, ты хочешь сказать, что тебе этого не хотелось? — хищная улыбка, головокружительный запах кожи, дерева и сигарет. Сила. Хью не какая-то слабая принцесска, но мышцы сразу же сдались под натиском, обессиленные руки плетьми повисли на чужой груди в невесомой попытке оттолкнуть. — Или скажешь, что тебе не понравилось?       — Мэсс. Здесь слишком людно. Нас же могут увидеть, — Хью тяжело сглотнул. В открытых дверях столовой то и дело мелькали силуэты проходящих людей. Загляни сюда хоть кто-нибудь, и Дэнси придется мгновенно утопиться. Он не сможет объяснить ни общественности, ни родителям, ни Клэр свою возбужденную чужой силой податливость. Голос совсем сел, он почти умоляюще шептал.       — Да. И как мы оба выяснили, это очень заводит тебя, — Мадс грубо сунул колено меж расставленных ног, потерся о выразительный бугор ширинки, вызывая совсем уж жадный скулеж у Хью. Дэнси вспомнил, как восхитительно ощущались длинные пальцы на себе. Мадс останавливаться не собирался, бесстыдно лаская его своим коленом, опускаясь к самым губам. — Я могу взять тебя прямо сейчас. На этом столе. Сорвать с тебя эти тряпки, быть жестким ровно настолько, насколько ты сам захочешь. Но тебе придется быть очень тихим, мальчик мой, сдерживать свои прекрасные стоны.       Очень вовремя сказанные слова — Хью потянулся, чтобы впиться в эти губы долгим жадным поцелуем, простонать в раскрытый рот все, что он думал об этом совершенно невероятном датском садисте. Но Мадс резко отстранился, оставив после себя ноющую пустоту и холод.       — Я так и думал, Хьюстон, — Миккельсен самоуверенно подмигнул, зажимая кончик фильтра в зубах, подал руку. Они вышли на улицу вместе — все еще шатающийся Хью и совершенно спокойный Мадс, закурили. Кто с наслаждением, кто в глубокой прострации. С нескончаемым потоком мыслей, ноющим возбуждением и полным опустошением. Они так молча и простояли весь перекур, не касаясь друг друга. Каждый глубоко погруженный в свои мысли.       Сцену с отредактированным сценарием пересняли после перерыва. Теперь Ганнибал действительно опускался к нему, чтобы понюхать. Распробовать запах наступающей болезни на вкус, оценить последствия. Посмотреть, что из этого выйдет. Дать возможность Уиллу выражать их общие мысли, чувствовать каждой клеточкой своего тела необъяснимую дрожь от присутствия рядом Ганнибала. Охота — то же убийство вне зависимости от мотивов и поступков. Та же погоня за страхом, жизнь взаймы той, что забираешь. Любая жертва априори уязвима, а, значит, позволяет поймать себя. Кто из них жертва сейчас? Или оба они — жертвы невесомой горячечной сладости, желанной ловушки, окутавшей их мысли. Им было слишком просто друг с другом — находиться, разговаривать, ощущать присутствие.       Хью было тяжелее — он каждый раз нырял в Уилла с головой, чтобы хоть на минуту отречься от самого себя. У него все было слишком сложно. Искренняя крепкая любовь к Клэр, которая сможет выстоять этот губительное воздействие. Необъяснимое желание принадлежать человеку сильнее себя. Морально и физически. Опытного, невероятного, обаятельного — идеального. Как бы сложились их отношения, если бы десять лет назад Хью дал себе волю и позволение разрушить чужую семью? Он бы смог, черт побери. Точно смог.       Их с Мадсом разделили сразу после того, как Хью наконец придумал, что сказать ему. Что, несмотря на все, это и правда плохая идея, что им нужно прекратить, пока никто ничего не узнал. Пока они не зашли слишком далеко в этих играх с двойным дном. Пока это еще не совсем измена. Был полдень, так что Мадс отправился в центр, снимать сцену с убийцей-музыкантом. Хью же заканчивал съемки в лаборатории вместе с ребятами. Попав под влияние вечно громкого и веселого Лоуренса, Хью отвлекся от своей внутренней драмы. К вечеру съемки перенесли в «дом Уилла» — локацию, близкую к «дому Ганнибала». По задумке Фуллера, их, Мадса и Хью, должны были снимать одновременно. Мол, интересный прием должен выйти с двойным повествованием. Команда спешно разделилась, двое крепких мужчин с молотами методично разбивали дымоход. Хью обильно замарали руки в пыли и саже. Встал на позицию, дождался осветителей, когда операторы встанут на места. Вовремя подошла загримированная Каролин, прозвучала команда «мотор». Хью закрыл глаза на мгновение.       Уилл оборачивается. Алана, бледнее, чем обычно, стоит чуть позади, старательно выдерживая дистанцию. Зачем она пришла? Карман брюк оттягивает телефон — он как раз хотел звонить доктору Лектеру. Енот в печной трубе — что ж, какие загадки вновь подсовывает ему подсознание такими намеками? Видит ли он сам себя застрявшим енотом, не имеющим возможности взобраться вверх по гладкой трубе?       Алана стала значительно смелее, чем раньше. Кажется, она теперь действительно рассматривает его в качестве любовного объекта. Как еще объяснить то, что она выдерживает находиться с ним в одной комнате, впускает в свое личное пространство. Еще год назад Уилл был бы рад. Сейчас он только хотел поскорее позвонить Лектеру и рассказать все. Он знает, что никакого животного там нет — успел додуматься. Он знает, что Алана это знает. Он видит это четко по ее лицу, приподнятым бровям. Если хочется оттолкнуть — нужно приблизиться.       — С нашей первой встречи ты умело скрывала свое нежелание оказаться со мной в одной комнате, — Уилл подходит ближе. Он знает, что это так. Он чувствует, что Алана трепещет. Боится. Не его, а того, что он сделает. Не время и не место — не сейчас, не рядом с огромной дырой в камине. — А теперь ты приходишь ко мне сама?       — Я просто заехала по пути домой. Ты же не мой пациент.       Да, не ее пациент. Пациент доктора Лектера. Смог бы он так легко ускользнуть от его глаз цвета виски, прикидываясь нестабильным? Алане нужна его стабильность — он готов показать ей полный раздрай в своей голове. Но хватает лишь невесомого нажима, легкого испуга, чтобы Блум все решила. Решила сразу и навсегда — бесповоротно. Уилл целует ее, почти нежно касаясь губами, и Алана отвечает. Она не может не ответить сейчас, не может не убежать сразу после этого. Уилл Грэм — не тот, кто ей нужен, она поняла это в тот момент, когда губы их соприкоснулись.       Уилл настаивает, урывая поцелуй за поцелуем, отбрасывает все ее оправдания. Если бы они закончились, Алана даже могла остаться. Но в ее голове их стало больше после сегодняшнего вечера. Грэм вновь целует ее, в последний раз, чувственно и проникновенно. Почему-то перед закрытыми глазами встает лицо с острыми скулами и идеальной прической. Будто сейчас он и правда целует доктора Лектера, которому хотел звонить полчаса назад. Но не было повода сорваться прямо к нему — теперь он есть.       Он садится в машину сразу же после Аланы. Она едет дальше, он — в город. К своему якорю, который должен заземлить его, объяснить, вылечить. Тот, чье слово значит для Уилла очень многое.       Хью перевел дыхание у «дома Лектера». В легкой куртке прохладно, и это отрезвляет. Он, черт возьми, ненавидел сидеть за рулем, но поехал сам, не дожидаясь водителя и съемочную группу. Фуллер был уже тут, отсматривая снятый материал в «доме Уилла».       — Хью, восторг! — Брайан показал ему большой палец и огляделся. — А где все остальные?       — Я сам приехал, Брай, — Хью прокашлялся, погружаясь вместе с продюсером в магию кино.       Уилл выглядел прекрасно — на грани паники и страсти, как раз то, чего ожидал Фуллер. То, что слабо помнил Хью. Он и правда мог говорить таким срывающимся голосом? Так умело подталкивал к себе Алану, будто не понимая, что делает? Последний поцелуй с Каролин был очень хорош — но Хью не помнил, чтобы целовал ее больше двух раз. Уилл выглядел таким живым в этот момент, словно вся его музыкальная серенада шла как по нотам. Мог ли Уилл заразиться мышлением скрипача, чтобы предоставить доктору Лектеру своеобразную мелодию — игривую, с мощным крещендо в кульминации. И небольшим минорным тактом в самом конце.       — Так, сейчас Мадс заканчивает, небольшой перерыв, и ваша сцена, — Фуллер остановил запись. Включил другую. Мадс на экране казался невероятным. Опасный доктор Лектер, непрошибаемый манипулятор, единственный якорь Уилла. Хью захотелось немедленно зайти на площадку и творить.       — Хью, по кофе? — Хелен, выскочившая из машины техников, быстро припудрила покрытые гримом руки, стерла грязь с лица и заскользила по лбу пушистой кисточкой. — Ну вот, ты уже запачкался. Говорила же, лицо не трогать!       Невероятная женщина — его гримерша. Веселая, строгая, как мать, заботливая. Она сама всучила Хью стаканчик с кофе и почти силой влила в него горячий напиток. Оказалось, что Дэнси продрог в тонкой куртке Уилла.       — Сейчас звонок, пометь, — Фуллер кинул указание помощнице, та быстро щелкнула табло перед камерой. — И, Хью, давай, твой выход. Точнее, вход.       Уилл звонит только из вежливости. Из этой самой вежливости даже ждет немного ответа, а потом просто входит. Дверь оказалась открытой. Для Уилла всегда здесь открыто. Прихожая пуста. Где, черт возьми, Ганнибал?       — Уилл? — доктор Лектер выходит из глубины дома. Все еще в костюме-тройке, и Грэм даже слегка разочарованно оглядывает его. Он ожидал, что вечером Ганнибал переодевается во что-то домашнее. Что-то, что не будет служить ему броней прямо сейчас. Проникнуть глубже в этот разум хочется до зубного скрипа.       — Я поцеловал Алану Блум, — Уилл наспех обтряхивает нещадно замаранную куртку и кидает ее на стул. Ганнибал выглядит слегка ошеломленным, будто не хочет впускать, будто не рад ему. Грэм игнорирует это, проходит внутрь сам. Шокирующе грубо, на его вкус, но тем лучше. Он хочет разобраться в себе, в нем, в них.       Стол накрыт на двоих, и Уилл застревает в дверях. У Ганнибала кто-то был. Женщина? Любовница? Он только что помешал им?       — У вас гость, — грубо констатирует Уилл. Из открытого окна приятно дует холодный ветер, но Ганнибал проходит и закрывает его.       — Коллега, вы с ним разминулись, — коллега. Он. Почему-то становится легче, Уилл даже выдыхает. — Вам повезло, у меня как раз есть десерт на двоих. Так как отреагировала Алана?       Уилл, кажется, успевает забыть цель своего приезда. Алана, точно.       — Она сказала, что я не подойду ей, а она мне.       — Не могу не согласиться, — Лектер выкладывает на десертные тарелки ромовую бабу с грушей, запах свежей выпечки наполняет ноздри. — Вы знаете все, что я вам скажу по этому поводу. И все же мне интересно, почему вы поцеловали ее?       Ганнибал не смотрит на него, старательно делает вид, что занят. Его ли это ревность, прожигающая кожу изнутри? Или это ревность, что испытывает Грэм прямо сейчас? Он ехал к нему целый час по снегопаду, уставший, после бессонной ночи, желающий лишь покоя, что излучает этот человек. Нелепые оправдания, Уилл пытается спровоцировать, заставить открыться, показаться. Чувство неудовлетворенности растекается по всей груди. Ганнибал наконец поднимает взгляд — после всего сказанного, после этой грубости, он не считает Уилла нестабильно неправильным. Он не отдаляется, не уходит, он его принимает. И это, черт возьми, оказывается гораздо интимнее, чем сотня поцелуев с Аланой.