Ошибка выжившего

прыгающая лучина пламени плавит послушный и податливый воск, окружая не прекращающимся хороводом скрюченный фитиль. по забытой догорающей свече проснувшийся охотник прикидывает, сколько времени прошло с момента, когда он погрузился в безмятежный сон после тяжелого и пустого улова — не больше трех часов. огонек пугливо погасает, словно прячась от хозяина сруба. голова приглушенно гудит, а глаза слипаются из-за давящего полумрака. натренированный организм не сбивается с внутреннего будильника тела. первые пару недель зимы омрачают альбериха недосыпом — отсыпаться он будет в стужу. мужчина поднимается, садится на простынях и замирает роняя голову на грудь и приводя мысли в некий порядок. рядом, в ногах, сопит пес, свернувшийся калачом на кривой лежанке и еще не почуявший пробуждения кэйи. спутанные волосы спадают с ткани поношенной телогрейки на овчинный плед. перед сегодняшней охотой нужно было заехать в деревню, к торговцу, у которого охотник и закупал необходимое, продавая добычу или обменивая ее. холод беспринципно обдал обнаженное от покрывала тело морозом, напоминая о надобности укутаться несколькими слоями одежды и помогая разобраться с грудой мыслей. по выверенным обычаям альберих проверяет загон с гнедой лошадью, отряхивающую остатки пухового сна и приминающей сено на промерзлых досках сарая; вываливая из заготовленного с вечера ведра отруби с нарубленной морковью в сено, покоящееся на дне деревянной подвесной кормушки. собака нетерпеливо ждет, когда хозяин небрежно наполнит покореженную миску кусками мяса, вмешав туда сырое яйцо; топчется около стола, отстукивая когтями по досчатому полу и тихонько поскуливает. а когда черепок наполняется съестным, не дожидаясь разрешения на прием трапезы, сует морду в плошку, размажисто чавкая. дорога протянулась сквозь лесной голый массив, утопающий в еще не плотно спрессованных снежных ухабах. рассвет наступит через пару часов, времени достаточно. хруст белоснежного, кое-где пропускавшего инеевую землю, разносится по округе, мешаясь с русцой лошади. все еще спящая деревня, пролегшая на ленивом склоне горной цепи хребта, недружелюбно ворчит на завсегдатая занавешенными окнами и цепкими умными взглядами полудремавших сторожевых собак, уложившими вытянутые носы на скрещенные лапы. в глубине поселения скромно косится церквушка с дочерью-часовней. в храме на службе осталась лишь одна сестра с помощницей, редко принимающих гостей, за исключением парочки набожных стариков и заблудших путников. неподалеку разместилась палатка-шалаш оседлого купца, по неясным причинам решившем остаться в этой деревне — ловить тут точно было нечего. спешившись около привычно покосившегося столба с поилкой перед церковью, кэйя проверяет закрепленные мешки под разную дичь на всякий случай и наполняет корыто из пока еще не заледеневшего колодца за воротами. купола худого святилища выплавлены из неозолоченной меди, они слабо проглядываются в нависшей занавесом мгле. вокруг молчаливо и серо, что, в целом, никак не отличается от прошлых визитов охотника. паперть вытоптана и стерта в каменную труху, еще больше крошащаяся под твердой подошвой высоких сапог. в притворе также темно — висевшие подсвечники на его стенах выглядят жалко и смешно, совсем не используемые. синеволосый бредет по сбившейся в расщелины плитке, запихнув руки в широкие, пустые, холодные внутри карманы и мельком осматривая знакомое окружение. известняк внутри церкви собрался размокшими потемками под куполами, придавая дух заброшенности и без того сквозившему им хутору. за высоким иконостасом, подпирающем свод арки, сиротливо растекается свечение, обрамляя контрастно-угольный одинокий силуэт. — слава иисусу христу, — в спокойном голосе пришедшего сквозит неуловимая насмешка, когда он обращается к стоящей у престола. — радость моя, христос воскресе. голос женщины более хриплый и пренебрежительный. он бы скривился, если бы не знал ее достаточно хорошо. темноволосая склонена над алтарем, к которому прикреплены деревянные округлые на концах кресты с ликами каких-то святых, простодушно переглядывающихся с росписями мучеников на стенах каморки за иконостасом, окруживших их двоих. в центре атласной багровой скатерти, залитой впитавшимися в полотно каплями воска и темной россыпи пятен неизвестного происхождения, покоится стеклянная грязная склянка с отвратным пойлом — альберих чувствует горечь разбавленного спирта еще со сточенных ступень амвона. сестра с отдалением на смурном лице пялится на обрамленные портреты, засаленные и потемневшие, но не теряющие света в плавных чертах. охотник вслед за ней пробегается немигающим взглядом по картинам, снова про себя отмечая: сколько бы он ни рассматривал их, каждый раз он видит в них что-то новое, уже перестав придавать этому удивительному значение. — что-то ты зачастил к нам, совсем дела плохи? — облаченная в богохульно и собственноручно укороченную рясу, она размашисто запрокидывает бутыль, отглатывая тягостную жидкость, а после со своеобразной заботой протягивает ее товарищу. тот без ненужных раздумий отхлебывает, слегка хрипя и поражаясь, где она в который раз откапывает пойло, порядком хуже предыдущего. — ты как всегда проницательна, — мужчина усмехается очередной колкости со стороны служительницы, возвращая выпивку обратно и поправляя ремни под плотным тулупом. — не подскажешь, где ошивается торговец? уличная палатка пустовала, подбрасывая возможные варианты того, где сейчас мог находиться недалекий купец. альберих спускается к ящику со слипшимися свечами, отцепляя одну от общей массы и подходя к слабо уцелевшему портрету богородицы. на столешнице кануна учтиво лежит потрепанный коробок спичек с исчерченным чиркалом. — одному богу известно, — женщина провожает гостя ленивым взглядом, после обращая его на бутылку со спиртным и трясет ей, просвечивая перед свечой и проверяя, сколько осталось горячительного. — будто ты не знаешь: под чьей-то избой лежит, при лучшем раскладе. оклемается к вечеру. служительница тихо-безэмоционально прыснула, вытаскивая тоненький цилиндр церковного огарка из закоптившегося канделябра, восседающем на алтаре, внимательно всматриваясь в дрожащие огненные сполохи. — хочешь, погадаю? она выдает это неожиданно и почти шепотом, словно вовсе не обращая эти слова охотнику и теряя их в пляшущем пламени. не дожидаясь ответа она склоняет кусок горчичного теплеющего на подушечках пальцев материала над горлышком бурой склянки, давая расплавленному воску скатиться по стенкам и застыть на поверхности жидкости замысловатыми узорчатыми разводами. мертвенно-асфальтовую кожу сестры обдает теплом без приторного душка. кэйя замирает у образца святой, под пьедесталом с престолом, в ее умиротворенной тени, неотрывно наблюдая за темноволосой. даже если бы захотел, он не смог бы понять — она сейчас издевается над ним или серьезна в своих действиях. не было желания портить эту странно-волшебную атмосферу. губы женщины, дрогнув, зашелестели в беззвучном заговоре, отразившимся в сверкнувших бледно-вишневых радужках. через мгновение она отрывает пристальный взгляд от булькающей выпивки, снова просматривая изгибы безобразно отвердевшего церезина, стараясь выцепить различимые очертания. синеволосый терпеливо ожидает, с внушительного расстояния тоже силясь увидеть нечто, предопределившее бы его судьбу в мерзкой хмели. — тебя ждет то, что перевернет твою жизнь и лишит всего, — помолчав, она нерешительно, будто сама не была уверена в своих догадках, добавила, — прими подарок и будет шанс спастись. но все не может зависеть от одного тебя. замолкла она также внезапно, как и начала говорить. охотник ждал что-то утешительное по типу награды после пережитых испытаний — вроде, ведь так должны работать предсказания? но вопреки его стереотипам законов гадания служительница сохраняет повисшую тишину. — совершенно не обнадеживающе. мужчина картинно поднимает брови и поджимает губы, утвердительно-иронично кивая. он ловит немигающий взор, наполненный чем-то тяжелым, отчего тут же осекается, щурясь и чувствуя что-то кольнувшее в груди от ее выпада. — в любом случае благодарю, сестра розария. — если выживешь, советую забыть об этой дыре и не возвращаться. — еще увидимся. когда охотник выходит из храма, к его не самым ясным прогнозам, шалаш торговца все еще пустует. конь спокойно дремлет посреди пустующего двора, безмятежно опустив морду. но сквозь пелену сна, различив хруст сугробов, резко вздрагивает, потряхивая головой и дергаясь в сторону. убежать ему не дают вожжи, с треском натягивающиеся и готовые вот-вот сорваться. наученный наездник аккуратно приближается к беспокойному животному, осторожно протягивая бронзовые ладони к задранной голове и напряженной шее. — спокойно, это я. кэйя поднимает лицо так, чтобы быть в поле зрения скакуна, медленно поглаживая гладкую горячую кожу. это снова срабатывает, и конь расслабляется, поддаваясь ласкам хозяина. стянув мешок обработанных шкур с седла, добытых еще две недели назад и отложенных на самый худой конец, охотник направляется к прилавку. с полок он запихивает в бурдюк пару овощей для верного гнедока, блок спичек, завернутую в газету тушу кролика, бытовое по мелочи и в раздумьях останавливается. на глаза ему попадается толстый кожаный ошейник с угловатой посеребренной бляшкой. кофейная кожа изящно переливается, простроченная золотистым стежком у кромки. альберих думает, что ошейник для охотничьей псины — это настолько же бесполезно, насколько и нужно. махнув рукой, он снимает его с вкось загнанного гвоздя и следом, в качестве оплаты, сбрасывает ворох очищенных шкур, собираясь уходить. но на стопке около поперечной доски лавки его внимание снова приковывает бумажный пакет — в такие, на сколько ему помнится, купец заворачивал особые заказы покупателей. на самом верхнем широко и неровно начерчено: «кэйя а.» охотник хмурится, пытаясь вспомнить, просил ли он о каком-либо заказе у местного торговца. ничего такого не приметив, мысленная тропа показывается перед ним беспрекословным тупиком. сзади слышится приглушенное ржание лошади, напоминая поторопиться. выдохнув и сквозь стиснутые зубы чертыхнувшись, мужчина раздраженно хватает треклятый пакет, направляется к коновязи и поспешно, словно гонимый утренней безмолвностью деревни, удаляется вдаль ледяных пуховых кочек. окружающая природа нисколько не изменяется с пути в поселение, но сейчас воздух беспринципно начинает давить на раскидистый размах плеч в массивной накидке с подкладкой. каждые крючья цепляют боковое зрение, зловеще двигаясь, и заставляя сердце пропускать удары, сбиваясь с равномерного биения. каждый овраг прячет огромный, еле умещающийся в ненадежном укрытии силуэт чего-то устрашающего. мужчина вспоминает, какого это — дергаться от каждого шороха, чувствуя, как холодеет спина и будто вены с артериями превращаются в оголенные провода, с большим чувством испуга пропуская вспышки оторопи. альберих стискивает скользящие в рукавицах ремешки упряжи, нервно вдевая поглубже носки сапог в стальные треугольники стремени. он уже в который раз припоминает розарию и ее чертово напутствие — знает же, как он может внушить себе что-то. возможно это все было шуткой, ее отвратительной насмешкой, во что охотнее верится даже под гнетом страха. синеволосый крепко сжимает воздух в легких, размеренно выдыхая и приподнимаясь в седле, и постепенно успокаивается. когда нахлынувшие эмоции отступают, кэйя досадно сетует на свое нагнетание пустяковой ситуации, с облегчением замечая вдалеке кромку крыши своей хижины. оставив лошадь в сарае и наполнив поилку до краев, синеволосый обстукивает прилипший к подошве снег, распахивая дверь в избу. к проему тут же подскакивает пес, заливисто лая, подпрыгивая и забрасывая растопыренные лапы на промерзлый тулуп. крысиный хвост мечется из стороны в сторону, ударяясь о короткую пятнистую шерсть, а раскрытая пасть тычется в грудь наконец-то вернувшегося хозяина. охотник слабо усмехается, пряча улыбку в уголках губ, смазанно проходясь пятерней по подтянутым мышцам питомца, отчего тот с усилием подставляется под обмерзшую ладонь, словно желая согреть ее, резво толкаясь в ноги мужчины. альберих совсем расслабляется, опускаясь на колени и потянувшись, чтобы закрыть входную дверь. вдруг пес замирает и рвано отскакивает в сторону, щетинясь на белоснежную нескончаемую тропь. охотник с непониманием застывает, наблюдая за переменившейся гончей. собака осторожно шагает на крыльцо, скрываясь от синеволосого. последнее, что улавливает чуткий слух — яростное хриплое рычание животного, а дальше — треск льдинок под мягкими подушечками лап, скрывающийся в овражной равнине перелеска. дыхание лихорадочно сбивается еще на продуваемом полу в доме, синеволосый торопливо осматривает окрестности двора на наличие следа пса, но тот гнался аккуратно и размашисто, вытягиваясь всем телом — расстояние между видимыми следами слишком большое для обычной пробежки. он не знает как поступить дальше — остолбенел, будто каменное изваяние прирос к земле и не в состоянии даже трезво размышлять. старается взять себя в руки, но просыпается сквозь пальцы песком. пар, срывающийся с раскрытых губ размазанной вереницей устремляется к небу, когда порывы ветра стихают, давая передышку; и стремительно теряются за плечом, подталкиваемые продирающим завернутое в слои ткани тело ветром. лицо обжигает мороз, ноги не достаточно крепки для того, чтобы сделать хоть шаг. волнение подпитывается недавними сомнениями и сейчас нет ни одной причины ослушаться слов служительницы. этот пес никогда не убегал от кэйи хотя бы на пару метров, а тут умчался куда-то настолько далеко, что нет возможности успеть идти по следам. предрассветные сумерки растворяются, позволяя небосводу чуть посветлеть, но ситуацию это совершенно не спасает. охотник глубоко вдыхает, кряхтя от каленого холода внутри и силясь унять вышедшую из-под контроля панику. все полотно снежных полей сужается вокруг него и нарочито громко отстукивающего в ушах сердца, неумолимо напоминающем о таймере жизни еще одного существа, которое каждый раз ждет его после долгой охоты. с неимоверным усилием альберих отрывает ступни от зыбучего месива, тяжело ступая по запоминающему каждый его след снегу. мужчина стремительно спускается в окольную рощу, сейчас сбросившую изумрудную шевелюру и чернеющую костлявыми стволами на молочных сугробах. охотник снова останавливается, борясь с желанием поддаться новой волне страха, но среди деревьев, впереди, слышится взвизгнувший вопль и скулеж, подрывая устаканившееся напускное спокойствие. увязая в рыхлом снегу, кэйа стремглав бежит, позволяя хлыстким веткам бить по щекам. на глазах против приложенных усилий выступает влага, совсем некстати размывающая видимость. синеволосый рухается в обжигающий фарфоровый ворох снежинок, зацепившись за корневину тополя. поднимаясь на локтях он быстро окидывает взглядом поляну, собираясь подняться и продолжить поиски, но запоздало замечает рыжее пятно за снежным бугром. присмотревшись, кэйя различает рыжий мех, по-видимому, лисий. поодаль, теряясь в кочковатом снегу, лежит обездвиженная туша. проглядываются знакомые расположением коричнево-охровые пятна на короткой гладкой шерсти, и альберих в ужасе застывает. пес не двигается, обрамленный на белоснежном кляксами бордовых пятен, пропитавших снег. — нет… голос сипит, покореженный дрожью. охотник не верит своим глазам, никогда не подводившим его. он трясет головой, думая, что он просто устал, и ему привиделось. накручивающуюся пружину нарастающего неверия прерывает глухой, словно из пучины воды, рык. он на мгновение набирает силу, срываясь на угрожающее рычание. слышится он от того лисьего хвоста. синеволосый дерганно переводит внимание на источник угрозы, машинально, с лихорадкой в трясущихся пальцах, пуская руки под тулуп, наощупь ища привязанный ремнем нож; одновременно с этим неотрывно ловя каждое движение чужака. из снега трусливо показываются прижатые и трепыхающие, на манер крыльев бабочки, уши. а сразу за ними — затравленный взгляд глубоко-лазурных глаз, метающийся между стволов деревьев и проваливающийся в пористые сугробы. альберих каменеет, безуспешно пытаясь слиться с ледяным полотном, чтобы остаться незамеченным этим существом. горло пульсирует одной слившейся артерией, затрудняя заполошное дыхание. кисть сжимает под толстым слоем шерсти обтекаемый металл. кукольно-пустые радужки мгновенно находят затаившегося охотника. мальчишеское лицо ожесточено страхом и злобой. залитый стекающей с головы струей крови правый глаз закрыт, а веко на левом испуганно взлетает под нахмуренные брови. огненно-рыжие лисьи уши плотно примкнуты к голове, крупно дрожа; хвост мечется по запорошенному снегу, взметая кристаллическую крошку и прижавшись к подогнутым ногам; грудь, под разодранной великóй рубахой, прилипшей кровью к юношескому телу, высоко вздымается, будто кузничьи меха. оно напуганно шипит, скаля острые окровавленные клыки и стараясь принять оборонительную стойку, внушить врагу чувство страха. но из-за серьезных ран нечто валится обратно на снег, отплевывая с кашлем сгустки крови, еще сильнее пугающей само существо. мужчина не шевелится, не решаясь предпринимать какие-либо действия, с тяжестью наблюдая отчаянные и жалкие попытки зверя не потерять жизнь. человекоподобная сущность торопливо отползает, барахтаясь красными замерзшими руками в сугробах, хищно впиваясь взглядом в охотника. однако храбрившееся, оно слишком ослабленно даже для побега. зверь замедляется, постепенно застывая и теряя сознание. осклабившаяся пасть служит доказательством борьбы за существование до последней секунды. синеволосый пару секунд не двигается, следит за существом, все еще опасаясь, что ради своей защиты оно не пощадит жизнь отшельника. но худощавое тельце, наполовину погрязшее в труху снега, не подает видимых признаков жизни. сугробы слабо отражают светлеющее небо, перекликаясь тысячами искр. альберих в осознании зарывается лицом в немеющие ладони, порывисто с усталостью вздыхая. охота сорвана. возвращаться с двумя безвольными тушами было проблематично. ноги болезненно гудели после долгого бега, а правая ладонь, которой мужчина сжимал хрупкое тельце пса, перемазалась вытекающей кровью. собака все еще сдавленно хрипела. в сарае хозяин распряг ничего не подозревающего о произошедшем скакуна, спокойно, без особых усилий пережевывавшем отруби; возвращаясь к насущной проблеме. крайне опасно и нерационально было оставлять неизвестное существо в своей хижине. синеволосый, положив полулиса к печи, опускается к нему, предусмотрительно осветив комнату тремя свечами и забросив древесное топливо в разогревающуюся буржуйку, облизывающую нарубленные полена нарастающими языками огня. на бледном лице пролегает тень беспокойства; изредка уши мелко вздрагивают, опадая кончиками к голове; пышный хвост трепыхается, путаясь в ногах; а рваная кровавая рубаха сбивается под изможденное тело, поднимаясь от частого лихорадочного дыхания. осторожно, не издавая шума, кэйя садится аккурат напротив нежданного гостя, погружаясь в размышления. думать было о чем, но прийти к каким-то ответам на свои вопросы никак не выходило. вспомнилось об окладчиках. неприятно настойчивых в сроках сдачи доли. дела у охотника были мягко говоря безнадежно плохи. сегодняшние планы на охоту с треском провалились, а последнее добытое не закрывало договорной части, которая должна быть отдана через два дня. из мысленных глубин альбериха вытаскивает размазанное мычание рядом. зверь в полудреме немного шевелится, тут же скрючиваясь от пронзившей боли, и сонно, еще не осознавая в каком положении находится, приоткрывает глаз. засохшее кровяное пятно шуршит вместе с хлопком, когда животное чуть приподнимается, давая глазам привыкнуть к полумраку в комнате. оно тут же настораживается, напрягая уши и группируясь телом, поджимает хвост и натыкается изучающим взглядом на синеволосого. предупредительно, силясь внушить чувство безопасности, мужчина медлительно поднимает раскрытые ладони, показывая безоружность. — я не убью тебя. его тихий твердый голос гипнотически обволакивает мембраны. но существо недоверительно косится исподлобья, мелкими рывками, на которые способен истощенный, держащийся в сознании на добром слове организм, силясь подняться. в прогретом воздухе повисает треск древесины и приторный запах смолы, пока оба проводят анализирующие процессы. раскаленную обстановку разрушает утробное урчание пустого желудка, требующего подпитки. полулис сконфуженно отводит метающий молнии взор во мрак углов, сжимаясь всем существом. насколько бы он ни пытался не показывать слабости и уязвимости — природные инстинкты берут свое. мужчина прячет лишенную радости серую ухмылку, вставая на ноги. гость сжимает кулаки, не двигаясь и не сводя глаз с охотника. юношеское тело мелко, почти незаметно для обывателя дрожит, бурля внутренностями. не от страха, а от неизвестной лихорадки. глаза существа слипаются, но оно настойчиво продолжает в упор пялиться, не теряя бдительности. он печально научен горьким опытом суровой реальности. — сырое мясо съешь? полулис в непонимании распахивает глаза, не веря ушам. макушка наклоняется вбок, а синеволосого прошивает вопросительный взгляд. зверек щурится, морща фарфоровый нос, усыпанный полупрозрачной россыпью веснушек. кончики ушей, подобно локаторам, прокручиваются наружу. вдруг чуткое обоняние улавливает легкую дорожку запаха, тянущуюся под мешковину, устроившуюся в ногах альбериха. зверь принюхивается, отрывая тяжелый взгляд от стоящего плечистого силуэта. под грудь проникает сладостный запах мяса. зрачки существа хищно расширяются — взор теперь прикован к потенциальной пище. — я о том же. видимо съешь. гость дергается, вытягиваясь всем телом. человеческие остатки тела стремительно обрастают длинным морковным мехом, деформируясь и превращаясь. через мгновение перед оторопевшим кэйей уже лежит настоящий лис. животное вскакивает на лапы, прижимаясь к полу. из пасти тянется нить слюны, растекаясь по досчатой древесине, ловящей тени танцующего в топке пламени. синеволосый шокированно раскрывает рот. ноги предательски отнимаются от лавины оторопения. он жмурится, пытаясь развеять иллюзию, которою он никак не мог объяснить. здравый ум точно его подводит. лис сдавленно фыркает, готовясь к прыжку на добычу. охотник слишком испуган тем, с чем и не думал никогда столкнуться. ему нужно чуть больше времени на то, чтобы переварить произошедшее за этот день. но зверь бесцеремонно отталкивается от досок, слегка царапая их выпущенными черными когтями; выпрыгивает из боевой стойки и в прыжке распахивает вытянутую пасть, нацеливаясь на мешок. животное хватает тушу под тканью, устремляясь в угол, под лавку, все еще оставаясь в видимости охотника. лис медлит, не выпуская из пасти потерявшего сознание пса. сверкающие сапфиры пронзают мужчину. существо будто борется само с собой: оно сдерживается, не набрасываясь на жертву, внимательно прожигает взглядом альбериха. — разрешение выпрашиваешь? — синеволосый сухо сплевывает, с опасением разглядывая метаморфозу животного. на удивление хозяина лис неуверенно и дерганно кивает, не отводя глаз. — ешь уже, а то хоронить придется. гость пару секунд держится, уверяясь в словах альбериха. тот лишь поникает, отворачиваясь к печке и разглядывая трещащие дрова в узких полосках решетки. из-под лавки разносится тихий хруст животных тканей и чавкающее жевание. даже если бы альберих всем своим существом захотел уснуть все равно не смог бы. он был будто загипнотизирован. мысли болезненно впивались в подкорку, не даваясь охотнику. нужно было как-то разобраться с кучей лабиринтов дум, но выходило чересчур ужасно. комок внутри порывался выскочить наружу криком, слезами, истерикой. но кэйю эмоционально парализовало. он не был в состоянии пережить еще что-либо в ближайшие пару недель. мужчина, скрючившись, просидел на скамье у стены всю ночь, не смыкая глаз и изредка машинально подбрасывал в пламенную топку очередное полено, чтобы гость не замерз. после того, как лис пополнил запас сил мясом, изворотливое тело снова медленно опало в худощавого мальчишку. он тут же погрузился в сон, предварительно забившись под дворовник рядом с печью, все еще не полностью доверяя новому знакомому. перед глазами проплывают воспоминания: первый пойманный тетерев, обмякший в пасти довольной гончей; огромный таз вяло барахтающейся корюшки; словленный в капкан лось, ветвистые рога которого по сей день покоились в кладовой, наряду со множественными трофеями заядлого охотника. его с юношества привлекал адреналин, пробивающий все тело во время охоты. с детства его лишали возможности свободно испытывать эмоции, стираемые в прах самим альберихом. ничто так не будоражило его как сидение в засаде и последующая ловля животного в тиски. в груди тогда будто пульсирует сама жизнь. с рассветом ветер завывает сильнее, и мальчик просыпается. сначала он в полудреме потягивается, вылезши из укрытия, шатается, немного пробредши по полу, но через мгновение застывает, настороженно озираясь. израненное тело перебинтовано, а на нем чистая темная рубаха в продольную полоску светлее ткани. на ногах — утепленные камуфляжные штаны, усыпанные карманами. одежда свисает с костлявого тела, мешая передвижению. боль просыпается вслед за ним, беспощадно скручивая мышцы вспышкой рези; а горло спазмирует, полностью пересохшее. в небольшой каморке, вытекающей из просторной комнаты с печкой, он застает хозяина, помешивающего бурлящее варево в закоптившейся кастрюле. спутанные синие волосы обхватывают концами бронзовые плечи, спускаясь по лопаткам к ребрам. он вспоминает вчерашний день и испуганно жмется к стене, прогоняя возникший взгляд кобальтовых глаз. из-за непотушенной печи в избе непривычно тепло, на охотнике только разношенные гамажи. рыжий застывает за косяком, нерешительно наблюдая за спасшим его охотником. тот буднично разливает по мискам дымящийся суп. пышащий аромат заставляет желудок мальчика болезненно заурчать. прежде, чем он успевает что-либо предпринять, кэйя оборачивается, жестом буднично приглашая его к скромному застолью. парень противится сам себе, молчаливо хлопая глазами, но похлебка выглядит более чем сносно, и он, стыдливо прижимая руки к груди, прошмыгивает за стол, опускаясь напротив хозяина. синеволосый топит взгляд в кружащемся хороводе кусков кролятины, картофеля и капусты. на дощечке в центре стола лежит собственноручно засоленная вобла, соседствуя с кирпичом ржаного хлеба. — ты же понимаешь меня? юноша, грея отчего-то ледяные ладони о нагревшуюся тарелку супа, чуть вздрагивает, пугливо поднимая взгляд на кэйю, сверлящего его громоздким взором. мальчик коротко кивает. — говорить умеешь? — умею, — его тонкий мальчишеский голос хриплый и отдает беззаботностью, с каким можно лежать в дышащем колосьями поле. — как работает твое обращение? — …не знаю. — есть к кому вернуться? мальчик опускает голову, долго сверля взглядом безвольно лежащие на коленях ладони. — нет. синеволосый замолкает, вновь погружая взгляд в похлебку и заканчивая с расспросами. он уже думает, что парень закончил с разговорами, но через пару долгих минут, все же сдавленно сипит: — всех моих перебили. мужчина громоздко глядит сначала на него, а потом куда-то в собственные ладони, и лениво начинает трапезу. рыжий следует его примеру, осторожно принимаясь за еду. юноша, вытянувшись на носочках, наблюдает через окно, испещренное легкой инеевой изморозью. во дворе альберих колет дрова, широко размахиваясь тяжелым топором. его лицо подернуто хмурью и пролегшей складкой между бровей. он отчаянно перебирает варианты того, как ему поступить. глубоко и хрипло дышит, в глазах чуть темнеет, из-за чего охотник сутулится. из размышлений его вырывает грохот на веранде. мужчина чертыхается, понимая, что источник — мальчишка-оборотень. он стискивает челюсть, отбрасывая замерзшими пальцами топор, продавивший снежный покров металлическим полотном, и широко месит черными сапогами сугробы к дому. под окном, съежившись, дрожит лис. лапы судорожно дергаются, а ребра неравномерно трепыхаются, топорщась слипшимся мехом. кэйя тяжело вздыхает, обхватывая побледневшее лицо и оседая на пол около зверя. мысли с бешеной скоростью бьются о стенки черепа, подпитывая нарастающий страх. он определенно не понимает, почему это все упало на него — молодого охотника, захотевшего отдалиться от мирских проблем, чтобы лишь его собственная персона требовала внимания. на грани удерживает лишь беспомощное тело перед ним, трясущееся в лихорадке и требующее помощи. ему никто не сможет помочь, кроме альбериха. хотя он слишком сильно сомневается в этом, чтобы предпринять что-то прямо сейчас. ему понадобится пару минут, чтобы прийти к какому-то выводу: оставаться в хижине точно нельзя — с дня на день визит окладчиков-наложников из центра, они явно не будут рады убытку в охоте. а из дичи у него только полуживая туша лиса-оборотня, съевшего все запасы на черный, совсем худой день, сплавить которого не позволяло что-то гнусно-ноющее в груди. что-то, что душило его все эти годы, когда он решил в затворничестве ютиться в охотничьей избе. отпускало только на те короткие часы наедине с охотой. он ведь совсем не такой, каким пытался быть — ему чуждо одиночество. нужно уходить, и как можно скорее. а с вопросом «куда» кэйя планирует разобраться по мере острой нужды. дорога до деревни обостряет зияющую дыру неопознанного страха в желудке. голые ветви крючьями отгоняют путников, остервенело скрипя под ветром. с каждым метром охотник все больше сомневается в том, что его не вышвырнут к чертям. это чувство лишь усиливается, когда заспанное лицо служительницы страдальчески плавится под слабым призрачным светом мерцающей перистыми облаками луны. розария трет бледную керамическую кожу, стараясь стряхнуть сонную оплеть и слушать сбившегося с дыхания закадычного друга. альберих нервно косится на кокон из простыней в седле, устало вздыхая и кратко обрисовывая тупиковую ситуацию. сначала он избегает описывания детали в виде мальчишки-оборотня, но по ходу ему приходит осознание — без этого никак. даже если и умолчать об этом, не получится укрыть от нее чертового лиса, который так же неожиданно может обратиться в парня. — …ты нашел лиса, который может… — женщина неуверенно морщится, щурясь на синеволосого. — превращаться?.. в человека. она пробует на вкус сомнительный скомканный рассказ, тяжело сверкая недоверием исподлобья. — прошу. это звучит безумно, но ты поверишь, когда увидишь. нам нужен церковный подвал на пару дней, — кэйя умоляюще поджимает губы, с нажимом заглядывая в ее лицо. — после мы уйдем. — следующая, кого будут трясти окладные — это я, церковь — не вариант, — розария понижает голос до хриплого шепота, наклоняется к охотнику, цепляясь за меховой ворот и рывком притягивая его ближе. — у купчего есть подсобка на окраине. альберих размыкает челюсть, роняя голову сестре на плечо и пряча в нем благодарную улыбку. — для той, которую только что разбудили, у тебя холодная голова. служительница сухо откашливается ухмылкой, хлопая по толстой бархатной дубленке: — должен будешь. отведенные пару дней начинают свой отсчет, когда дряхлая дверь протяжно скрипит, с потрохами выдавая новых обитателей старому хромому ворону, ошивающемуся около окольных косых хижин. когда окладчики доберутся до этой трухи — было вопросом времени. а этого времени, по догадкам кэйи, оставалось слишком мало. розария была оазисом среди жгущей пеклом пустыни. удивительно, что она поверила. хотя, возможно она столько всего видела за жизнь, что для нее это стало обычным четвергом. той же ночью сестра добирается до этой землянки, забрав лошадь и пообещав прийти следующей ночью с припасами, если на нее не падут подозрения по укрытию должника местными владельцами охотничьей территории. лис был положен около давно заброшенной пыльной печкой, искрошившейся до кирпичей. охотник разводит огонь, заблокировав дымоход — пару внушительных прохудившихся дыр в досках вполне хватало для того, чтобы не задохнуться, а лишнее внимание разжегшейся топки было ни к чему. метаморфозное тело парня бьет так и не установленная лихорадка, он постоянно спит, находясь на грани сознании из-за дикого жара. в первый день альберих рано утром выбирается для охоты на что-либо съестное, надеясь, что полулис не очнется до его прихода. на опушке удается заметить пару лунок куропаток, одна из которых через полчаса с лишним была успешно поймана. показываться в деревне было опасно, что, хоть и с трудом, но все же перевешивает жажду найти еду. в доме его встречает забившийся в черный паутинный угол парень, взмокший и испуганно сонный. он слегка успокаивается при виде знакомого, и настороженно принюхивается. — тебе приготовить ее? — кэйя вопросительно поднимает в вытянутой обмороженной руке окровавленную тушку птицы. но в противовес его словам, человеческие участки стремительно порастают шерстью. он снова обращается в лиса, выкручиваясь лапами и прижимая уши к миндалевидной голове, более раскрепощенно подскакивая и в прыжке клацая длинной пастью на хрустнувших перьях. — как я и думал. больше пищи нет, но мужчина не решается отнять даже часть у жадно захлебывающегося хрящами и жилистым мясом зверя, хоть и живот неприятно ноет тянущей болью, а к горлу подступает желчный ком. в найденной неподалеку развороченной дровнице нашлось пару щепок для подтопки огня. насытившийся организм юноши оголяется бледной матовой кожей с россыпью конопушек. состояние немного улучшается, и все больше думается о хорошем. замечается некая периодичность в его обращении. ночью розария не приходит, и ближе к рассвету охотник зарывается в протертый ватник, проваливаясь в едкую дрему. во сне он бредет по золотой пустыне. но чем дольше идет — тем больше утопает в воронку, растущую огромными стенами к небосводу. когда отчаяние полностью овладевает им и он, словно крошечный муравей, страшится челюстей льва на дне, сдается, над головой заходится багрово-кровавый закат. будит его неуверенное тормошение. сразу после того, как мужчина открывает глаза, голову в тисках, словно насмешливо поджидая, сдавливает свербящая головная боль. альберих качает головой, сбрасывая прилипшие ошметки пелены сна, и бегло осматривается. перед ним, поникши, сидит парень, неловко задержав растопыренную пятерню, влажными озерцами вглядываясь в медное уставшее лицо. — извини, я не хотел будить, но… — он стыдливо прячет взгляд, поправляя съезжающий с плеч овчинный плед. и только сейчас охотник мельком просачивается глазами через доски и ошеломленно застывает — пурпурные сумерки уже вовсю смело обволакивают белесые слои снега. — я так долго?.. почему раньше не разбудил? — синеволосый торопливо натягивает увесистые угольные ботинки, попутно разражаясь проклятиями. полулис поджимает губы, даже как-то обиженно, и давит зарождающийся приступ кашля, провожая вылетающего на трухи порога и торопливо скачущего в одном сапоге, попутно натягивающего второй. — скоро приду. не делай глупостей. рыжеволосый кивает куда-то в стену, зная, что этот жест не имеет смысла, ежась от проскочившего порыва морозного ветра, утопая взглядом в порывистом огне. и вдруг ощущает неконтролируемую судорогу, переломавшую все мышцы и астровую пелену, выплеснувшуюся на сознание ошпарившим кипятком. пока кэйя бредет по зыбким впитывающемся колкой болью в лодыжки сугробам, поздний вечер стремительно сменяется ночью, с голодной облизывающейся луной-шаром, налившейся мутным рубинистым отблеском, и нахмурившимися домами. неподалеку альберих вспоминает об небольшом амбаре, рядом с которым может живиться русак. сил очень мало, охотник быстрее выдыхается, но мастерит кособокую ловушку, зацепившей жилистую ногу-гармошку зверя. мужчина еле успевает схватить улов, и отточенным движением сворачивает зайцу шею, опасливо озираясь на глотнувшую воздуха деревню — кажется, она отряхнулась в изголовье, проливая слегка живости в рутинные будни обитателей. и от этого туже сворачивается узел в животе. почему-то становится не по себе, и предчувствие охотничьего жалостно скребет плеть ребер, привлекая крохи внимания. когда кэйя вваливается в избу, жадно обдирая льдистым воздухом легкие, он настораживается, застряв в сапоге и тулупе посреди хижины — огонь затушен. оборотня нет. его нет там, где ему было приказано остаться, врасти в пол, не шевелиться, затаить дыхание. мужчина чувствует как мгновенно грудь стягивает колючая крапива, распаривая кожу на безобразные лохмотья и труху органов. он щурится, лихорадочно силится затянуть взгляд иссиня-черным мраком, где оранжевыми окурками тлеют угли в чугуне. вдруг улавливает чутким слухом колыхнувшийся рядом воздух и утробный шелест. однако слишком поздно для истощенного и рано для выжившего. в следующее мгновение его сбивают с ног, вцепившись в лицо. пол громко вопит под рухнувшим телом, выбивая из груди кислород, отчего тошнотворно кружится голова, белыми бельмами-паутинами прилипая к ушам-глазам. острая нетерпимая вспышка пронзает роговицу и впадину глазного яблока, перекликаясь глубоко в затылке. кэйя вскидывает руки, пытаясь сбросить напавшего, и пальцы вязко путаются в матовом мехе. и у альбериха что-то надламывается у горла, швом расходясь к коленям. тело парня, полностью трансформировавшее, вжимается в медную полированную грудь, вдавливая вылезшие когти в глаз. охотник сдавленно кричит в сомкнутую челюсть, рвано отшвыривая обезумевшего животного. правую сторону лица прошивает настолько сильной болью, что она неожиданно граничит с онемением. по щеке, пульсируя, стягивается кровь вперемешку с ошметками кожи, заползает под ворот и, остывая, прилипает прохладной тканью. правый глаз покоится где-то на животе-груди, клацая густыми каплями у ног. левый привыкает к черноте и остервенело различает дрожащий в конвульсиях ком взъерошенной шерсти. в череп осколочно отдается дрожь, обухом крошит рассудок и болевой порог, опрометью оставляя их за спиной. зверь, захлебываясь, рычит, еле сдерживаясь от следующего выпада. охотник на грани сознания, отрывочно пытается собрать мысли и действия, с усилием удерживая бьющее разъедающим ядом-жаром тело. тулуп вдруг ощутимо давит на плечи, норовя сломать голеностоп в трех местах, если не подчиниться неестественной силе притяжения. лис вдавливает собственное дергающееся тело, ощущавшееся чужеродным, словно желая взять выскользнувшие узды контроля над ним. сипит шершаво и сорванно — в череп прокаженного впивается сверло, пронзающее насквозь в затылке через зияние в глазнице — и через силу вонзает землистые скрюченные шкрабы в доски — создает препятствие чему-то, охватившему его существо. глядит с жадностью загнанного хищника со шлейфом отчуждения, страха и отчаяния. в дом нещадно пробирается мороз глянцевой ночи, каменея в легких, лениво царапая затылок и срывается с картонных губ моховыми облаками. понимание приходит слишком поздно — подсказкой служит кирпичный полупрозрачный отблеск в щелях стен. — полнолуние. — выжимается тихо, скорее для себя, и наждачно-хрипло. словно в подтверждение, зверь щетинится. злоба, не вмещаемая в изящное витиеватое тело, вытекает тонкой нитью пузырчатой слюны. задние лапы слабо заземляются угловатыми костями на сгибе, неохотно отзываясь на приказы подернутого механическим шумом сознания и расползаясь царапинами, тянутся ближе в припорошенный надутым с улицы снегом черный закуток-лазейку, спасший бы альбериха от больших травм. кэйя костями чувствует ясную промерзь и корку крови, омывшую половину лица и кляксами расползшуюся по горлу-груди. мужчина примирительно-осторожно поднимает руки, ладонями к животному, аккуратно отходя наощупь, к мешку с вещами, снятого с лошади. левое предплечье показательно ноет, распыляясь железным теплом и стекая к локтю. альберих бегло ощупывает проступившее пятно крови — в схватке не менее слабо пострадала рука. он хмурится от вырвавшегося на прохладный воздух пульса. кэйя мимолетно осматривается на затаившегося лиса, обжигаясь резью в хищно переливающихся сапфирах. сует пальцы в холщеную ткань, шарит наугад и находит запасную поношенную кофту, расплывающуюся петлями между пальцев. и ошейник. взвесив плотную кожу в руке, охотник сбрасывает тучную накидку с плеча, зубами оттягивает распоротые лохмотья прошлой телогрейки и опоясывает покрывшееся мурашками плечо, примерно отмерив расстояние с палец, прямо над локтем. рваные края раны подрагивают, пронзенные лезвием боли. альберих сухо ухмыляется, различая темно-металлическое украшение в виде кости. охотник как раз вовремя вспоминает про добытого русака, швыряя его в угол к зверю, который тут же довольно захрустел, чавкая и хлебая подтекающую кровь. дров как раз хватает на последнюю порцию розжига. сначала тлеют-дымят долго, но, к счастью, распаляются. все это время лис несдержанно оголяет острый частокол резцов, режет им подтянутый ряд мышц и сухожилий, лопающийся трубками кровеносных сосудов. когда животное заканчивает трапезу, альберих кое-как перетягивает распотрошенную впалость черепа случайно попавшимся огрызком ткани, насухо обтирается наждачным хлопком и берет плед. и пока лис теряет бдительность, вылизывая капли на полу, накидывает прохудившуюся ткань на растопыренный мех, пеленая пружинистые лапы, обволакивая слегка стягивающим и обезоружившим коконом. тело ощутимо дергается, застигнутое врасплох, силится вырваться и шипит. мужчина чуть щерится от хлестко чиркнувших самую поверхность кожи когтей и щурым вскриком, прижимая выворачивающегося оборотня к груди. через некоторое время зверь перестает брыкаться, учуяв знакомый запах, обвивая бронзовый торс пышной кистью хвоста. разошедшееся пламя подогревает окоченевшие тела, завернутые в тулуп. — ты же совсем не контролируешь обращения. все хорошо, я вижу, как ты стараешься. держись. мужчина растерянно поглаживает ворох рыжей листвы под пледом, морщась от конвульсивных приступов боли и ощущая на груди распластавшуюся тушку, разомлевшую от тепла и набитого желудка. успокаивающая интонация слов охватывает в тягостно-приятные объятия бронзы. перед окончательным падением в пропасть сна кэйя отчетливо ощущает живую теплоту другой кожи, тесно прильнувшую к своей. парень слегка дергается в заревной полудреме. на пояснице отчетливо проявляются теплые ладони, заковывая в кокон грез. он поднимает голову с равномерно вздымающейся грудной клетки, утепленной вязаной кольчугой, лениво разлепляя глаза. вчерашний день помнится плохо — даже не помнится совсем: только уходящая спина альбериха, мелькнувшая в сумеречной стуже. кобальтовый взгляд скользит вокруг, заставляя окаменеть в смятении и смущении — он лежит в объятиях охотника, лицо которого выглядит по-простому бумажным, но промятым складкой между бровей. и все внутренности разом схлопываются, позволяя огромной пожирающей все дыре очернить тело до онемения и тремора — правая половина лица туго окутана посеревшей тряпкой. с проступившими алыми кляксами-бутонами. юноша силится отрыть в памяти что-то, пролившее бы на это свет. но никакие усилия не разгоняют ржавую пелену недавних событий. матовые сухожилистые пальцы в забытии тянутся через наэлектризованный воздух, опаляющий подушечки, дрожаще оттягивают повязку. точеный кадык разрезает фарфор перчинок, словно затвор. еще раз. фаланги ведет и трясет. левый глаз резко раскрывается, обдавая студеной тяжестью; на дрожащую ладонь, замеревшую около раны, ложится чужая, предупредительно оттягивая назад. во всколыхнувшейся глади взгляда, дразнясь бликами, отливает рассветная мгла. — как тебя зовут? полулис терпит практически плавящее тепло от бронзовой кожи и давит скрип челюсти: — не знаю. кэйя не убирает руки, бездумно разглядывая взлохмаченные медные вихры, нимбом светящиеся в первых вылезших лучах белого солнца. его лицо заметно осунулось ромбовидными костями скул и подбородка. зрачки периодично тонут в глубоком ледяном зените, походящие на два поплавка, а потом резво вздергиваются к поверхности. кожа отбивает эхом загнанное биение сердца, когда чужие пальцы вязнут в выгоревших кофейных дюнах. — аякс. твоя история похожа на его. парень завороженно моргает, медленно кивает и заземисто-изможденно сипит: — красиво. мраморная синева оборачивается страхом, натыкаясь на айсберг раскромсанной раны. альберих улавливает неозвученный вопрос в дрогнувших отчаяньем радужках. — ты ничего не помнишь? — отрицательно качает. — на волчонка напоролся, когда ночью в лес ходил. кэйя не успевает понять, почему он врет ему. безмолвно обрывает застывшее в матовой махровой лазури высотными льдами всплеск горести и сочувствия. за коркой сиротливо прячется вина. аякс рвано подается ближе, неуловимо касаясь бледными губами других пересохших. миг — оставляет на них судорожный вздох — и отшатывается, распахнутыми глазами отражаясь в таких же удивленных. тут же прячет их в соленых морских волнах, обрамляющих шоколадную бронзу возвышенной филигранностью. вскочить на ноги и забиться в угол от стыда не получилось — тепло подтянутого тела слишком приятно окутывало собственное. единственное, что явно выдавало смущение полулиса — поджавшийся хвост, мазнувший охотника по ребрам-боку. альбериха сковывает сталь, не позволяя лишних движений. он лишь вперивает взгляд в отчего-то покрасневшее лицо, с нескрываемой прямотой смотрит в ответ. сам пугается этой неизвестной ранее нежности в животе и глупо-сбивчиво моргает. охотник размыкает контур губ, но его грубо обрывает перекошенное выражение лица напротив — вдруг искажается настороженностью-страхом. уши, мирно подрагивающие у затылка, теперь щерятся. — кто-то идет сюда. до кэйи доходит сразу: кто, почему и за чем. и это сразу подтверждается донесенным ветром хрустом хребетчатой снежной трухи. альберих лихорадочно вскакивает, сильно шатаясь и еле держась в сознании от внезапно вспыхнувшей боли в плече и черепе. слепо-наспех пеленает оторопевшую тушку аякса, завязывая на манер плаща на груди и, торопясь, шипит: — выходи на задний двор и жди меня. — внимательно и строго вглядывается в бегающий по собственному лицу растерянный взгляд, встряхивает за плечи. — не суетись и не шуми. накидывает на себя тулуп, сразу за телогрейкой, подавляет рвущийся вскрик от прострелившей вспышки, и аккуратно отшагивает к вещам в холщеной ткани, хватает стянутую пару дней назад переметую суму. оставаться в вертикальном положении почти невозможно. замирает на мгновение, прислушиваясь, и вдруг слышит шаги совсем рядом с крыльцом. на месте остановившегося сердца начинает болезненно ныть. стук прорезиненных подошв на скрипящих полугнилых досках. взгляд за плечо — лис пролез через отогнутый пласт, осторожно-боязно ступая по промятым большими следами охотника сугробам. прикидывает, успеет ли оборотень сбежать. должен, если кэйя крикнет-предупредит. коротко набирает воздух в легкие, прижимая к животу сумку. но неожиданно слышит низкий хриплый окрик поодаль и торопливый шаг к избе. чуть прислушивается, напрягает натренированный слух и ошарашенно различает голос старой знакомой — розарии. она что-то сбивчиво бормочет, запыхавшись. альберих поджимает губы, мысленно вознося эту великолепную девушку в лик святых, и проскальзывает вслед за аяксом. скрываются в частоколе голого осипшего от мороза леса быстро и эффективно — погони, по крайней мере пока, нет. поначалу парень держится среди зыбких снегов, но через час-полтора уже чаще и глубже дышит, передвигает ногами с трудом. и охотник молча присаживается перед ним на корточки, предлагая широкую спину. оборотень почти сразу сдается, забираясь сверху и обхватывая поперек шеи. идти становится еще труднее, не то, чтобы до этого было легче. бронхи натужно скрипят, срываясь перистым молочным паром с губ, выдавая его состояние. жалобно сосет под ложечкой, и неумолимо буравит глазницу. рука лишь слабо-оголенно пульсирует, чья боль меркнет на общем фоне. каждые минут пять в глазах темнеет из-за истощения, подкашиваются колени. в районе живота — полное онемение, от слова совсем. с каждым километром отчетливей чувствуется бьющая лихорадка, косящая на белоснежное колючее полотно. пятно живого тепла на спине толкает окоченело-отрывисто шагать дальше. альберих вспоминает о поселении рядом с этой деревней, на западе. продержится, доползет, но передаст его сварливому рагнвиндру. перед глазами пятнами тают-проявляются воспоминания. до того, как он стал отшельником-охотником: тогда, когда все было проще — на клеточном уровне; когда выпивка была комплиментом от родной-знакомой до каждого рюмки заведения, когда он был легким на подъем, когда они еще не разбежались. особенно запомнилась ночь одной из обычных попоек. дилюк возвышается за стойкой, хмуро прожигая взглядом осушающего очередной стакан пойла. встречает сухой, еле заметно подернутый хмелью — розарии, и беззубо усмехается. альберих торжественно трясет пустым стеклом в воздухе, мыча под аккомпанемент барда у двери. — кто сегодня его поведет? — бармен — по ироничному совместительству — хозяин таверны, даже не отрывает взгляд от методичного протирания бокала. девушка на пару секунд прикрывает глаза, слушая гомон пьяниц, молча кивает, поднимаясь, и опирается ладонями о стойку — принимает поручение. отбирает кружащийся в воздухе, норовящий вот-вот выскользнуть, стакан и встряхивает протестующе-неразборчиво блеявшего кэйю с насиженного стула, в прощании кивает мужчине за стойкой и тащит брыкающееся тело к двери. последнее, что она улавливает — опоздавшее: «спасибо. береги себя», растаявшее в симфонии икающей таверны. ближе к теснившемуся ряду хижин альберих постепенно сбрасывает сладостную пелену опьянения, но идти самостоятельно все еще не хочет, удобно устроившись на твердом костяном плече подруги. но она неприятно вовремя замечает это, и поспешно хлопает нахлебника по спине, сбрасывая перекинутую через собственную спину руку и вынуждая брести самому. коротко прощаются, и мужчина заваливается в недовольно закряхтевший проем, пробираясь через диванные холмы к окну. в ночной мгле, тихо чиркнув серебряным колесиком, расцветает огонек. картинку перед лицом облипает пористый туман, не давая взору выцепить болезненно рассекшую сознание деталь. смеркается рано — идут около пяти-шести часов. погода в их партии пасует — вокруг играючи сгущается туманная только-только занявшаяся метель. организм медленно, но верно сдавал позиции, пожираемый промозглой стужей. скрывать эмоции у кэйи получалось недурно, насколько можно было судить в его ситуации. даже от самого себя. старается давить накатывающую периодами панику — заблудились — пока что выходило неплохо. голова на плече слабо дергается, парень сонно и часто моргает, в забытье осматриваясь. — скоро придем. отдыхай. аякс, успокоившись знакомым голосом, притирается обратно, но через миг хохлится, дотошно принюхиваясь. — учуял что-то? — альберих мимолетно кидает взгляд назад, продираясь взглядом через обжигающую обнаженное лицо метель, ощущая окрепшие напряжением мышцы. оборотень выжидательно молчит, на животном уровне прислушиваясь к чутью. — да. через пару километров оставленная лисья нора. — лис кутается в сползающий плед, перехватывая плотный тулуп затекшими ногами поудобней. — я следы оставленные чую. — сможешь точно найти ее расположение? — мужчина заметно расслабляется — вьюгу можно переждать там. и восстановить силы — тело совсем деревенеет, не слушаясь. аякс кивает, утыкаясь в чужие лопатки и прячась от царапавшего вздымающего порошу ветра. невольно вспоминает только что улизнувший сон. постепенно стираются не только детали, но и каркас. вспомнить было что — снилось что-то до остервенения давешнее, родное, приштопанное к самому сердцу. заботящееся, сторожившее, вылизывавшее, растящее и кормящее. до щеми в груди любимое чем-то невнятным внутри, не дающим в оценку ясному, ослепленному злостью, сознанию. тянуло куда-то обратно, в липкую душноватую теплоту. это называется «домом»? — стой. подожди. — аякс, до этого размеренно сопевший и погруженный в дебри терзающих мыслей, резко перевешивается к лицу охотника и сбивчиво-горячо тараторит. кэйя послушно застывает, неприятно застигнутый врасплох из-за остановки подкравшимся и прошившим морозным порывом. силится разглядеть сквозь молочные слои паутины метели что-то, напугавшее оборотня. ветер порывисто и отчаянно тычет в спину размашистыми хлопками, настойчиво потряхивая полы сбитой шерсти тулупа. среди голых стволов впереди темнеет что-то опасно притаившееся. время застывает карамелью мгновениями на минуты. нечто терпеливо выжидает, когда страх незваных гостей перевесит оцепенение. в какой-то момент не выдерживает, и сильней вжимается в трепыхающейся пыльной крошкой снег. альберих перестает дышать, точно понимая, что сейчас ноги определенно откажут, и он рухнет в хрустящую корку сугробов. судорожно рвется вереница мыслей крикливым — нельзя. плавно, осторожно скользит рукой за волнистую топорщащуюся овчину кожуха, к суме, не моргая. череп снова раскалывается роковой ломотой затылка, испытывая последние силы мужчины. вспышка пробивает шкалу выдержки, и кэйя с хриплым вскриком валится вниз, содрогаясь рябью разрывающей сухожилия боли по всему телу. сторожила у ствола будто бы показательно скалится, осознавая, что они во власти его воли. охотник хрипит, задыхаясь, рвано морщится от разрывающей виски-затылок мигрени. кажется, будто кровь фонтаном вырывается из пустого каньона глазницы, окрашивая все вокруг багровым штормом океана. в сумке бьются о пальцы различные материалы, но лишь один служит ослепляющим ориентиром среди кровавых простыней утробы — обледенившая сталь загадочной зажигалки. розария затягивается, вертя между пальцев резной увесистый металл. поддавшись порыву эмоций, разбивших прохудившуюся за этот длинный вечер плотину отторжения-равнодушия, сжимает фарфором фаланг и подносит к губам, оставляя целомудренный невесомый поцелуй на рельефе зажигалки. устало вздыхает и прячет ее за полоской гартеры, скрываясь во мгле сверкающих любопытных звезд. «спасибо». завеса воспоминаний рассеивается. охотник дрожащими руками выхватывает спасительную тростинку. окоченевшими пальцами шарит позади — около высушенного обтачивающими кору ветрами дерева. ломает руками опавший хворост, перетаскивает вперед самую крупную ветку, лихорадочно обертывая ее куском ткани, выпавшей вслед за зажигалкой. лис за спиной оборонительно щерится шерстью, стремительно ломаясь в судороге обращения, и спрыгивает на четыре лапы. — не геройствуй. мужчина отрезает потуги дырявой защиты, жестким рывком оттаскивая зверя к выгнившему гнездовью корней, ища заполошным взглядом настроившегося на скорую добычу гостя. тот низкой частотой зарычал, уязвленно обливая горьким взглядом загородившую спину. альберих с ужасом, окатившем каждое волокно мышц и свернувшимся в голенях тугой цепью неподъемных кандалов, слышит раскатистый гортанный рык, дерганно промахиваясь по колесу чиркала негнущимися пальцами, перебойно моргая и клацая зубами. опасность клубком играется на краю лезвия, облизывая колья-клыки и шепча на ухо. зажигалка нехотя-податливо извергает виток огня, усмехнувшемуся в зашитый рот тына черных углевых грифелей-древов. мимолетно пробует-обгладывает собранный из подручного факел, заглатывая наживку-лакомство, и опаляет контрастной яркостью взгляд единственной кобальтовой синевы. светило в руках распаляется дергающимся в набирающих обороты порывами вьюжного ветра. кэйя просит пару минут, чтобы он не потух раньше, чем они избавятся от лесного хищника. счет идет на секунды. факел разгорается как раз вовремя — тень возникает совсем рядом — летит в прыжке, но сумбурно валится прямо перед пламенем. волчья шерсть дыбится на загривке, огонь отражается в осклабившейся пасти-капкане и клыках. тварь мерзко хрипит, удерживаясь на инстинктах пугающим пламенем пару секунд от нападения. предвкушенный рык превращает в недовольный скулеж, и псина, поджав хвост, пятится, слепо шагая вглубь ощипленных стволов. и через миг срывается на галоп, продавливая ломающийся под грубыми лапами-когтями снег. огонь тухнет почти сразу же, самодовольно и властно, со знанием, напоминая, насколько близко опасность может подобраться. охотник всем телом вздрагивает, окончательно теряя силы на продолжение крестового похода. мечущая стужа встряхивает грузный тулуп. мужчина сжимает зажигалку, усиленно борясь с накатившей сонностью, беспрекословно утаскивающей на омут вакуумной мглы. под локоть тычется влажный промерзший нос, забираясь под подол черного меха. следом протискивается пушистое тельце, дрожа от холода и притираясь к горячке чужого тела. это немного отрезвляет, и альберих, раздирая пальцы в кровь, забирается по стволу, и тяжело-вязнуще шагает к предполагаемому укрытию. отнявшимися ногами месит горящий на воспаленной коже снег, тащит ровно наполовину функционирующее собственное тело-обузу, крепко прижимая ком рыжего меха к замерзающему сосудами сердцу. чувствует синюшными пальцами биение чужого, вдвое меньшего. когда они приближаются к толстому дубовому бревну, расползшемуся по гудроновому небосводу, из-за воротника выныривает лисья морда, ведя усиками и поспешно-ловко выскальзывая. проминает снег складными лапами и фыркает. оборачивается на охотника, слегка кивает и начинает рыть припорошенную нору. ладони кэйя прячет-оборачивает насколько получается тулупом, помогая откапывать заваленный вход. через пару секунд они втискиваются в вычерпанную яму, приминая подушку сугроба за собой. альберих ложится ничком на накидку, сгребая под бок и аякса и укутывая обоих. достает серебряное огниво и щелкает колесиком, вновь извлекая танцующий огонек. подносит ближе, освещая лицо и прикрывает куполом другой руки. вспоминает вдруг о ране, осторожно прощупывает запекшуюся на самодельной повязке, прилипшей к лицу, кровь. к подбородку сползло пару капель, примерзших к коже. рука из-за мороза не беспокоит наверняка ужасным состоянием, позволяя сконцентрироваться на главном. он знает, что не доживет до утра. лис под рукой снова обращается в парня, прижимаясь ближе. альберих, скашивает левый глаз на него, осматривая на предмет ранений и удивленно вскидывает брови: — полностью превратился? аякс шмыгает покрасневшим носом, отрешенно кивает, будто решая не придавать этому столько значения, сколько придал кэйя. — куда мы дальше? — его голос приглушенный и поникший. словно уже знает ответ, который не хочет слышать. — отсюда недалеко; будешь идти прямо, когда рассветет — увидишь дым: это деревня моего старого знакомого. — мужчина моргает свинцовыми веками, ощущая расползающееся пекло в груди. руки неконтролируемо начинает колотить, отчего парень стушеванно жмурит влажные глаза. — теперь ты можешь полностью контролировать обращения, да? — альберих с душетрепещущей надеждой смотрит прямо на рыжий ворох волос. голос с каждым словом теряет силу и постепенно потухает-увядает. аякс нехотя кивает, тут же чувствуя прижавшиеся к макушке безжизненно холодные губы. и боится посмотреть в такие же тускнеющие рыбьи глаза. не верит в это, но не осмеливается разомкнуть веки, туго поджимая губы. — найдешь там дилюка рагнвиндра, скажешь, от альбериха — он поймет, — охотник с усилием болезненно вздыхает, уже шепетом добавляя — он поможет. — почему я должен это делать один? я не брошу тебя. я не хочу. оборотень обиженно тычется головой в бронзовую шею, обвивает руками неприятно прохладное тело, бьющее мелкой дрожью. — я не предлагал. ты сделаешь это. кэйя хрипит, закашливаясь. понимает, что еще чуть-чуть — и заревет. проклинает окладчиков, жадно вытряхивающих за кусок территории всего до копейки. — тебе нужно съесть меня, — почти неслышно, куда-то в соломенные пряди. парень даже забывает про собственный уговор, вскидывая голову к затухающему лицу, пораженно, в ужасе распахивая глаза. — ни за что, — голос сипит, из-за навернувшихся слез. нижняя губа подрагивает. он не хочет мириться с этой реальностью. альберих отворачивается, скрывая выражение, которое выдало бы его с потрохами. выражение страха, на грани истерики. не позволяет наивной мысли о том, что он может дойти вместе с ним окутать мечущийся истощенный рассудок. не дает надежде пробиться ростком в растлевающей груди. игнорирует возражения аякса, грозно смыкая челюсть и собирая всю строгость и твердость, что осталась в его прозрачных картонных чертах, обращая его во взгляде мутных морских радужек к ребячески раскрытым, с упованием теряющиеся в отчеканивших. молчат они долго, не встречаясь взглядами — оба знают, что так лучше. — я… я в семье жил, — задумчиво и хрипло выдает после долгой тишины, колеблясь. — они меня приютили. не помню что со мной случилось — сказали, что нашли оставленным около церкви в их деревне. аякс сжимает собственные пальцы, морщась от пробравшегося внутрь порыва. кажется, он больше не заговорит, но, когда охотник переводит на него взгляд, продолжает: — они тоже охотниками были, семья у них огромная — семеро детей, не считая меня. ели мало и каждый раз это тоже чем-то походило на охоту. утащишь что-нибудь съестное — повезло. он ежится от воспоминаний, сильнее хмурясь и пугливо-боязливо косится на кэйю, встречая добродушный жалостливый взгляд, от которого грудь-лопатки стягивают жгуты. — я тогда почуял этот смерд — каким даже мертвые не пахнут. окладные пришли за долей. я спрятался, думая, что смогу вмешаться, но когда они перерезали все семейство, я не смог ничего сделать. удрал. парень сутулится, тыкаясь фарфоровым носом в землистый изгиб шеи, стараясь затерять там эти удушливые ощущения, окольцевавшие худощавое лебединое горло. альберих успокаивающе трется щекой о лоб-висок, закрывая глаза и не в силах поднять оледенелую непослушную руку. не может заставить себя снова посмотреть на него. страшится увидеть в нем себя, такого же загнанного судьбой, отделившей от всего мира; хотя и отчетливо чувствует это кончиками пальцев. невмоготу клонит в царство морфея. шепот в затылок грезит о бесконечном покое. в последний раз окидывает взглядом задремавшего аякса, и обессилено соскальзывает пальцем с курка зажигалки. сквозь пелену через пару часов-десятилетий прорывается глухой шум и раскатистый треск сугробов. пробираются ослепительные лучи. совсем рядом колышется воздух, на мгновение замирая, а после худощавые пальцы тормошат закоченелое тело.