you're (no) good for me

«Во время обыска в его доме нашли целую комнату, битком забитую коробками с механическими деталями, заплесневелый костюм жёлтого кролика, а также кипы личных дневников, в которых огромное количество страниц посвящалось Генри. В начале Афтон страшно завидовал изобретателю, потом зависть сменилась маниакальным обожанием, почти поклонением».

Уильяма сковал лёгкий страх и особенно приятное, почти тягучее и сжигающее ощущение где-то в груди, как только он отпустил шариковую ручку из своих трясущихся тонких пальцев. Парень испуганно уставился перед собой и будто в припадке закрыл рот руками, в то время как спина его плотно прижалась к спинке деревянного стула, словно подпирала её своим не особенно-то и большим весом. Он шумно дышал, а всё тело его, казалось, пробила мелкая дрожь: весь дневник его был исписан именем друга. Некоторые из различных вариаций его имени были особенно красивы, ведь выводились почти что идеально, не позволяя руке даже дрогнуть, а некоторые были написаны будто в спешке и совсем не каллиграфическим почерком, который обычно присущ персоне брюнета – все они тем не менее занимали весь разворот небольшого дневника, лежащего на столе перед Уиллом. Это был не первый раз, когда Афтон отмахивался от требующих внимания детей работой, за которую в итоге даже не садился. Точнее говоря, он в действительности пытался отвлечься на неё от пожирающих разум и тело мыслей, но всё заканчивалось написанием судорожного, но обожаемого «Генри». Это не было похоже на влюблённость, нет – это была чистой воды одержимость, что сам брюнет маскировал якобы острой влюблённостью в своего напарника. Понимал ли её сам Уильям или просто притворялся, продолжая играть недалёкого во всём этом, точно сказать нельзя. Но отрицать эту неимоверно глупую страсть желания вернуться к другу, дабы провести с ним если не ночь, то целый день, неконтролируемо улыбаясь тому каждый раз, как только брюнет ловил на себе взгляд зелёных глаз напротив; чувствуя тепло его тела даже на расстоянии, мягкие и нежные прикосновения к своей бледной коже – они бывали редкой случайностью, которой с жаждой упивался Уилл. Надо быть полнейшим идиотом, чтобы не понять это состояние, а игнорировать его ещё труднее, пока в голову навязчиво лезут такие странные мысли и желания. Чувство больной любви к рыжеволосому и столь нелюбимого одиночества ютились в его сердце, не давая покоя и заставляя переживать за свои нынешние отношения с Генри. Уильям рвано встряхнул головой и тут же повернул её в сторону окна, из которого в комнату попадали слабые лучи лунного света. Они, кажется, сливались с цветом его пепельных глаз, игриво отражаясь в их радужке и весело поблёскивая возле зрачка, что был немного сужен, несмотря на полумрак. Но вдруг взгляд его скользнул на всё ещё лежащую недалеко от стола чужую ветровку, которую Эмили по случайности забыл после очередного визита к Афтону. В тот же миг его зрачки расширились, а сам парень осторожно подтянул ту к себе и как-то неосознанно вдохнул её запах. Мягкий, почти сладкий одеколон и нотки чего-то лёгкого, отдалённо напоминающего миндаль, но в то же время терпкого, смешавшегося с запахом раскалённого металла и машинного масла – именно так пахнет Генри. В голове Уилла что-то щёлкнуло, и он неожиданно похотливо закусил губу, сам не до конца понимая, что на него нашло. Но внезапный прилив возбуждения не ставил себя долго ждать: Афтон вдруг представил, как Генри властно навис над ним далеко не с самым миловидным выражением лица – хотя именно такого Эмили почти всегда видел перед собой брюнет, – от которого по телу пробегал целый табун неконтролируемых мурашек, что в конечном счёте сливались в нечто сладостное и томящее. Представил, как тот склонился ещё ниже, вовлекая их обоих в развязный и долгий поцелуй, от которого сводит каждый мускул и будто перекрывает возможность какого-либо дыхания, оставляя довольствоваться лишь ртом своего партнёра. Уильям шумно вздыхает, немного сводя острые колени вместе и рефлекторно сжимая в кулаке ткань собственной рубашки от внезапной, но лёгкой волны возбуждения, которая с каждой секундой затрагивает каждый новый орган, стремительно распространяясь по телу. В это время в его голове возникали самые разнообразные слова, когда-то вскользь сказанные Эмили, включая и собственное имя, что будто бы сладко шепнули куда-то ему на ухо, отчего лицо его покрылось лёгким румянцем, а ноги оказались ещё сильнее сведены вместе. Он начинал извиваться на месте, словно ужик, страстно шепча имя своего возлюбленного, и вместе с этим до боли в грудной клетке вдыхал знакомый запах, которым пропиталась верхняя одежда. — Пожалуйста… Генри… — непонятно о чём молил у воображаемого друга младший, опускаясь свободной рукой ещё ниже к бёдрам и рваными движениями начиная расстёгивать незамысловатую застёжку ремня. Как только та с характерным звуком поддаётся, Уильям осторожно залезает под ткань брюк с ещё одним вздохом и уже решительно разводит ноги. Он сильнее закусывает губу и откидывает голову назад, осторожно проходясь по уже возбуждённой плоти рукой, словно на пробу. На это член отдаётся лёгкой пульсацией, и Афтон едва слышимо всхлипывает, но движений своих не прекращает. Теперь его длинные пальцы плотнее обхватили ствол, плавно перемещаясь вверх-вниз по всей длине. Иногда парень ненадолго задерживался у головки, дабы облегчить скольжение благодаря естественной смазке, которую пытался распределить по всему члену при помощи большого пальца. Всё смешалось в какую-то странную мешанину из звуков, образов и чувств, в общей сумме переполняющих худое тело брюнета. Он слышал собственное тяжёлое дыхание, прерываемое лишь изредкими полустонами и протяжным именем Эмили, вдыхал через нос этот дурманящий тело и голову запах, которым хотел пропитаться и сам с целью вечного напоминания, пожалуй, самому себе: отныне он принадлежит только Генри. Рыжеволосый в его фантазиях выглядел так притягательно и страстно, отчего Уильям успел далеко не один раз пожалеть о том, что всё это – плод его возбуждённого воображения. Он одновременно хотел, чтобы с ним были грубы: до боли сжимали его горло и вдавливали в кровать, едва ли не заставляя ту жалобно заскрипеть; но в то же время хотел, чтобы с нежностью трогали и целовали всё его хрупкое тело, будто бы вымаливая у парня прощение за содеянное, с отрадой шептали слова любви и заботы, которые оседали где-то глубоко внутри. Мысль, что столь светлый и чудесный образ Генри в его голове, коим Уильям и был одержим, в один прекрасный миг мог смениться таким жестоким, подобному самому Уильяму, как никогда возбуждала и будоражила не только сознание, но и тело, делая его более податливым и хрупким. И даже несмотря на это парень продолжал наслаждаться этим мимолётным мгновением собственной уязвимости перед тем, кого сейчас даже не было рядом и кто никогда бы не пошёл на такое по собственной воле. Брюнет с грацией едва ли не кошки прогнулся в спине, пока другая рука его ненадолго отпустила несчастную ветровку, заползла под одежду и начала беспорядочно оглаживать каждый сантиметр собственного тела – иногда его пальцы болезненно впивались в тонкую кожу, а иногда и вовсе мягко скользили по её поверхности, задевая соски и впалые места, коих у Уилла было с лихвой. Параллельно с этим парень увеличил темп, с которым проходился по члену, и теперь практически вколачивался в подрагивающую руку, продолжая слабо стонать или томно дышать через приоткрытый на время рот, а порой и вовсе забвенно продолжал шептать заветное имя. Веки то смыкались, то вновь приоткрывались, заставляя его уставшие и на вид стеклянные глаза закатиться куда-то наверх, лишь бы не видеть собственных невероятно порочных и стыдливых действий. Интересно, как бы на это отреагировал Эмили, если бы узнал, что его напарник любезно мастурбирует на него же, изнывая при этом от желания, жалости и обожания? «Если бы он только знал, что делает со мной» — проносилось в мыслях, пока брюнет ощущал затягивающийся узел подступающей эякуляции. Парень, вдыхая очередную порцию дурманящего запаха одежды Генри, кусает свои и без того потрескавшиеся губы, но на этот раз глаза его устремлены только лишь на личный дневник. Буквы невольно расплываются и сливаются в очередной образ техника: он мягко улыбался не то своей дочери, не то кому-то посетителей. Афтон готов поклясться, что навсегда запомнит эти эмоции друга и будет ещё готов сделать ради него всё, чтобы хоть раз увидеть их вновь. Ещё пара заключительных рывковых движений, и Уильям, до боли сжав ткань чужой одежды в своих пальцах и закусив губу так сильно, что даже слегка надорвал её, изливается себе в руку с каким-то протяжным мычанием – его тело обмякает следом, спина вновь выравнивается в прямую линию, а ноги слабо подрагивают, не имея сил на то, чтобы подняться. Вид у него теперь был такой, словно Афтон только что пробежал без остановки целый марафон, хотя бы потому, что тёмные пряди волос его уже успели перепутаться между собой от вечного вскидывания головы и лёгкой испарины, образовавшейся на его лице, а изо рта его буквально шёл разгорячённый пар, да и сам он почти кипел от случившегося. Пока парень тяжело дышит и пытается хоть немного отойти от волны оргазма, уголки губ его как-то устрашающе весело ползут вверх. Он слабо щурится, когда косится на раскрытые страницы дневника перед собой, и едва слышимо усмехается. Прежде чем подтянуться к тем свободной рукой, Афтон мельком утирает остатки семя о полы собственной рубашки, совершенно не заботясь о том, насколько отвратительно это выглядит со стороны. Лишь после этого он позволяет себе взять дневник в руки и, поднесся тот чуть ближе к своему лицу, с яростью захлопнуть. — Это всё твоя вина, Генри, — игриво шепчет Уильям и вновь жадно вдыхает запах чужой ветровки.