Яма на двоих

      Сколько угодно можно вести полемику на вопрос, этично ли одной стране ввязываться в дела другой и, углубляя его, этично ли одному миру влиять на другой. Долгие годы потратив на размышления, споры, анализ имеющегося материала, я пришёл к неутешительному выводу — нельзя ни в коем случае, и все же мы постоянно это делали. Мы строили свою империю, Империю Миров, где имеет место быть и свободная торговля, и любовные связи, и недвижимость в разных, «очень отдалённых» местах. И теперь я желаю её разрушить.       Снова назревает вопрос, уже обратный: этично ли лишать миры коммуникации? Сложно сказать. Я не политик, не правитель, я — обычный солдат, и все, кто находятся в моем подчинении, такие же солдаты. Мы всегда были себе на уме. Мы были альтруистами, добрыми намерениями проложившими дорогу в ад. Миры соприкоснулись. Драконы Пиррии ведут дела с драконами Кельсингры. Хоббиты во всю пользуются порталами, чтобы перевозить корнеплоды, где еде всегда будут рады и где им хорошенько заплатят — на едва просунувшийся после затяжной зимы Ксентарон. Зачем отбирать у них возможность расширяться, зачем убивать, возможно, величайшие союзы?       Непонимание. Вражда.       Только Рыцарь, попаданец, по воле недоброго случая оказавшийся в чуждой для себя обстановке, способен понять другого попаданца. Так был создан наш Орден, так появился я. Я узнал ценность дружбы, ибо мои друзья, самые странные люди на свете, оказались ближе всех тех, кого я в своём мире считал таковыми. Ну, кроме четверых. Так я стал тем, каким меня знает моя ученица Цунами и все, кто зовёт меня королём. Мы Рыцари. Все остальные — нет. Они не поймут друг друга.       «Ты уверен?», — сотни, тысячи раз спрашивала Цунами. В силу возраста, ей было сложно принять мою точку зрения. Даже когда он стала взрослой драконихой и женщиной, пылкий нрав и привычка во всем сомневаться не оставили её, и она продолжила спрашивать. Я отвечал по-разному. Не уверен, возможно, точно да, давай оставим эту тему. Тогда я сомневался, как и она. Одно дело мы, другое — миры в целом. Нам ничего не нужно, им — спасение, твёрдая почва под ногами, союзники. Быть может, если они объединятся, если возведут космические мосты между планетами, и мы не понадобимся? Я распущу Рыцарей. Я буду свободен. Цунами сможет жить спокойно, без страха, что опять вызовут на службу. Умереть-то она всегда готова, ей сложнее приказать не убиться в бою. Но сколько продлится новое дело, битва, война с нечистью и злой силой?       Прошло три месяца. Я не мог найти этот свиток. Странно, ведь он лежал на самом видном месте! Наверное, стоит изложить сюда свои чувства, касательно последних событий. Время, как известно, в иных мирах течёт по-разному. И пока я писал это, целый год прошёл для Цунами, и год был тяжелым. Я не был рядом, когда все произошло, и пришёл позже. Пытался утешить. Не вышло. Мы поссорились…       Как стыдно за нас обоих!..       Может, я отправлю этот свиток ей. Может. Точно отправлю часы, но свиток — не знаю. И все же напишу… вдруг придётся жалеть до конца своих дней?       Несмотря ни на что, Цунами, я все равно люблю тебя. Ты моя дочь, ни Жабра, ни Коралл, моя. Такая же дочь, как Би. Прекрати ненавидеть. Хватит ревновать. Я сделал тебя такой, какой ты сама хотела стать. Убийца. Лучшая убийца Пиррии, не без гордости думаю я о тебе, принижая даже достоинства Потрошителя. Мы с ним не ладили, ты знаешь, но я признавал его искусство. И ты лучше. Тише. Быстрее. Наблюдательней. Я хочу, чтобы у вас с Ореолой все было хорошо. И, умоляю, прекрати мне напоминать, как я раньше не одобрял ваши отношения. Цунами, я был дураком и даже не понимал, какие чувства на самом деле питаю к лучшему другу. В итоге я спас вашего сына. Неужели этого мало?       Откидываюсь на спинку стула… подношу свиток к пламени свечи и смотрю, как медленно и жадно пожирает оно драгоценную бумагу. Позорище, говорю я себе. Что ты наговорил? Что ты писал? Старый дурак…       Я должен быть рядом. Но где я сейчас?..

***

      У младенца было безобразное, не то драконье, не то человеческое лицо, скорее даже рожа. Это жалкое, мелкое и чудовищно худое, точно состоящее из кинжалов и тонкой белой ткани, существо. С плоским носом, широко разинутым ртом, из которого торчали крохотные зубки и текла слюна, с чёрными глазами, глубина которых — янтарный ужас, — пробирала до костей.       Их предупреждали, что зачать ребёнка с помощью дракомантии — опасное дело. Их предупреждали, что делать это в ином, человеческом, облике, ещё опаснее. Но они не послушали, Ореола отказалась верить, и теперь она просыпалась в своей пустой постели, взлохмаченная и залитая ледяным потом, ей казалось, что сейчас у неё остановится сердце или по частям отнимется тело, но она просто… просыпалась.       Она заглянула под кровать. В пыльном лежбище, где клубилась тьма и, кажется, роились жуки, никого не было. Ореола закрыла одеялом голову, как ребёнок. Возможно, это инстинкт любого человека, дракона, эльфа или мага — спрятаться под одеялом, ибо, так уж распорядилась природа, всем на подсознательном уровне известно, что чудище не найдёт тебя, если укрыться в тёплой постели да задержать дыхание подольше. Она вспомнила выползающее из-под кровати тельце, и живот скрутило ледяными цепями страха. Прижала к друг другу ноги, зажмурилась. У младенца была полупрозрачная кожа трупно-лилового оттенка. Под ней ручейками давно остывшей крови виднелись вены и, кажется, пара сосудов. Его глаза, чёрные и янтарные, были устремлены в зеркало, которое стояло сбоку от кровати, и, соотвественно, Ореола отлично их видела.       Сколько раз он приходил?       Что ему нужно?       Кто-то остановился в дверях. Ореола прислушалась, до боли впилась зубами в ладонь и застыла. Предупредительно заговорив, Цунами погладила ясные человеческие очертания под одеялом:       — Спокойно. Я рядом. Опять кошмар?       — Мне страшно высовываться.       — Свет включить?       — Да.       После того, как просьба была выполнена, Ореола неловко выпуталась из своего кокона и огляделась. В желтом свете электрической лампы комната не представляла угрозы, из-под кровати не выглядывали тлеющие угли чужих глазёнок, все было… обычным. Кресло как кресло. Зеркало как зеркало. Она повернулась к Цунами. Глубокие тени пролегли на её опухшем усталом лице, серые волосы свалялись, покрылись перхотью и, касаясь шеи женщины, казались намасленными. Но она смотрела с такой улыбкой…       — Опять кошмар? — с нежностью переспросила Цунами. Ореола просто кивнула. Тогда она обняла свою любимую — сильная рука осторожным движением пододвинула её поближе, и голова Цунами упала на плечо Ореолы. — Фруктик мой…       Ореола ни разу после случившегося не плакала. После плохих снов не плакала. После приступов тревоги не плакала. Никогда. И сейчас боролась с подступающими слезами.       — Я так… так… х-х…       — Тссс…       Она разревелась. Тихую квартиру сотрясали громкие вопли, чуждые спокойствию, которое обычно царило в её серых обшарпанных стенах. Цунами прильнула к Ореоле и, судя по напрягшимся плечам, могла бы присоединиться к ней, но держалась. Ради неё, ради себя, ради всех.       — Неужели мы больше не сможем иметь детей? — спрашивала Ореола. — Ни одного?       — Ну почему? — неуклюже разубеждала её Цунами. — Рыцари говорили, что пытаться родить в человеческом теле будет сложно, значит, станем драконами и просто снесем ещё одно яйцо. Вот Сумеречный Волк порадуется! У него появится братик или сестричка. Ну и нам… на старости лет… эй! Ну все, хватит… Ори…       Ореола продолжала плакать. Пускай всхлипывания стали тише, крики беззвучными, слёзы медленными, все же боль, которая бушевала в ней с момента неудачных родов, ещё искала выходы наружу. Или она никогда не закончится? Будет жить с ней, в этом изуродованном шрамами сердце, до самой смерти…       — Он был таким маленьким, помнишь? — спрашивала она Цунами. — Такой крохотный… он дышал… а потом не дышал… и… — Ореола открыла глаза, и мир, коим было лицо возлюбленной, поплыл. — И отныне приходит сюда.       — Это просто кошмары.       — А если нет? Что, если это игоша или как их там? Дух новорождённого, мертвого в утробе или умершего сразу при появлении?       Цунами фыркнула.       — Спросим. А сейчас, милая, если ты не против, мы либо ляжем спать, либо я заварю чай. Что думаешь?       — Чай давай, — Ореоле совсем не хотелось спать да и Цунами, похоже, тоже.       Аромат малины и мяты успокаивал нервы. Она пила маленькими глотками, между которыми делала короткие перерывы, боясь обжечь язык и дать чаю остыть. Очки запотели. Пальцы дрожали, постепенно согреваясь, когда касались кружки. Цунами делала вид, будто не смотрит, но снова и снова Ореола ловила на себе её пристальные взгляд. Наконец Цунами не выдержала — сняла очки и вытерла о край кофты с принтом «AC/DC». За окном моросил первый весенний дождь. Серую мглу прорезали всполохи фонарей, тусклый свет из окон многоэтажек и блестящие струи воды. Стало зябко при мысли, что Ореола могла бы сейчас находиться там, без зонтика, тёплых резиновых сапог и любимого красного дождевика.       В повисшей тишине раздался голос Цунами:       — У тебя из носа течёт.       Ореола рукавом стёрла сопли и приподняла губу. Нос был холодным. Словно почувствовав, возлюбленная со вздохом пошла в прихожую и вернулась со своей необъятной зимней курткой. Не то чтобы у них не было пледов или свитеров, просто так повелось — если Ореолу опять пробьёт озноб, Цунами тащит свою куртку.       — Ты звонила Глину? — спросила она. — Как он?       — Скорее, это он звонил мне и спрашивал, как мы. Я ответила то же, что всегда, — пожала плечами Цунами. — Ему хватило чувства такта не говорить в сотый раз: «Все пройдёт, потерпите». Приглашал нас в Пиррию. Но…       — Мы не хотим возвращаться. Пока что.       — Именно, — кивнула она. — И лишь потом я спросила, как его дела. Глин немного помолчал и сказал: «Опять плохие сны». Дорогой мой фруктик, порадуйся, ты не единственная, кто ночами не спит.       Ореола улыбнулась уголками рта. Ей понравилась эта едва уловимая усмешка в тоне Цунами, её грустный, правдивый юмор.       — А ты чего? Тоже сны?       — Нет. Просто не спится, — пожала плечами. — Закрываю глаза — и ворочаюсь. Простыня кажется неудобной, грязной. Кожа чешется. Тишина звенит.       Ореола сделала еще глоток, встала и, подойдя к женщине, обняла ту со спины. Её руки сомкнулись на животе, щека легла на плечо, волосы запутались в волосах Цунами.       — Что ещё сказал Глин?       Цунами тоже улыбнулась.       — Сумеречный Волк и Арахис неплохо справляются, объединяя племена. Снежна пока не дала согласия на союз, но, думает он, скоро сдастся. Этот союз нужен Пиррии. Против чужеземцев и иномирцев, против внешних и внутренних угроз. Сумеречный Волк… наш маленький сыночек… (Ореола чуть не прыснула. Маленький сыночек? Ему почти девять, а в человеческом обличии он выглядит как двадцатилетний прекрасный юноша, владеющий мечом не хуже, чем ядом радужных) как думаешь, ему удастся закончить начатое?       — Не сомневайся в нем. Сумеречный Волк сильный. Сильнее, чем мы думаем. А моя племяшка Арахис ему в этом поможет. И Рыцари, разумеется.       Взгляд обеих потемнел.       — Сны Глина, — произнесла Ореола. — Они о… Кхм, столкновении планет?       — Угу, — кивнула Цунами. — Кажется, тогда мы страху натерпелись на годы вперёд.       Странная мысль посетила Ореолу: она не смогла родить живого ребёнка, потому что перенервничала тогда, запертая на гибнущей планете. Оставалась секунда до столкновения, секунда, которая длилась куда дольше: они могли налюбоваться чертами другой Земли, приближающуюся, чтобы слиться в смертельном поцелуе со своей соседкой.       — Все хорошо, Ори. Мы справились. Мы… мы живы? — голос Цунами.       Да, — надломленный голос бородатого темноволосого мужчины. Его глаза, наполненные слезами, были устремлены в небо. Перед ним дымился туманом горный хребет, обтянутый густыми лесами, сверкало бескрайнее море, переливались радугой далёкие замки, а он смотрел туда — в неприглядную голубизну. — Мы справились. Она… справилась.       И он потерял сознание.       Ореола, не отрывая взгляда от небосвода, уронила голову на плечо Цунами и, кажется, заснула. Мгновения назад это небо, это прекрасное, пустое небо без единого облачка, поглотил ясный, чёткий, как отражение в зеркале, силуэт планеты. Она неумолимо двигалась на них. Вот-вот, думала Ореола, они все умрут. Бежать некуда — порталы закрыты. Они погибнут вместе с этим миром. Исчезнут…       — Помню, он шепнул, будто надеясь, что я не услышу: «Я туда больше ни ногой!».       Ореола отошла от Цунами, и та, пошатываясь, встала. Кутаясь в тёплую, необъятную куртку, она дала себя крепко обнять. Дыхание Цунами, стук её сердца, пальцы, которые медленно двигались вниз, лаская спину, губы, целующие темя, вводили Ореолу в сладкое отупение — барьер, через который не проникали мёртвые дети и планеты, готовые столкнуться.       — Я люблю тебя, — услышала она. — И я всегда здесь, — приподняла голову Ореолы, держа за подбородок, посмотрела в глаза. — Мы выдержим. Как выдержали смерти Яда, Жабр и Анаконды. Как ты стерпела смерть Джамбу и Потрошителя, а я — Коралл.       Эти имена… женщина поморщилась. Цунами поцеловала её, словно хотела через поцелуй забрать эту боль.       — Выдержим, — повторила Ореола, потому что хотела убедить в этом себя. Она открыла глаза и взглянула на бледную, осунувшуюся Цунами, которая потеряла своё дитя. Малыш ведь был не только Ореолы, но и её. — И я тоже тебя люблю…       Они уснули поздно. Ореола попросила Цунами хотя бы на пару деньков зеркало заклеить картоном, чем она, к удивлению женщины, занялась незамедлительно. Сердце её таяло, но душа была неспокойна и после того, как Цунами выполнила каприз своей возлюбленной. Ближе к утру взволнованная Ореола услышала, как тварь снова выползает из подкроватной тьмы, отвернулась и обняла спящую Цунами. Вновь удивившись, что она обняла её в ответ, Ореола плотно зажмурилась.       «Тебя нет, тебя нет, тебя больше нет…».       Копошение прекратилось.

***

      На следующий день Цунами решила взять отгул с работы. Начальник у неё был неплохой, вероятно, подосланный и проплаченный кое-кем влиятельным, поэтому не возражал. Ореола почти не выходила из спальни и лишь однажды заговорила с ней. «Включи телик, что ли». Новости, которые нынче лились с каждого канала и все, как под копирку, были плохими, сменяли друг друга. Вскоре Цунами нашла телеканал, на котором шёл «Железный человек». Очень странно смотреть фильм о своем знакомом, подумала Цунами, но впитывала в себя каждую реплику, каждый красивый спецэффект и каждый убойный трек. Потом Ореола решила прогуляться. В одиночку? В одиночку, если можно.       Так Цунами осталась единственной хозяйкой в доме. Она окинула взглядом заклеенное зеркало, по привычке залезла под кровать и, разумеется, ничего там не нашла, а после сварила пельмени. Лучше пельменей она не знала еды. Даже рыба, крабы и креветки отходили на второй план по сравнению с величием говяжьего фарша, завёрнутого в дешевое тесто.       Тогда в дверь позвонили. Ореола забыла ключи? Нет. Подойдя к глазку и открыв, она увидела перед собой молодого мужчину с серьезными зеленями глазами и чёрными волосами, собранными в воинский хвост. На длинных белых пальцах красовалась пара перстней, на щеке — похожий на изморозь узор шрамов.       Цунами сразу узнала в нем Звездокрыла и подавилась воздухом, когда он улыбнулся ей.       — Привет, подруга, — сказал он тихим мелодичным голосом.       — Привет, — быстро придя в себя, поздоровалась она и впустила гостя. Кроме перстней, никаких признаков богатств на Звездокрыле не было. Разве что бледность и ухоженные чистые волосы. В основном это был тот самый Звездокрыл, которого она помнила. Это был высокий, стройный человек. Спина — гитарная струна. Ноги — как у танцора. Губы — будто тысячи раз его целовала зима. Хлопнула дверь. Звездокрыл остановился, и на его лице расцвела новая улыбка — искренняя, тёплая.       Они обнялись, похлопав друг друга по спине, и Цунами уловила запах хорошего одеколона.       — Как я рад тебя видеть! — воскликнул Звездокрыл. — Черт… ты пользовалась когда-нибудь метро?       — Каждый день. А что?       — Так ли легко проехать нужную станцию?       — Первое время — да, — фыркнула Цунами и с довольством вспомнила, как из-за включённой в наушниках музыки оказалась в жопе Москвы. После долгих часов скитаний она познакомилась с компанией наинтереснейших и интеллигентных старых бездомных, которые приютили её на ночь. Людская доброта, на утро сменившаяся попыткой изнасилования (уже другими мужчинами) и снова добротой — на помощь Цунами пришла какая-то беременная женщина, умудрившаяся раскрутить вокруг себя мусорное ведро…       — Отлично, значит я не один такой болван, — вывел её из задумчивости Звездокрыл и подмигнул. — Я, кстати, голоден. Здесь есть что пожрать?       — Пельмени и кефир.       «И детское питание, которое мы не осмелились выкинуть, будто все это — страшный сон», — мысль, подобная удару молота о наковальню. Цунами сжала руки в кулаки, выдохнула через нос и, как ни в чем не бывало, повела друга на кухню. От пельменей ещё шел пар. Она перекинула три самых больших на тарелку Звездокрыла, полила кефиром, так как сметаны не было, и они вместе продолжили трапезу.       — Какая вкуснота! Сами лепили?       — Не, ты что? У нас руки не из того места растут.       Звездокрыл сдержанно рассмеялся, скаля выбеленные до блеска зубы, и произнёс:       — Я так скучал…       — Я тоже, — спустя время призналась Цунами.       Тут Звездокрыла осенило.       — А где Ореола? — спросил он, озираясь.       — На прогулку пошла. Хочет побыть одна, — мелькнувшая было искра радости натянулась, как паутина, и порвалась с той же лёгкостью. Ушла… хочет побыть одна… женщина проглотила пельмень, обжигая горло. Стрела угодила в яблочко: она подумала, что даже после вчерашнего Ореола не желает видеть её и вообще кого либо. Ноша, которая свалилась на их плечи, сломала Ореолу. Лишь бы не навсегда!       Перемены на лице Цунами не укрылись от друга, но он сказал только:       — Вам нужно время. Ей — больше, чем тебе.       — Видимо.       Цунами уткнулась в тарелку, завершая разговор. Когда Звездокрыл, как воспитанный гость, взял на себя мытьё посуды, слова вновь наполнили царящую в квартире пустоту. Он рассказал, как поживают Рыцари, особенно Король-Феникс. Цунами слушала, не прерывая вопросами и ехидными замечаниями. Попаданцы живут в ожидании новой беды, как деревья, стряхивающие лиственный покров перед холодами. Словно мало им было Поглощения, войн, которые шли ровно друг за другом, кражи священного Серебра — реки, доверху наполненной чистейшей материальной магией. Они ждут, ибо не может вселенная жить спокойно.       — Тем не менее, — все-таки оборвала его Цунами. — Вмешиваться во внутренние дела миров запрещено. Так сказал Король-Феникс, — последнее она произнесла с издевкой. — Тот Король-Феникс, который позже встал поперёк горла этим… как они… эфларцам.       — Ты все ещё нервничаешь из-за Поглощения? — удивился Звездокрыл. — Вот не думал… прошёл уже год, а ты до сих пор вспоминаешь.       — Глин тоже. Не всякий забудет, как его чуть не ухерачило планетой.       — Как и не каждый забудет, что он сражался против Дьявола и победил, — резонно заметил мужчина. — Напомни, кто наподдал Люциферу?       Цунами отвернулась.

***

      Теперь они в Пиррии, и над головами взрослых могучих драконов пели птицы и светил серебряный диск полной луны. Осенний ветерок шевелил алые, как кровь, гребни на ушах, плавник, уши, расправленные крылья и ласкал их обитые чешуёй тела. Дракониха вдохнула родной воздух глубоко-глубоко, что чуть не надорвала легкие, и с радостью ощутила привычную гамму запахов — фрукты, зелень, ленивцы, радужные. Холодало. Подмёрзшая земля хрустела под лапами, листья деревьев, которые стояли на окраине Радужного королевства, сделались ломкими. Скоро и птицы замолчат. И каждая ночь будет холоднее предыдущей.       — Как хорошо оказаться дома, — прошептал Звездокрыл, и в последнем слове затаилось столько нежности, будто Пиррия — его возлюбленная, сестра, мать и дочь в одном лице! Ореола поморщилась, подумав кое о чем, и, уловив её настроение, Цунами обвила их хвосты вместе.       — Надеюсь, хоть теперь Рыцари от нас отстанут, — фыркнула беззлобно Солнышко. — Представьте: наш новый Король-Феникс дает верным солдатам отпуск…       — Оплачиваемый, — улыбнулась Цунами, и Глин подавился смехом.       — Жаль, это невозможно, — сказала Ореола. — Мы столько всего сделали, а этот ублюдок, разумеется, если что-то случится — сразу к нам.       — К Братству, — внесла ясность Цунами и добавила, будто хотела защитить своего учителя: — Фитц обычно полагается на себя, но когда приходит к нам… только из-за крайней необходимости. Тем более, после всех перенесённых ужасов, я думаю, Братство больше никогда не соберётся. Фитц понимает, что нам, — она указала на себя, Звездокрыла и невидимых, неприсутствующих на собрании, но точно существующих, членов команды. — Что нам… ммм… нужно время освоиться. После…       — После посмертия, — сказал Звездокрыл.       — Ага.       Дрожь пробрала до самых костей. Ореола отвела взгляд от Цунами, наверное, обидев её, но в тот момент она думала совсем о другом.       Фитц собрал Братство, которое некогда было создано в целях защиты драконят судьбы от Люцифера и позже перенаправлено на поиск средства против всесильного дьявола. Люцифер желал видеть головы драконят отдельно от тел. Того же хотели в отношении Люцифера драконята. После войны и победы над ним, спустя многие годы, Братство вновь собиралось в полном составе по тем или иным причинам. В основном они занимались своими почти обыденными делами: пытались зачать потомство, захватывали города с помощью армий мёртвых, разбирались с призраками прошлого и мстили старым обидчикам. В тот раз, как думала Ореола, в последний, Братство собралось, чтобы защитить будущих Изменяющего и Белую Пророчицу. Тогда Цунами умерла. После, при захвате вражеской крепости, другие члены команды. В той крепости держали сына Ореолы и Цунами, Сумеречного Волка. Ничего не помнящего, хлебнувшего горя юношу, который должен был изменить судьбу всех миров.       Ореола надеялась, что на этом все. Пусть Фитц сам свыкается с ношей Короля-Феникса и разбирается с неприятностями, которые так и сыпались на головы Рыцарям.       — Эй, — Цунами боднула её в шею. — Успокойся. Лицо такое, будто у тебя зап…       — Все в порядке, — сдавленным голосом произнесла Ореола. — Извини.       Цунами обняла её своим сверкающим зелено-голубым крылом и бросила на друзей многозначительный взгляд. Они сразу все поняли и не стали возражать.       — Полетаем? — спросила она тихо, так что ухо опалил её нежный шёпот. И Ореола кивнула.       Она остановилась возле детской площадки. Стонала ржавая карусель, раскачивалась от порывов ветра лошадка на пружине. Одинокая девочка морозила задницу, катаясь с горки. На скамейке никто, кроме тщедушного голубя, не сидел.       Ореола нашла в себе силы представить, как мило смотрелся бы их ребёнок в толстой цветастой курточке, которая защитила бы его от весеннего дыхания, в водоотталкивающих сапожках и в шапке с забавным помпоном. Она бы толкала его на этих качелях, Цунами раскручивала бы карусель, и Ореола кричала на неё, потому что женщина опять не рассчитала сил, и теперь их драгоценное дитя вертелось, будто на самокатном колесе. Сыночек…       «А я мечтала о девочке, — отгоняя морок, она тряхнула головой. Новая, гадкая мысль, которую Ореола не успела остановить: — Возможно, он умер, потому что его мать совсем недавно восстала из мертвых».       Что за бред? Цунами ему не биологическая мать, рожала Ореола. Значит, проблема была в ней.       «Да. Потому что стерва».       Невыносимая тоска стягивала ребра. Сумеречный Волк… Яд… Жабр… Анаконда… её четыре дракончика, и трое из них были мертвы. Анаконда умерла ещё маленькой, едва у неё отросли зубки, крылышки налились силой — и она уже мертва. Яд и Жабр, брат и сестра близнецы. Жабр, названную в честь отца Цунами, убил её «возлюбленный». Яду на глазах у его матерей проломили череп. Остался лишь Сумеречный Волк — младший и, судя по всему, последний их ребёнок.       Развернулась, пошла дальше. Куда? Прочь отсюда. Подальше от… ото всего.       Как там Сумеречный Волк? Не звонит, не пишет, не заходит. Да, у него много дел: как никак, «Король королей», «Крылья лидерства», «Изменяющий», как его только не называли! Но Ореола нравилось одно, и это его имя. Красивое, поэтичное, со смыслом. А главное, оно несло в себе всю жизнь Сумеречного Волка, его душу и, возможно, судьбу.       «Наверное, объединять Пиррию и вправду очень сложно. Одно дело — просто остановить войны между племенами, и другое — сплотить их в войне против общего врага. Особенно, когда ты самец в матриархальном обществе. Особенно, когда ты бастард-полукровка».       Ничего. Новая королева Радужного королевства Арахис, морской королевский дракомант Анемона, Белая Пророчица Би и небесный паладин Беда и родственник королевы Снежны Холод помогут ему. Если что, Ореола, Цунами, Солнышко, Глин и Звездокрыл присоединятся и сделают все, что в их силах, чтобы Сумеречный Волк справился.       И все-таки… так хотелось его увидеть…       Остановилась. Села на автобусной остановке и стала чего-то ждать. Серо-белое небо тускло светилось, отражаясь в мокрых после дождя крышах. Клубился городской туман — смрадный дым, от которого слёзы наворачивались на глаза. И вокруг ни души. Не ездили машины, не ходили люди. Только газету выловил из лужи ветер и понёс в неизвестные дали, светофоры мигали, будто общаясь о чем-то своём, да вдалеке кричала сирена. Мусорки забиты масками, больше никому, увы, ненужными. Улицы завалены пачками чипсов, жвачек и драже, бутылками от колы и пепси, мокрыми красно-желтыми упаковками из «Макдоналдса».       Автобус не приехал, и Ореола пошла дальше. Когда ей встретились люди, она услышала только: «Где краску взяла? Хороший цвет!» и недовольное перешептывание.       «Чужая в чужой стране…», — ноги ступали все увереннее и быстрее.       Ореола побежала.       «Мы не должны вмешиваться!».       Сама реальность давила на неё. Каждый вдох свинцовой пулей выстреливал в легкие, каждый слабый проблеск солнца выжигал глаза, каждое произнесённое слово этого мира ломало спину. Не было конца страху и беспомощности. Неважно, кто ты — дракон, человек, Рыцарь или простой обыватель. Ты можешь потерять все. В любой момент.       «Проходят века, но грусть и тоска всегда остаются со мной».       Откуда это? Тяжело вспомнить.       «Остановись немедленно!».       Так она и сделала. Замерла посреди многолюдной улицы, вернувшись из мира тягучей тоски в обычный, где пахло людьми и шумно было даже от неслышных мыслей. Ореола дрожала, и пальто не спасало. Ветер, как осенний, своими острыми ледяными пальцами ощупал спину и поднялся к шее. Ореола искала, за что уцепиться, чтобы вновь не утонуть в отчаянии.       Цунами. Её сосредоточенное лицо. Руки, которыми она заклеивала дурацкое зеркало. Синие крылья и светлая кожа, которая мигом алеет на холоде. Румяные от смущения щеки. Серые волосы. Зелёные глаза, самые прекрасные на свете. Ореола вспоминала, как пылает её взор, когда они занимаются любовью, или когда свет лампы падает на неё.       Дыши…

***

«Есть имена как душные цветы, И взгляды есть как пляшущее пламя… Есть тёмные и извилистые рты С глубокими и влажными углами».

      Цунами закрыла сборничек и поставила на его исконное место между «Пушкином» и «Блоком». Не то что бы они интересовались литературой другого мира, но, так уж сложилось, за год жизни в этом варианте Москвы у них собралась маленькая коллекция русских классиков. Окинула взором своё сокровище, улыбнулась теми «влажными углами рта».       — Звездокрыл заходил, — сказала она. — Пельмени мои сожрал.       Ореола, которая полулежала-полусидела на диване напротив, кивнула. По глазам было видно — она почти не слушает. Думает о чем-то своём. Сердце привычно сжало. Цунами села перед ней на колени и переплела их пальцы.       — А ещё, — продолжила она. — Рассказал, как наши товарищи поживают.       — И как же? — отреагировала Ореола.       — Да в жопе они. Ничего нового, — молчание. Чем его заполнить, надуть, разбить? Перебирая варианты, точно карты в колоде, она искала самый верный. И, найдя, спросила простое: — Как ты?       — Ужасно, — без утайки ответила Ореола. — Спать хочу. Спать, ничего не зная и не чувствуя.       Обе подумали об одном и том же: о детском питании, которое они не выкинули, о недоделанной колыбельке, которую для них мастерил Глин, о резко оборвавшемся шепоте, даже не визге. Пересиливая сердечную боль, Цунами подняла на руки свою Ореолу («Какая лёгкая! — с нежностью и страхом подумала она. — Как пёрышко!»), прижала к груди и понесла в спальню. В углах затаилась пыль. Ламинат прогибался под ногами. Игра оранжевого солнца и тени оживила стены. Цунами успела сделать дюжину шагов, когда Ореола заплакала. Она плакала до тех пор, пока хватало сил, а потом Цунами услышала её хриплое дыхание:       — Положи меня на своей половине, пожалуйста.       «Слабая… будто из тебя каждый день сосут кровь вампиры», — погладила тёплую щеку любимой…       Но она знала, что вампиры бывают разные. Некоторым не нужно кусаться, чтобы убить, им не нужна кровь и им не страшен дневной свет. Такие вампиры невидимы. Они повсюду. Они живут среди нас. Они живут в нас. Это воспоминания, мысли, совесть, желания. Как долго лелеемая любовь, которая оборачивается полным опустошением и по итогу — безразличием к объекту чувств.       — Как погуляла?       — Нормально, — Ореола зевнула. — Спать хочется…       Цунами поцеловала её в лоб, пригладила волосы и накрыла колючим пледом.       — Сладких снов, фруктик.       Проверив пространство под кроватью, поправив под головой Ореолы подушку и завернув в плед её замёрзшие ноги, она ушла. Сердце мучительно билось. Дрожащая на отшибе сознания мысль сверлила висок. Она либо серьезно больна, либо, как сказал Звездокрыл, ей нужно больше времени. Если первое, что болит? Душа или тело? И можно ли это вылечить?       Цунами посмотрела вглубь себя, прислушалась. На сердце такая же незаживающая, гнойная рана. Сны об ужасом состоявшемся и невозможном хорошем. Страшный первый день после родов, когда Цунами не пускали в палату к Ореоле, отказывали показать мертвого уродца. Тогда она, выжженная дотла и иссохшая, как Деште-Лут, достала из тайника пистолет и пузырёк с кроваво-красным ядом и долго решала, что применить. А потом вернула на место, заперла на ключ и постаралась забыть.       Это был день, который сломал Цунами и собрал заново.       Соберётся ли Ореола?       Взяла томик сочинений Цветаевой, села на подоконник и в свете лампы продолжила чтение. Холодя запястье, лежали рядом с ней простые часы на цепочке. Чёрная оправа, треснувшее стекло, мёртвые стрелки. Вот ради чего приходил Звездокрыл — Король-Феникс просил передать своей ученице «пример того, что все плохое когда-нибудь заканчивается». Эти часы показывали, сколько осталось до Поглощения. Сто часов… сорок часов… двадцать две минуты… одна минута… секунда. И каждая величина длилась годами, днями, а к концу, совсем ускорившись, мгновениями.

«Не проломанное ребро — Переломанное крыло. Не расстрельщиками навылет Грудь простреленная. Не вынуть Этой пули. Не чинят крыл. Изуродованный ходил».

      Цунами наморщила лоб. Смысл прочитанного ускользал от неё, и она сразу переключилась на следующее стихотворение. Да и мысли заняты были совсем другим. Душевная болезнь, дурацкий подарок Фитца, последние новости, необъяснимый страх перед давно мертвым ребёнком гнездились в ней, распирали грудь и сворачивали живот. Бросив попытки понять Цветаеву и всю «поэтическую тусовку Серебряного века», она вернулась в спальню. Не для неё, видимо, чтиво. Не для героев других книг, других миров. Тем не менее, это не помешало её другу, живущему в Вестеросе, собрать настоящую коллекцию Байрона.       На полпути слышит — крик…       Душа загнанным зайцем бьется в капкане. Волосы, точно наэлектризованные, встают дыбом. Что с ней? Может, галлюцинации душат своими ненастоящими крючковатыми пальцами? Их малыш добрался до груди и пытается найти молоко, которого там нет? Эта мысль пронзает Цунами таким холодом, что она забывает обо всей своей жизни до — было только сейчас, и сейчас было ужасно.       Она проснулась лишь когда очутилась у двухместный кровати и стискивала в крепких объятиях свою напуганную любовь. Растрепанные серебряные волосы, в которых лунное сияние очёркивало разноцветные, как кристаллы, астры, прилипли к лицу и щекотали нос. Цунами не отпускала Ореолу, даже когда она стала отбиваться. Так воет подстреленный зверь. Так дерется волк, которому безразлична его стремительно гаснущая жизнь. А потом все прекратилось.       Её живая и невредимая мечта лежала у неё на руках и неотрывно смотрела в сторону закрытого зеркала. Она плакала, и Цунами плакала вместе с ней.       — Я рядом, Ори. Все хорошо… — мантра, заученная наизусть.       — Под кроватью… я хотела прыгнуть на него, задушить подушкой… а он исчез… — сквозь слёзы горел страх. — Цунами, черт подери, просто поверь мне!       — Я верю тебе, — соврала Цунами.       — Нет!       Она склонила голову, но Ореола взяла её за щеки и заставила посмотреть на себя.       — Ты не веришь мне, — голос был тих, словно застывший ветер. — Я понимаю. Это сложно.       На самом деле Цунами и сама не знала, что думает. Она проверяла, все от в порядке под кроватью, пока спала Ореола, но рациональной частью мозга прекрасно понимала, как глупо принимать всерьёз бредни матери, чей ребёнок умер, сделав первый вздох. Быть может, стоило серьезно обеспокоиться, посоветоваться с друзьями, отправить Ореолу в Пиррию и уже там начать лечить? Или позвать знакомых из Ордена Рыцарей и попросить проверить квартиру на наличие паранормального?       Она ждала, что Цунами что-то скажет. Её растрёпанный вид пугал и немного смешил. Подцепив пальцем привставшую ко лбу прядь и убрав за ухо, Цунами произнесла шёпотом:       — Главное, что ты не ранена.       Ореола открыла рот, но не нашлась с ответом. Щеки покрылись румянцем. Губы сжались в тонкую ленту. А на губах Цунами появилась улыбка, и она снова прильнула к Ореоле, позволяя уткнуться мокрым носом себе в шею.       — Иногда мне так стыдно… за эти истерики.       — А мне стыдно за себя, — закрыв глаза, подумала она как упорно строила неприступную ледяную крепость вокруг исполосованного сердца и в её стенах, бывало, грезила о самоубийстве. — Я могу посмотреть под кровать. Если тебе будет спокойнее.       — Ты же не веришь. И, значит, считаешь меня сумасшедшей.       Цунами потушила искры гнева.       — Ты не сумасшедшая, — говоря себе, что не считает и призрака правдой, она выпустила Ореолу и полезла вниз. Ореола пыталась её остановить, но не вышло. Цунами же не знала, что хочет найти, кроме пыли, мрака, жуков и волос. Следы таинственного подкроватного монстра или бумажечку с диагнозом? И тогда она поняла, чего на самом деле не хочет. — И не хочу, чтобы ты в это верила.       Невыносимей всего, осознала Цунами, что Ореола отлично понимает, как все это смотрится со стороны и, скорее всего, не раз её уверенность трещала по швам: вдруг это подступающее безумие? Вдруг я не в себе? Она кричит по ночам, трясётся от холода и усталости, всегда бледна и худа, как мумия, но страшнее будет, если она потеряет последнее — достоинство.       «Мы с этим разберёмся».       Она полностью залезла под кровать, и своим драконьим зрением окинула сероватую мглу. Грязь забилась в носу, защипала глаза. Волосы подмели многослойную пыль. Грязь забилась даже под ногти, прилипла к животу и рукавами, колени больно проезжались по полу — первый признак старости…       Ничего. Только пыль летала да грязь, в которой затерялись крошки еды и штукатурки, колола ладони.       Но от чего же сердце, точно почка набухала, пульсировало в груди?       Её имя, произнесённой тихим голосом Ореолы, выдернуло назад, в мир света. Цунами выбралась, цепляясь пальцами за свисающее покрывало, и обратила взор на возлюбленную. Зелёные глаза горели. Они обе знали ответ.       — Я не сумасшедшая, — сказала Ореола как-то неуверенно.       — Нет. И я не позволю никому так думать: ни тебе, ни себе, никому, — пообещала Цунами и села рядом. Ореола содрала с её головы клок пыли, потом ещё один, и Цунами отдалась заботам родных рук.       — Правда? — спросила она с облегчением.       — Правда.       Раньше, почему-то вспомнила женщина, Ореола бы не поверила ей и жила в страхе, что сейчас морская засранка выдаст её, высмеет перед друзьями и лишний раз напомнит каждому: радужная — не небесная, она не часть великого пророчества и, соответсвенно, ей простительно побыть сумасшедшей. Но Цунами не поступила бы так никогда, сколько бы жарких ссор ни пережили подруги, сколько бы ни злились. Цунами всегда прикрывала Ореоле спину и знала — на саркастичную радужную можно положиться не меньше, чем на Глина. Тут же, как возрождённый корабль-призрак, на свет выплыла полузабытая сцена. Она, Ореола, скальпель, ножницы, нитки, испачканные в крови тряпки. Адская боль в спине…       — Цунами.       — Ммм? — она приоткрыла слипшиеся веки.       — Ничего, — сказала Ореола, и они провалились в сон.

***

      Она стояла посреди пепельного горячего круга, который тянулся до самого горизонта и исходил полупрозрачным дымом с запахом васильков. Это было поле, поле выжженных цветов, страх с любовью мешались в невозможную смесь. Ореола держала обсидиановый кинжал с неровными острыми краями, так что луч света, игравший на кончике лезвия, слепил глаза. Но солнца не было, его заволокло дымом. Другой свет. Мёртвые огни.       Без страха и сомнения она вогнала кинжал глубоко в живот, точно самурай, и залилась кашлем — кровь бурным потоком потекла изо рта и носа, из раны под чёрному лезвию, будто красная паутина…       Ореоле было хорошо. Никогда она не чувствовала столько наслаждения, как сейчас, проходя кинжалом, который казался бесконечным, в собственные органы. Слёзы и кровь смешались, как дождь, капающий в пруд. Что-то порвалось — точно слышался треск. Ореола выдохнула, упала на колени. Она услышала голос Цунами. Откуда? И кто эта Цунами?       Темнота сгустилась вокруг глаз. С колен она упала на бок, и васильковые лепестки обратились в труху под нею. Кинжал сам собой выпал из живота, так что кровь неостановимым ручьём полилась на осквернённую сухую землю. Её было так много, хватило бы на целое стадо свиней, но она лилась, лилась, впитываясь в пепел, пока поле не стало болотом.       Затем Ореола встала (возрождённая из гроба) и огляделась. Стояла ночь. Вместо темного неба — темный потолок. Вместо холода подступающей смерти — лицо возлюбленной. Почему такое белое, перекошенное, испуганное?       — Цунами? — прошептала Ореола. Память возвращалась, будто времени приказали идти задом-наперёд. Цунами подняла на неё глаза, которые сейчас напоминали озера блеклого звёздного света, и лишь спустя мгновение они позеленели. От женщины шел запах сгоревших васильков. Убийца… её убийца… Ореола потянулась к своей защитнице и остановилась. Лицо было белым не от сияния за окном, а от ужаса.       Она вытянулась, словно прямо выплывающий из пруда призрак. Она снова проверяла, как не завелось ли зло под кроватью, не мешает ли оно спать любимой.       — Ори…       Ореола зажала рот ладонью, чтобы не закричать.       — Я нашла это… там.       В красных руках Цунами свисала, как мертвая змея, обрезанная пуповина.