Второстепенное и не очень

      Алиби у Малиновского отсутствовало как явление уже в который раз. На глаза ФЭС он попадался неоднократно и из подозреваемого снова и снова становился свидетелем. Шустов уже начал думать, что Малиновский сам по себе магнит для неприятностей, раз каждое дело, произошедшее в Катамарановске, включало в себя его нахождение в допросной с кучей обвинений, что позже рассыпались в пух и прах стараниями адвоката. В прошлый раз Малина не смог объясниться, потому что не сумел вспомнить, как выглядела шлюха, с которой он провёл ночь и её пришлось искать по всем трассам. В позапрошлый — потому что спал дома и отключил телефон, поэтому в камере сидел до тех пор, пока адвокатша не добилась подписки о невыезде. В позапозапрошлый — потому что в кабаке, где он бухал всю ночь, не работали камеры, пришлось искать свидетелей кутежа, а заодно и хоть одно видео, где Малиновский умудрился мелькнуть.       Вечно ему везло.       Сейчас Малине инкриминировали убийство, а алиби всё ещё не было. Карпенко почему-то медлила и никак не появлялась на поле битвы, хотя обычно была тут как тут, с первым же звоночком. Шустов начинал медленно сходить с ума: он, признаться, не верил, что Роман Дмитриевич отошёл от суровых бандитских канонов и всё-таки умудрился шлёпнуть этого несчастного журналиста, не всадив с десяток пуль, а задушив ремнём. Это было совсем не в его духе… Однако вместо того, чтобы бить себя в грудь и орать, как в прошлые разы: «Да дома я был, спал! Поищите, поспрашивайте!» — Малина молчал, отнекивался, огрызался и откровенно юлил. Сначала «не помнил», потом «спал», после «был на работе», затем «ехал». Почему он при этом отключил телефон — непонятно. Причины партизанства были не очень ясны.       Разгадка нашлась быстро. Дома у него было полно женских вещей. Какие-то крема и гели в ванной, шёлковый розовый халат на спинке стула, заколки и резинки, стопка студенческих тетрадок, туфли в прихожей, шкатулка с мелочёвкой: кольца, серьги, камешки… Данилов поворошил роскошно мерцающие внутренности рукой в скользкой белой перчатке.       — У него любовница есть?..       Неудивительно, что они не знали. Такие как Малина свои сердечные привязанности предпочитали держать за семью печатями во избежание преждевременной кончины от рук конкурентов.       — Похоже, что есть.       Разгадке оказалось лет восемнадцать, и имелась она в качестве очень молоденькой и очень хорошенькой студентки местного филологического вуза. На фотках в соцсети она улыбалась, счастливая до неприличия, и то держала на руках розового лысого кота, то розового, но по сравнению с котом — немного пушистого младенца, а то и вовсе блестела осколками рук-ног-волос в чужих постах. И никакого Малины и в помине рядом не было, разве что на паре общих фото с чужих аккаунтов. Так её и нашли — то он ей бокал подавал, наливал, то рука над её головой лежала, то просто рядом сидели, то приобнял… Вроде невинно, безо всяких намёков, но и ежу понятно, что невинность только публичная, да и то не очень.       Найти в интернете её-то нашли, а вот вживую — нет. По прописке в родном городе любовница не нашлась, договор о съеме квартиры не заключала, в общежитие не заселялась, на учёбе ни с кем близко не общалась. Удалось только найти мать младенца, и ей тоже оказалась личность небезызвестная — все Оганесяны славились тем, что молчали до победного. Точнее, до тех пор, пока к ним не вломятся с постановлением. Постановления не было. Любовницы — как не бывало. Рогозина рвала и метала, и требовала достать её хоть из-под земли. Хоть живую, хоть мертвую. Любую.       Было только её шмотьё. Что совершенно неудивительно — дорогущее, одна тряпка стоила как вся шустовская заплата, помноженная на премию.       Данилов с крайне задумчивым видом уставился на кружевные женские перчатки. Подумал и снял потожировые. Подумал ещё и сунул перчатки в пакет. В другой запихнул халат. В третий — найденную зубную щётку. Вдруг эти вещи вообще разным женщинам принадлежали… С Малины бы сталось, он в порочащих связях был замечен неоднократно.       — Короче говоря, дома он был, когда клиента нашего замочили. Судя по всему — не один, — решил Шустов.       Данилов дёрнул щекой.       — Что ж он сразу не сказал, что с любовницей был? Такая морока в чужом шмотье копаться, бегать ещё за ней, лишние сложности… Телефон отключён, никто не знает, куда делась. В чём смысл?       Шустов козырьком приложил ладонь ко лбу. Пригляделся. На ковре остался кусочек паззла.       — Старой закалки… Решил, что дело шьют и тут же спрятал всех близких. Мать, любовницу… До матери тоже не дозвониться, пропала из сети. Ему проще пару суток подождать, чтобы мы все перепроверили, чем позволить семью допросить.       — Как в девяностые?       — Как в девяностые.       За поисками любовницы азартно следила вся ФЭС. Кажется, Тихонов принял её пропажу за вызов и постоянно мониторил соцсети и поставил телефон на прослушку. Ничего не успело заработать, как она явилась сама. То есть, не совсем сама, конечно, а с Карпенко в комплекте — та всегда за своих клиентов стояла насмерть, даже если дело было откровенно труба. В этот раз вот приволокла… Сомнительное, но всё-таки алиби.       Любовница и правда была девчонка девчонкой — маленькая и рыжая, завёрнутая в белый мех. С бледного лица внимательно смотрели зелёные русалочьи глаза. Она трогательно устроила белоперчаточные ладони на животе.       — Добрый день. Могу ли я увидеть полковника Рогозину?..       Шустов вежливо проводил — сначала, конечно, велел оставить сумку на входе, помог стянуть шубку и знаками-перемигиваниями показал, что надо передать в лабораторию, чтобы убедиться в достоверности. Мало ли что… Впрочем, земные неприятности внеземную фею не особенно интересовали: она любопытно поглазела по сторонам и благодушно устроилась в кресле. Очень встревоженная. Карпенко опустила руку на спинку её кресла. Вот уж кто выглядел столь кровожадно, будто собирался оторвать Рогозиной голову и приготовить из неё холодец на ужин.       Правда, минутой спустя разговорная опустела — Рогозина безжалостно выставила вон подслушивающих Шустова и Данилова, которые грустно прилипли к стеклу с той стороны, Карпенко неохотно вымелась после застенчиво-кроткой просьбы, но далеко не отошла. Фея вышла спустя минут пятнадцать, взмокшая, белая, как полотно, но улыбающаяся. Карпенко агрессивно замелась обратно, и ещё через полчаса Шустову всучили ключи и отправили вызволять Малиновского из заточения.       Он был спокоен ровно до тех пор, пока с ним не заговорили. Вальяжно развалился на казённой койке, заложив руку за голову и пялился в пружинисто-ржавый верх. На столе стояла нетронутая миска с кашей и кусок хлеба. Явно собирался партизанить и дальше.       — Зря вы сразу не рассказали о своей… Даме, Роман Дмитриевич.       Малиновский тут же вскочил, как медведь, разбуженный зимой во время спячки, весь побагровел и набычился, зло потемнел взглядом. Он был огромный, широкоплечий и занимал половину камеры, когда стоял, широко расставил ноги и основательно подбоченившись, будто собирался драться. Это было бы… Смертельно, вероятно.       — Вздумаешь к бабе моей полезть, или не дай Бог напугаешь… Я тебя, капитан, и отсюда достану…       Шустов хмыкнул.       — Было бы откуда доставать. На выход.       Малина нахмурился. Недоверчиво сощурил глаза. Они были по-мариански синими, но из-за слабого освещения казались тёмными, глубокими, как гладь ночного озера. В далеко не тихом омуте черти плясали фокстрот.       — Чё?..       — Ничё. Оправдан, из подозреваемых — в свидетели. Опять.       Это уже начало становиться традицией. Малина, впрочем, даже не дослушал — едва сняли наручники, как тяжело прогромыхал по коридору, не обращая внимания на несчастных сотрудников, что при виде него предусмотрительно жались к стенам. Всем было тесно, а вокруг будто клубилось что-то угрюмое, мрачное — глухая бессильная ярость, помноженная на тревогу. В конце, около самого выхода, стояла так старательно охраняемая им женщина. Самое ценное сокровище. Она была всё ещё очень бледная, с нервно подрагивающими руками. Малина разъяренно повернул голову и уже открыл рот, чтобы рявкнуть, но Шустов тут же поднял руки вверх, а любовница, всучив несчастную многострадальную шубу прибалдевшей от такого поворота событий Карпенко, торопливо метнулась вперёд и крепко-накрепко обхватила за предплечья.       — Не злись на капитана, пожалуйста… Я сама приехала…       Малиновский отвернулся от Шустова и сурово насупил брови. Пробасил сердито, будто кувалдой по железу грохнул:       — Нахрена?       Правда, в противовес словам, тут же крепко прижал к себе и уткнулся носом в макушку. Смотрелись они уморительно и умилительно одновременно: разница в возрасте, социальном положении, росте и размерах была колоссальная, медвежье-лисий дуэт. Сколоченный на обрывках лет ансамбль: люди, не похожие совершенно и одновременно одинаковые, тревожно-взволнованные, неловкие, притиснутые намертво, сплетённые верёвочно-шёлково. Наверное, про это и говорят, мол, два сапога пара. Пока один ограждает и воюет сам, вторая лезет в пекло — то ли подавать, то ли продавать патроны, тут уже как-то непонятно.       — Ира сказала, что мои показания помогут быстрее тебя отпустить…       Он заворчал, как медведь, но из рук не выпустил. Грузно переступил с ноги на ногу, огромную ручищу устроил на рыжем затылке. Просто-напросто вжал в ткань малинового пиджака, не позволяя отстраниться. Шустов начал подозревать, что ещё минута-другая, и он станет свидетелем того, свидетелем чего не хотел бы быть никогда в жизни.       — Ира ей сказала… Я тебе сказал — дома сиди, меня жди!       — Разве я могла сидеть дома?..       Бледное личико вынырнуло из-за облака волос. Малина смягчился за одну короткую паузу, длившуюся одну маленькую вечность. Казавшаяся неминуемой гроза прошла, как не бывало. Грозно зыркнул по сторонам и наконец немного выпустил её из объятий. Выпорхнула слегка помятой райской птичкой, но далеко не отошла, повисла на руке, будто приклеенная.       — Ладно, кисуль, потом поговорим… Домой поехали… Я тут задолбался уже, четвёртый раз! Сколько можно?..       Молчаливая, но явно не одобряющая Карпенко, что было очень заметно по её угрюмому лицу, всучила ему шубу, и Малина со слоновьей неловкой нежностью натянул её на фею. Бережно поправил отвороты, пригладил её растрепавшиеся волосы, раскрутившиеся пряди заправил за уши. Потом не удержался и воровато-коротко приложился губами ко лбу.       — А ты не вляпывайся, чтобы не было юбилейного пятого, — мрачно процедила адвокатша, разворачиваясь на каблуках. Малина, пока она не видела, скривил смешную рожу. На выход они пошли втроём, голоса тонули в гулкости длинного коридора. Малиновский умудрился подцепить утелепавшую Карпенко под локоть, любовницу сильно притиснул за плечи и отгавкивался от двойной бомбардировки, как мог:       — Да я чё?! Я просто мимо проезжал…       — Так мимо проезжал, что в итоге чуть в тюрьму не сел?       Фея прижалась щекой к его плечу. Плаксиво-коротко что-то сказала, но очень тихо, удалось расслышать лишь: «мама», «балет», «Гвидон».       — Ща, кисуль, погодь… Ириш, ну чё ты начинаешь… Я ж извинился до этого!       — Передо мной. А перед ней? Бедный ребёнок, подорвал ночью, отправил её хрен пойми куда, я двое суток искала…       — А давай ты не будешь меня учить, как мне с моей…       Что как и с кем — Шустов уже не слышал. Тихонов завопил из лаборатории — вышли наконец-то на след убийцы. Нужно было ехать обратно в Катамарановск, на этот раз путь лежал в приснопамятный электрический лес, в котором, судя по всему, должно было найтись ещё несколько трупов. Дело предстоял не из простых, а Малиновский опять свалил из подозреваемых в стан свидетелей. Вот же удачливый сукин сын!..