Второстепенное и не очень

      Первоочередно — Назару нравится Майя.       Второстепенно — Назар не знает, что с этим делать.       Назар к этому осознанию (что Майя ему нравится) шёл очень долго. Он знал её с детства, всю целиком: и какого цвета у неё были туфли на новогодней ёлке пять лет назад, и каким бантом она завязывала волосы на выпускном из четвёртого класса, и сколько книжек прочитала за неделю. Майя вообще всегда у него была как на ладони — они проводили вместе так много времени, что воспоминаний, где её нет, очень мало. Майя есть — всегда. А если её нет, то есть намёки на её возможное присутствие.       Неизменная константа. Аксиома, не требующая никаких доказательств. Постоянное свойство, не имеющее возможности измениться. Что-то твёрдо-каменное, недвижимое. Что-то… Что-то такое. Словами ему было объясняться трудно — это мама была мастерица слова, выдавала пулемётной очередью, а сам Назар думал тысячу раз, прежде чем сказать. Даже когда злился. А злился он — как папа, только папа орёт, а Назар все припоминает, взвешивает, отмеривает.       Слова — шелуха. Слово должно быть подкреплено делом, иначе значения никакого не имеет. Если, конечно, это не строчки из книжки или из песни какой-нибудь — там всё имеет смысл. В реальности всё иначе. Разбираться в реальности труднее, но Назар всегда был терпеливым, как снайпер в засаде. На самом-то деле это очень трудно: понимать, что тебе кто-то нравится. Назар мозговал это дело дольше положенного: думал, вспоминал и вычислял, когда Майка из зла необходимого превратилась во зло желанное. Как так вышло, что он принялся ждать её? Искать среди гостей и находить первой же? Задумчиво пялиться в прямую узкую спину в школе? Как вообще — так вышло?       У Майи красивые глаза. И волосы. И руки, особенно запястья. И уши. И… Вообще все. Она вся красивая, как… Назар даже не понимал — как. Просто — как-то. Красивая и всё тут. С недавних пор он эту красоту избегал всеми силами. Никогда ещё не чувствовал себя так странно, неуютно, словно не в своей тарелке. Последние разы видеть Майю было настоящей мукой: он смотрел на раскрученную тёмную прядь, падающую ей на затылок, и не мог поправить. То есть мог, конечно, он тысячу раз до этого поправлял — и ещё тысячу трогал, — но теперь ему казалось, что стоит лишь коснуться Майю пальцем, как произойдёт нечто из ряда вон. Небо упадёт на землю. Река потечёт вспять. Рак на горе свистнет. Розы зацветут в конце декабря. Игорь Натальевич протрезвеет. Получится что-то такое — взрывное и безумное.       Избегать было проще простого. Он уже два раза отмазался от совместных прогулок на выходных (друзья, уроки, дел куча, без настроения, дурно себя чувствую), три раза исчезал наверху, когда Майя с крёстной объявлялись у них. Отчаянно пытался отбиться от посещения дня рождения дяди Алика (не получилось, поэтому он сел не с Майей, как обычно, а с Киро), потом от дня рождения дяди Жилы (тут затеряться было проще простого, намертво прилип к Ритке, она была не против). Приближался Новый год, который избегать было уже невозможно, пришлось бы томиться рядом с Майей целых два (а то и три!) дня в одном доме, а потом ещё, если родителям стукнет, все каникулы в её компании на какой-нибудь турбазе… В прошлом году они домой вернулись уже в разгар рабочей недели, а в этом Назар бы прямо сейчас на учёбу вернулся, лишь бы не застать Майю у себя дома. Но это было невозможно.       И тогда он решился попросить совет.       Домой Назар припёрся ближе к вечеру, с жилинскими пацанами гоняли в футбол на пустыре, замёрзли жутко. Было уже затемно, когда он вылезал из сапог, куртки и шапки. Всё по местам разложил, сапоги вымыл, шапку и куртку повесил сушиться, джинсы и свитер выбросил в стирку. До ужина оставался ещё час, так что Марья Фёдоровна всучила ему бутерброд с колбасой и от греха подальше отправила наверх — в гостиной бушевал папа, орал на кого-то по телефону. Назар умчался торопливо, не попадаясь отцу на глаза. Его все равно было бесполезно спрашивать, разбираться он умел только в маме. И то не всегда. А Майка с мамой были разными, как… Как… Как сфинкс и мейн-кун!       Первой жертвой была Ванька. Она обнаружилась в маминой комнате, среди шёлка, парчи и бархата, в облаке духов, кремов и эфирных масел. Залезла на тахту с ногами и копалась в чёрной деревянной шкатулке с золотистыми узорами на какой-то славянский мотив. Чуть ли с головой туда не залезла.       — Не холодно?       Ванька аж подскочила. Воровато высунула тёмно-рыжую макушку из недр шкатулки, выдохнула полной грудью, потом сощурилась. Глаза у неё были синие, как летнее небо. И хитрые, как у лисы.       — Чего пугаешь?       Он ее проигнорировал. За нос всегда водила умело.       — Мама разрешила? Или как в прошлый раз?       Ванька показала язык. Она имела необоснованную тягу к этой комнате и маминому шмотью. Удивительно, но своего у неё было предостаточно, а она всё равно лезла, слёзно выпрашивала поносить серьги, кольца, браслеты или заколки, или померить платье, или потрогать шубу… Хорошо, что хоть по бумажкам не лазила — у мамы везде порядок был, она замечала неправильно стоящий флакон духов и чуть повёрнутую вазу с пионами, не то что такое. Разозлилась бы жутко. Ваньку сюда тянуло магнитом, а Назар чувствовал себя немного неловко, будто подглядывал в замочную скважину. Всё-таки… Тут всё было только мамино, не считая фотографий. Нет, её вещи по всему дому находились, во всех комнатах, у папы в машине, в гараже, в беседке на улице, везде, но тут… Он даже внятно объясниться не мог, что именно вызывало такую осторожность и благоговение. Будто это не просто комната, а святыня какая-то.       У Ваньки ничего святого не было. Она взвесила на ладони старые выцветшие золотые серьги с красными камешками, потом приложила к мочке уха.       — Положи на место, — басовито велел Назар, и, подумав, шагнул внутрь. Сразу обдало чем-то сладким и конфетным, — это нельзя трогать, тебе тысячу раз говорили. Где мама?       Ванька тут же надулась, как мышь на крупу.       — С папой в гостиной. Он ссорится с дядей Гришей, а она их мирит.       — И пока её нет, ты решила покопаться в её вещах?       Ванька закатила глаза.       — Она разрешила взять белую шкатулку.       Назар дёрнул щекой и шагнул ещё ближе. Ванька восседала на тахте, как на троне. Следила, сузив глаза, держа серьги в руке, будто коршун — добычу. Крепкая хватка ей не помогла.       — Это не белая шкатулка.       Он ловко схватил сестру за воротник вязаного свитера, мягонько встряхнул и отобрал серьги. Ванька сердито зашипела, задёргалась, ухнула вниз, почти вылезая из свитера, но Назар сунул серёжки в карман домашних штанов и отпустил её. Она шустро вскочила на ноги.       — Да я просто посмотреть!       Он не купился ни на йоту.       — Знаю я твоё просто посмотреть, сорока. Проваливай, а то я всё расскажу. И будет тебе не театр, а кукиш с маслом. Кыш отсюда!       Сестру мгновенно смыло. Напоследок она, явно не удержавшись, смачно шлепнула его по заднице и спешно удрала, своровав несчастного Бусика с подушки. Подушка у Бусика была шёлковая. Назар рассеянно поправил плед на тахте, вытащил серьги и положил обратно в распотрошённую шкатулку, заодно по памяти навёл там порядок. Открыл стеклянную дверцу серванта, сунул шкатулку на место. Покрутился немного у окна, потом сел на краешек тахты и принялся ждать. И уснул.       Снилась ему Майя.       Проснулся Назар от тихого шелеста. Кое-как разлепил глаза, в них будто песка насыпали. Оказалось, что он спал на тахте, до шеи укрытый тёплым шерстяным пледом. Проморгался и огляделся — Бусик вернулся обратно на свою подушку и мирно сопел рядом, прикрыв лысым хвостом розовый нос. Окно уже занавесили шторами, свет не горел, только мигали огоньками пахучие свечи на туалетном столике. Мама сидела на пуфике, вытянув ноги и скрестив их в лодыжках. Тоже тёмно-рыжая, в нежно-розовом халате и босая.       — Тебе не холодно?       Повторил, как попугай. Глупо. Мама облизнула палец и перелистнула бумажку. Как ни в чем не бывало подняла глаза и улыбнулась.       — Нет. А тебе? Выспался?       Назар неловко пожал плечами.       — Есть такое.       — Ты проспал ужин. Хочешь, я тебе разогрею?       — Немного позже.       Она кивнула. Назар сглотнул.       Свечи негромко щёлкали, Бусик сонно урчал, мама листала документы.       — Мам? — Назар выпутался из-под пледа и сел нормально. Она пошевелила пальцами на ноге. Они были накрашены алым лаком.       — Да, милый?       — Мне нравится Майя.       Мама угукнула. Листнула ещё.       — Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю.       Назар тут же замер. Ему будто за шиворот сунули холодную склизкую лягушку, и теперь она пачкала спину липкими перепончатыми лапками, вызывая мурашки.       — Это… Заметно? — хрипло осведомился он. Мама подняла голову.       — Определённо! — она улыбнулась, показывая зубы. Она редко так улыбалась, с зубами, считала такую улыбку некрасивой. На самом деле, Назар, как и тётя Лера (как и все вокруг) думал наоборот. В такие моменты он почему-то думал, что она совсем не старая. Нет, папа тоже не старый, но мама… Совсем-совсем не старая. Думалось, что если поставить их с Ванькой и заставить зубасто улыбаться, то он отличит их только по глазам. У мамы они были тёмно-зелёные.       — Мам?       — Да?       — Что мне сделать?       Мама поднялась. Отложила бумаги, села на тахту, обняла его за плечи — руки у неё были холодные, но пахла она невероятно вкусно. Устроила свою голову у Назара на плече, и он рассеянно уткнулся лбом в её распущенные волосы. Будто ему снова пять лет. Мама ласково погладила его по руке.       — Пригласи её в кино.       Назар моргнул.       — А если она не захочет в кино?       — Позовешь в другое место. Надо же с чего-то начинать, верно?       Верно. Надо же… Как-то, ну… Начинать!       Мама вдруг ущипнула его за бок.       — Пойдём я тебя покормлю. Я тоже ещё не ужинала. А потом вместе посмотрим афиши, выберем что-нибудь. По рукам?       Она повернулась к нему лицом. Глаза у неё были лукавые-лукавые, как у Лисы Патрикеевны в сказке. Хитрее, чем Ванькины.       Назар улыбнулся. С зубами.       — По рукам.       И они серьёзно и по-деловому пожали друг другу руки.