Цена геройства

Через пару минут Жан, отцепивший трос раньше, чем его ноги коснулись земли, умело спустился. Во рту он держал крупное яблоко — весь из себя молодой и ловкий, особенно на фоне новичков, которые пользовались УПМ с осторожностью. Ливай с гордостью следил за его движениями, несмотря на то, что к успехам Жана не прикладывал руки, чья грациозность — заслуга многих лет практики. Просто нравилась его удаль, бывалость. Напоминала других удалых, бывалых и, увы, уже покойных сослуживцев. Наваждение сошло, когда Жан встал напротив. Он с хрустом откусил от румяного яблока, и Ливай нетерпеливо начал выкладывать все, что узнал и осмыслил за последние дни: — Есть новости от Зика. Он рассказал мне свой план, из-за которого весь сыр-бор. Тот прекратил жевать и с набитым ртом спросил: — И что там? — Жуй быстрее, а то еще поперхнешся… Значит, слушай. Вместе с Эреном он хочет разнести часть Стены, чтобы уничтожить все приближающиеся к нам армии. Думаю, он говорил о Марии. — Ну... — замешкался Жан, не зная, что сказать. — Так ведь это же хорошо? В смысле, мы же все чего-то подобного и ожидали, нет? — Как посмотреть, Жан. Но это еще не все. Зику на самом деле плевать на остров. И на Либерио плевать, и на Маре тоже. Он хочет уничтожить расу эрдийцев, отняв у нас всех способность к размножению. Именно это и есть его секретный план, о котором он упоминал в первом письме четыре года назад. Он назвал его «Эвтаназия». — Это шутка? — неуверенно улыбнулся Жан и облизнулся. — Нет, не шутка. Я уверен, что Зик говорит правду. Жан утер рот от и замер. — Не верю. Ливай пожал плечами. — Да ладно, но в чем смысл? Какая ему выгода? — Это, кстати, понять не проблема. Он считает, что эрдийцы не могут жить с обычными людьми в мире, что это доказано мировой историей... — Это доказано мировой историей? — Я похож на историка? — Нет, капитан, — присмирел Жан. — Так откуда мне знать, доказано или нет. Он считает, что эрдийцы не могут существовать с обычными людьми на равных, и поэтому их лучше истребить. — Как бы то ни было, это его личное мнение, а не факт. Никто в это не поверит! Почему никто? Ливай, например, отчасти разделял взгляды Зика, хотя радости и превосходства от этого не чувствовал. История мира за пределами Стен известна ему поверхностно, и с этими знаниями он видел разницу между эрдийцами и марейцами, как разницу между собой и обычными людьми. Сила гигантов сверхъестественна, распределена неравномерно, и даже в мирное время способна вызывать разные чувства: зависть, страх, обиду. Поводов для ненависти уже предостаточно. Как ни крути, нечеловеческая сила требует нечеловеческого человечества, а так как это невозможно, то уж лучше бы она вообще исчезла не дожидаясь дня, когда люди смогут ее выкорчевать сами. Но к такому масштабному решению нужно прийти массово, а не единолично — это будет справедливо. Не говоря уже о необходимости доказать в исторической науке тезис о невозможности мирного сосуществования эрдийцев и марейцев. Но кто возьмется за такой труд? «Лучше придержать эти рассуждения при себе. А то Жан подумает, что я хочу обелить злонамерения Зика», — мысленно удержал себя от возражений Ливай и перешел к той теме, ради которой вообще начал этот разговор: — Есть еще кое-что. — Что? — Вишенка на торте. Он говорит, что Эрен поддерживает его план. — Чего? Жан помотал головой. Постепенно на его лице проявлялось потрясение и, самое главное, неверие. Ливай впитывал последнее, как сухая губка воду. Душа расправлялась в теле, укреплялась в вере. — Да ну! Вот этого точно не может быть! Ливай с облегчением выдохнул. Какое счастье, что реакция Жана и его реакция в этом вопросе совершенно никак не отличались. — Не похоже на Эрена? — переспросил он. — Нет! — с легким возмущением ответил Жан, отмахиваясь надкусанным яблоком. Но, подумав, осторожно добавил: — По крайней мере я хотел бы сказать «нет». — То есть? — Я ведь на самом деле не знаю, что там в голове у Эрена. Я не так хорошо знаком с ним. Вот Армин или Микаса сказали бы больше. Эта оговорка ничуть не расстроила Ливая, потому что в своих суждениях не сомневаются только дураки. Главное — это первая реакция, самая честная, самая естественная, ей-то и можно доверять. — Зик говорит, что у них с Эреном полное единодушие, но его слова кажутся неубедительными. У меня есть мысль, что он просто хочет верить в то, что Эрен с ним заодно. — Потому что они братья? — Да, одной крови от Гриши Йегера. Хотя перед отъездом в Либерио они виделись лишь один раз в жизни — во время битвы за Шиганшину. Жан, обдумывая сказанное, казался рассеянным и не понимающим, о чем ему говорят. Ливай не удивлен: обсуждать родственные узы Эрена им еще не приходилось. — Может они как бы подружились в Маре? — Может, — согласился Ливай. — Но ведь Эрен тоже не дурак. Может, он просто втерся в доверие, чтобы узнать план Зика. Или добивается чего-то еще. — Но чего? — Не знаю. Но уж вряд ли кастрации острова! Спорить с этим Жан не стал. — Я не буду разубеждать Зика, — продолжал Ливай. — Он быстро раздражается, когда ему перечат. Просто знай, что враг ошибается. И знай, что стоит на кону. О чем бы на самом деле Эрен ни думал, контакт между братьями не должен произойти ни в коем случае. Понятно? Мы не должны допускать, чтобы они приближались друг к другу. Возможно, что за исполнение этого приказа Жану придется отдать жизнь, но тот лишь бодро кивнул. Понимал ли он абсурдность ситуации? Что, возможно, Эрен готов идти против них? Что они теперь вынуждены противодействовать своему же товарищу? Если да, то не показывал виду. Славный, молодой Жан — Ливай с жалостью смотрел за тем, как тот сжал губы и деловито подтянул штаны за пояс. Во второй руке он держал надкушенное яблоко. Все происходящее, все политическое и идеологическое — это фарс и не заслуживало ни капли их крови. Кто же знал, кто был готов к тому, что последним их боем станет не сопротивление гигантам или армии, но противодействие чужим заблуждениям? — Только никому не говори о том, что я тебе сказал. Завтра будет видно, к чему все идет. — Командор Ханджи будет удивлена, когда узнает. — Я послал ей вчера письмо утром, надеюсь, дойдет до нее. И будем надеяться, что она все же явится без Эрена. — А мне вот кажется, что командор обязательно возьмет с собой Эрена. Мы встретим его завтра. — Да? Почему ты так думаешь? — Вы ведь будто в заложниках. Она не станет вами торговать. Да, они с Ханджи дружили очень крепко, и Ливаю льстило, что Жан это заметил. Но если великолепная подруга приедет сюда с Эреном, то трагедии не миновать. Все может случиться буквально здесь, в лесу: самоподрыв, план Зика, уничтожение конвоя и еще многих, многих людей. Ливай обернулся к костру в центре лагеря. Металлический прут, на который цеплялся чайник, темной чертой замер над яркими языками пламени. Зик сидел на своем привычном месте вытянув скрещенные в щиколотках ноги. Ливая он не искал, пил чай. Может, продолжал злиться из-за ссоры, может, отходил. Тем не менее лучше оказаться рядом, когда Зик захочет обратить на него взгляд и по-свойски задать вопросы: куда пропал, почему так долго и что тебе там сказали? Ливай не стал медлить — окончив беседу вернулся обратно. «Завтра переговоры, поэтому нужно привести себя в приличный вид», — сказал Зик спустя два часа упорного молчания. Ливай не сразу оторвал взгляд от земли — был придавлен двумя часами тоски по своей стремительно кончающейся жизни. Он моргнул, очнулся, распорядился нагреть воду и с готовностью повел Зика к тихой речушке, возле которой их отряд остановился. Эта тихая, неглубокая река пересекала северный и южный лес — в ней текла та же вода, которая использовалась в прошлом лагере, только чище (по крайней мере хотелось так думать). Они прошли стоптанную площадку, где все черпали; устроились поодаль на несмятой траве. Сначала Зик ухаживал за вещами: вынул все из карманов, отряхнул пальто, раскинул его на земле, почистил от присохшей грязи полы и рукава, затем постирал нижнее белье и рубашку в взятом из лагеря тазу. Ливай лениво наблюдал за ним, с ногами забравшись на небольшую упавшую ветку гигантского дерева. Сердце тянуло, сильно сжималось от понимания, как, вероятно, последние часы жизни уходят непонятно на что: на бытовую дребедень, на чужеземца с пулей в голове, на извращенную любовь, от которой не убежать и не спрятаться. Ко времени, когда Зик со всем управился, им принесли одно пустое ведро, чтобы разводить воду, ведро с горячей водой и два свернутых полотенца, на которых лежали мыльные принадлежности: зеркало, мочало и бритва. Зик все принял с благодарностью и засмущал девушку голым торсом. Ливай чувствовал себя перед ней немного неловко и хотел прикрыть Зика, но та, покраснев, убежала. Довольный Зик — наглый дикарь — наблюдал за ней с бесстрастным лицом, и только насмешливые губы выдавали бахвальство. Он снял очки, разделся догола и вошел в воду. Сверкал белыми ягодицами безо всякого стыда, будто это не его забота, если его увидят со стороны. Речка в середине ему доходила до бедра. Ливай с плотским пристрастием смотрел на мышцы ног, поднявшиеся от холода волосинки и качающуюся между ног тень мошонки. — Присоединяйся! — обернулся к нему Зик. — Нет, спасибо, — ответил Ливай и замолчал, разглядев, что от прохладной воды у Зика соски напряглись. Пальцы непроизвольно сжались, скручивая невидимые горошины. — Я посижу тут. — Ну, как хочешь. Ливай поудобнее устроился на дереве, отдаваясь разглядыванию моющегося Зика и мыслям о банном дне. Все лучше, чем переливание из пустого в порожнее, и перебор бы да кабы. В голове смешалось, проявились ощущения на языке, в носу. Мокрая кожа, стекающие с шевелюры струйки воды, мускулатура рук, проступающий во время движения рельеф пресса, мыльное большое тело. Крупное, светлое, сильное и тяжелое. Наваливающееся, продевающее между бедер руку, седлающее грудь. Ливай коснулся губ, вспомнив как на них брызнула теплая сперма, как ласкали его член. Какое нелепое у Зика было лицо тогда… И как проворен оказался его язык вчера... Тем временем мыльный Зик вышел с реки, набрал в ведро воды и попросил помочь отмыться. Ливай полил на него не слезая со своего места, просто встав на колени. Зик не особо стремился очистить себя от мыла и стоял как дрожащая от холода статуя. Видимо, ждал, что его начнут отмывать, как тогда в бане, но ухаживать за ним, подобно рабу за хозяином, Ливай не собирался. К счастью, Зик не настаивал. На отмывание ушло еще два полных ведра. Под конец обливаний земля устала впитывать воду и захлюпала, как лужа; смятая трава пригнулась под тяжестью воды. Зик повел плечом и почесал над лопаткой. — Можешь посмотреть, что у меня тут? — Ничего. — Нет, посмотри внимательнее! — Просто расчесал, — Ливай склонился над покрасневшей от давления ногтей коже. — А что это тогда такое? — Зик пальцем нажал на чешущийся участочек кожи, а потом показал еще на один, у сгиба шеи. — И вот это? Ливай пальцем коснулся обоих мест. Ничего подозрительного, просто чистая, приятно пахнущая кожа. — Все хорош... — запнулся он, когда Зик стремительно положил свою ладонь на его руку. Ливай потянул на себя, но Зик не выпустил, наоборот, подействовал смелее — зацепился двумя руками и щекой прижался к костяшкам. Животом Ливай навис над мокрой головой, вторая рука опиралась на плечо. Щетинка царапалась о тыльную сторону ладони. Борода, наоборот, ощущалась мягче. — У тебя ничего же не чесалось, ты это специально придумал? — Да. Я хочу попросить прощения, что вспылил сегодня. — Трясь об меня, как кот? — Да, — с улыбкой в голосе подтвердил Зик и колюче потерся: — Хотел бы я родиться в этой жизни чьим-нибудь домашним котом. Твоим, например. — У меня никогда не было домашних животных. — Надеюсь, ты бы кормил меня и вычесывал… — Я бы открыл дверь тебе на улицу. Вычесывайся и кормись там сам. — … не бил бы тапками… — Тапки жалко. — … и не выбрасывал бы меня из окна. На это Ливай не нашелся что ответить. Что за странное предположение? Разве он похож на садиста? Нет, он никогда не обижал зверей, ему чужда идея вымещать на животных злобу, даже мыслей таких не было. Это же мерзко. Ливай проявил настойчивость и вынул из ладони Зика руку. — А что, некоторые так делают, когда кошечки-собачки оказываются слишком шумными, — не оборачиваясь, ответил Зик. Да, бывает и такое, но что на это сказать? Зик не стал ждать его надуманных реплик. Пальцами расчесал волосы, обтерся полотенцем и надел штаны. Он набрал ковш, поставил перед собой карманное зеркальце и, присев на сухой траве, молча начал бриться. Ливай смотрел на его спину, выступающие позвонки, движения лопаток и думал, что у Зика, наверное, во взрослой жизни не было близких людей. Если коту страшно оказаться выброшенным за окно, то в жилище человека он не зайдет. Зик тоже. — Не пойми меня неправильно, я далеко не какой-нибудь сентиментальный мальчик, который всю жизнь мечтал о братике, — сказал Зик, аккуратно снимая бритвой щетину в пене. — Я не цепляюсь за родственников, они не фундамент моей жизни. — А как же бабушка с дедушкой? — Они мне дороги, конечно, они меня растили, но… — Но не фундамент. — Да, не фундамент. Он занялся другой щекой и молча, сосредоточенно чистил круглый участок под губой. — У нас с бабушкой и дедушкой не было понимания. Они обычные люди, у них семейные интересы, день прожили без потрясений — значит, день удался. Зик плавно вытер полотенцем лицо и задумчиво уставился в зеркало. — Ты не говорил им о своем плане? — поинтересовался Ливай. — Нет, конечно. Во-первых, зачем и что делать, если они проговорятся? Во-вторых, деда это бы добило. Я же для него послушный Воин на службе Маре. Гордость семьи. И, в-третьих, вряд ли бы они меня поддержали. — Почему? — Ты знаешь, почему, — обернулся Зик. — Отказ от размножения настолько противоестественен, что его возможность никому даже в голову не приходит. А когда приходит, постоянно отрицается. Ты, кстати, тоже отрицаешь. — Еще бы нет. — Вот! А вот с Эреном у нас единство касательно «Эвтаназии». В отличие от тебя, он сразу меня понял. Он тоже решил, что от исчезновения силы Имир все только выиграют. К тому же он титан, как и я. Мы с ним равны. — Ну, с такими требованиями к равным, равных у тебя в жизни было немного, — с ехидцей прокомментировал Ливай. — В общем, Эрен согласился со мной, — проигнорировал его выпад Зик. — У нас единодушие в вопросе судьбы эрдийского народа. — А в остальных вопросах у вас как? Например, про отца. Единодушие? — Единодушие. Но это тебя уже не касается, ясно? — чересчур холодно ответил Зик. — Я тебя понял, — отступил Ливай. По всей видимости, больное место, в которое он ткнул, кусалось. — Не мое дело. Зик очень сильно опирался на Эрена, совсем неестественно для своей подозрительной, ироничной ипостаси, которую являл внешнему миру. Верил незнакомому парню, будто они действительно все детство вместе прожили под одной крышей с общим отцом. Путал реального Эрена с прошлым собой, и это было так понятно и обыденно, что Ливай мог бы взгрустнуть над чужим одиночеством — если бы оно не привело к тому, к чему привело. — Я думаю, что ты бы смог получить согласие многих, проповедуй ты другую идею… — Я не проповедую. И вообще ничего не распространяю. — …И вместо согласия одного Эрена, у тебя было бы согласие десятков, тысяч таких, как Эрен. Даже твоих дедушки и бабушки. Разве это не приятно? — А что ты предлагаешь? У тебя есть какое-то другое решение главной проблемы эрдийцев? — Нет, я так, в общем сказал. Мне просто кажется, что по жизни ты мог бы не возводить страдания в культ. И тогда ты не стремился бы как можно скорее и полнее избавиться от страданий. Мне кажется, что можно жить и считать жизнь прекрасной. — И как, Ливай? Жизнь прекрасна? — Прекрасна. — Даже тогда, когда я уничтожил весь Разведкорпус четыре года назад? Ливай глубоко вдохнул. — Случаются и ужасы. — И когда я в тебя ручку от сковороды запихнул — тоже ужас? — Это было тяжело. — А бывает ли легко? Ливай вспомнил, когда было легко. Пронеслись все близкие люди, слова любви, лозунг «Посвятите сердца», небеса, зеленая земля, острые переживания ликования и дружеского утешения. У него в голове целый список счастливых, сильных моментов в жизни, но сейчас он вспоминал их быстро и сухо, как листал книгу в поисках заложенных внутрь денег. — Бывает. Еще как. — Везунчик. Хотел бы я иметь такие воспоминания, чтобы видеть жизнь в лучшем свете. Всполоснув бритву, Зик ее вытер, а затем вылил ведро в куст. Опустил руку в речку и смочил лицо, затем прошелся по нему полотенцем. — Я говорю тебе, сдай назад, Зик. Отбрось этот план. Сделай, что нужно для острова, и оставь право людей размножаться в покое. Дай выбирать людям самим. — Да? И что мне тогда делать в этом мире? Человеку, уничтожившему десяток городов и тысячи людей? — Что хочешь. Можно скрыться. Можно стать королем. Взять замок, запереться там и строгать десять детишек, — в возникшей паузе Ливай добавил, еле ворочая язык: — Если хочется, то можно со мной. Получилось не очень разборчиво, но Зик услышал. Он замер, когда вставал, вытянулся в лице и неловко захехекал. — Это была шутка! Я просто злил тебя. А ты повторил. Хе-хе. — Я запомнил ее, — преодолевая марево смущения признался Ливай. — Что, не «хе-хе»? — Точно нет! Это же сущая комедия, мы в этих ролях смотримся смешно. Выговорившись, Зик поднял пальто, встряхнул его и надел на голое тело. Пальцами залез в подсохшие волосы и растрепал их. Челка расправилась и гребешком легла на лоб. Влажные кончики достали до бровей, Зик тряхнул головой и произнес: — Меня уговорами не разубедить. — И все равно я должен был попытаться. Зик сочувствующе улыбнулся и подмигнул ему — очень вольно, по-дружески, без издевки. Именно на этой ноте их разговор окончился, растворился в делах, как призрак под солнечным светом, как обман всех органов чувств. Поодаль Зик развесил на кустике отстиранное, взял пустые ведра, и направился в лагерь. Ливай шел за ним и разматывал только что намотанные на него чужие переживания, против которых он ничего не мог сделать. С Зиком все было ясно, с печальным положением Ливая тоже — все без изменений. И вроде бы бывали в ситуации и похуже: в бою, в сражении, но такая спутанность, безнадега на ровном месте с Ливаем впервые. Еще только середина дня, а он устал сопротивляться, пережидать неизвестность, пытаться бороться за свою жизнь и не бороться за нее одновременно. Время тянулось, день не кончался. Терпение Ливая истончалось, он не находил себе места и не слушал, о чем с ним трепался Зик. Голос последнего вызывал то раздражение, то ярость, то уныние — очень не хотелось умирать, но все, что связано с Зиком, его внешний вид, манера общаться, образ говорило о том, что Ливай об него десять раз переломится, чем заставит отказаться от «Эвтаназии». Это ожидаемо, но никому не нравится проигрывать, и Ливай с этого бесился. Он проклинал про себя тот день, когда нахлебался вина. Все было бы совершенно по-другому, не пей он вино со спинномозговой жидкостью, и отношения между ним с Зиком были бы куда более искренние — наполненные честной нелюбовью, отвращением и гневом, а не вязким, скользким чувством ни того, ни сего. Там, где была сталь и горячее масло, теперь сгнившее ведро теплых соплей. К вечеру Зик, который еще днем перестал добиваться от Ливая осмысленного разговора, светским тоном поинтересовался: — Переживаешь о том, что будет завтра? — Что тебе с этого? — мгновенно отозвался Ливай. — Я тоже волнуюсь. «Ну, хоть не я один», — решил Ливай. Зик сидел в выстиранной мятой рубашке и, закинув ногу на ногу, курил. Вплоть до возвращения в палатку они не разговаривали. Умывшись, почистив зубы, раздевшись, они легли на свое спальное место, но никто не мог заснуть. — О чем думаешь, Ливай? — У меня есть просьба. — Какая? — Я не хочу, чтобы завтра ты использовал новичков и вредил кому-либо из Разведкорпуса. Можешь обещать, что ты не убьешь их или не ранишь? Зик обдумывал ответ. Он медленно провел пальцами по позвонкам, начиная от шеи до поясницы. — Извини, мой дорогой капитан, но мы на войне. — Ты будешь мне приказывать? — Я не знаю. Может быть. Ливай тяжело вздохнул и отодвинулся от руки. Лег на живот, уткнувшись носом в подушку, зажмурился — к глазам подкатило, защипало, но слезы все никак не шли. Зик все понял и вдруг проявил чуткость. Он взял его за руку и мягко прошептал: — Не бойся, Ливай. Завтра все будет хорошо. Зоэ — умная женщина, она все поймет и разрешит конфликт в нашу с Эреном пользу. Завтра все наконец-то кончится, и тебе не придется больше делать вид, что сдерживаешь меня. Вот увидишь, тебе станет так легко, что все решили за тебя, так хорошо… Среди всех возможных реакций, мыслей, чувств, которые от произнесенного переплелись подобно клубку разноцветных нитей, Ливай слабовольно выбрал самую яркую, появившуюся вопреки всему тонкую веревочку. Наивную, эгоистичную, обнадеженную, очарованную. Он сжал руку в ответ. Ливаю снилось, что он стоял на Стене. Сильно дул приятный ветер, разносил всюду запах свежескошенной травы. Приближались облака, солнце властвовало на небе, сияя жаркими лучами света. Ливай подпрыгнул — или его просто подняло вверх, не понять — и начал парить, медленно спускаясь к земле. На ней все немножко перемешалось, но виды казались знакомыми: то ли это лес рядом с Тростом, то ли равнины за Шиганшиной, то ли еще что. Как в чудесной сказке, он шел по воздуху на звук своего имени, плавно шагал в свете и просторе, пока не вылез из кокона густой субстанции вокруг себя. Его продолжали звать, и, согнувшись в спине, он побрел по спертому воздуху наружу. Там, в ночном свежем холоде, его ждал Жан. Сумрачный и напряженный, почему-то неспящий и зачем-то его разбудивший. — Что случилось, Кирштайн? — Капитан, господин Зик проснулся? — Вроде нет, — заторможенно ответил Ливай, медленно просыпаясь и поневоле обхватывая себя руками. Внутри было очень тепло, снаружи погода ночная, прохладная, а Ливай раздет до нательной рубашки и трусов. Горящий поодаль костер, разумеется, не помогал. Вокруг никого. — Командор тут, — тихо произнес Жан. — Я уже разбудил весь лагерь и всех вывел. — Что? — Они покинули лагерь. — А кто наверху? Жан аккуратно повел вперед. В голове складывалась картинка: переговорам быть, вокруг никого, это значит, что Ливай больше не нужен. Мелькнула мысль: «Может, ну это все? Может, сбежать?» — Армин, Конни, еще я. Нас хватит. — Она с Эреном? — Да. Я же сказал, она вас не бросит! Ливай не подал виду, но внутри у него все оборвалось. Вот оно, началось. Ханджи-Ханджи, что же ты делаешь, уверена ли ты, понимаешь ли, на что идешь? Жан продолжал шептать «предложила», «надо», «давайте», но Ливай слушал вполуха. Ему ясно виделась все последующая мешанина: свой побег из лагеря, прямо в черноту леса, как Зик станет возмущаться, и как появление Эрена затмит любые его жалобы. А потом переговоры кончатся, остров начнет вымирание, Ливая дернут, как собаку, к ноге, и тогда точно им всем конец. Ну уж нет! — Куда это мы идем посередине ночи? — произнес позади Зик, высунувшись в проеме. — Что за дела, Кирштайн? О чем шепчетесь? — Одевайтесь, — обычным голосом приказал Жан. — Комнадор Ханджи здесь. — А Эрен? — Я позову всех к костру. Он взял Ливая за руку и потащил в сторону, явно желая увести как можно быстрее и подальше — благородная и отчаянная попытка — но Зик со смешком приказал: — Стой, Ливай. Будет тебе, Жан и один со всем управится. Лучше оденься, а то ты в одном исподнем. Иди обратно. Разумеется, пришлось послушаться. Жан не сумел его удержать и выругался под нос. Ливай стремительно прошел в палатку, на этом коротком пути резко стало ясно, что утро для него может не наступить. Будто щелкнул невидимый таймер, начался обратный отсчет. В мгновение весь внутренний мир вытянулся и скрутился в длинную нитку — настолько напряженную, что челюсти сжались. — Он так и не сказал, Эрен с ней? — недовольно пропыхтел Зик, вдевая голые ноги в штаны. — Он тут? — Тут, — сквозь зубы подтвердил Ливай. Зик через ноздри втянул в себя воздух и обрадованно воскликнул: — Наконец-то! С победоносным и возбужденным подвыванием, он раздухарился и накинулся на свою одежду, но быстро одеться не получилось: то не попадал ногой в штанины, то путал изнанку с лицом. Ливай не желал смотреть на его всплеск восторга, отвернулся и мрачно, грузно натянул на себя брюки, рубашку и еще УПМ. Затянув ремни на груди и бедрах, он надел короткую куртку и плащ. Основное — пояс со взрывчаткой — он сидя нацепил на себя под полами плаща. К счастью, Зик ничего не заметил. Его возбуждение сломалось о запутанную двуштанинность брюк, и теперь он сосредоточенно застегивал пуговицы на ширинке. Пока он приглаживал измятую выстиранную накануне рубашку да причесывался, Ливай протянул веревки от взрывчатки под курткой и уже под пристальным вниманием угомонившегося Зика пристегнул ящички с лезвиями к бедрам. — Как же долго у вас надевается эта экипировка, — пожаловался тот. — Я не спешу сегодня. — Подразнить меня решил? Неопределенно промычав в ответ, Ливай преувеличенно тщательно вкладывал в ножны лезвия с прикрепленными к ним рукоятками. С каждой секундой на сомнения оставалось все меньше времени. Звук трения металла о металл казался холодным и многозначным, а вся жизнь Ливая простой и оторванной от настоящего момента. Будто она уже не его. А он уже не с ней. Все прокрутилось перед ним и было оставлено без церемоний прощания. Жалость к себе, попытки спорить с судьбой, нежелание вписывать себя в историю о жертве — ведь ему еще жить и жить! — окончательно придавил глухой стук, с которым лезвия коснулись дна ящика. Так надо, Ливай. Не думай об этом. Не бойся. Умереть — это твой новый приказ. — Все, ты подготовился? — нетерпеливо сказал Зик. — Ну, тогда иде... — Ты должен знать, что я не стану терпеть приказов насчет моих друзей, — спокойно, стараясь не выдавать волнение, произнес Ливай. — Я не буду их убивать, бить, ломать и что-то им отрезать. — Ух ты. Никакого членовредительства? — Никакого. — Иначе что? — Я взорву себя. Зик недоуменно промолчал и уставился на него. — У меня на поясе три наконечника от Громовых копий. Мне остается только дернуть за ниточку. Малейшее подозрение, что ты захочешь… — Голосок-то дрогнул, да? — … мне приказать что-то сделать с моими друзьями — и я потяну за нее. — Я могу приказать быстрее, чем ты успеешь что-либо сделать. — Да. А затем я с радостью взорву себя. — А если откажусь? — Взорвусь сейчас, — признался Ливай и обхватил Зика поперек туловища. Это запланированно. Пальцами он нащупал висящие в рукавах веревки и представил, что взрыв расщепит их обоих на лоскуты. Хотелось думать, что Зик не сможет восстановиться, умрет, а Звероподобного получит какой-нибудь новорожденный. Но это, как и все связанное с титанами, неточно. — Что скажешь? — Что ты подлец, — криво улыбнулся Зик и руками обхватил его лицо. С огромнейшим внутренним напряжением Ливай следил за его движениями, готовый умереть хоть в следующую секунду. Мучительное состояние. Пальцы впились в щеки, ногти царапали по коже, с болью принося нечто вроде расслабления. Зик склонился над ним и прижался жестким ртом ко рту — неуместно и бесчувственно. Постояв так несколько секунд, он смягчился и начал целовать, в Ливае тут же смешались протест с бессилием. Отвернуться не дали крепко державшие пальцы, душок изо рта вызывал легкую тошноту, полосы на лице горели. Ливаю было некуда деваться, оставалось только пойти навстречу и открыть рот, чтобы затянуть себя в еще более губительную муть. Зик запальчиво упирался языком то в небо, то в щеку, задорно лизался, терся и таки добился от Ливая ответа. Они целовались как в последний раз в жизни, это было тягуче и тревожно одновременно. Во время лобызаний Зик смягчился и нежно провел рукой по его лбу, приглаживая к голове челку. Ливай повис на нем, полностью сосредотачиваясь на ощущении в языке и пальцах, держащих веревки от взрывчатки. Внутри него находились жизнь и смерть, любовь и ненависть — их разделяла лишь длина руки. — За тобой глаз да глаз, да? — прошептал на ухо Зик и обнял его за шею. Борода терлась о лоб. Ливаю не хватало воздуха, он хмурился, но терпел, к счастью, Зик быстро прекратил ластиться. — Конечно, я тебя так не буду подставлять, — добродушно и жизнерадостно сказал Зик, приободренный поцелуем. — Я не стану тебе приказывать выступать против твоих друзей. Даю обещание. — Я не очень-то верю в твои обещания. — Как хочешь, можешь не верить, — миролюбиво сказал Зик и поправил его волосы. — Как хочешь. Ливай не понял как, но получил желаемое — хотя бы на словах. Он разомкнул руки и высвободился из объятий в легкой, но животворящей ошарашенности. Еще живем, еще одна отсрочка… Зик забрался ему под плащ, ощупывая прикрепленные к поясу металлические наконечники, Ливай немедленно скинул его руку. — Ты безумный, знаешь? — изумленно сказал тот. — Ты их надел сейчас, когда мы собирались? — Да. — Точно безумный. А я слепой, как крот, — хохотнул Зик. — Ладно, все это пустое. Хватит терять время, идем на переговоры! Он вышел, на ходу надевая плащ. Ливай последовал за ним, походя утирая губы рукавом и приглаживая вихры ладонью. Он даже немного вспотел — то ли от близости стопроцентной смерти, то ли от дикого поцелуя, то ли от власти Зика над ним. С плеч будто свалился мешок камней, идти стало легче, но не настолько, чтобы начать парить, как во сне. Ливай надеялся, что скоро все кончится, неважно как, лишь бы завершилось. Осталось чуть-чуть. Наконец-то три недели паузы кончатся хоть какой-то определенностью. Сейчас все должно произойти быстро.