Цена геройства

«Да что ты говоришь», — едко произнес про себя Ливай. Уж не надеялся ли Зик, что после этой фразы все падут ему в ноги и начнут расспрашивать, а как же на самом-то деле удобнее лавировать между гигантами? Как лучше сконструировать УПМ? На худой конец, когда им, недалеким островитянам, нужно было взбунтовать против злокозненной династии Рейсов, чтобы снять молчаливый запрет на развитие технологий? — Как скажешь, — нарочито бесстрастно бросил Ливай. — Мне тут молодежь рассказала одну интересную вещь. Что Паради будет идти против каждого, кто его тронет. И вообще остров вправе требовать от Маре компенсацию за тяжелую жизнь внутри Стен, — перескочил на другую тему Зик. — Не правда ли забавно? — Нет, не забавно. Со стороны жителей внутри Стен все именно так и обстоит. — Но это совершенно неосуществимо! Особенно сейчас, когда любой дипломат в любой стране чувствует себя вправе пнуть остров да посильнее. — Я даже знаю, кто в этом виноват, — проворчал Ливай. — Да, мы с Эреном навели шороха, но, знаешь, все к этому и шло. Не в нынешнем году, так в следующем правительство Маре всерьез сунулось бы к вам. Но я не утерпел и форсировал события. — И зачем ты их форсировал? — резко спросил Ливай, не ожидая от себя такой реакции. — Вот они плывут к нам, и что дальше? Хочешь, чтобы они разрушили все, что находится внутри трех Стен? Разрушили мой дом? — Нет же, нет! — возразил Зик. — Этого не будет. — А что будет? — Мы разрушим какую-нибудь часть внешней Стены. Выпустим гигантов на волю. Они всех передавят, собьют спесь с Марейской империи и ее новых союзников. А дальше договоримся. Что это — правда или ложь? Врет или говорит честно? Написать бы про это Ханджи, она бы наверняка помогла рассудить... — Какая-то хрень, если честно. Кто и зачем с нами будет договариваться после разгрома марейской армии? Меньше месяца назад мы поубивали в Либерио кучу политиков из самых разных стран. — Колоссы решили бы эту проблему. — Допустим, хотя верится с трудом. Тогда мне непонятно, если у тебя изначально был план стравить Паради и Маре, то почему все эти четыре года ты куковал в Либерио? — «Стравить»? Ну и слово ты выбрал. Они уже сто лет как стравлены, а если вспомнить историю, то срок конфликта эрдийцев и марейцев насчитывает две тысячи лет. — Ты меня понял. Ответь мне, почему ты ждал? — Это просто. Я ждал, когда идея нападения на остров сформируется сама по себе. Когда командование прикажет солдатам захватывать Паради. Я же не мог им этого приказать, пусть этим занимается их начальство, — Зик почесал лоб над переносицей и поинтересовался: — Так что, тебе нравится этот план? — Разумеется, нет. Использовать гигантов против людей бесчеловечно, мне ли не знать! — А какой тогда выход из нынешней ситуации видишь ты? — Честно воевать против всех. Что еще остается? — Скверное дело. Так можно и погибнуть. — Может, это наша судьба — погибнуть. Стоило Ливаю произнести последнее слово, как улыбка на лице Зика замерла, и тот внимательно ощупал его взглядом. — Ты, наверное, имеешь в виду гибель в бою, да? — Да. А что, можно понять мои слова как-то по-другому? Услышав подтверждение, Зик расслабленно выдохнул. — Что ж. Звучит как девиз вашего Разведкорпуса. Выживать, драться до последнего вздоха, даже когда исход битвы предрешен. Скакать вперед, когда знаете, что противнику вы не ровня. Как сумасшедшие самоубийцы. Ливай понял, о чем он говорил. Перед глазами встало ярко-зеленое поле — взгляд на летнюю землю с высоты — со скачущими на нем всадниками. Пущенные галопом лошади медленными точками двигались вперед, к ревущему огромному и волосатому Звероподобному. То отдалялись, то приближались спины и затылки гигантов, Ливай скакал как кузнечик по ним и смотрел, смотрел, как Разведкорпус в полном составе бесстрашным клином атакует собственную смерть. Всех их убил Зик. Все видели, на кого шли — и сами убились об него. Дали шанс Ливаю, чтобы Ливай не дал шанса Зику; чтобы человечество выжило, вернуло Шиганшину; чтобы люди победили. И они победили. Это уже не изменить и не исправить, это — свершившаяся история. — Это не наш девиз. — А какой же он? «За человечество»? «Посвятите сердца»? Ливай не имел понятия, что на самом деле стучало в груди Эрвина или новобранцев, только что прибывших из Военной полиции и Гарнизона. О чем думала и продолжает думать Ханджи, трудясь на должности командора. Что движет им самим, какое заклинание заставляет его держаться за свою солдатскую шкуру. Какой девиз вообще может носить такая организация, как Разведкорпус? За новый мир, в котором нет гигантов? Так их уже нет. За мир, где никому не придется голодать? Мы уже не голодаем. За мир, где не придется воевать друг с другом? Но Разведкорпус воевал с другими людьми и продолжает это делать прямо сейчас. Куда ни глянь — кругом сплошные противоречия. — У нас не было девиза. — Жаль. Надо было бы придумать. Придумаешь? Ты же не последний человек в разведке. — За сочинительством не ко мне. Зик пожал плечами. Он снял с огня чайник и разлил по двум чашкам чай. Все его движения: перемещение пальцев, плавное сгибание и разгибание локтей, были Ливаю знакомы и на контрасте с новым неудобным лагерем, казались уютными. Кончившийся заминкой разговор никто не продолжил во время чаепития. В итоге Зик опять углубился в книгу, лежавшую у ящика. Вряд ли ее чтение в энный раз доставляло хоть какое-то удовольствие. Скорее, это была лишь ширма — он утыкался в страницы и грезил о чем-то своем. В отличие от него Ливай думал ровно о том, на что смотрел. Сгорбленная фигура, мятый плащ, нечесаная копна волос. Сползающие к кончику носа очки, которые палец все время возвращал к переносице. С виду — обычный человек, ничего сверхъестественного или такого, из-за чего можно давиться непереваренной неприязнью целых четыре года, но Ливай давился. В его жизни было чувство недосказанности, недоделанности. До нынешних событий ему думалось, что лучше бы он убил Зика еще в Шиганшине, чтобы ублюдок поплатился своей жизнью за жизнь сотни разведчиков, пущенных на фарш. Но чем больше проходило времени, и чем больше Ливай общался с Зиком, тем отчетливей становилась мысль, что смерть Зика не равноценна смерти множества людей. Тот из носителя Звероподобного и абстрактного тайного шпиона Паради превратился в обычного авантюриста, который был и вреден, и полезен, и был человеком, смертью которого ничего нельзя купить. Одного живого на всех мертвых не меняют. Никого не вернуть. Это разочаровывающее знание. Честная вражда с Зиком (пусть даже во многом односторонняя) трансформировалась в непонятно что. Несмотря на вчерашний всплеск насилия — когда Зик почувствовал, что почва уходит из-под ног, и вновь начал угрожать превращением остатка лагеря в гигантов — Ливай ясно ощущал направленное на него желание дружить и нравиться. Совершенно было непонятно, что с ними делать. Отвечать не хотелось, а отказать полноценно тоже невозможно. Ни физически (из-за огромного влияния Зика на Ливая), ни, чего уж скрывать, эмоционально. В сердце Ливая вылупилась симпатия, она проклевывалась во время разнообразных бесед с Зиком, в те моменты, когда тот открывался и говорил прямо. Доверял правду о себе — и тем самым льстил. Старался угодить — и ласкал тело. Не вел себя жестко — хотя мог. В общем, Зику честно нравился Ливай, а Ливай честно не ненавидел Зика, и это тоже разочаровывало. Из-за навязанного послушания. Из-за того, что Зик стал искренним. Что ненависть поругана, осквернена. Что все стало сложным. Объемным. Многогранным. Ливай с радостью променял бы перспективу мести, необходимость остановить братьев Йегеров и осознанное участие в судьбе Паради на простое уединение. Он не хотел бы знаться с Зиком вообще никогда. Ни в каком отрезке времени, ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем никогда его не встретить. Просто жить уверенно, без сомнений и противоречий. Не думать о нем, не трогать, не подчиняться, не смотреть. Вечером после отбоя Зик встретил его лежа на двух сдвинутых спальниках с улыбкой и мысленным приказом: «Раздевайся». Палатка, к счастью, была прогрета, поскольку печь работала практически целый день и топилась сухими, оставшимися еще со старого лагеря дровами. Без тени колебания Ливай все снял с себя. Обнаженный, он встал напротив Зика на собственное одеяло, не прикрывая стыдливо пах, стараясь не удивляться и не сопротивляться тому, что будет дальше. Скинув с себя одеяло, Зик поднялся, и оказалось, что он тоже голый. Он встал на колени и задрал голову с зализанными, только что вымытыми волосами. Долго разглядывал, будто ждал действий, но Ливай даже не шелохнулся. Тогда Зик медленно поднял руку и мягко ткнул пальцем в ямочку между ключицами. Легко он водил подушечкой пальца по коже, обводя рельеф мышц и костей. Проведенная линия от подмышек до бедра казалась щекотной. Путь наверх от пупка до грудины интриговал — что будет дальше? Поднимется вверх к горлу или обратно? Ни то, ни другое, Зик выбрал правый сосок и нажал на него, как на кнопку. Потер в разные стороны, сжал между пальцами. Потом щелкнул по нему, будто согнал назойливую букашку, сидевшую на вершине. Ливай вздрогнул, у него защекотало небо. Щелк. И вновь дрожь. Щелк-щелк. — Не надо, — Ливай прикрыл сосок ладонью. Зик посмотрел на него пустыми глазами и моргал медленно, почти томно. Будто обпился вина так сильно, что тотчас позабыл услышанное, хотя помнил, что что-то ему точно говорили. К счастью, он опомнился — убрал руки, встал, легким наклоном головы посмотрел вниз. Прядь волос с зачесанной назад челки упала на лоб. — Приоткрой свой чудесный ротик. Ливай повиновался и широко открыл рот. Зик пальцами приподнял его подбородок. — Нет, поменьше, будто ты хочешь откусить кусок яблока. Да, хорошо, а теперь высунь язык. Не сильно, мы не на осмотре... Отлично. А теперь задери голову наверх. Он пальцами показал направление движения, и Ливай вновь подчинился, чувствуя себя на редкость глупо. Что за гримаса? Зачем? Зик не спешил рассказывать. Он встал к его боку и склонился над ртом. Скользкий дрожащий язык облизал язык Ливая. Очень горячий, живой и похожий на твердое желе, напуганное тем, что делает. Запахло мятным полосканьем — которое, наверное, он выиграл в карты у юнцов. Зик повторял свое движение еще и еще, каждый раз уверенней и раскованней. Подвижный трепетный язык крючком подлез под язык Ливая и сменился губами. Зубы прикусили кончик, Ливай легко дернулся. Но рука на шее удержала, а затем надавила, заставляя опустить голову пониже. Зик вполз в рот с непрошенным глубоким поцелуем. Он лизал затолкнутый внутрь язык, сосал его и мысленно твердил на разные лады бархатистым приказным голосом «ответь мне», «жалко что ли», «ну пожалуйста». Но Ливай никаким образом не мог принудить себя к ответным действиям — ему не нравилось. Не добившись взаимности, Зик отлип от него и распрямился. В его простом, неэкспрессивном лице не было ни хитрости, ни отпечатка раздумий, разве что чуточку грусти. Красные губы блестели как обмазанные жиром, Ливай непроизвольно впился в них взглядом, и Зик вновь склонился, на этот раз аккуратно касаясь рта. Он прижимался, стараясь быть как можно мягче и неторопливей. Получалось нежно, старательно. Без собственнической дури, с любовничанием. Никакого языка, только касания. В душе тренькнуло, когда носом Зик потерся о кончик носа Ливая. Губы сами собою согласно приоткрылись, Зик тут же приник к соблазненному обманчивой нежностью рту. Подчинение глубоко успокоило ум и мягкой обезболивающей мазью легло на ноющее сердце. Внутренний мир будто потерял чувствительность и отвалился. Зик отшелушился, как сухая кожура от лука, раззиковился в обычного мужчину. Тот прижимал Ливая к себе крепче крепкого, еще чуть-чуть — и срастутся костями. Такому легко можно ответить на поцелуй, не жалеть усилий, исполнить просьбу, сущую мелочь, которая ничего не стоит. Но когда очки вмялись в бровь, Ливай очнулся. Их языки сплелись, как веревки в канате, слюни размазались по половине лица. Пальцы впутались в бороду, все чмокало, шлепало, прилипало-отлипало... Ливай отвернулся, вырвался из объятий и, вытирая горячие губы, с опаской взглянул на Зика. Тот выглядел слегка удивленно и попыток сблизиться не предпринял. Сощурившись, вперился в Ливая, изучая тело и ища, возможно, какую-то болючую рану, которую по неосторожности задел. Но не было ни раны, ни ссадины, ни синяка — вся кожа чистая и светлая — так что он быстро понял: — Отзывчивость нам не к лицу? Пальцами коснулся своих алых губ, повторяя движения Ливая как отражение в зеркале. — Прекрати обезьянничать. — Прекращаю, — согласился Зик и рукой показал на гостеприимно разворошенный спальник позади себя. — Давай приляжем. Ливай лег на свое расправленное одеяло и приподнялся на локтях, внимательно наблюдая за тем, что будет дальше. Зик перешагнул через него, устроился на боку и медленно распрямил указательный палец, чтобы водить им по телу. Потрогал уголок рта, подбородок, кадык. Спустился прямо к пупку, зарылся в волосатый пах с прямыми, жесткими волосами. Взлохматил их и сгреб мягкий член в руку, одновременно с этим прикусывая затроганный правый сосок, похожий на маленькую кочку. Зик не оставлял его в покое: лизал, терся носом, зубами. Ливай прикрыл глаза, морщась от каждого резкого, приятного на грани с неприятным движения. Рука Зика двигалась уверенно, и все его пальцы, равно как и ладонь, ничуть не уступали в настырности указательному, который только что исследовал весь торс Ливая вдоль и поперек. Они терлись у корня члена, дергано двигали шкурку на себя и, разведенные в сторону, как ножницы, сжимали под головкой. Сомлевший Ливай иногда приоткрывал глаза и отрывочно наблюдал за тем, как его сухой вытянувшийся член, зажатый между пальцами, поблескивает стекающими каплями смазки. Они ползли вниз, и закинувший назад голову Ливай чувствовал лишь то, как ладонь размазывает влагу по всему члену. Из темноты под веками выплыли похабные образы, обрели ясность животные желания. Хотелось трахнуть эту руку уже наконец, остановить ее и самому продолбить в ней дырку, до синяков на лобке, до ожогов на кожице, чтобы ядрено горячая сперма выплеснулась, прожигая головку. И чтобы зубы жестко держали соски во время оргазменный конвульсий, тянули и сладко крутили. — Повернись на бок, — услышал Ливай сквозь похотливые грезы. Зик отлип от соска и помог Ливаю лечь лицом к печке. Он прижался лбом к спине, провел рукой между бедер — стер смазку. А затем торопливо всунул туда свой твердый член. — Помогай себе сам. Его рука переместилась на бедро и держала во время толчков. Ливай привычно обхватил себя и, стараясь быть как можно терпеливее, принялся дрочить. Но продлить удовольствие не получилось — члену понравилась перемена, и Ливай с насаждением взял самого себя в оборот, слишком крепко сжимая и слишком быстро двигаясь. Отросток между бедер, напротив, двигался медленно и глубоко, он тыкался в разные стороны и выскальзывал, Зик часто его поправлял. У преддверия к оргазму, Ливай напряг мышцы бедер, и Зик застонал, уткнувшись головкой в мошонку. — Я кончу прямо тебе под яйца, моя сладость, — отрывисто произнес он. — М-м, — ответил Ливай, замедляясь во время последних, самых важных толчков. Зик понял его состояние и проворно подполз к паху ладонью. Он снизу обхватил член Ливая, взял над ним контроль, и Ливаю пришлось отступить — не разрывать же самого себя. Зик взял залихватский ритм, быстро толкался, быстро двигал кулаком, спеша точно так же, как только что спешил Ливай. Все было грубо, страстно, нежно и жадно; Зик громко пыхтел в шею, Ливай игрался с соском, напрягал ноги, чувствовал, как немеет рот и как член пульсирует, наконец-то проталкивая наружу сперму. Ливай услышал два слившихся мужских стона и в одном из них узнал свой голос. Струйками из члена выпрыгивала сперма, мокрыми полосками ложилась на белую простынь. Тело получило освобождение от желания ебаться до слез, душа Ливая окунулась в яркий наплыв радости и улетела подальше отсюда, вознеслась над самой же собой. Очистилась от чувств, от мыслей, стало так легко жить. Зик полез целоваться, Ливаю было совершенно наплевать на все свои проблемы с Зиком, башкой, чужими чаяниями — ему было хорошо, ему делали приятно — и отвечал взаимностью. Дурманящий мираж развеялся, и Ливай пришел в себя. Ему тепло, можно сказать жарко, хотя при такой же погоде прошлой ночью он практически задубел от холода. А у него только ноги укрыты одеялом. Прямо перед ним за решетчатой металлической дверцей горели дрова. В ее прорезях плясали языки пламени, облизывая чугунный короб изнутри. На грудь и лицо светило горячее оранжевое пятно, но Ливай не отворачивался от нечеловеческого тепла. Сзади грел спину Зик, щекотно целовал в шею, пальцем водил по коже. Приятно. Настолько, что хочется закрыть глаза и не оборачиваться. — Ты здесь? Ты не спишь? — напомнил о себе Зик. — Я здесь. Я не сплю. У затылка раздалось легкое клацанье. Перед Ливаем появились сложенные очки. Большая лапа Зика с длинными пальцами распласталась на животе как морская звезда. — Хочу с тобой поделиться кое-чем, — начал Зик. — Они достались мне от моего названного отца, Тома Ксавера. На самом деле в них стоят просто стекла, не линзы. После получения силы Звероподобного близорукость исчезает. Ливай пальцем надавил на двойное переносье, и очки завалились на бок. — Я смотрю на мир его глазами. Ты же знал, что при передаче способностей титанов новые владельцы получают воспоминания старых? — Да. У Эрена так было. — У меня так же. Он замолчал. Как оборвавший себя на полуслове болтун, которому не терпелось поделиться чем-то с собеседником, но ждавший формального разрешения. — И что ты видишь в этих воспоминаниях? Всю жизнь своего названного отца? — спросил Ливай. — Нет, только эпизоды. Самые яркие. Избранное, так сказать. Например, мне часто видится, как он заходит домой и встает перед лежащими в луже крови женой и сыном. Рядом записка: «Я не могу быть женой эрдийца». Она перерезала своему сыну горло, представляешь? И себя зарезала. — Что за хрень? — полуобернулся Ливай, но увидел только плечо Зика. Тот лежал головой на подушке и разговаривал, по всей видимости, с лопаткой Ливая. Палец прижался к хребту и плавно скользил по нему вверх-вниз, как кисточка на холсте. — Том был врачом. Он подделал результаты анализов крови, выдал себя за марейца, стал титанологом. Женился на марейке, родил ребенка, но та все прознала и решила, что лучше смерть, чем жизнь с эрдийцем. — Она сумасшедшая, — выпалил Ливай. Убийство детей и самоубийство матери выбивались из его картины мира. Как, зачем, почему? — То есть… Я просто так думаю. — Да. Скорее всего, что она правда такой была, — с грустью в голосе согласился Зик. — Беда только в том, что за морем очень много таких. Как ты выразился «сумасшедших». — И что сделал Том? — Обратился в полицию, сознался в том, что эрдиец. Был суд, но коллеги его вытащили и поставили в очередь на Зверотитана. Он вслух всем говорил, что хочет служить науке, но на самом деле думал, что просто отбывает тринадцать лет на земле. — Отбывает? Разве так плохо жить, будучи владельцем титана? Мне говорили, что Воинов переводят в статус марейцев. — Да, переводят. Но жизнь все равно не сахар, особенно тогда, когда твоя жена самоубилась и убила твоего ребенка. Не у кого просить прощения, и самого себя не простить. Тут и новый день в тягость. К тому же каждый владелец титана — раб своей силы. Ты тоже раб своей силы. Тебе ли не знать, сколько требований у окружающих к сильным. «Это правда», — согласился Ливай. Кроме того из-за могущества появляются требования к самому себе. Зик положил ладонь на ребра сзади и принялся их гладить. — Том научил меня мысли, что эрдийцы, строго говоря, не люди, а нелюди. Мы на самом деле непосредственные конкуренты обычных людей. Это доказывает наша длинная история: существование эрдийцев стало сплошным непрекращающимся наказанием для человечества. В конечном итоге кто-то должен окончательно погибнуть. — И кто это будет? Зик не спешил с ответом. Ливай сел и обернулся к нему. Ощущение неузнавания — все-таки без очков лицо становится более беззащитным, простым — заставило вглядываться в Зика пристальней, чем ему хотелось. Не хотелось также и признавать, что он красив, но, увы, Зик был красив: прямые черты лица, высокий лоб, большие глаза, напоминающие книжные копии изображений святых. Мягкий медовый цвет радужки не мог не нравиться любому, кто на него обратит внимание. Ливай пленен. Он в плену, и в нем и хорошо, и плохо. Кто-нибудь, как-нибудь, закончите разговор за него… Заберите его отсюда… — Ну же, отвечай! Ты, высокомерный хмырь, уже точно все решил. Кто должен погибнуть? Услышав ругательства в свой адрес, Зик улыбнулся. Продолжая лежать, он похлопал изнывающего от нетерпения Ливая по ноге и загадочно сказал: — Я так рад, что ты не женщина, Ливай. Только представь, куда бы нас привела наша возня в палатке? Ты бы стал беременной, отказался бы делать аборт. — А? О чем это ты? — Мне кажется, ты отказался бы. — Что? — Делать аборт. — Да нет... Я бы сделал спокойно... — неуверенно пробормотал Ливай, не понимая, к чему этот бред. — Мне пришлось бы брать ответственность. Растить с тобой дитя. Обречь ребенка, которого я буду любить, на жизнь в этом мире. Ты был бы моим испытанием. Отчего-то у меня такое чувство, что я бы не выдержал его. Не выдержал бы тебя, Ливай, — он замолк и произнес с горькой усмешкой. — Эта мысль просто убивает. Признание в страсти для Ливая звучало как помехи в радиосвязи. Он никак не отреагировал на них, застряв на словах «обречь ребенка на жизнь в этом мире». — То есть ты не хотел бы детей? — уточнил Ливай. — Новых маленьких эрдийцев, да. — А если бы они не были эрдийцами? Тоже бы не хотел? — Нет. Ведь я эрдиец, который умрет через год. — То есть ты не хочешь новых эрдийцев от себя или новых эрдийцев вообще? — И то, и это. — Значит, ты желаешь эрдийцам вымирания? — Да. Мы все должны умереть и не оставить потомства. Когда я пожму Эрену руку, я стану всесильным. И пожелаю, не только разрушения части Марии, но и чтобы все эрдийцы стали бесплодными. Я называю это эвтаназией эрдийцев. Правда здорово? Здорово? Зик довольно улыбнулся, гордый свой придумкой. Ливай, до которого постепенно доходило, что ему только что озвучили тот самый секретный план, тоже улыбнулся. Будто услышал абсурдную шутку. — Я не согласен! — Не сомневаюсь! — засмеялся Зик. Ливай скинул его руку с колена. Шлепнул по ней еще раз, когда она потянулась обратно. — А тебе не приходили в голову более естественные планы? Чтобы люди решали сами за себя, будут они размножаться или нет. — Конечно они будут размножаться, еще никто не мог от этого отказаться. Люди в массе своей вообще ничего не могут решить. Если не я, то за них решит такой же хмырь, как я. И кто знает, что будет в его голове. Может, он выберет победу эрдийцев в борьбе двух видов. А, может, сторону Паради в начавшейся войне со всем миром. Или сторону денег. Или деспотичной власти. Но люди сами по себе ничего не решат. Это доказано историей. — Ты… Ливай открыл рот, чтобы возразить, но не знал, что сказать. Умом он понимал логику размышлений Зика, понимал ее радикальную правильность, однако, не мог найти слов, чтобы выразить свое сопротивление, как не мог определить, что именно возмущало его в поступке жены Тома Ксавера. О контраргументах не шло и речи. Да, это решение глобальной проблемы существования гигантов. Но какой ценой! — И как Эрен на это согласился вообще? Он знает? — Знает и полностью разделяет мои планы. Мы решили сделать это на острове, после разгрома марейской армии. А затем мы все потеряем возможность иметь детей. — Чушь собачья. — Спросишь у него при встрече. Ливай прижал руку ко лбу и зарылся ею в волосы. Если это все шутка, то какая-то несмешная. Эрен правда согласился? На это? Ливай спасал мальчика множество раз, потому что верил, что он проведет всех к свободному миру. За него отдавали жизнь другие разведчики, которые были не менее жадными до свободы, честными и отважными, чем сам Эрен. И ради чего? Чтобы братья пожали друг другу ручки, и все эрдийцы скопом вымерли? — Просто вдумайся, Ливай. Как хорошо в мире будет без эрдийцев. Люди останутся предоставлены сами себе, и никто никогда не увидит гигантов. Не умрет в пасти людоедов. Не узнает о существовании проклятья Имир. Никто им не сотрет память. Никто не превратит их в Колоссов и не закует в камень на сто лет. Это будет обычная человеческая жизнь. Пусть с кровью, пусть с войнами, но уже без сверхъестественного вмешательства. — Если это утешения, то своеобразные. — У тебя просто взгляд обывателя. Жителя внутри Стен. Смотри на мир в целом, как сильно все человечество изуродовали титаны, и ты все поймешь. Ливай не хотел ничего понимать, равно как и находится в палатке еще дольше. Почему его народ должен вымирать? Просто потому что заражен способностью превращаться в гигантов? Так ведь это не их вина... Он поднялся и начал одеваться. — Напишешь об услышанном своей подружке? — Возможно. А что, есть какие-то возражения? — Не надо сейчас. Полежи со мной, дай всем сегодня отдохнуть. Не слушаешь? Ладно. Разденься и ляг рядом. Против приказов Ливай физически не мог идти, поэтому повиновался и оказался вновь на том же месте, с которого начал свой побег. С сожалением теряя драгоценное время, которое Ханджи могла бы использовать для противодействия плану Зика. Сперма стягивала кожу между бедер, засохшая корка чесалась. Зик пальцем исследовал его хребет, а Ливай закрыл глаза и смотрел на мир в целом. Перед ним открывалась ужасная, рациональная правда Зика Йегера, которой нечего противопоставить кроме желания спокойно жить в обычном мире и дать жить другим. Долгожданным утром Ливай вылез из спальника. Зик не проснулся, только повернулся поудобнее на другой бок. Ливай выбрался наружу и спрятался за одной из палаток, чтобы в уединении написать заранее придуманное письмо. Он вынул блокнотик из нагрудного кармана и мягким карандашом начал выводить: «Дорогая Ханджи, Зик вчера рассказал мне свой план, который держал в секрете все это время. Я бы воспринял его как бред сумасшедшего, если бы Зик ежедневно не доказывал, каким странным может быть. План называется «Эвтаназия». Он хочет стерилизовать всех эрдийцев при помощи сил Прародителя. Оставить их в живых, но при этом лишить способности размножаться. Это якобы решит все проблемы человечества (ну ты поняла, человечества минус эрдийцев). Заодно он хочет выпустить наружу Колоссов из какого-то участка Марии, чтобы уничтожить приблизившуюся армию Маре с союзниками. Такие дела. Эрен, по его словам, в курсе и со всем согласен. Мне слабо в это верится и хочется думать, что Эрен просто делает вид, что согласен, но все мои надежды разбиваются о непонимание зачем ему все это. Зачем поддерживать Зика в его начинаниях, если они противоположны устремлениям Эрена, и если сила Прародителя может полноценно принадлежать только членам королевской династии, а Эрен таким не является? Я без понятия, что и думать. Судя по всему Зик не марейский шпион, как мы опасались. Он оказался просто идейным на голову. Не знаю, как с этим быть. Мне кажется, его невозможно переубедить, и он по-прежнему годится только на корм Хистории».