Его безумие

У Гусмана крыша едет от одиночества и боли. Все настолько хуево, что хочется самому в ванную лечь и вскрыть вены вдоль, а не поперек. Потому что Марины, блять, нет, потому что никого нет — и никому нет дела. Всем похуй, что его сестра умерла, не дожив даже до своего выпускного. Всем похуй, что она умерла из-за них — из-за жестокости, предательства и просто равнодушия. У всех все нормально. Но не у Гусмана. Ему без сестренки внутренности выкручивает, ломает кости, с хрустом вгоняя обломки под легкие. Ему без неё прямая дорога вниз по наклонной, потому стараться не для кого уже, а родители посылают к психологу. Какой, нахуй, психолог, если ему без сестры не жить никак? Отголоски прошлого порядочного Гусмана гонят мимо стоек с алкоголем и сигаретами, заставляют жать на газ к дилерам. По городу под дождем, где на каждой улице призраки прошлого — единственное, что он может. Единственное, что может разрушить его полностью — рассыпать по асфальту, как блядскую мозаику, что не соберешь уже никогда. — Марина, ненавижу тебя за то, что оставила меня, — Непривычные слова в отношении сестры срываются с языка с запинкой, задерживаются на кончике, жгут: не его это, но так почему-то легче. Слезы по щекам прокладывают дорожки, опаляя серной кислотой. Кажется, к коже прикоснешься и она под пальцами разлетится пеплом. У Гусмана просто едет крыша, до клиники уже недалеко осталось. Ему охуеть как плохо, и лучше не становится от того, что узкая ладошка на плечо ложится. — Что ты делаешь с собой? Марина, его сестра Марина, смотрит укоризненно и строго, поджимая губы. — Что за нахуй? Ты умерла! Она умерла, истекла собственной кровью в бассейне школы, потому что его конченый друг Поло ударил ее, и не помог ей. Она умерла. — Подумала, что без меня ты совсем загнешься, — Рот искривляется в полу-улыбке, полу-усмешке, оскале — или что это? Гусману, в общем-то, похуй, что она должна гнить в гробу — он сам видел, как ее опускают в землю. Гусману тонких плеч касаться почти за счастье, Марина птицей бьется в его объятьях. Он не успел сказать, ей что любит, теперь скажет. Пусть весь мир идет нахуй.

***

Андер пальцем у виска крутит, советует искать психушку и пугает врачами в белых халатах и смирительными рубашками. Он Марину не видит, почему он не видит, она настоящая же, настоящая! — Ты, блять, издеваешься? — У Гусмана нервы сдают, он на исходе, он на грани держится еле-еле, чтобы в пропасть не свалиться. Ему странный, жалостливый взгляд нахуй не нужен. Гусман почти лезет в драку, обдирая костяшки о чужие скулы, ему в общем-то, все равно, кого бить, просто от вида крови становится легко. — Гусман, хватит! Что у тебя в голове, придурок? Марина глаза отводит, не одобряет — он знает. Но ему нужно, так нужно доказать, что она есть, нужно, чтобы кто-то поверил. Но никто не верит. И его истерики, его слова и громкие фразы — уродливым пятном на жизни школы. Все про девочку Марину, что крутила двумя парнями, а потом была убита уже забыли, никто помнить-то не хочет. Марина плачет, и капельки слез проскальзывают между пальцами, падают на плитку. Гусман, кажется, с катушек съехал. Или призраки существуют, и Марина теперь для него навсегда. Второе, конечно, предпочтительнее, но первое — больше похоже на правду.