Пособие для непослушных: закрывайте окна на ночь

Осень понемногу осваивается в старой деревушке на севере: солнце прячет, тучи серые нагоняет, предупреждает о приближающемся дожде. С деревьев и кустов начинают опадать самые хилые листья, на улице уже не так тепло, как прежде. В такую погоду дома хочется посидеть, чаю попить, а еще лучше поспать хорошенько, но уж точно никуда не выходить. Ран стоит на краю леса, сверлит взглядом листок, что отчаянно за ветку цепляется. Тот уже несколько порывов ветра пережил, но что-то лису подсказывает, что следующий окажется решающим. Ран смотрит на старенький ханок, откуда дымок выходит, на свинцовые тучи и думает, что не на лучший день перенес встречу. Однако менять что-либо поздно: маленькая катастрофа выходит из ханока, заправляет прядь волос за ухо и уверенно направляется в сторону леса. Тхуан ни холод, ни ветер нипочём. Тхуан ежится, посильнее запахивает тулуп, а все равно идет, не колеблясь. Рану невольно думается, что эта безбашенная даже в ураган согласилась бы встретиться с ним, и мысль эта, бредовая, постыдная, в какой-то степени даже льстит. Тхуан выглядит прилично, громкими словами больше не бросается, как пару дней назад. Тхуан робеет первое время, наверняка вспоминая вечер после похорон лошади, а потому и выглядит какой-то понурой и немногословной. Впрочем, неловкость ее быстро спадает, и Тхуан снова без умолку болтать начинает. — Мать ничего не заметила? — Ничего, — гордо отозвалась северянка. — Просто подумала, что я захворала. — Настолько все плохо было? — Не то слово! Весь день вчера в постели провалялась, ничего делать не могла. Ран лишь безобидно хмыкнул. “А я же говорил” так и осталось не озвученным. Тхуан бесполезно что-либо доказывать, любые нравоучения ей как о стенку горох. Лис готов поспорить, что, вступи он с ней в полемику, та обязательно ответила бы: “А я все равно ни о чем не жалею”. Всегда на своем стоит из упрямства, смешная. — Куда мы идем? — Говорила же, на мое место. Кто из нас двоих пьян был тогда? — пробурчала она недовольно. — Тот, кто о собственные ноги спотыкался и домой на юг пошел. Девчонка насупилась и, о чудо, промолчала. Так и шли они через заросли непонятно куда и непонятно зачем. Тхуан в немом предвкушении была, чуть ли не сияла, а Ран лишь под ноги смотрел, опять камушки считал. Через час он скажет ей, что должен проведать горюющего старика, и уйдет домой. Ляжет наконец под одеяло и, может быть, даже поспит нормально. Не будет думать ни о том треклятом ритуале, ни о черных глазах Имуги. Не будет вслушиваться в звуки извне, готовый в любой момент дать отпор и защитить деда. Побудет наедине с собой, успокоится, придет в себя. Но это будет позже. После того, как Тхуан покажет ему это “свое” место и Ран сделает вид, что ему не плевать. В этом месте ничего необычного точно нет. Кумихо за свою жизнь лесов повидал куда больше, чем Тхуан, и удивительного в них было мало. Из возраста шалашей и убежищ Ли давно выросла, а кроме густых порослей и слабых ручьев в этой местности ничего и не было. Что же такое девчонка увидела, что с ним поделиться захотела? Новую лисицу приручила? Ответом на неозвученные вопросы стало восторженное “вот же оно!” Лису потребовался один взгляд на излюбленное место девчонки, чтобы былой скепсис испарился. Внутри все замерло. Тхуан всегда умела удивлять, но сегодня она превзошла все его ожидания. — Здесь очень красиво, правда? — сказала она восторженно, оглядываясь по сторонам, а Ран проморгался хорошенько, убеждаясь в том, что это не сон. Это не сон, и кумихо с северянкой не согласен. Здесь нет ровным счетом ничего красивого. Здесь тоскливо и дышать больно. — Когда-то я ходила сюда чуть ли не каждый день. А Ран, знай, куда она его приведет, ни за что бы здесь не появился. — Надо почаще сюда выбираться. Ран нервно сглотнул, но ничего не ответил. Нет, никогда. Никогда больше. — Ну, чего застыл? Садись давай, — Тхуан присела на траву и, оперевшись спиной о старое дерево, похлопала по месту рядом с собой. Ему стоило огромных усилий не сорваться с места и уйти отсюда как можно скорее. Так же тяжело было собраться с мыслями, чтобы все же сесть рядом с Тхуан. Тяжело было поднять взгляд. Ран смотрел себе под ноги, смотрел на сломанную ветку так, словно она была единственной вещью, достойной его внимания. Он попытался подумать о чем-то хорошем, что не вызывало бы ужасную тоску и клокочущую злость. Однако о хорошем Тхуан ему подумать не позволила. — До сих пор не верится, что Хо умерла, — сказала она внезапно. — А чему тут удивляться? Она была слишком стара. — Опять ты за свое! Неужели тебе ее ни капельки не жаль? — Ты по дороге домой не все еще сказала? — раздраженно ответил Ран и злобно сверкнул глазами. Кумихо недоуменно нахмурился, когда девчонка виновато опустила взгляд. Совсем на нее не похоже. Ран опешил сильнее, когда та сказала тихо: — Прости меня. То, что я сказала тогда… — Хо была не моим домашним питомцем. Не я горевать должен. Если бы я плакал по каждому, кто умирал на моем пути, сам бы давно уже оказался на том свете. Тхуан разозлилась, и это даже успокоило: всяко лучше, чем хорошей притворяться. Ран ни капельки не удивился, когда она нахмурилась недовольно, коротко кивнула и уставилась вдаль. Всем своим видом показала, что его рядом нет. И кумихо последовал ее примеру. Пересилив себя, посмотрел прямо перед собой. Дыхание невольно задержал, на время прикрыл глаза. Предпочел пустоту слишком знакомым видам, но затем глаза все же открыл. Все это походило на жестокую пытку, словно кто-то заставлял его смотреть прямо перед собой и запрещал отрывать взгляд. Воспоминания вековой давности начали мучить с новой силой, так же, как и этот разговор, оборвавшийся на плохой ноте. Ран взглянул на Тхуан. Носик вздернутый, губы тонкие, а глаза все такие же большие и чистые. У Тхуан на лице написано, что она честная. Таким, как она, должно быть, доверяют. Такие, как она, не обманут и не предадут. Даже сейчас, все еще обиженная и хмурая, она остается… своей? Ран рот открыл, чтобы сказать что-то, но мгновенно передумал. Отвернулся тут же, встряхнул головой и отмел в сторону бредовую мысль. Напомнил себе о том, как когда-то слопать печенку ее намеревался и обязательно сделал бы это, если бы не старик. Понадеялся, что это напоминание поможет лисьи мозги на место вправить — негоже с людьми якшаться — однако пугающая мысль червем засела в голове. Он прищурился с недоверием, вновь взглянув на девчонку, и нервно сглотнул, когда та вдруг повернулась к нему. Слепая надежда в сердце заглушила голос разума. — У меня… у меня был пес, — отчеканил он и тут же отвернулся. И опять вдаль взгляд устремил, на одну-единственную точку. Рану казалось, что он до сих пор там сидел со щенком и слезами давился. Он представлял себя, мелкого сопляка, рыдающего над единственным другом, и чувствовал, как сердце сжималось. — И что с ним случилось? — Ясное дело, умер. — Мне… — Тебе не жаль, — огрызнулся он внезапно, но тут же смягчился, увидев ее сочувственное выражение лица. — Ты не знала его. И снова молчание. Тхуан ни слова не говорит и, кажется, не собирается. Ран говорить тоже не хочет, но что-то там, внутри, вскоре само вырывается в виде тихого “он умер по вине людей”. Девчонка ошарашенно хлопает ресницами, и Ран нехотя указывает пальцем вдаль. — На этой горе я жил. Вместе с собакой и… братом. Люди подожгли гору. Можно сказать, мой пес сгорел дотла. Кстати, он был щенком, пять месяцев отроду всего. А теперь вспомни о старушке Хо и признай наконец, что она прожила долгую и достойную жизнь. У Рана на душе кошки скребутся. Режут, царапают там что-то отдаленно напоминающее сердце. Черный, насквозь прогнивший орган должен бы уже отболеть, а все равно мучает. Когда больно, Ран злится. Сильно злится. Любое неосторожное слово может послужить решающей искрой. Тхуан умная девочка. Намного умнее, чем лис думал. Тхуан не задает лишних вопросов и, на удивление, не лезет в спор. Тхуан внезапно свою руку на его кладет и говорит уверенно: — Ты прав. Ран едко усмехается по привычке. Ран надеется, Тхуан поняла, что это из благодарности. — А брат тоже… сгорел? — с опаской спрашивает она, и кумихо прилагает огромные усилия, чтобы ответить спокойно. — Нет. Больше они эту тему не поднимали. На холме с видом на гору все затихло. Ветер утих, перестал буйствовать. На время даже показалось, что стало чуть теплее. Здесь оказалось не так плохо, как было в начале. Здесь спокойно стало, умиротворенно. Чуткий слух улавливал тихий шелест листвы и глухое сердцебиение северянки, разве что не улавливал свое собственное, словно стучать там давно было нечему. Перед глазами появилась девчонка, которую принесли в жертву Имуги. В его голове она все еще живая была, еще не убитая им. Ее крики и мольбы о пощаде доносились далеко, из того самого колодца с кровавыми символами на камне. Крики не прекращались, со временем становясь еще громче; с ума сводили. Ее отчаянный взгляд вызвал дрожь в пальцах, а от взгляда Имуги подкосились ноги. У Имуги во взгляде была беспросветная тьма. У Рана на голове чья-то рука. Успокаивающе гладит по волосам, мягко касается лба. Теплая ладонь согревает и тут же приводит в смятение. — Страшный сон? — тихий голос раздается прямо над его ухом, и кумихо невольно вздрагивает. Его голова на коленях Тхуан. Это вызывает множество вопросов. — У меня плечи острые. Я подумала, что тебе неудобно будет, и решила… — Я понял. Пойдем уже. — Да. Кажется, скоро будет дождь, — Тхуан вдруг на небо посмотрела. Как он умудрился уснуть прямо на улице, Ран не знал. Догадывался, что последние несколько ночей были слишком бессонными, но не думал, что настолько. Неужели кошмары так сильно его вымотали? Удивительно было, что северянка не стала его будить. На нее это тоже не похоже. Тхуан давно на себя не похожа — Ран с самого начала это заметил — но что именно с ней было не так, объяснить не мог. Списал все на дурной характер и непредсказуемость. Звучало вполне логично. Тхуан накаркала: ненавистный дождь застал их на обратном пути. Безжалостный проливной ливень, наверняка затяжной. Ран не успел опомниться, когда девчонка схватила его за руку и побежала к большому дереву с густой кроной. Спросонья он соображал куда медленнее, чем вечно бодрая северянка. Дождь разошелся, порывы ветра стали сильнее. Надежда на то, что это все же ненадолго, таяла с каждой секундой. Тхуан вдруг съежилась, сильнее кутаясь в насквозь промокший тулуп. — Замерзла? — Ни капельки, — а у самой плечи задрожали. Если он предложит ей свой, северянка наотрез окажется: Ран слишком хорошо знает ее, гордую и упрямую. Будет стоять, вздрагивать от каждой капли, что с волос на кожу упадет, и всем своим видом показывать, какая она сильная и независимая. Только вот лгать она не умеет. Тхуан отпрянула, когда кумихо встал прямо перед ней. Уткнулась спиной в ствол дерева, посмотрела на него с недоверием снизу вверх. Глупая, не сразу заметила, что ветер ей в лицо дуть перестал. Тхуан напряглась и, кажется, еще сильнее съежилась, когда Ран положил свои ладони ей на плечи и начал быстро растирать мокрую ткань. Способ бесполезный — лучше тереть саму кожу, чтобы точно подействовало — но все же лучше, чем ничего. — Если заболеешь, мне от деда влетит, — пояснил он, а Тхуан опять нахмурилась отчего-то. — Сейчас дождь поутихнет, и в деревню пойдем. Девушка сосредоточенно кивнула, но промолчала. Что произошло за время, пока Ран спал, непонятно. Быть может, опять вспомнила о своем поведении после соджу. — А кумихо, как и коты, воду ненавидят? — спросила она внезапно, посмотрев на его мокрую одежду. — Только в обличьи животного. Шерсть прилипает и тяжелеет от воды. Кажется, что сразу килограмм на сто толстеешь. Тхуан в ответ улыбнулась и взгляд опустила. Опять замолчала. — Чего приуныла? — он щелкнул ее по носу. У Тхуан никакой реакции. Тхуан странная, и странная давно. Тхуан то ли уже заболела, то ли до сих пор дуется. Прежде никогда такой злопамятной не была, а тут до сих пор, видимо, его брошенные в сердцах слова про лошадь вспоминает. Наверняка продолжает думать, какой он черствый и бесчувственный, разочаровывается в нем. Рану на это плевать, плевать с небольшой оговоркой: разочароваться в нем может кто угодно, кроме старика и девчонки. Ран думает сказать все же про то, как сильно ему была важна эта лошадь. Пусть это и будет ложью, а Тхуан точно поверит. Дуться перестанет, опять без умолку болтать начнет. Все как раньше будет. И Ран уже готов солгать, когда в нос ударяет запах чая из полевых трав. Сердце в груди сальто от неожиданности делает, когда Тхуан оставляет на его губах невесомый поцелуй. Жизнеутверждающее “не якшаться с людьми” теряется под огромным количеством “хочется”. Инстинкты и непонятные чувства оказываются сильнее разума. И Ран отвечает. Мягко, ненавязчиво, чтобы не спугнуть, а то девчонка опять деду жаловаться побежит. О том, как убедительнее всего донести до старика, что она первая начала, кумихо решает подумать позже. Тхуан теплая, искренняя, своя. Действительно своя. С ней можно постоять под этим проклятым дождем. На нее можно вечность смотреть, наблюдая, как меняется ее спектр эмоций. Ран впервые видит Тхуан смущенной. Не напуганной, не бойкой, не опечаленной. Ран впервые видит румянец на ее щеках и понимает, что и ему до такого состояния недолго осталось. Кумихо не находит ничего лучше, чем отшутиться. — Чандо не поделишься? А то меня тут одна северянка опорочила. Домой они не идут — бегут: дождь разошелся лишь сильнее, зря только под деревом этим треклятым пережидали. Ведут себя так, словно ничего и не было, тему эту не поднимают. Тхуан его за руку крепко держит, боясь отстать, и кричит, когда скользит на грязи. Тхуан улыбается: Ран видит это изредка, когда поворачивается к ней. Ран чувствует, что Тхуан с ним надолго, и мысль эта вселяет надежду. Предчувствия его еще никогда не подводили.