Дни, которые стоят того, чтобы ждать

      Близился вечер. Юдзуру лежал на кровати и бездумно разглядывал потолок. Комнату резко заволокла темнота. То ли от наступивших сумерек, то ли от тучи, развалившейся на полнеба. Он проморгался для уверенности, что дело не в глазах, застывших без движения. За окном зашумели частые дождевые капли — всё-таки туча.       Тоска сжала сильнее, но он любит такую погоду, несмотря на меланхоличные мотивы. Люди прячутся по домам, магазинам и кафешкам, словно оставляя весь город ему. Защитная маска, капюшон на пол-лица, пустые улицы, и появляется новая жизнь. Почти обычная. Будь лодыжка в порядке, он бы уже наматывал километры по ручьям, заливающим тротуары.       На часах полседьмого вечера, Хавьер должно быть уже заселился в съёмный дом, но почему-то молчит.       Юдзуру без нужды проверяет телефон каждую минуту, но в том неизменная тишина.       Хавьер устал. Предлагал встретиться днём позже. Он давно не юный мальчик, без труда скачущий с самолёта на самолёт. И неделя выдалась, нарочно не придумаешь. А Юдзуру до рвущей боли соскучился. Он нетерпелив, он злится. В его загруженной жизни множество целей, они сменяются быстрым потоком. К каждой есть подход, индивидуальный план. Юдзуру немыслимо изворачивается, лишь бы заполучить то, что хочет. Пробивается вслепую сквозь бетонные стены, но когда дело касается до смешного простых вещей, он беспомощен и вынужден подчиниться. Стены человеческих отношений далеко не из бетона. Они прозрачные, словно и не существуют вовсе. Для большинства действительно не существуют.       Проблема даже не в совместном времяпровождении среди людей — на это не остаётся ни сил, ни времени, — но даже встретить Хавьера в аэропорту — непозволительно. Оставить его у себя — непозволительно. Вместо этого Юдзуру лежит в темноте, в мучительном ожидании звонка с окраины противоположного конца города. Из чужого неуютного дома, в который ему предстоит отправиться, маскируясь подобно вражескому агенту.       Эта несправедливость сдавливает горло. Юдзуру нужен воздух. Он распахивает окно. Запах промокшей весны обманчивой свободой бьёт по ноздрям. Вытянутая рука ловит частые капли. Вода дорожками сбегает с ладони под свободный рукав и скользит к локтю по рельефным венам.       Телефон в кармане дрожит.       — Как перелёт?! Всё в порядке?! — первое, что произносит Юдзуру, приняв звонок. — Скоро буду.       Жизнь снисходительно бросает жалкие крошки, способные подарить недолгое счастье. Счастье иного уровня, другой породы.       Юдзуру не признавал его по глупости. Яростно давил ногами издевательские подачки. И всё же человеческое любопытство взяло верх. Переступая через себя, он опустился на колени, собрал пару крошек и отправил их в рот. Решение оказалось спасительным и одновременно губительным. Какое счастье, что он познал любовь! На черта он познал любовь?..       Вечерние огни расплываются из-за скорости и мокрого стекла, но всё равно кажется, что машина тащится черепахой. Юдзуру недовольно сверлит затылок водителя, но молчит, признавая в душе, что не прав.       Маршрут знакомый, что нагоняет ностальгию. Юдзуру любит стабильность. Он не смотрит, но знает, что нужный дом уже виднеется вдалеке.       Дождь усилился и Юдзуру бежит от машины до крыльца, зажав нераскрытый зонт под мышкой. Дверь привычно не заперта, чтобы можно было войти, не маяча лишние секунды на пороге.       Скинув кроссовки, без слов, виснет на шее. Долго. Накрепко сцепив руки — попробуй кто разжать — загрызёт. Вжимается рьяно, полностью не веря, что наконец-то получил это. После стольких месяцев вдали от необходимых объятий кажется, что мираж.       Юдзуру ступил на скользкую тропу, представляя перед сном, что Хавьер лежит рядом. Сжимает его руками, отгораживая от боли неудачных тренировок; прячет от бессилия и выгорания. Юдзуру закрывал глаза и еле слышно шептал то, что не способен был открыть никому. Да даже настоящий Хавьер его вряд ли понял бы, но в излюбленной вечерней фантазии тот понимал. Юдзуру счастливый засыпал в воображаемых объятиях и просыпался в колкой реальности. Злился. Кажется, неспешно сходил с ума. Но сейчас всё взаправду: широкие ладони на спине; неизменный одеколон, обступивший шею; невесомый поцелуй в скулу.       — Ты меня задушишь, — шепчет Хавьер, но сам стискивает не меньше. — Как ты?       — Помолчи, — беззлобно бросает Юдзуру и утыкается носом в ключицу. Только не разговоры об олимпиаде. Только не сейчас. — Ты настоящий. Наконец-то.       Времена животных поцелуев и одежды, сдираемой возле входной двери, давно миновали. Остались в Канаде, уступив место куда более интимному. Страсть вовсе не исчезла — переросла в нечто могущественное. Одинокими ночами не так мучает охота до любимого тела, как охота до касания любимой души.       Свет телевизора на беззвучном скачет по широкой постели. Звук заменяет затянувшийся дождь.       — Ты так и не ответил: как ты?       — Я без тебя гасну, — с плохо скрываемым упрёком отзывается Юдзуру. — Мне не хватает собственных сил.       — Хочешь использовать меня как подзарядку?       — Да. И как можно чаще.       Хавьер грустнеет и крепче сжимает обруч рук.       — Юзу, я приехал, как смог. Прости. Пробраться к вам не так легко.       — Я знаю. Знаю, — Юдзуру тянется к губам. — И у тебя много работы. Любимой работы. Честно, я рад за тебя. Но я так скучал.       — Я звонил каждый день       — Не считается.       — Когда будем жить вместе, не придётся…       — Если только в другой жизни, — перебил он невеселым смешком.       — Почему нет?       — Не начинай. Хотя бы не в этот раз, ладно? Поспорим об этом через пару месяцев?       Юдзуру хочет семью. Вопреки всеобщим суждениям об отсутствии у него интереса к простым людским желаниям, он хочет семью. Чтобы всё как у других. Чтобы завтракать вместе, ходить за продуктами, приглашать гостей на праздники. Даже ссоры пускай, недопонимания, но чтобы рядом, чтобы коснуться можно было. Но всё, что он может позволить — это редкие встречи в чужих домах. Семья его ждёт разве что фальшивая. С любимым ребёнком, но с нелюбимой женой. Уж точно не с Хавьером. Эти мысли приводят в бешенство. Он заталкивает их в тёмный угол, делая вид, что там пустота. Старается жить, пока живётся, радуясь, что Хавьер хоть иногда есть в его неудобном мире.       Телевизор давно выключен, его свет заменил далёкий торшер. Хавьер не любитель засыпать при ночнике, но Юдзуру всегда упрашивает оставить хоть какой-нибудь свет, чтобы видеть любимые черты как можно дольше, до самого засыпания.       Рука собственнически скользит под бельё.       — Ты слово давал, что всё завтра, — Хавьер устало стонет. — И только поэтому я согласился, чтобы ты приехал сегодня, — он ненастойчиво пытается отодвинуть руку. — Прости, Юзу, я за двое суток спал три часа. Я очень тебя хочу, но у меня действительно нет сил. Если только ты не хочешь, чтобы я умер прямо в тебе.       — У меня есть силы.       — Твоя нога...       — И что? Я, по-твоему, чем собираюсь заняться? Прыжками?       — И так каждый раз, — Хавьер сдаётся.       — И ты каждый раз ведёшься, — Юдзуру глядит довольным лисом.       Залезает сверху, взгляда не отводя. Отдаётся с отчаянной честностью. Необъяснимым образом скрещивает животный голод и несвойственную прежде невинность.       А Хавьер смотрит во все глаза. В голове пусто, ни единой мысли. Лишь пугающее чувство по телу бегает — когда кажется, что ступил туда, куда не следовало; когда видишь красоту недоступную другим, запретную. Словно из мира тайного, спрятанного. И за увиденное наказывают не иначе как смертью. Но даже страх смерти не в силах оторвать от приоткрытых губ, сквозь которые сочится прерывистое дыхание; от кадыка доверительно выставляемого вперед; от глаз не по-доброму сияющих. Может, сказывается отсутствие сна, а может, Юдзуру и правда не совсем человек. Не иначе как маг, но далеко не белый. Пропитанный ядом. Но Хавьер не против быть отравленым.       Он жадно следит, как ладонь знакомым движением расчёсывает волосы, пытаясь откинуть с лица отросшую чёлку, но в итоге лишь ерошит; как после ложится на грудь — и Хавьер знает зачем — Юдзуру так отвлекается. Касается себя везде, лишь бы не трогать член. Он на грани, но продолжает изводить собственное тело. Ждёт Хавьера.       А Хавьер занялся подражанием, даже не заметив этого. Оказалось, что наблюдать за сдерживающимся Юдзуру — невольно приятно. За усилиями, которыми тот пытается удержать баланс меж тем, чтобы не кончить, и тем, чтобы не остыть.       — Чёрт… — Юдзуру почти сдаётся. — Не могу больше.       Хавьер немного смещается под ним, сильнее надавливая на чувствительное место. Теперь каждый толчок как касание оголенных проводов. Юдзуру тянется к себе рукой, но Хавьер её перехватывает.       — Чёрт. Чёрт-чёрт-чёрт. Не могу. Пусти.       — Потерпи ещё.       Сжав зубы, Юдзуру терпит. Разум затмевает единственное желание, и если через несколько секунд Хавьер не освободит ему руки, он за себя не отвечает. Хавьер не отпускает, но мысленные угрозы в жизнь не воплощаются. Юдзуру не дерётся и продолжает терпеть. Не стесняясь, стонет в голос, отчего Хавьер сам едва держится. Боль в перевозбужденном члене растет вместе с наслаждением, стегающим изнутри электрической плетью. И Юдзуру хриплым стоном разрывает от контраста. Пальцы впиваются в простынь, тело выгибается. Он пачкает взмокшую кожу и проваливается в бездну. Хавьер взрывается следом, добивая себя каждой деталью перед взором.       Тело колет иголками. Юдзуру с трудом и без особого желания выныривает в реальность. Слезает с расслабленных бёдер. Вытирается не своей стороной одеяла, на что Хавьер не откликается стандартным недовольством.       — Спишь уже? — нежно треплет того за влажное плечо. — Отдыхай, — и невесомо касается губ.       — М-м… всё чаще думаю... ты не человек, — сквозь сон пробивается плохо различимый шёпот. — Но кем бы ты ни был — мне плевать. Люблю тебя...       Горько улыбаясь, Юдзуру бережно накрывает Хавьера одеялом.       — Я хотел бы, чтобы это было так. Но, к моему сожалению, я лишь человек.       Завалившись под бок, Юдзуру шепчет ответное признание на родном языке и улыбается уже счастливо. Сегодня лучший день за четыре месяца. Сегодня он заснёт, обнимая настоящего Хавьера, а не скрученное в рулон одеяло. За год таких дней наберётся не много, но он согласен их ждать.       Неизвестно, сколько они смогут так прожить, пока всё вынужденно не разлетится ошмётками. Но он всегда будет благодарен себе, что не убил в две тысячи двенадцатом непривычное пугающее чувство. Чувство, выбивающее из-под ног родной лёд. Сколько раз оно спасало, сколько раз мешало. Но отказаться от него было бы самой большой ошибкой. К счастью, Юдзуру сделал верный выбор.