Зов неугасшей любви

— Вставай, — приказал Мурад, собственной матери. Кёсем медленно поднялась, еле держась на ногах. Голова кружилась, и каждое движение отдавалось болью. — Поднимайся на Башню Справедливости, — добавил он, и вышел из покоев, оставив её в одиночестве. Кёсем знала, что не может ослушаться сына сейчас. Она смотрела на закрывшуюся за ним дверь и чувствовала, как внутри всё разрывается от боли. Её руки и она сама вся тряслась, а дыхание было тяжёлым. Она подошла к зеркалу. Вид собственного отражения лишь усилил её внутренний ужас: растрёпанные волосы, след от удара на щеке, покрасневшие глаза. Но она знала, что не может позволить себе показаться перед кем-либо в таком виде. Сжав зубы, Кёсем выпрямилась, поправила платье, причёску, корону. Прежде чем выйти из комнаты, она выпила воды, чтобы хоть немного унять дрожь, и, сдерживая всё, направилась к Башне Справедливости. Путь к башне, сегодня был мучительно долгим. Сердце бешено колотилось в груди, ноги едва поднимались. Подойдя к указанному месту, она заметила, что площадь пуста. Никого — ни янычар, ни слуг, ни простых придворных. Она знала, что это значит, и из-за этого, ей неповоле было больно. Кёсем стояла одна, глядя на пустую площадь, где по её приказу не раз вершилась справедливость. Теперь эта же площадь, казалось, судит её саму. В это время в другом конце дворца несколько янычар силой вели Пашу. Куда, Кеманкеш не знал, до того как его поставили на колени перед Султаном. — Повелитель, — начал Кеманкеш, но не успел договорить: Мурад внезапно шагнул вперёд и с силой ударил его кулаком в лицо. Затем ещё, ещё, и ещё несколько раз. Кеманкеш даже не пискнул, лишь мотал головой, проглощая боль. — Надеюсь, ваш отвратительный грех стоит всего этого, Кеманкеш, — прошипел Мурад, наклонившись к его уху. — Сейчас я казню тебя, а та, которую я стыжусь назвать матерью, будет наблюдать за этим. Позже и она отправиться за тобой. Кеманкеш молча слушал всё что он говорил, до последних слов. — Повелитель, вы не можете! — выпалил он. — Она же ваша мать! Убейте меня хоть здесь, но прошу, смилуйтесь над ней. Этот ваш поступок Аллах не простит, повелитель! — Кричал Кеманкеш, пока его снова силой тащили на улицу. Наконец, на поле зрения Кёсем появился хоть кто-то. Она сразу же узнала его: лицо Кеманкеша было избито, в некоторых местах кровоточило. Кёсем лишь наблюдала за происходящим, чувствуя, как сердце замерло в груди. Спустя мгновение появился сам Мурад. За ним следовали двое янычар, несущие тяжёлую кувалду. При виде этого оружия Кёсем едва не вскрикнула от страха, но сдержала себя. Паника внутри неё усилилась, её дыхание стало частым и прерывистым. Кеманкеш и Мурад ничего не говорили, молчали, лицо Мурада было холодным и бесстрастным, будто он поступал совершенно правильно. Он взял кувалду, несколько раз прокрутил её в воздухе, словно разминая мышцы, а затем с силой обрушил её на землю. Кёсем не смогла смотреть. Она резко отвернулась, закрыла глаза руками и почувствовала, как горло сжалось, будто кто-то снова начал её душить. Слёзы хлынули ручьём, застилая глаза. Она медленно опустилась на колени, понимая, что всё это было их наказанием — их собственным адом. Когда всё немного стихло, Кёсем не знала, сколько прошло времени. Она каким-то образом оказалась в своих покоях, хотя даже не помнила, когда и как дошла до них. Её мысли блуждали между болью и отчаянием, в груди жила только пустота. В этот момент двери её покоев открылись. На пороге стояли янычары. — Валиде султан, у нас приказ немедленно доставить вас к повелителю, — сказал один из них. Она не ответила. Её тело казалось двигалось машинально, как будто в ней не осталось души. Но когда они свернули в сторону кафеса, Кёсем остановилась. — Почему мы идём туда? — спросила она, глядя на стражников. — Повелитель и двое шахзаде там, — ответил один из янычар. — Шахзаде? — переспросила она, больше для себя, чем для них. Не дождавшись ответа, Кёсем сама пошла вперёд, отодвигая их, её шаги становились всё быстрее. Она бежала, чувствуя, как в груди разгорается ужас от предстоящего. Она только зайдя, остановилась у дверей кафеса. Там она увидела своих сыновей — Касыма и Ибрагима. Оба были на коленях, с завязанными ртами, а рядом с каждым стояли янычары. Мурад сидел на стуле в углу комнаты. — А вот и Валиде, — с издёвкой произнёс он, глядя на мать. Кёсем сделала шаг вперёд, её голос дрожал, как и всё её тело. — Мурад… нет, пожалуйста! Умоляю тебя, смилуйся! Не трогай их, прошу тебя! — сквозь слёзы умоляла она, глядя то на него, то на своих шахзаде. Мурад поднял руку, останавливая её мольбы. — Перед тобой выбор, Кёсем султан, — сказал он холодно. — Выбери одного из своих шахзаде, а другой умрёт здесь и сейчас. Кёсем замерла, её глаза наполнились болью и отчаянием. — Не делай этого… прошу тебя… Какая мать сможет выбрать между своими детьми? — произнесла она дрожащим голосом. — Мурад, сынок, отпусти их обоих… умоляю тебя… — А взамен? — спросил он с усмешкой. — Что ты хочешь? — спросила она шёпотом — Обменяй свою жизнь на их жизни. Кёсем крепко зажмурила глаза, затем всхлипнула и: — Обменяю. Но сначала отпусти их. Я должна видеть, как они уйдут, а потом делай что хочешь. Мурад снова ухмыльнулся и махнул рукой. — Освободите их, — приказал он. Янычары развязали шахзаде, и те тут же бросились к матери. — Валиде! — крикнул Касым, обнимая её. — Брат, что ты делаешь?! Опомнись! — закричал он, поворачиваясь к Мураду. — Ты с ума сошёл?! Как ты смеешь так поступать с женщиной, которая родила и растила тебя?! Мурад снова дал знак, и янычары силой утащили обоих шахзаде. Кёсем даже не пыталась их остановить. Она просто, молча смотрела на Мурада. — Ты та, которая меня родила, но ты мне отвратительна. Отныне я не считаю тебя матерью, — сказал он с презрением. — Ты падшая женщина, и на том свете, непременно ответишь за все свои грехи. Он развернулся и покинул кафес, а за ним вошли палачи с шёлковым шнурком. Конечно, как же без этого атрибута, ведь всё таки убивают члена Султанской семьи. Кёсем сама упала на колени, и позволила убить себя. Совершенно не сопротивлялась, это было даже лучше чем слышать такие слова от родного сына, чем видеть как убивают её любимого, хоть и ненавистного, её детей. Она смиренно и с достоинством приняла смерть, смерть от руки своего собственного сына.