Братство без лапок

Беременность Мари через некоторое время подтвердилась. И никаких неудобств не причиняла. Кроме одного. Сны совсем замучили. Иман грезилась каждую ночь – нагая, жаркая, томящаяся, зовущая к себе. И устоять было невозможно, до откровенных стонов наяву. Потом было очень, очень стыдно. Хоть бы никто не услышал. Хоть бы сама Иман не поняла, когда они случайно встречались глазами. А Иман скучала, это было видно, хоть она и пыталась это скрывать. Но сейчас Мари по совершенно очевидным причинам уже не могла устраивать гонки на червях, а других поводов для общения как-то и не находилось. Во всяком случае, таких, чтобы не было стыдно перед самой собой. Ну и ладно, так даже лучше и проще. Иржи тоже исчез с горизонта. Боялся ножа под ребро или ведьминских штучек? Ну что ж. Иногда Мари скучала и по нему, но… Сейчас были дела поважнее, чем сожалеть о случившемся или стыдиться его. Нужно было вести людей за собой в поход на ненавистных Ферейра, и будущий ребенок здесь не помеха, напротив! Он станет ее силой, ее личным знаменем в этой борьбе. Кстати, среди фрименов уже пошел слух, что их мессия забеременела от самой пустыни, собственной таинственной силой. Кто еще так мог бы? Сама Мари не то чтобы стремилась поддерживать эти слухи, но и не опровергала, позволяя пламени обожания разгораться. Фримены поистине боготворили ее и готовы были идти за ней, куда угодно. И это обожание распространялось не только на нее. Статус отца тоже изменился. Лоренцо Монтанелли сменил на посту Преподобного того, кого похоронили, хоть и был он древним, казалось, как сама пустыня. Он бы, может, и отказался… Но не то чтобы у него был выбор – фримены наверняка бы смертельно обиделись на отказ. и оставалось лишь принять предложенное. Служить, благословлять, опекать. И только молиться, чтобы все обошлось хотя бы малой кровью – если уж не выйдет совсем без всякой. Да еще следить за младшей дочкой. Что было непростой задачей. Жюли уже не то что ходила – бегала и, конечно, норовила залезть всюду, где можно и нельзя. Хорошо еще, что она была куда более понимающей и разумной, чем обычные дети ее возраста. Даже разговаривать уже начала понемногу. Причем со странной серьезностью, как будто через нее говорили некие силы. Из-за этого девочку многие побаивались. Но большую часть времени она была обычным ребенком, милым, веселым и общительным. И невероятно хорошеньким. – Вылитая мать, – умилялся Монтанелли, хотя все вокруг то и дело говорили другое – дочь просто совершенный портрет отца. Только что светленькая, как и Мари. И иногда эта малышка казалась такой же решительной и беспощадной. Вот тут никто не подумал бы, что Монтанелли ее отец. Сам-то он не одобрял подобную свирепость даже для претворения больших планов в жизнь. Но с другой стороны – что еще оставалось?

* * *

И вот они выступили в поход. Никто не захотел остаться в стороне, да и кто бы присматривал за малышкой? А Мари, само собой, должны были охранять лучшие из лучших воинов фрименов. Вот только Мари никак не ожидала, что лучшей – и потому самой близкой – окажется Иман. Она всегда была рядом, безмолвной тенью, казалось, что и ночами спала где-то на пороге, невидимая в темноте. И, конечно, не догадывалась, как одно ее присутствие сводило Мари с ума, как она ловила хотя бы отзвук ее дыхания в темноте. Как бы это не повредило делу. Но, впрочем, главное, чтобы не дрогнула Иман, чтобы именно ей не изменило хладнокровие. А с этим проблем возникнуть не должно. Ночью накануне сражения Мари никак не могла уснуть. Ребенок в чреве беспокоился, будто не находил себе места. Как и она сама. Иман была где-то рядом, дышала тихо-тихо, но сегодня Мари особенно четко ощущала ее сердцебиение. Яснее, чем собственное. И это отдавалось чуть ли не болью в ушах и во всем теле. – Прости, я мешаю тебе спать? – наконец обратилась к ней Мари. – Я же охраняю тебя. На посту не спят. Мне надо быть ближе? – Наверно, да. Я не то чтобы боялась преждевременных родов, но так было бы явно спокойнее. И Мари по-прежнему не видела Иман, только слышала. Пока совсем близко не заблестели ее глаза – две звезды в ночи, в темноте. Иман села на край постели Мари, не дожидаясь ни разрешения, ни просьбы. Придвинулась ближе, обняла рукой за плечи. – Я понимаю, сейчас рядом с тобой должна быть мать, а не я. Мне самой впору удивляться. И расспрашивать, каково это. – И все равно спасибо. Каково? В основном приятно. Но сейчас уже хочется, чтобы скорее. Этот мальчик… Боюсь, он будет безумно страстным. Как его отец. Ты ему нравишься, похоже, уже сейчас. – Как это? – Иман явно заволновалась. Мари выдохнула. – Я больше не могу терпеть это. Видеть, что ты рядом со мной и притворяться, что ничего не чувствую… Это хуже, чем гореть на медленном огне! А с ребенком во чреве еще стократ тяжелее, я же говорю, я знаю, что ношу сына, а ему еще предстоит узнать, какова земная любовь. И тебе тоже, правда? Ты же хотела бы замуж, хотела бы, чтобы тебя ласкали? – Хотела бы, – Иман совсем занервничала, даже отодвинулась немного. – Если бы нашелся кто-то достойный. Но это ведь не цель всей жизни! – Ты гордая, и это хорошо. Тебе нужен муж такой, чтобы оказался сильнее тебя? – Да, но чтобы при этом был человеком. Я готова быть второй, быть подругой, но только если меня не будут ломать и унижать. – Как раз это я могу тебе обещать. К тому же, помнится, я уже превзошла тебя. Дважды. – Но ты женщина, это же мерзко и противоестественно. И от тебя мне не родить, не передать дальше свою кровь и способности. – Ну как будто тебе будет сложно найти, от кого. Я же нашла. И не жалею об этом, он мне даже нравился… в какой-то мере. Так что все к лучшему. А когда мы одержим победу, возможностей будет еще больше! – Ты хочешь узаконить… – У вас же у самих гаремы, о чем ты? И вообще сложная семейная система. Найдешь кого-то, кто не противен и не будет качать права в отношении ребенка – и все. С твоей красотой, потенциалом и положением – да раз плюнуть. – Но как же возможно лечь с кем-то вовсе без любви или любя кого-то другого?! – Это возможно, поверь. Ведь я это сделала. Хотя любила только тебя, и уже давно. С тех самых пор, как ты впервые появилась в моих видениях, – не давая Иман перебить и только следя, насколько было можно, за сменой выражений на ее лице, Мари продолжала: – Конечно, я с этим боролась, это ведь и правда неправильно, дико, но… А кого любишь ты? – Никого. Никого из мужчин, – уверенный голос Иман вдруг сбился. – Но ты – женщина, и то, что я чувствую к тебе, совсем иное… – А ты все-таки что-то чувствуешь? – И ненавижу себя за это. Я же уже сказала, что это против всего на свете. – А по-моему, это безопасно. И может стать как временным состоянием, так и нашей силой, нашим тайным оружием, а остальными мы будем вертеть как хотим. Пойми, это невыносимо, – Мари смотрела на вздрогнувшую, явно ужаснувшуюся Иман, удерживая ее одним взглядом. – Уже давно, а с тех пор, как я забеременела, я не могу думать ни о чем другом. Только о тебе. – Ты просишь меня… пойти на грех, чтобы не дать тебе умереть? – Я не прошу ни о чем, я жалуюсь… Хотя кого я обманываю. Иман задумалась на минуту. – Если я просто помогу тебе, чтобы стало легче… Только до родов… Едва ли мой грех будет так велик. – Это будет благодеяние. Может, еще и поможет скорее разродиться. Главное, чтобы не прямо в эту ночь, а после победы. – Ну что ж, хорошо. Что ты хочешь, чтобы я сделала? Вместо ответа Мари просто поцеловала ее – жадными, горячими, словно истомленными жаждой губами. И ответ встретила без малого такой же – а ведь это первый поцелуй Иман! Кто знает, может, хоть все вот так, это было суждено и предсказано им обеим? Мари едва не застонала, сильнее прижимая Иман к своей груди, потяжелевшей, налившейся и невероятно отзывчивой на малейшее прикосновение даже сквозь ткань одежды. Хотелось тереться, вплавляться в нее, кажется, уже совсем не надо было много, только вот так, грудь к груди, еще чуть и… Наслаждение не подкралось – пронзило все истомившееся тело, и нечего было даже пытаться сдержать стон – первый, протяжный, сладкий и громкий стон удовольствия, обернувшийся тихим шепотом прямо в близкие полуоткрытые губы: – Спасибо… Иман смотрела на нее с опаской, но улыбалась. – Это правда бывает… вот так? Ты такая сейчас красивая… – Угу, в темноте – конечно! Ладно, ты зря не скажешь… Поспишь со мной? – Если ты хочешь. Иман принялась устраиваться рядом. Явно осторожничала, стараясь не задеть живот. Мари улыбнулась. – Не бойся. Дотронься до него, это не опасно. Почувствуй моего сына. Горячая темная рука с розовой ладонью послушно легла на живот Мари. Ребенок сначала замер, а потом ощутимо двинул ножкой. Тут уж заулыбалась и Иман. – Со стороны это здорово. – Поверь, изнутри тоже неплохо. Если бы не все эти желания… Я надеюсь, они пройдут. Но после этого мы… Мы ведь не перестанем быть подругами? – Уже никогда не перестанем. Слово фримена. И они осторожно обнялись и задремали. Мари покрепче, Иман вполглаза. Но новое утро началось задолго до рассвета.

* * *

Мари проснулась от нежных легких прикосновений. Они порхали по животу, поднимались вверх, ласкали грудь, чтобы через мгновение скользнуть ниже… намного ниже. Это было восхитительно, отдавалось уже не сжигающим жаром, а такой же нежностью, и в первые секунды показалось совершенно естественным. Но потом пришло изумление. – Иман? – Тебе это нравится, да? Это правда так здорово? – Ты ведь… почувствовала? – Да. Но теперь я думаю, что хотела бы попробовать иначе. Сама. – Хочешь, чтобы я делала с тобой все то, что видела в своих снах? – Теперь это и мои сны тоже, как к этому ни относись. – С ума сойти… Ну что ж. Теперь я тебя потрогаю. И она прикоснулась – через ткань, пока еще робко, но уже понимая, чувствуя, как это упоительно – касаться вроде бы таких знакомых по себе самой линий, изгибов, нежных мест… – Может быть, однажды ты полюбишь мужчину, – прошептала она, – и сможешь сказать ему, как тебе нравится… как он должен к тебе прикасаться… Иман смогла ответить только тихими вздохами. И они целовались, и ласкались смелее, и даже так и не разделись как следует… но Иман хватило, чтобы выдохнуть: – Я после тебя ничьей не буду. Лучше кинжал в грудь. Мари вздрогнула. Такого она не ждала, самой себе внушала, что это лишь временно, лишь пока не минет беременность со всеми ее желаниями. Но сейчас срывающийся шепот Иман ударил в голову крепче вина, туманя рассудок. И Мари знала: такие клятвы дважды не повторяют и назад не берут. Это – навсегда. А значит, от этой жаркой ночи можно брать все, вдохновляясь перед битвой. И можно наконец не стесняясь снимать одежду с близкого желанного тела. И без стеснения давать смотреть на себя – всю как есть. И брать за это не меньше, чем отдаешь сама. Поспать им удалось совсем немного, зато тесно переплетясь, ощущая друг друга напрямую и во сне. А на рассвете Иман осторожно высвободилась, мгновенно оделась и стала помогать сонной Мари тоже собраться.