Одеколон Медичи.

Есенина, никто не остановил, всё было намечено. Видимо Маяковский, всех предупредил, что может наведаться, как ревизор - посетитель. Не записано даты, но так как уважение было, и время работы занимали, со сменой персонала, неделю полноценно, стало быть, удобно. Они не закрылись. Только к 2 часам расходились, может и позже, ведь там обитали футуристы, как позже, изведано было. Вертинский предложил, переместить встречу по времени, попозже возжелал явиться. Есенин вошел в неуместное, казалось бы место, два шага и уже, несколько пятерок столов впереди, а после сцена, есть бар, и он ярко вспыхивает, но не под ритмику, которая на заднем плане играет "электрофорез - все было так". Не давая сковырнуть гостю от скуки, колючие места заведения, по типу, не совсем обмытых настольных ламп или обоев. К новому человеку подбежала девушка, у которой на бейдже, было написано "Вероника Полонская". Волосы у нее уложены, лаком запечатлены в искаребанных волнах, брови подведены и очень неестественно длины, глаза подчеркнуты, а форма, прилично выглажена, не велика. - Здравствуйте! О Вас, говорил Владимир? - увеличивая темп речи, аккуратничала, Вероника. - Скорей, не только обо мне, мой товарищ, тоже прибудет, Вам это о чем-то говорит, милая, Вероника? - Да, столик номер семь, там есть меню. У нас не часто такие гости почтенные приходят, еще и известные чем-то. Не ожидала увидеть Вас здесь, была бы.. - Вероника, у нас слишком хороша в долгих посиделках, оскар вручить, не жалко даже. Да не долетит с европы. - на плечо свалили руку девушке, а та посмотрела с язвительностью. - Я здесь музыкантом работаю, но и подрабатываю, когда таковые, гости приходят. - Улыбается мужчина. - Я, Сергей Долинский. - рукопожатие и Есенина проводили к столику. - Сергей Есенин, если что, помахайте рукой и я, к Вам подойду. - успела сказать поэту Вероника, но тот вопрос задал ее коллеге, не сильно вслушиваясь. За стол его спровадили и даже сели рядом, начали потихоньку вводить в курс дела, пальцем сменять легкий путь к цели тел тех, о ком шла речь. Есенин кивал, узнавая больше нового, не только о забегаловке. Оказывается, Маяковский не плохо устроил свою тыквенную голову в здешнем здании, и заводит красавиц, в не скромных вооруженных желанием, не только денежного потока, но и с целью попасть в сборники младших, настроенных на поэтический гимн, некорректного сбора ветвенных искушений. Если бы видели девушки, какой разврат, происходит в этом похабно месте, то не пускали бы своих будущих мужей в нору "футуризма". Узнать удастся, возможно сегодня о девушке, а возможно - никогда, если Маяковский, не припас сюрприза. - Вот и люд, здравствуйте. - на бейдже второго пришествия, красовалось "Георгий Кузьмин". - Долинский, - как-то сложно поддалась фамилия, и кажется, мужчина злился, а сидящий, приподнял голову на старшего. Это наверное, по строгости и звучанию, таковое впервые. - сказали же, не разводить воды с маслом, пошли за мной, а вот Вы, - посмотрел на Есеснина. - за Вами усмотрит Вероника, этого шумного, я забираю, приятного дня. - смахнул рукой зазывая, обернувшись Кузьмин. И девушка, застучала черными туфлями, направленная с легким свистом. Есенин пролистал меню, выбрать то нечего, все новое и странно выглядящее. Его голова мотнулась отказываясь, и он засмотрелся на барную стойку, а после, его затянул замертвевший копном взгляд мужчины, который стоял на одной ноге, как фламинго, накапливая теплорежим, или он больше как хищник - цапля, которая устремлена на охоту и лишь запутывает жертву, чтобы в конечном, совершить выпад. Глаза бездвижны у человека, в одной точке, стена холодна наверно, но ее все равно измазали ботинком. Возле, стоял еще один, что-то шептал и поглядывал на Сережу, к которому прибежала уж девушка и сдвинув мешающее платье под себя, села. - За чей счет? - Владимир сказал, что оплатит. Только, не переусердствуйте с заказами, он хоть и добряк, но за картины и прочие очерки, получает мелочь, да если по секрету, они все живут на сч.. - Сереж, уже выбрал? - Вертинского пропустили, он сел, благодарственно в улыбке стряхиваясь. Пока готовилось, можно и от скуки не жаться. Есенин поразминал пальцы на меню и как только, Вероника записала, повторила, и собиралась уходить, ее уструнили к теплому месту опять, на сидение рядом. - Скажи, дорогая. А двое у стены, они разве и из футуристов? - Тот, который смотрит в пустоту, часто бывает. Это Хлебников Велимир. Как наслышала, он не разговорчив, странен, от кого-то дошло, что обозначили "невиданным существом", в хорошем помысле. Он часто проводит время в компании с Б..Бурлюков и Володи. Чем-то секретным занимается, проект серьезный, но об этом, все замалчивают, и мне говорить нельзя. - умерила тон конца, Вероника. - А рядом, это друг Маяковского, который будто прирос к Володе, с самой их встречи. Пишет помешано о нем и публикуется, но, это благо, что повелся с тихим Витей. У них есть группа, "председатели земного шара", наш гений - Витенька, постарался. - "Витя"? - Есенин сморгал и девушка опомнилась. - Засиделась, заболтала, я отнесу. - впопыхах свишневела в цвете щек и укоротила дорогу, до никому неизвестной, без табличек, двери. Торопеет, что-то в галку обращается и явно проект какой-то, быть внимательнее к еде, не только, пережарить могут. Повертев головой. Высоченной фурии нет, он как осетр, уплыл в дальний скрэб, чтоб глаза поднапрячь на единственный, живой стол. Вертинский встает свободно. - Ты бросаешь меня? - неестественно и щурясь в свирепости, спросил Сережа, нужной для напряжения интонацией, нахмурил брови. - Там сцена, а еще, что-то намечается. - Я заказал бы для нас обоих, крепкое виски. - вопросов к Саше много, И замедлить рвение, после всех скреп, которые на коже остались крюками, растянутыми по строю на коже Вертинского, могли не приехать вовсе, от резких манер Сережи. Но это жест доверия и притирания. Вертинский отречено размокал в стену взглядом, проделывал в ней портал, но после, Есенин удосужился отрицательного взмаха в стороны. "Думает, что пьяница. Клюев бы одобрил." - Есенин, в гротеске самого себя, облокачивается на стул и смотрит прямо. Тревожит неискалеченное, только-только запарковывающееся, и это не Блок, Сережа чувствует презрение, или величавство, вот и с отходом вечным, Александра, ставится стул на хвост Есенину, а хвост - это душа, самое чуткое у него место в теле. Придавливается, жмется до запинки речи. Только стулом пользуется невежа - пустота из смазанного мира без черт. "Без алкоголя не обойтись." - шутит сам над собой. *** Принесли мясо, с маринованными грибами в духовке, до этого доставили "саперави" - вино полусладкое красное, хотя, Есенин о коньяке раздумывал. Укладываясь во время, и один кусок уже надрезав, к Есенину подходят. - Я надеюсь, у Вас хорошее настроение, и прошу, кивните, если вам здесь комфортно. Учитывая, что тут не все уживаются, ведь освещение есть, но мало сочных и ярких цветов. Не мрачно? Да, дорогой посетитель, подпишитесь здесь, - указал на полосу одинокую, еще не заполненную, как земля человечеством. - мы редко кого кормим от знакомых, так что, для пущей продолжительной связки, чтоб по лестнице сдвинуться выше, и уж поднять занавес, как кофейне, не только для группы одаренных, нам нужны от проходящих, ваше слово для других и подпись - а она, на предоставление в дальнейшем выше стоящим, на разрешение открытия когда-то, мрачного заведения. Есенина нагрузили и он запутался, чтобы отстали, подписался не читая. Знают в какой момент подойти, а с этими убеждениями и вовсе, вопросов не возникло. Музыки давно нет. Какой-то молодой, читает стих, да не схож на футуристическую грубость, не черствы в избирательности. "И расцвела Моя жизнь молодецкая Утром ветром по лугам. А мое сердце — Сердце детское — не пристало К берегам." - это читают аккуратно и от еды, откинув пальцы, Есенин вслушивается в слова, пытается перебрать, выделить как горох тот голос, который источает покладку с легкой руки. Вертинский, у сцены. "Песни птиц Да крылья белые Раскрылились по лесам, Вольные полеты смелые Приучили к небесам." - этот поэт прошел тяготность войны, он летал на самолете, но здесь, не только это черпается, в этих строках, можно обнаружить много потаемного. Есенин давится, голова не на месте, стол удерживают пальцы давящие, это не плечо, которое может сбросить. Что-то около, стало шумно. Сергей пальцами скатерть съеживает и облокачивает руку о стол, а ладонь, ко лбу, смотрит в сторону, где пополнение. Часто дышит. Появился Маяковский, он рвется от чего к самому столу, где сидит единственный, такой побледневший имажинист. Друзья удерживают Владимира, девушка, обхватила кругом руками за пояс, сцепила пальцы и держит на месте, хочет увести стрелкой назад. Живот крутит и Сережа убирает тарелку, встает и о стол, спинку стула, придерживает тело. Его мутит и стул валындает, а после падает, как и сам Есенин, после пары шагов. *** Сережа открывает глаза, руки жжет, будто точечно тушили о них сигареты, обе подымает и откидывает голову, искривляя рот в унынии. - Сережа, где ж ты так находился? Не подымай их, пока врач не скажет, опасно ли это. Скажи, опять по бабам ходил? Говорила же, что до хорошего не дойдет, вот, подцепил. Знаешь, как мама будет цокать? Младшая-Шура, такая болтушка, день назад, был у Мариенгофа, тот выстрадал, чтобы ночевали у него. Сейчас в собственной квартире, да и еще в подарок на бабочку, сестру пришвартовали, а может як, забыла что? - Как произошло, что я здесь, а не лежу под столом, в чужом заведении у футуристов? - Уж как день прошел с того момента, а ты и воды не выпил, губы сухие, как мертвечина. - наворачивается лава из глаз, у Саши. Боится трогать, на точках кожи, застывшая кровь. - А что, Маяковский? Сестра стала серьезней и утерла осадки. - Стали говорить, что он убил друга, перед этим поссорившись, их разняли, не дрались, но после, нашли в подворотне парня, а также расческу, которой пользовался Владимир, но она не простая, ручка, как с меча, снимается защитная крышка и все, делается для обороны. Мужчину закололи бабочкой, а раны проделаны в форме сердца, странно, да? Что они могли друг другу наговорить? - Как это он? Может подки.. - На части расчески.. - Это глупости! Будь он здравомыслящим, он бы не бросал улику на землю для удачной его находки, и упечения в тюрьму. - Застукали, растерялся - нож выпал, он бежать, а тут улика, решил спасти жизнь. Тем паче, если правосудия больше, то здесь ни сдаться, поймают - изобьют, вот и лучше в бега. - Не верю, что такой громила, так трусливо мог сбежать! Свои же выставили сцену. - Есенин, опирается локтями, пытаясь встать, кривится. - Господи, Шур, дай обезбол. - Так лучше отлежи, надо чем-то мазать, но таблеток нет таких, чтобы смесь сделать. - Меньше говори, - раскинулся на кровати и вдохнул тяжко. Волком сурово уставший, за луной следить. Голова на подушке скатилась в бок, отвернулся. Александра ушла, опечаленно состроив брови. Квартира задвинута шторным мраком и просвета нет, полутьма в сознании, не утоляла безнадежности. Она попала в нужное время, и в этот самый день, когда Саша приехала, появились на пороге хозяин и незнакомцы, ключей у Сережи по карманам искав - не было. Пришлось бы его направлять к квартире близкого друга. Саша оголила рукава брата и жаль, что ушли парни далеко, не крикнуть, а спросить, до чего его довели, требовалось. Это ведь не сыпь какая, хотя после, на пальцах, крупинками хлебной мякоти, прозорливо обозначалась сыпь, да такая мелкая, что лягушка бы завидовала. Не понятно, заразно или нет, она не стала трогать. Показать фармацевтам нечего, Александра пробовала объяснять стиснуто, но к делу, ей лишь отрицательно отвечали, не спрашивая причины, и что следовало "до". Она обошла в отсутствии домоседца, около 4 аптек. Даже предложив деньги, одному из стоящих за стойкой, пост всеж, не собирались покидать, сменщика ведь нет. Часто всякие разговоры пронзали уши, но они были бесформенными, однотипными и не такими суровыми. Проходя у булошной, сплетни уже распространились от заведения "бродячая собака". Маяковского ненавидели, особенно, когда узнали, что ребенок обнаружил усопшего тело. Александра, немного побыла следователем, журналистом. Об этом деле, на удивление, знают больше население, а вот полиция, шифрует все найденное. Пришла девушка без настроение, но угорничать, перед Сережей и делать, по мимо искалеченного тела, больно и душе, она не стремилась. Эмоциональное состояние было "смирение". Врачи, приезжали на дом и только за деньги сверяли, перепроверяли, рекомендовали настои из трав и мази, принятия ежедневных ванн и выпиенные напитки. Разводили настойку череды, вливая в районе, нательной температуры градусов, помогали брату сесть на источник. Сережа, не соблазнял, он был в нижнем белье, которое сам с трудом и надел. Саше достался сложный момент в жизни, а Есенин, не подумал бы, что такое могло с ним случиться. Хорошее место, даже не для расслабления использовалось. Жажда умереть - терзало, клокочущее чувство тяготы, окунуть до головы, всего себя - вынырнуть, оставляя на стекле след, руки самовольно дрогнулись до бортиков. Либо происходила очистка ран, либо становилось, все хуже от воды. Хоть кожа и под наблюдением, плоховато показывала результат, навряд ли, спрыгнуло вошью сразу гадость. Учесть как перекись помогает и паста, округленно, вокруг раны омазывая - это должно исправить неправильную обшивку кожи, степлировать. Кожа омываемая, чесалась и жгла, благо. Моления Сережи у сестры, не могли выпросить - применяли крема после. Ровно три дня. Календаря лист, Саша ежедневно срывала, но ближе к вечеру. Есенин сидел голодный до 12. И от забот сестры, не скрыть лица, она уговорила соседа приходить домой, вручила ключи и хоть с кем-то, можно было говорить Есенину. Диагноз был поставлен, но не точный, мнение : псориаз, чесотка. Да это просто адская смесь, наихудшего. Руки у Есенина были худы и завернуты в слой бинтов, парить их долго нельзя. Так, два дня, сестра сидела с ним, пока не нашла доброго человека, который согласился отсиживать с больным, деньги он, принимал, но крайне мало. За день, получал всего 100. Лекарство стоят дороже, и не хотелось, чтобы двое без еды оставались. В поместку, Есенину сразу, не говорил. Ему помогали с перевязкой и кормили, от чего Сережа, закатывал глаза от ярости. Двигать руками - широчайшее омракоудушенье, хотелось вопить. К нему израненному и каждый день, производящему мучительному ранами - телу, не относились брезгливо, снимали бинты и накладывали, поверх ран, вату с мазью. У них не было общего. Есенин в эти дни, неразговорчив. Его друзья, прослыли куда дальше. Видели внешние признаки и от того, перестали подавать надежд, на продолжение связей. Сережа, отвечал кратко няньке и только, когда привели в отсутствии Панфилова(няня), на замену девочку. Любознательную - Альбину - 11 лет. Есенин стал говорить, много. Ее, на попечение сдали, пока она болела и не ходила в школу. Альбина, взрослая девочка и себе, могла позволить приготовить, по прочитанному рецепту - лекарство, но взрослый, обязан был быть рядом. Этот лучик, последствие сухозубой женщины, которая высказывает правду и тараторит при разговоре всякое - такая и дочь. Однажды, при первой встречи спросили : - А, что же у Вас с руками? Саша, ответила : - Ожоги. Милый братец, так трудился к моему приезду, что на руки пролил кипяток, слава Господу, я успела приехать, в критичный, для нашей семьи момент и уберегла, от плачевного исхода. Женщина - подруга Саши. Доплачивать не надо, тут и помощь и веселье, затраты умственные в учебе. Ведь Сережа, оказалось, хороший преподаватель, да даже Панфилов, согласился в том, что хозяин квартиры, благосклонен в рус.лит и языке могучем. Григорий Панфилов-сосед, приходил готовить, когда сестра, забывала в заботах. При этом, под заказ. Правда, где-то пережарено, пересолено, но можно есть, отрезав корку, или смешать проколдовав с водой, соленую еду. Или, вылить остатки соловки. Помимо таких, плясок на кухне, по шкафам руками. Нань, помогал по истории руси. Хотел по рассказам - стать преподавателем, наставником для младших. Григорий, нашел работу, но она, требовала ухода в 4 вечера, до ночи, вот приходилось и быть с ребенком. Але, нравилось кормить Есенина. Он, будто большой медвежонок или игрушечное дитя, а она - мама. В перерывах, между учебой. Есенин рассказывал, по просьбе Али, выдуманные истории. Просил, когда и сестра была дома, записывать идеи будущих стихов, в тетрадь. Все время, раскрытая бумажная идейница, оставалась на столе, для сущего глаза. Книга изрядно старая, которая была на полке и которую, Сережа не дочитал, попросил все же, взять и начать с закладки, первой строки сверху. То что он читал, так схоже, на неизбежность, его материи телесной. Жаль, что Сережа, как в книге, "они в конце оба умрут", не мог, предугадать смерти час. Детям, нельзя такое читать. Да и вроде, девочка в это и не вникала особо, со страницы на страницу - стрыбала, зевала от скуки и заканчивала, на пятой, тренировку. Есенин улыбался, укладывая руку, на рядом лежащую девочку, держал ее плече и думал. Худи оберегало, от еще не расшатанной психики дитя, закрывало рукавами части, чтобы она, не травмировалась. Будто с ним "все в порядке", "не больно". Аля, книгу закрывала, но держала палец-закладку в книге, как каскадер, задерживал голову в пасти, открытого рта у тигра. Угощение, за продуктивную работу. Обоих радовало. Александра, покупала всякие пряности и отдавала, половину на дом Альбине, когда мама ее забирала. Девочка, махала ручкой, компактной в комнату, где сидел Есенин и широко улыбался. Она может завтра и вовсе, не прийти. Хоть с Георгием, общение склеилось и тот обоим, читал историю. Периодически обсуждение затрагивало их души. Эта книга, помогала вспыхнуть, новыми шарами грандиозного открытия, друг друга. Алю, забирали довольно часто, а потом и вовсе, в бабушкины руки отдали. Тогда, когда квартира опустела, Есенин смотрел в окно, и перебирал в своих внутренних папках, маршруты пройденного пути. Не однократно, думал, "почему ему досталось это, чего, он еще жив? Почему список, написанный врачами, не помогает?" Его уволили с работы и теперь, остается дожить малость, в уколах игл о кожу. Есенин наблюдал за меняющейся погодой, для него, открыли окно. Но в похолодании, закрывали. Руки не могли сжимать подлокотники. Всем телом, облокачивались о спинку, переставили маленький "трон" к окну. Мыслей много. Записать некому. Пробовалось пару раз, но рука словно атрофирована, инвалид даже, лучше двигается, спустя столько попыток. Сережа уже не плакал. Было желание уйти от мук, но вместо услуги самому себе, на голову ничего не сваливалось и не оставляли газ открытым, приходилось от скуки петь, рифмовать призракам льно из нитей, таких длинных, но не таких, о какой бы жизни, мечтал юноша. Кто-то включил свирель за дверью. "Оплата за съемную.." - Сережа поднялся и прошелся в тапках, по холодному полу. Странно, но почему-то, даже Мариенгоф в голову не приходил, он сильно завернут в себя, как упакованное сверло в обертку, из прочной и много обработанной бумаги. Стук, а потом снова, на кнопку нажали и держали. Глазок закрыли - темень, но этого не делал Сережа, на той стороне удерживали интригу пальцем. Отворять перехотелось вовсе, ожесточенность морилась две-три минуты, но за скалой замка, все равно, не прекращались попытки. Кто-то хотел видеть. Спустя неделю.. В глазок посмотрели, уже надуманно, стараясь распознать, удостовериться, с ножом ли гость? Может с бумагами об аресте, а увидел там.. Самое желанное, но забытое и отварил с болью. Щеколду, сестра уместила, ею часто пользовался, обезопасив себя. Дыхание засвербело о пространство, Есенин продрог, но дождь не шел. Горло пересохло и он не знал, что сказать, "это подобие сна". Сам, Александр Александрович, на пороге. - Сережа, - измягчается в лице гость. - я пройду? - сглаживает голосом тихим и спокойным настенные обои, да даже неровности на шторах, которые перестали тянуться к людям у двери. Блок, закрывает за собой. Пакеты, в гостинице ставят и делают, еще шаг в плотную, отнимают сердце, а оно пытается от хозяина, впрыгнуть в руки обожателя, оно как сигнализация, требует ухода. Сережа не обнимает, стоит солдатом, держит клочок одежды, и стынет, чувствует опять себя слабым, хочет упасть на колени. Известно, что все написанные стихи, когда-то говорящие о Есенине, подлежали исправлению. Сам Блок, за них взялся, не жена. Это в голову приходит. Не в тот момент.. - Зачем ты здесь? - Сережа не верит, что Блок по собственной воле пришел. - А ты не рад? Сереж, ты изменился с того времени, очень. Стал холоден в действиях и остр на язык. - Рука лежала у Есенина на затылке, губы ели-ели шептали у уха. Блок, всего лишь "старший брат.." - Я чувствую твое неуемное сердце массивное, до сих пор? - Не с..тойте тут.. Можете снять.. - На ты, Сереж. - Блок отстранился, смотрел жалко. Снял и повесил пальто. - Давно не выходил? - Зачем ты здесь, ответь пожалуйста.. - Долго не мог смотреть в глаза. - Тебя не было в компании, а ты о чем-то мечтал, кажется. Имажинизм прославить.. - глаза прильнули до рук, теперь перевязка достала и пальцев, а не шарниров кистей. Есенин стянул рукав сильней вниз. - Не смотри.. - Думаешь, они из-за этого перестали говорить с тобой? - Ну да, есть по важнее причина. - Сережа развернулся спиной и ушел на кухню, за ним последовали. Начали пакет разбирать. Продукты, любимые блины с измазанным пакетом в чем-то красном. Обхватили и плюхнули курицу рядом к вину, газет несколько штук, связанных резинкой, выстроили чуть не в башню. На последок, достали булку "донецкую" с изюмом, молоко и овсяное печенье с шоколадной крошкой в упаковке. - Без тебя, они треснули о быт, разошлись. Сережа, смотрел на лицо Блока, ему приятно, от таких новостей. - Я почитаю тебе новые издания стихов и помогу тебе, если это нужно. - Помощь мне не нужна. - Но, я посижу у тебя, соскучился сильно. Как здесь вообще? Слышал, что о тебе сестра заботится.. - Блок, хозяйственно продукты нужные, разложил по столу. Для остальных, спросил мельком, куда бы уместить. Сережа смущенно уселся. Некомфортно впервые в собственной кухне. Его щеки румяней, слова о скуке чужой, по его неуемности - подкупают. Но, он ничего не говорит. - Хорошо все. Сестра вовремя поспела, была дома. Блок не наступает на болезненную тему, хотя, есть поводы усомниться. Ведь еще не пьяны. - Как твоя жизнь, как Менделеева, бьет все рекорды ожиданий? До сих пор, лучше других девушек? - прорывает на искренность. Сережа видит, остановившегося по плечам Александра, когда-то усердно трудящегося. Вопросы, заставляют выключить воду. Блок из-за плеча, повернувши голову не полностью, смотрит в пол, но лишь на часть, показывает свое лицо. Эта тема, хоть и запретна, но Саша для друга, готов распространить тайну. - Она с Андреем Белым.. То уходит, то возвращается, ты же видел его, когда только-только приехал к нам с дороги? Был другом, стал любовников для Любы.. - отвернулся. - Оборвать, заменить ее не пытался? Александр Александрович, присядь. - Страдание, это порог к созданию стихов. Любовью, не должно нарушено быть созерцаемое, мы тогда слепнем и источаемся не на то. - Так это и есть любовь, только в изгибе, тебе бы пере... - Я не меняю людей так просто. - Ты себе внушил, плохо страдать, так себя и в могилу загонишь.. - Сердце, оно возможно и погубит, но у меня хоть есть оно. Значит, на протяжении несправедливости, я буду обязан сбивать с ног гадов. А боль - это самоанализ или поход к врачу, с проверкой диагноза, который и так обнаружен. Многие люди ведь не испытывают эмпатии, понимаешь? А мне важно знать, что умом и сердцем - чисто, что храню только важное. На кухне уже присутствует запах, то за одно, то за другое дело. Перчаток не жалко. Сережа нервничает, смотрит на извивающее тело, скользящее по полу, так хотелось бы, чтобы этот человек, снова не потерялся. Красное вино "Гренаш", открыли, осталось дождаться курицы с духовки. Со стороны кулинара, Александра никогда не видели. Только если чай заварить, а так, все Люба делала, ставила мармелад, печенье в вазе. Сереже купили пару трубочек и странно, волнующе. Учитывая, не скорое возвращение сестры. Его покормят, напоят, да отведут в постель. Блок в прошлом, был чистоплотен, но когда Есенин в гости зашел, его не сильно волновала обстановка. Александр уберет, отчистит от грязи даже плиту, на которой магнитил вилкой вермишель наматывая, Григорий. Она падала и оставались проколы. Мелкая моторика Блока, наверняка видела соринки. Третья рюмка, бокалов у хозяина нет, он бросил. - Может хватит с нас вина? - Да нет, это компот, Сереженька. Они впервые наедине засмеялись, Есенин опустил голову и остановил себя, улыбкой. - Я напьюсь и будет что-то непредсказуемое, или ты хочешь этого? - Руки ты точно, не разломаешь. - Зато, падать буду.. - отвернул голову, обдавая ветром кудри. Они длинноваты, но мыты. 20:34 Проходит полтора часа, а Есенин, уже у лица поэта. - Мои руки, полностью Ваши, mon chérie*, и раз Вы были откровенны, позвольте мне. - последнее, Сережа произносит вязко и заплетено в пять прядей, его ненависть сильна ко всему иностранному, его тошнит от Маяковской развилки за технологии, но при наставнике, его губы, чуть не соприкоснулись с чужими. Теплые ладони, ухватились в спасении за перевязанные руки, оттягивают от себя. - Александр Александрович, Ваша забота, морит мои кости, я так.. - Опускает голову и кажется, что Есенин на срыве, будто, начинает накопленные слезы выпускать. Но, осмелев, смотрят прямо, пытаясь выловить застывший страх, на лице сопротивника. Сережа дышит, приоткрыв рот, его грудь затележивает в осколе, слепнут глаза, мозг играет с соведущим - телом, дает много вариантов в голове при отказе, принятии, безликости. Ничто не сравнится с дальнейшим, когда слова закончатся на.. - издыхал Вами, оно и плохо, я рад был бы стуку, по голове моей, но эта просверливает меня.. И я молчать не смогу, Сашенька. - Сережа слезится. - Не бросайте меня, пожалуйста, не хочу повторять.. - он падает на колени и Блок, держит его за пальцы. - Или.. Мне нужно последнее, последнее утверждение, что не вернетесь... Не смотрят на измазанное слезами лицо. На болезненный мозг, восприимчивый к заботе, на физическую худобу. Подымаются и отпускают. Есенин не держит, не может. Его, как сломанную игрушку, теряют. И будут опять слезы на кровати. Лежа именно на спине. В первые дни, пока сестра отсутствовала, Есенин плакал. Улик не было, а слезы крокодильи, кормили одеяло и только наволочка, знала о всех прорыканных словах в нее. От не сдержки, безысходно выбросили материал. Первый-второй день, и уже легче воспринимать, сторону выбранную живыми. Боль тупая, вяжущая, как хурма безысходность.. Смирение. - Уходишь.. Блок покинул на половину кухню, стоит у короба, готовясь к закрытию двери, чтобы за ним не следовали. - Хочу почитать твои стихи. "И это наверно, проверка на чувства, перегорел ли или смог найти действие, на ситуации между, где-то подчеркнуть слова." - Почитай, Сереж. - попросил, продвинув раскрытую тетрадь вперед, по передаче к концу стола. Глаза у младшего забегали и он уткнулся узнавая, разгадывая почерк Али. Пальцы руки помогали, но все еще жгло, между ними.