Сокрытое сердце

В беседке возле сада Адама и Евы так хорошо: никого нет, тишина. Можно спокойно вознести молитву Шепфа. Кажется, что сама природа в такой ранний час помогает восстановить душевное равновесие: слышно вкрадчивое пение птиц, солнце согревает теплыми объятиями, а ветерок слегка щекочет лицо. Мисселина молится под каменным взором статуи Равновесия, но ни строгость холодного взгляда, ни приветливость разгорающегося утра, — ничто не способно потревожить её сосредоточенного разума. Руки в замке. Закрытые глаза, и губы шепчущие молитву. Молитву об отце, что гордостью обрек свой род, о сыне, чья невинная душа покинула Землю, и о мятежном духе, что творил зло не по своей воле. О них она рассказывает творцу, просит за них прощения и молит принести им покой. Ангел поднимает глаза и смотрит на безмолвную статую, набирается сил и улыбается. Странно улыбаться тому, кто не ответит, но она делает это для себя. Сначала это дается ей с трудом, но груз с души уже спал вместе с последними произнесенными словами, и улыбка становится такой же искренней и легкой, как и всегда. Как найти в себе силы встретить мир со всеми его печалями и радостями, беспрестанно сменяющих друг друга в круговороте жизни? Нужно ему улыбнуться, и что самое главное искренне, иначе прикрыться фальшивой улыбкой — это как спрятаться от дождя под деревом в надежде на то, что густая крона не даст промокнуть. Стоит ветру подуть не в ту сторону, как вода с листьев хлынет на вас потоком, усиливая и без того досаждающий дождь. Скрытые чувства лишь усугубляют ситуацию. Да, лишь усугубляют… В редкий час свободы Мисселине некуда было спешить: школа еще не проснулась и хлопоты о сегодняшнем вечере ненадолго откладывались. Вместе с улыбкой пришло и настроение насладиться умиротворенностью раннего утра. Благоухающая природа манила задержаться здесь, как манит тайна сада Адама и Евы неокрепшие умы новеньких учеников. Вечно молодая зелень отливала на солнце изумрудным блеском, парящие вдали скалы покачивались, как пришвартованные в море корабли, соединённые канатами из льющихся водопадов. Ветер доносил радостное пение и в такт ему шуршал зарослями лабиринт. Мисселина ощутила присутствие чего-то загадочного, ей показалось, что в воздухе отдавало запахом жженого дерева и смолистой хвоей, но все вокруг было по-прежнему спокойно: никаких признаков дыма или волнения, только солнце, шепчущий ветер и… тень, притаившаяся возле беседки. Ангел вздрогнула при виде её. А точнее его… Девушка всецело отданная молитве не заметила того, кто мог исчезнуть как тень и подкрасться ею же. Голубые глаза расширились, чтобы понять, не мерещится ли это им, не игра ли это света и тени, но такие же голубые глаза смотрели на нее в ответ с нескрываемым любопытством, а черноволосая голова склонилась к колонне в задумчивой позе. Звук мужского голоса осторожно нарушил тишину: — Я помешал? Мисселина не отвечала. Неужели он все это время наблюдал за ней? И словно прочитав её мысли Геральд снова заговорил, и это так странно: стальной голос, который своей силой не уступал рёву морского дракона, мог быть тихим и спокойным, словно шелест осенней листвы. — Я ждал, пока ты закончишь, — встретив её обеспокоенный взгляд, он добавил. — Помню, ты всегда молилась по утрам. Кому еще в голову может прийти мысль, встать в такую рань, чтобы поговорить с этим истуканом. Он слегка постучал кулаком по белому мрамору, а затем сделал шаг из тени к ней навстречу. Мисселина еще раз посмотрела на статую, и, будто вспомнив, что не должна терять самообладания, еще раз улыбнулась и радушно предложила: — Ты мог присоединиться, помолился бы вместе со мной. Геральд улыбнулся так же широко, как и она, но это выглядело так неестественно, что, казалось, будто он передразнивал её эмоцию. — Молитвы — лишь для ангелов и смертных. Люди предпочитают вспоминать демонов проклятиями, мы отвечаем им тем же, и все довольны. — Шепфа готов выслушать любого, Геральд. Тот покачал головой. — Я не сомневаюсь, но выслушать — не значит услышать. У нас есть негласное правило, ты знаешь? — Какое? — Если человек, попросив прощения за совершенное преступление, идет вершить его снова, то как это называется? Люди оправдывают это тягостью жизни, а иногда и одержимостью темными силами. Как будто нам есть дело до их смертных тел? Демонам стыдиться нечего: такое поведение - богохульство, и поэтому молитва даже самого никудышного исчадия ада - все равно, что насмешка над Шепфа. — Геральд говорил со злой иронией и презрением к такого рода человеческой слабости, однако закончил он более чем удрученно. — Но мало, кто вообще об этом задумывается: Он все равно не услышит. Эти последние слова отозвались в сердце Мисселины волнением, сродни тому, которым брошенный камень тревожит ровную гладь садового пруда. Ей стало тяжело от его слов, от его горестной убеждённости в них. Девушка почувствовала, что Геральд сам не в восторге от этой негласной договоренности, что она будто наступила ему на горло и мешает высказать всё, что лежит на сердце. — С твоей стороны эгоистично считать, что Он не услышит. Демон удивлённо посмотрел на девушку, и в этом оторопевшем взгляде застыл немой вопрос, почему эгоист он, а не божественная сущность, чьи безграничная сила и власть над временем и пространством не позволяют ему отозваться на мольбу хотя бы раз одному из своих детей? Но вместе с тем в глазах его блеснуло любопытство и одна из бровей поползла вверх в дерзком изгибе. Может, этому блаженному ангелу удастся просветить его? И Мисселина начала говорить. — Мы можем думать, что Шепфа не ответит нам, но его присутствие в этом вопросе не так важно. Лёгкая улыбка не покидала лица Мисселины, и девушка осмелела и сократила дистанцию между ними ещё на один шаг. — Мы можем думать, что Он оставил нас в час, когда нам горестно, или страшно, или когда нас снедает чувство вины, но в первую очередь, когда я возношу молитву, я признаюсь себе в том, что испытываю эти эмоции и не отрекаюсь от них: «Мне больно», «Я боюсь», «Я сожалею». Если я скажу себе это, то мне уже не так страшно. Иногда признаться в этих чувствах бывает очень сложно. Но даже если ты сразу не осознаешь, что с ними делать дальше, но сможешь услышать себя и принять их, то ты на верном пути. Поэтому Шепфа не обязан отвечать нам, Он не где-то там… Ангел воздела голову к небу, указав взглядом на бесчисленные облака, парящие в синей вышине. Ветер играл золотистыми прядками, выбившимися из ослабшего пучка. Мисселина приложила ладонь к сердцу. — Шепфа, здесь, он всегда с нами. Геральд увлеченно внимал её словам, хотя и слышал их много раз от учителей: «Шепфа всегда с нами», но из уст старых проповедников они звучали, как скрип заезженного колеса, и это не шло ни в какое сравнение с тем, как говорила она… С упоением, с чистой страстью во всем маленьком теле, от которой дрожали белые крылья. Он глядел на неё не смея отвести взгляд, взгляд, который непременно смутил бы ангела своей пристальностью, если бы демон не отвернулся, как только она опустила голову. Мисселина ожидала, что язвительный юноша обязательно найдет, что сказать в ответ на её слова, и спор, порожденный противоположностью взглядов продолжиться, а ведь раньше… Раньше всё было так просто. Будучи детьми и споря о всяких пустяках, она всегда могла погладить его по голове в знак примирения, а он в свою очередь протягивал мизинец, и их ссора заканчивалась. — Ты совсем не изменилась. Вместо того, чтобы выразить несогласие, демон улыбнулся. Солнце озаряло их двоих, и девушка смогла разглядеть в уголках его глаз морщинки, и поняла, что улыбается он искренне. — Я состарился здесь, спускаясь на землю и разом за разом наблюдая грязь и погань человеческого мира, но ты… осталась порхать с розы на розу беспечным ребенком, - юноша обошел ангела кругом, — но так легко поранить крылья, наивное дитя. Геральд протянул руку, чтобы коснуться её плеча, но Мисселина отступила на шаг и его пальцы скользнули по воздуху возле шеи, напоминая о ране, нанесенной на Земле. — Если ты изволишь вспомнить о том мальчике, то я своего мнения не изменю… Демон снова стал обходить её кругом, не спеша, словно стараясь убедить. — Ты была слишком добра, — но прежде, чем Мисселина успела что-то возразить, Геральд, оказавшись у неё за спиной, продолжил. — Заметь, я не считаю доброту за слабость, слабость — это чрезмерное её проявление. Скажи, разве что-то изменилось, если бы ты не поднялась на эшафот? Вместо того, чтобы помешать — упростила мне задание. — Мне жаль, что ты воспринимаешь мой поступок именно в таком свете, но та человеческая жизнь была слишком коротка, чтобы встретить еще более печальный конец: в страхе и одиночестве. Ангел знала, что последние мгновения жизни, которые остаются в памяти у человека, играют большую роль в посмертии, некоторые невинные души бывают исковерканы настолько, что не могут попасть в рай. Они отправляются в обитель Страждущих — в чистилище, и нет участи печальнее, чем навсегда остаться подле врат, что никогда перед тобой не откроются: у смертных просто не хватает сил постучать из-за горя. — Таков мой путь: путь терпения и противления насилию. — Большинство дилемм на Земле, к сожалению, таким путем не решить. Если ты думаешь пробиться наверх, то тебе придется действовать жестко. — Но я не хочу «наверх». Геральд услышал это с какой-то долей облегчения. — Но ты сдала экзамен, и я так тебя и не поздравил. — И я тебя не поздравила. Вы проделали хорошую работу, как демоны, а спасение души Ранвьера — заслуга сестры и Деллина. Казалось, смирение ангела не понравилось юноше, и он, как будто, невзначай, по-своему подбодрил её. — Смертный сделал свой выбор сам и ответственность полностью возлагается на него. Не все в этом мире зависит от нас. Это нужно понимать и принимать. Иначе ты обесцениваешь их и без того короткую жизнь. Отнять у человека единственное, чем он может распоряжаться? Пусть даже, если это иллюзия выбора. Пусть даже что-то плохое, но его собственное. — Я это понимаю. — Тогда зачем просить прощения «за духа, что творил зло не по своей воле»? Мальчишка-граф тебе спасибо не скажет. — Как?.. Как ты узнал? — Прочитал… По губам. — Я… я вовсе не за него просила прощения, — ангел не знала, куда спрятать свое лицо от смущения, и пожалела, что сейчас одета не в ту монашескую робу, у которой хотя бы был капюшон. — А за кого? Девушка отвела взгляд и, прикрыв рот ладонью, пробормотала что-то невнятное. — Эй, я не расслышал. Демон в грубой манере взял её за руку, стремясь выудить признание. Она подняла на него свои чистые глаза, но в них он ничего не мог разглядеть кроме собственного отражения. Мисселина не позволила бы ему прочитать свои мысли, но Геральду этого и не нужно, чтобы догадаться по влажному блеску, какой ответ скрывался в них. — За…меня? Лицо демона выразило удивление, и он немного побледнел, что точно было признаком какого-то чувства, но не гнева и точно не страха. — Нашла о ком беспокоиться, — фыркнул парень небрежно и встряхнул крыльями, но руку её продолжал держать, хотя его хватка стала мягче. — Если бы все были такими добросердечными, как ты, думаю, в аду не осталось грешников, за которых можно было бы молиться. Мисселина, сжав пальцами край платья, снова взглянула в глаза статуе, но строгий каменный взор не смог укротить растущего негодования, которое девушка старалась сдержать: — Мне не о чем сожалеть. Она проговорила это спокойно и уверенно, что заставило демона почернеть от раздражения. Его тон стал нетерпимее, а крылья ещё раз нервно дернулись. — Хочешь сказать, мне есть о чем? — Отпусти меня. Но демон не подчинился, и Мисселина, не став выдергивать руку, с непримиримым видом отвернулась от него так, как будто бы могла уйти. — Ты ведь пришел сюда за этим? — Голос ангела задрожал, она уже не могла сдерживать эмоции. — Чтобы я осудила тебя? Чтобы сказала, каким негодяем ты стал? Циничным, бессердечным… От быстрого рывка на землю слетело иссиня-чёрное перо. Мисселина, зажмурив от резкого движения глаза, не понимала, что случилось, казалось, её окутала тьма, непробиваемая, крепкая, как каменная стена, и где-то совсем близко, как-будто в самом разуме, что-то гулко стучало. — Говоришь, не о чем жалеть. Злобный голос прошипел это над её головой, заставив её открыть глаза и прийти в себя: она стояла на том же месте, возле беседки, в воздухе пахнет табаком и хвоей, а осуждающего взгляда статуи она не может разглядеть, потому что мраморное изваяние скрывает рукав старой черной кофты, в который ей пришлось уткнуться. Мисселина поняла, что очутилась в объятьях демона. — А что насчет меня? Я всю ночь думал о тебе, о том, что ты сделала. — В его голосе скрывалась злость и обида, но злился он не на неё. — Почему ты не ушла? Не дала мне увести тебя? Заставила смотреть на то, как… Мисселина догадалась, что морщинки, которые были приняты ею за знак искренности, были тенью усталости, следами бессонной ночи. — И ты говоришь, что я бессердечен… Геральд крепче прижал к себе хрупкого ангела. В груди глухо стучало сердце. Мисселина молчала, чувствуя, что если он сомкнет объятья еще хоть на чуть-чуть, то она исчезнет, растворится в непроглядной тьме его скорби: «Сколько он выкурил за эту ночь, кажется, что от этой горечи я сейчас заплачу». — Может, стоило просто вычистить этот поганый замок, забрать тебя и вырезать всех, кто встал бы на пути. Маленькие пальцы судорожно сжали ткань кофты. — Не говори так! Или… — Или что? — спросил он с горькой усмешкой. — Я перестану с тобой разговаривать. Ангел сильнее зарылась в складки его одежды, несмотря на дурманящий запах, въевшийся в прочную ткань. Её безмолвный протест не сработал, и, к её удивлению, грудь парня забила мелкая дрожь: он засмеялся. — Перестанешь разговаривать? Как все эти годы? — Нет. Я, — ангел помедлила, пытаясь выдумать что-то более устрашающее, — я даже смотреть на тебя не буду. Слова, которые Мисселина пробормотала со спрятанным лицом, едва ли могли походить на угрозу, но Геральд замолчал на мгновение, будто задумавшись. — Ничего у тебя не выйдет, — сказал он твердо. — Ты слишком добрая. Услышав вместо прежнего осуждения ноту печали в его голосе, девушка подняла голову и встретилась с ним взглядом. — И ты не плохой человек, ведь зачем-то ты пришел сюда. Геральд незаметно кивнул, вспомнив о начале их разговора. — Я пришел извиниться. — За что? — За то, что не помог тебе и не спас. Моя ошибка заставила тебя страдать. Увидев искреннее раскаяние в его глазах, Мисселина отпустила край кофты, и её маленькая ладонь, высвободившись из плена сильных рук, осторожно легла ему на грудь. — Я не сержусь, — заверила ангел. — Тогда скажи, что прощаешь меня. Мне важно это услышать. — Ладно, — теперь Мисселина заключила его в объятия.- Я прощаю тебя, Геральд. Юноша облегченно опустил подбородок на светлую макушку, и девушка подумала, что переложив всю тяжесть своих дум на её хрупкое тело, он сейчас уснёт. Кому-то нужно откровение в виде молитвы, чтобы успокоить душу, кому-то хороший спор, а кому-то и то и другое. Достигнутую гармонию не мог омрачить даже тот факт, что Мисселине не хватало расстояния в один мизинчик между ладонями, чтобы обхватить демона целиком и стиснуть саркастичного дурака так же крепко, как он её ранее. Ангела немного смущало то, какой маленькой она казалась рядом с ним: «Действительно, словно ребенок». Она зажмурилась посильнее, прогоняя лишние мысли и наслаждаясь вместе с ним моментом тишины, который, впрочем, длился недолго… — Мне интересно, есть ли что-то в трёх мирах, чего настоящие ангелы не смогли бы простить? — А есть ли что-то чего демоны не смог бы обернуть в шутку? Плечи демона задрожали от смеха. — Нет, такого не существует — ответил он, ухмыляясь. — Тогда и для нас тоже, — улыбаясь, сказала ангел. Неожиданно ветер изменил направление и донес до них шлейф чужих энергий. Школа просыпалась, и в скором времени задний двор угрожала захлестнуть волна суматошных учеников, унося с собой всю привлекательность одинокого сада. — Если ты уже стала моим личным духовником, то я хочу попросить прощения ещё за кое-что. Демон понизил голос до шепота, как будто рассказывал секрет на перемене опрометчивому однокласснику, а вокруг сновали любопытные носы. Мисселина прислушалась, подставив ухо, к склонившемуся над ней другу, и спросила наивно: — За что? Вдруг вдалеке послышался шорох чьих-то шагов: незнакомец приближался медленно, но явно шел в их сторону. — Я нарушил запрет. Геральд признался в преступлении так просто, что это напугало девушку. Ангел в замешательстве пыталась понять шутка ли это, но найти ответ в глазах, притягивающих своей жестокой холодной синевой, она не смогла. — Что? Когда? «Мисселина!» — оклик Мелины раздался над зарослями кустарника. Девушка развернулась навстречу родному голосу, и в этот момент демон приблизился к ангельскому уху непростительно близко и тихо шепнул ей ответ: «Прямо сейчас». Прежде чем, Мисселина смогла осознать, что значат его слова, она почувствовала невесомое прикосновение чужих губ, осторожный поцелуй на кончике её уха. Ахнув и захлебываясь от подступивших эмоций, от трепета и удивления, ангел оглянулась назад с надеждой снова встретиться с ним взглядом, но никого не увидела. Она не почувствовала, как его руки отпустили её тонкую талию, не ощутила как его могучая тень, накрывавшая её собственную скользнула прочь: он исчез, как будто его и не было здесь вовсе, оставив лишь холодный поцелуй пламенеть на ее лице. — Мисселина! Вот ты где! Обычно ты надолго не задерживаешься. Мелина, радостная и взъерошенная, вынырнула из проема между зеленой порослью. Мисселина опасливо и нехотя обернулась, стараясь скрыть прядкой волос раскрасневшееся правое ухо. Вид у неё был безрадостный и смущенный. Мелина нахмурила брови, напустила на себя серьезный вид и подозрительно покосилась на сестру. — С кем ты разговаривала? Неужели… В тайне от меня на свидания бегаешь? Сказать, что Мисселина никогда прежде не оказывалась в подобной ситуации, значит ничего не сказать: она только в растерянности смотрела на старшую сестру, которая не выдержав абсурдности ситуации прыснула в ладонь, а потом звонко засмеялась. — Ой, ты бы видела своё лицо, Мисселина, — пыхтела ангел, давясь от смеха, — у святого Петроса лицо было проще, когда его распинали. Но девушка прекратила смеяться, когда взгляд её упал на черное перо, оставленное неизвестным в притоптанной траве. — Мисселина? — Ошеломленно уставившись на эту улику, неуверенно проговорила старшая сестра. — Неужели ты и впрямь была с парнем? Застигнутая врасплох ангел молчала, соврать для неё было бы хуже смерти. — С демоном? Чем дольше Мисселина не отвечала, тем яснее становилось, что на дальнейшие вопросы ответы будут утвердительные. — С Геральдом? — Мы просто… — Сестра, — строго сказала Мелина, взяв её за плечо, — никаких «мы» быть не должно. Зелёные глаза с опаской осмотрелись по сторонам, затем девушка добавила уже спокойнее и мягче. — Ты ведь знаешь, что для демонов играть с женскими сердцами, как бить бокалы от глифта. Таким мягким людям, как ты, не стоит им доверять. Даже Геральду. Он не тот каким ты его знала, он изменился, стал таким же, как и все остальные демоны. — Ты не права, — Мисселина схватила сестру за руку и сжала её в ладонях. — Зачем… Зачем ты так говоришь? — Я лишь хочу уберечь тебя. Любовь для них лишь способ насытить их пустые души, поверь мне. Будь осторожней. Я не хочу, чтобы он обидел тебя. — Он... не обидит меня. Мелина приободряющее подняла поникшую голову сестры и погладила розовую щеку. — Почему ты так беспокоишься? — Потому что теперь некому будет за тобой присматривать. — А? Мелина заговорщицки замолчала, но поняв, что мучить сестру долгой интригой не стоит, радостно затараторила: — Мне дали место в Столице! Я встретила Александрия и гостей из цитадели по пути сюда. После бала — я смогу переехать! Осмелюсь предположить, что Академия ангелов и демонов никогда до и никогда после не просыпалась от такого громкого и радостного женского визга, который слышался недалеко от сада Адама и Евы в ранний час утра, того знаменательного дня.