Беды и победы Шиона Мадараме

      Шион под аффектом от драки — уже не Шион. Это что-то другое. Ключевое: не кто-то, а именно что-то.       Шион под аффектом от драки не видит ни тормозов, ни запрещающих знаков. Шион под аффектом от драки может позволить себе больше, чем обыватель на пьянке, что прячет свою развязность на трезвую.       Шион под аффектом от драки не боится даже Изану.       Драка — это вкуснее, чем нефильтрованное. Драка — это крепче, чем односолодовый виски. Драка — это приятнее, чем переспать с девственницей. Как пианист закидывает за скамеечку фалды фрака перед игрой — так и Мадараме снаряжается любимым кастетом на бойню. Как священник крестом перед Пасхальной службой.       Он с трудом разлепляет глаза на твердом футоне и первое, что видит — черный бездонный потолок. Еще одна безумная прихоть Шизуны: «Чтобы комнатка визуально казалась чуть больше». Ран Хайтани лично красил этот потолок, как Микеланджело Сикстинскую капеллу, проклиная свой рост и пары водоэмульсионки.       Два телефона на тумбе — Мадараме и Курокавы-младшей — поочередно разрываются от звонков Главы «Поднебесья» аж с девяти утра. Беда.       Возвращаясь из открытого космоса в Токио, он переводит глаза на красные волосы, рассыпанные по подушке рядом, и расцарапанную им спину блаженной и обнаженной любимой сестрицы Изаны. Победа.       «Либо он ее бережет для хорошей сделки, либо в тайне от всех поёбывает», — третьего не дано во вселенной Шиона. Иначе на каком основании Курокава-старший отчаянно ревнует сестру ко всему, что ходит, летает и ползает.       Он еще раз обводит взглядом царапины, пытаясь схватиться в памяти за обрывки прошедшей ночи. Наощупь достает из плаща рядом любимые «Ричмонд» и подкуривает, морщась, как с затяжного похмелья. «Какие тут, нахуй, мои оправдания, если она получила только то, что сама хотела?» — Мадараме отворачивается в сторону и выдыхает на стену. Дымок растекается по деревяшкам, как ленивый ядерный гриб. «И что я после этого? Плохой какой-то?»       А быть плохим — «заебись», согласно доктрине Шиона: «Быть плохим — значит, жить с собой в мире. Забыть о всякой хуйне, типа дружбы. Дружба — то, что ставит иногда неудобные палки в спицы спущенной шины». Он лежит на полу на футоне и перебирает в зубах сигаретный фильтр, щурясь от копченого дыма. «А ведь нужно совсем другое. Правда, малышка?» — Бешеный пёс ухмыляется, едва не роняя сигарету на пол.       Матрас мелко подрагивает рядом — Шизуна сонно потягивает стянутые мышцы, как кошка. Она лениво обнимает его, и на запястье еще виднеются розовые следы от обхвата и мелкие синяки там, куда впивались кончики пальцев Шиона.       Каждая новая затяжка открывает по воспоминанию с прошедшей ночи. Шион ерзает под рукой на своем боку и силится собрать все пазлы в одну картинку.       Вот он уверенно распахивает ногой дверь и входит в дом по-хозяйски, как заправский мясник на свою скотобойню, пока Изана пилит ему взглядом спину и довольную улыбочку сестры в придачу. Шион, не церемонясь, скидывает свой форменный плащ. Шизуна вплывает в комнату на носочках и сводит руки в кольцо на плечах Небесного Короля. «Быть плохим — значит, хуй положить на кокетство», — Мадараме перехватывает девушку за запястье и впивается в губы, кусая почти до крови.       Два телефона продолжают истошно разрываться на тумбочке. Время: двенадцать.       — Не ответишь своему братцу? — хрипит Мадараме. Курокава лишь крепче его обнимает и вжимается в спину, во впадинку между лопаток.       — Потерпит, — мурлычет Шизуна.       Великолепная. Легендарная. Единственная, кому хватает наглости, чтобы перечить самому Курокаве Изане. Единственная, кто может ему сопротивляться.       «Ты — это то, как ты сопротивляешься и больше почти ничто. Не считая, конечно, твоей ебанистической красоты…» — Шион горд ею, но все-таки морщится. По коже бегут мурашки от осознания совершенной в аффекте ошибки. Это же надо было — столько сопротивляться, чтобы в итоге переспать с сестрой Главы «Поднесебья» — «Лишь бы теперь Изана меня за это не выебал лично…»       — Братик тебе ничего не сделает, — Курокава верхом забирается на Небесного Короля, — пока я ему не разрешу.       Она распахивает на Шиона свои безумные сиреневые глазки, и ему хочется поскорее сбежать из этого дома. «Пока я ему не разрешу», — обнадеживает. Очень.       — А значит, ты теперь у меня в долгу, — мурлычет Шизуна и утыкается ему носом в шею, на которой, как розовые хризантемы, распустились засосы.       Мадараме от такого расклада потряхивает. Ситуация снова нештатная. «Есть расклады, на которые уже нельзя обильно и густо насрать…»       — От чувства долга и охуеть не долго, — он стаскивает с себя девушку и лениво бредет в ванную. Мышцы ломит, растрепаны волосы, а в зеркале всё тело покрыто то царапинами от ногтей, то следами от натуга веревок, то фейерверком засосов: «Это, блять, бойня была или секс, я не понял? Может, все-таки не считается?»

***

      Мадараме и Хайтани приезжают на дело. Темно, время: час ночи. На этажах высотки лениво мигают огни: кто-то спит, а кто-то еще развлекается.       — Цель куража — хатка одного лохопета, — Шион пожевывает сигаретный фильтр в зубах и все еще скалится от затрещины Курокавы-старшего. — И не надо грабить-убивать — всё, бля, по-мягкому надо сделать.       Хайтани одновременно, как по команде, кивают. Риндо на всякий случай снимает очки, Ран хрустит шейными позвонками. Сплюнув окурок куда-то в клумбу, Шион уверенно входит в подъезд и надевает кастет сразу на вахте: «Входим уверенно, входим без смазки в узкое».       Охрана превращается в мясо, мраморный пол заливается в красное — то ли искусство в лучших традициях экспрессионизма, то ли гастрономический бум: пол выглядит, как отборная буженина. «Быть плохим — это внатуре искусство. Быть плохим — это чёртов талант».       Тройка из «Поднебесья», ухмыляясь, движется к лифту. Двери поскрипывают. Ран качает кабинку, на что получает подзатыльник от брата. Этаж: тринадцатый.       Одна из тех самых квартир, где никто не живет — только деньги тихо лежат и досыхает цветущий когда-то кактус. На кухне электрочайник с толстой накипью и мыло в ванной, всё в трещинах. В трех комнатах деньги, в четвёртой — чемоданы. В двух из трех доллары, а в одной — йены и евро.       — Денег прям ебануться, как грибов во Вселенной, — Ран явно счастлив такому раскладу.       — А кто точно этот хуила по должности? — Риндо хмурится где-то за стенкой.       — Чья-то обслуга обслуги. Вряд ли всё это его — так, общак на передержке, — Шион уже успел заварить в старом чайнике кофе с ошметками накипи. Вкус кислый, слежавшийся, но бонус приятный. — А, может, и его, может, копил… — он пожимает плечами и смотрит на ухмылочку Рана.       — Возьмем килограммчиков двадцать пятисотых евро? — Хайтани наклоняет голову вбок и ждет одобрения.       — Да делай, че хочешь, — Шион уплывает в дальнюю комнату, выплевывая хрустящую накипь. — Остальной бабосик я испорчу, к хуям, кислотой.       «Пососите-ка говна вместо денег, зассанцы», — он достает из кармана плаща флакончик и щедро поливает купюры, как цветы в палисаднике. В этом городе из всех мафиози места хватит только для «Поднебесья», а конкурентов ждет та же участь, что шипящие перед Шионом купюры.       «Все ссутся с Изаны, а мы с него ещё и живем», — Мадараме прячет нос в респираторную маску. «При нем метастазы денег расползаются наяву. Новая японская онкология в хорошем смысле».       Ран нагружает сумки, а Риндо открывает такой же флакон.       — Квартиры, коттеджи, особняки, резиденции, виллы… Мы делаем дела, пока местные мелкие сошки где-то гуляют, — Шион бубнит в маску и расхаживает по богатому коридору: «Хотя воровать плохо, но у таких мудил — хорошо».       Складный, нарядный, Шион выходит из лифта. Уходя, включает назад камеры, вороша что-то на вахте. И всё, вроде, как было. Только еле виден дымок и еле слышно шипение: «Это моя кислота доедает их вклады».       Мадараме снимает маску и уже в машине достает из кармана пачку зеленых: «Не знаю, что ты там нашептала своему брату, но раз уж я жив, придется купить тебе что-нибудь сладкое…»       Он смотрит в окно, потирает следы прошлой ночи на шее. По пути проезжают ее дом — в окнах горит свет — Курокава что-то рисует на кухне.       «Без любви — это еще не значит, что совсем не любя», — ухмыляется Бешенный пёс.       — Ран, притормози здесь, я дальше пешком.