haikyuu boys & you

Ойкава был самым упорным человеком из всех, кого ты знала. Кажется, он совсем не знал усталости и определения слова «отдых», иногда даже мог забыть поспать и поесть, из-за чего тебе часто приходилось жертвовать временем с ваших свиданий, чтобы он мог удовлетворить свои биологические потребности. Хоть он и всегда противился — все равно не мог устоять перед искушением в виде сна, а ты не могла устоять перед ним, мило посапывающем у тебя на плече. «талант можно проявить» Ойкава никогда не попадал на национальные, и этот факт медленно убивал его. Он давил на сознание, ложился огромным грузом на плечи, оставляя после себя гигантские кровоподтёки и синяки. Извечные тренировки до потери пульса, желание становиться всё лучше и лучше, даже когда лучше уже некуда, являлись его пожизненными спутниками, были его пищей для мотивации и одновременно с этим забирали у него все силы. Он с шести лет научился плевать на себя, своё состояние и здоровье, жалея время на передышки и отдых. Пытался делать сто дел одновременно, пытался быть лучшим везде и во всём. «инстинкты отточить» Он никогда не жаловался на плохое самочувствие, но ты и без этого догадывалась, что его образ жизни ни к чему хорошему не приведёт. Тоору становился более рассеянным, на середине диалога мог потерять нить разговора и вообще стал забывать некоторые моменты. Хотелось хорошенько приложить его по голове, когда он отмахивался, приговаривая что-то вроде «само пройдёт», а потом неделю держать его взаперти, насильно кормить и укладывать спать. Запах антисептика всё чаще наполнял твои и его лёгкие, потому что ему нередко приходилось проверяться у доктора, на чём настаивала, разумеется, только ты. Ты всегда была с Ойкавой в такие моменты, ибо запаха больницы он не выносил и постоянно жаловался на головную боль от него, вздыхая в своей привычной манере. Но ты подозревала, что больница тут вовсе не причём. И в какой-то момент он не выдержал. На сырой земле, обдаваемой холодом каменного надгробия, колыхаясь от промозглого ветра, лежат цветы. Белые лилии. Его любимые, но об этом никто никогда не знал — негоже мальчику проявлять излишнее пристрастие к цветам. Рука Иваизуми покоится на твоём плече, и ты проникаешься теплом Ойкавы, которое всё ещё хранят объятия Хаджиме. Сегодня вы навещаете его непривычно долго, и ты невольно содрогаешься, когда ветер пытается растрепать твои волосы, завывая шумно и протяжно. Обычно в его день рождения спрятаться от солнца считается поистине невозможным — ибо его лучи проникают даже в самые укромные места, но не сегодня. Сегодня оно само забивается в самое укромное место, так, что найти его нереально, как ни пытайся. И всё кажется ужасно, неприлично неправильным: вместо того, чтобы мерзнуть на кладбище, постигая и разделяя все прелести ненастных дней с Иваизуми, ты должна сидеть дома вместе с Тоору, с занавешенными окнами и выключенным светом — потому что ему легче жить без света, чем смотреть в окно и не видеть солнца. Вы бы собрались втроём с Иваизуми дома (потому что, хоть Тоору и любит внимание, день рождения для него — личный праздник), набили бы животы бесчисленным количеством кусков пиццы и ещё чего-нибудь и уже валялись бы на диване, коротая время за просмотром какого-нибудь фильма, который служил бы просто фоном для вашей глупой болтовни. Но внезапный порыв ветра заставляет вернуться в ужасающую реальность и все вытекающие последствия. В голове всплывает воспоминание: его мертвенно-бледное лицо с проступившими через кожу венами, отчего оно кажется синеватым. Даже тогда ужасающе красивый. Воспоминание совсем недалёкое — всего около месяца назад, но для тебя оно не имеет абсолютно ничего общего с реальностью. Так же, как и эта проклятая надпись «Ойкава Тоору», выгравированная на камне, как и эти проклятые цифры «20.07.1994 – 13.06.2017», как и эти проклятые люди в чёрных вещах, месяц назад выражающие свои соболезнования... Ничто из этого не реально. Ничто не имеет ни малейшего отношения к вашей с Ойкавой вселенной. Внезапно внутри что-то больно щёлкает, запуская механизм ужасной тоски и подсовывая огромный ком прямо к горлу. Слёзы полностью заполняют глаза, и начинает накатывать лёгкая истерика, которую тебе, к счастью, удаётся предотвратить. Нет. Только не сейчас. Он не хотел бы видеть тебя плачущей, особенно в свой день рождения. Медленно но верно капли, борясь с откровенно слабым сопротивлением воздуха, начинают питать почву дождевой водой. Кап-кап. Одна за другой. Пусть небо плачет за тебя. Бросаешь последний взгляд на его фотографию на памятнике, светящую тебе улыбкой Ойкавы во все 32, и на твоём лице тоже пробегает едва заметное подобие улыбки. Мысленно в тысячный раз просишь у него прощения за то, что не смогла спасти его, и поворачиваешься в сторону выхода вместе с Хаджиме, тянущего тебя за собой. «Мне некогда сидеть и жалеть себя.»