Ангоровые носочки

      Джено всегда находил очаровательным — восхитительным, потрясающим, невыносимым, — каким тонким и нежным был Ренджун. Весь он был, словно сотканный из гибкого, податливого бархата, искрящийся смехом, ласковый и капризный в той идеальной мере, в которой бывает всякий драгоценный и любимый до потери памяти человек. Дженово персональное солнце.       Солнце, постоянно мерзнущее в эту дождливую серую осень.       — Холодно, — Ренджун сонно ворочается в постели, натягивает одеяло по самые уши. Его правая ступня, одетая в пушистый ангоровый носочек требовательно давит на дженов бок.       — Ну же, погрей меня.       Он всегда мёрзнет, пока Джено жарко, и даже спит сейчас в хлопковой длинной пижаме, большей на два размера, и в тёплых носках — очаровательный и взъерошенный, и дженово сердце каждый раз сладко замирает, когда он видит своего прелестного парня.       Джено притягивает Ренджуна ближе, утыкается лицом в пушистую ароматную макушку и засовывает руки под чужую просторную пижаму. Кожа под ладонями раскалённая, разнеженная, мягкая. Джено помнит, как всего каких-то восемь часов назад жадно целовал её и сжимал в пальцах. Горячечные, сладкие мурашки лениво маршируют вниз, под резинку трусов, чтобы вязать узлы тягучего томного напряжения внутри.       Ладони, словно сами собой, спускаются ниже, скользят под тонкий хлопок пижамных штанов. Ренджун бормочет что-то неразборчивое в полудрёме, но от прикосновений не уходит, и Джено хорошенько сжимает в пальцах податливую плоть его ягодиц, вырывая сладкий, задушенный вздох в шею. Джено лихорадит. То ли от обжигающего тела рядом под одеялом, то ли от этого тлеющего внутри костра.       Боже, зачем Ренджуну надо быть таким хорошеньким?..       — Доброе утро, солнце, — Джено жмется губами к макушке.       Хочется приподнять чужой подбородок, чтобы целовать-целовать-целовать, но руки слишком заняты вторжением на запретную территорию: ласкающе пробегаются по коже бедра, поддевают край чужого белья, чтобы кожа к коже, медленно и бережно, коснуться. Ренджун вздрагивает, выгибается, стонет тихонько и хрипло, и пожар внутри вспыхивает оглушительно ярко.       Ренджун податливый, покладистый и нежный — только утром, только для Джено, и при одной лишь мысли об этом глухой рык рождается в груди, а пальцы собственнически впиваются в мягкую плоть.       — Что на тебя нашло? — шепчет Ренджун, сухими губами цепляя чувствительную кожу в изгибе плеча.       — Я хочу тебя, — Джено сдвигается ниже, чтобы долгое мгновение вглядеться в чужое безмятежное лицо с розовым румянцем и тонкими бровями сведенными в попытках собрать в кучу разбегающиеся утренние мысли.       Ренджуновы губы на вкус как медовый бальзам, который он хранит под подушкой. Вокруг шеи обернулся шнур от наушников: Ренджун опять не мог заснуть допоздна и слушал музыку. Пижамный ворот ослаблен, и Джено приглаживает багровую метку, оставленную на два пальца ниже левой ключицы, там, где её не увидит никто, кроме Джено.       Больше. Он хочет оставить на нежном холсте ренджуновой кожи больше своих отпечатков, хочет запечатлеть её вкус на своём языке, потеряться в блаженном тепле чужого тела.       Джено распутывает шнур, высвобождает тонкую шею для того, чтобы исцеловать её, и Ренджун хихикает, сонно путает пальцы в его волосах и дышит через рот. Он такой невыносимо красивый, такой близкий, бесконечный и родной — Джено задыхается, кажется, грудь разорвется сию минуту от этих болезненно сладких чувств.       Почему он так беспомощно влюблен? Чем он заслужил право касаться, быть с Ренджуном, иметь его рядом и под собой?       Не в силах терпеть ни секунды, Джено задирает чужую рубашку, чтобы цепочкой поцелуев очертить тонкие ключицы, а потом спуститься к вздымающейся груди.       — Холодно!..       Ренджун срывается на стон, когда Джено втягивает в рот сосок, трёт его языком, нетерпеливо проталкивая колено между чужих бёдер, чтобы прижаться ближе. Хочется получить ещё и ещё, возвести в крутое пике это гнетущее напряжение внутри, но удовольствие Ренджуна для него всегда было на первом месте.       — Мне холодно! — повторяет он плаксиво, и Джено тихо смеётся.       — Капризуля.       Ренджун фыркает, но всё равно позволяет стянуть с себя штаны вместе с бельём после того, как Джено возвращает одеяло обратно, накрывая его до подбородка.       Горло перехватывает. Джено наощупь, в блаженной душной темноте мажет губами по горячей коже, оставляет пару свежих пекучих меток. Ренджун шевелится, мышцы его живота конвульсивно напрягаются, и бёдра подаются навстречу, словно танцуя.       Ох, Джено так хотел бы видеть его лицо сейчас: сведенные к переносице брови, приоткрытый в наслаждении розовый рот с искусанными губами. Он видит их перед собой каждый день, и всё никак не может насытиться. Если это Ренджун, то ему всегда мало.       Ещё и ещё. Он хочет получить всё, что тот готов отдать, взамен выплеснув на него всю свою любовь и привязанность без остатка.       Под одеялом темно и душно, но это плата несоизмеримо малая за то, чтобы, хватаясь за чужие бёдра, погрузить в рот твёрдую плоть, зарабатывая тонкий, высокий стон. Ренджун слишком расслабленный и разнеженный с утра, он позволяет играть с собой, словно с драгоценной куклой, и Джено неторопливо ласкает его губами и рукой, пока нащупывает баночку смазки, небрежно оставленную у кровати вчерашним вечером. Джено сгибает чужую ногу, прижимая её к груди, чтобы скользкими пальцами огладить пульсирующую дырочку, толкнуться в неё.       Голова идёт кругом. Кажется, кислород почти заканчивается, и бензиновые пятна удовольствия расплываются перед глазами.       Ренджун дрожит, его рот воспроизводит пленительную, сладострастную мелодию, когда подушечками пальцев Джено находит нужную точку, чтобы медленно закружить по ней. Член во рту дёргается, обжигающе горячий и пульсирующий, и Джено приходится пережать его у основания.       Все эти тонкие нити, ведущие к пику чужого удовольствия, все эти запутанные тропинки отзывчивых «люблю», все влажные капли, наполняющие чашу наслаждения и восторга — Джено узнал и выучил сотни их, и с жадностью исследователя открывает новые.       Ренджун хнычет и ерзает, сбивает в сторону одеяло, давит нежной ступней в носочке на плечо.       — Ну давай уже.       И кто Джено такой, чтобы не послушаться?       Теснота внутри бархатистая и горячая, бесконечно блаженная. Джено вошёл только наполовину, а Ренджун уже часто дышит, глотая воздух так, словно это он был заперт на долгие минуты в пододеяльном пространстве. Румянец на его скулах играет пожаром, он превращает страсть внутри в сумасшествие, и Джено толкается резко, входя до упора, заставляя Ренджуна выгнуться навстречу. Рот его приоткрывается сладко, ресницы трепещут, и взгляд блестит базальтовой чернотой. Рубашка сбита на груди, свежие метки горят на розовом шёлке кожи, мышцы живота под пальцами твердеют и вибрируют, напрягаясь.       — Ещё, — едва слышно шепчут чужие губы.       В последних остатках рассудка, Джено тянет одеяло, — ведь этот капризный малыш под ним так хочет тепла, — но Ренджун закидывает ногу на плечо, вцепляется в шею короткими ноготками.       — Джено, Джено!..       Он оставляет россыпь смазанных поцелуев на лице, и Джено окончательно теряет себя. Он рычит, закидывая вторую ногу себе на плечо, сгибает Ренджуна пополам, врезаясь в него с влажным хлопком.       Каждый толчок, каждое движение отточенное и плавное, сильное: сладострастный хронометр, ритмично затягивающий их в смерч наслаждения.       Ренджун захлебывается стонами, его голова откидывается назад, а руки дрожат и цепляются до побелевших пальцев в подушку. Джено не может отвести глаз от чужого раскрасневшегося лица, невинного и порочного в равной мере, притягательного до безумия и дрожи, и когда Ренджун вскрикивает особенно громко, сжимаясь вокруг него, и горячие капли его семени пачкают живот, Джено не удерживается на острие удовольствия, закрывая глаза, чтобы и самому утонуть в белоснежной вспышке.       Мир вокруг сужается до крохотной точки, единственной, имеющей значение в пустоте блаженства.       «Ренджун. Ренджун. Ренджун», — размеренно бьётся сердце.       Ренджун отталкивает его долгую минуту спустя.       — Ноги затекли. А ещё ты с меня носки не снял, — жалуется он, дует губы и отворачивается, и Джено находит губами его влажный затылок, пальцами пробегается по лодыжке. Шерсть носочка мягкая, но кожа под ней ещё мягче. Джено очерчивает косточку щиколотки, и Ренджун дёргает ногой, едва ухватив за хвост пытающееся выскользнуть изо рта хихиканье.       Эти носочки на обнаженных ногах Ренджуна сводят Джено с ума.       — Тебе же было холодно, — зубами он цепляет кожу чужого загривка, мурашками пуская по ней терпкую дрожь. Ренджун ощущает его улыбку словно шестым чувством, он фыркает и зарывается лицом в подушку.       — Ну не тогда же!..       Щёки и уши его горят, и Джено, не сдержавшись, прихватывает мочку губами, втягивает её в рот. И этот тихий стон, что Ренджун издает, такой чувственный и сладкий, что всё внутри скручивается в тяжёлую тугую спираль повторного возбуждения. Ренджун поджимает коленки к груди, беззащитно и хрупко. Но у Джено никогда не было для него ничего, кроме щемящей сердце влюбленности и желания подарить удовольствие. Впрочем, порой к ним примешивается нечто невыносимо жадное и чуточку разрушительное.       Такое, как сейчас, когда ренджунова пижама сбита на бок, обнажая пунктирную строчку позвонков и созвездие родинок на узкой и гибкой спине, а бёдра блестят смазкой.       — Что, сейчас тебе снова холодно? — спрашивает Джено судорожно сглотнув вязкую, сладкую слюну.       Ренджун упрямо кивает, и тогда Джено заставляет его перевернуться на спину:       — Думаю, у меня есть неплохой способ это исправить.       Секундное удивление в его лице сменяется смущением и желанием, когда Джено подхватывает чужую ногу под коленкой, чтобы отвести в сторону и снова скользнуть пальцами в пульсирующую влажность. Ренджун вскрикивает задушенно и блаженно, пытается отодвинуться, но лишь усиливает давление внутри — слишком чувствительный после недавнего оргазма, не успевший остыть и отдрожать, всё ещё слишком сонный для полноценного сопротивления.       — Джено!.. Джено, пожалуйста!       Он сам не знает, хочет прекратить или продолжить. Но, к счастью, у Джено имеется ответ на этот вопрос.       Если есть в этом мире способ отплатить Ренджуну за все те чувства, что он заставляет Джено испытывать, то это именно он.       Джено ухмыляется, устраиваясь поудобнее между чужих разведенных ног, прижимает Ренджуна к сбитым простыням, чтобы замучить его удовольствием, болезненно сладким, сводящим с ума так же, как и он сводит с ума Джено, заставляя задыхаться от любви, словно под тяжёлым и тёплым одеялом.