Segundo

Цзян Чэн встретился с Лань Ванцзи совершенно случайно. Он явился перед дрожащей фигурой тяжёлым воспоминанием из прошлого, старательно делавшим вид, что преждевременная смерть Вэй Усяня не сломила его. Цзян Чэн помнил про ту ночную охоту, на которую прибыл вместе с учениками своего ордена. Его статус омеги спровоцировал громкий скандал в обществе, но, несмотря на это, Цзян Чэн продолжил упорно бороться за должность, принадлежащую ему по праву рождения. Новоиспечённый лидер клана, будучи невостребованной омегой, обладал силой, что превосходила силу альфы в несколько раз, это помогло ему поставить на место тех, кто усомнился в его положении лидера. Он помнил, как той ночью ревели призраки; отягощённый утратой и одиночеством, он усмирял собственный ропот в надежде сдержать детскую обиду, затаившуюся в его племяннике, ещё совсем маленьком, чтобы понять, почему его родители больше никогда не вернутся. Цзян Чэн не догадывался о том, что столкнётся с Лань Ванцзи. У Цзян Чэна имелся весомый повод для того, чтобы держаться в стороне от места, предназначенного для охоты клана Юньмэн Цзян. Гордость и его течка. Верховный Заклинатель заранее спланировал сезон ночной охоты. Как на беду, эти дни совпали с течкой Цзян Чэна. В прошлом он успешно подавлял её лекарственными травами, но старейшины прознали о его истинной природе и загнали в угол, высказав свои намерения в отношении наследника. Если он продолжит использовать травы, они назначат во главу ордена регента, который позаботится о том, чтобы вскоре дать наследника. Цзян Чэну пришлось отказаться от использования лекарственных трав. Несмотря на возможность отклониться от участия в ночной охоте, он посчитал, что сумеет противостоять своей сущности. И ошибся. Цзян Чэн понимал, что обладание отличной физической формой не сможет одурачить собственную природу. Утомлённый, он пребывал в полуобморочном состоянии, но даже так Цзян Чэн не утратил своего достоинства. Тяжело дыша, он притулился к дереву и попытался сосредоточить внимание на окружающем его лесе. Потом покрылось всё тело. Кожа пламенела от жара, безумствовавшего внутри него. Эта течка беспощадна. Даже мёртвая тишина не способна ослабить тот факт, что он треклятая омега. Отягощённый влажной землёй и искрящейся бурей, сладостный аромат лотоса разлился вокруг. Цзян Чэн подавил гримасу отвращения, когда почувствовал, что свежая, густая и омерзительная смазка запачкала его одежду. Он должен найти укрытие или озеро. Затаиться в пещере было бы неплохо. Уберечься от альф, находящихся неподалёку. Навряд ли они сумеют сдержаться перед неиспорченной омегой, когда вдохнут этот пьянящий запах. Досадно. Ощущение всепоглощающего ужаса завладело его мыслями, когда поблизости раздался шелест листвы. Цзян Чэн приподнял голову, отыскивая взглядом источник шума и замечая смутное очертание альфы в белоснежном одеянии. Как он мог не заметить, что к нему подобрались так близко? Цзян Чэн поспешно сморгнул заволакивающую взор пелену и тотчас заметил мрачную тень на строгом лице Лань Ванцзи. Цзян Чэну захотелось иронически рассмеяться. — Лань Ванцзи, — лесное гудение показалось незаметным на фоне его оглушительного шёпота. — Ты неизменно появляешься там, где присутствует хаос. Лань Ванцзи с осторожностью сделал шаг вперёд. Цзян Чэн подметил, что глаза заклинателя потемнели, когда он незаметно потянул носом влажный воздух. — У тебя течка. Перешедший в зловещее шипение охрипший смешок соскользнул с его пересохших губ, когда исходящий от альфы пронизывающий аромат сандалового дерева настигнул его. Этот запах пересилил его собственный, преисполненный сладким насилием. Цзян Чэн невольно вздрогнул, когда доказательство его возбуждения появилось снова. Лань Ванцзи скорчил мину, но не закрыл ноздри, он превосходно выносил благоухание течной омеги. — Убирайся к чёрту, — раздражённая интонация не утаила скорби, и он проклял себя за то, что его слова показались словами ревнивой суки. Но Лань Ванцзи остался. Из случившегося после Цзян Чэн запомнил немногое. Расплывчатые воспоминания изгладились из памяти. Единственное, что удалось припомнить самостоятельно — течка, обычно тянущаяся четыре дня, длилась всего два. Навеянные беспокойными ночами осколки минувших событий и образов вновь явились ему, тревожа разум восприятием того, что Лань Ванцзи сумел пробить его броню. Он помнил, что Лань Ванцзи перенёс его в близлежащую пещеру и там ухаживал за ним, Цзян Чэн умолял оставить его в покое, но этим лишь испытывал на прочность выдержку безупречного Ланя. Становилось тягостно, когда он вспоминал о том, что его увидели нуждающимся, плачущим и уязвлённым, он укорял себя за то, что обрёл долгожданное облегчение, когда Лань Ванцзи уступил ему. Он смог бы запросто выкинуть из головы, что провёл свою течку с незнакомцем, которого, к сожалению, довольно хорошо знает. Воспринять это как неудачный эпизод, очередное грязное пятно на его репутации. Но Цзян Чэн не смог вычеркнуть из памяти причину своего несчастья, гнева и затаённой обиды, забыть проклятое имя, произнесённое Лань Ванцзи во мраке той сырой пещеры, когда он осыпал ласками его кожу, оставляя на ней влажные следы и отметины. Это сломило его сущность без шанса на спасение.

***

Злой рок преподнёс Цзян Чэну неожиданный подарок. Когда он обнаружил, что опустошил содержимое желудка на деревянный пол прямо во время встречи со старейшинами, то понял, что случившаяся в пещере история повлекла за собой печальные последствия. Всепоглощающее смущение залило его щёки алым цветом, а потемневшие от гнева глаза вперились в ужасную картину, раскинувшуюся у его ног. В последнее время Цзян Чэн плохо себя чувствовал, он заметил, что его запах начал меняться. Логично предположить, что он забеременел, несмотря на то, что Лань Ванцзи вышел из него до того, как достиг кульминации. Отчего судьба так сурова к нему? Главнейший из старейшин подал голос, нарушая повисшее молчание. — Глава ордена, вы обязаны пройти обследование. Ваши намерения понятны нам, но вы не должны нести ответственность в одиночку, это может быть опасно для вашего здоровья. Цзян Чэн закрыл глаза и кивнул, испытывая головокружение и новый приступ тошноты, но, к счастью, ему удалось побороть эти позывы, способные унизить его ещё больше. Если бы он не знал старика, то сказал бы, что его голос звучал обеспокоенно.

***

В итоге он сделал это. После осмотра опасения Цзян Чэна подтвердились: он был на четвёртом месяце беременности. То, что его живот всё ещё оставался плоским, было связано с его телосложением и с тем, что формирующийся плод оказался настолько слабым, что, вероятно, не сможет достигнуть девятимесячного срока. Это побудило задуматься о двух вещах. Первая: беременность можно скрыть. Вторая: что он почувствует, когда это существо погибнет? Противоречивые чувства смешались в его сердце. Дрожащие руки ласково огладили ровный живот. Цзян Чэн преисполнился неизведанным ранее трепетом. Он вправе отказаться от него. Это дитя настолько хрупкое, что для его убиения не потребуется много яда. Но окажется ли он в силах совершить это? Цзян Чэн моргнул. Прежде принадлежащая его отцу комната внезапно сделалась тесной и душной. Даже тот факт, что он сидел за деревянным столом, заслоняющим нижнюю половину тела, не способен придать ему решимости. Присутствие целителя угнетало его. В конце концов, он спросил: — Допустимо ли применить лёгкий яд? Целитель отрицательно покачала головой, отнимая надежду. — Месяц назад это было возможно, но на таком немалом сроке беременности не исключено, что вы оба умрёте, — сухо изрекла она, точно это единственный правильный ответ. Её маленькие тёмные глаза пылали ярче его пурпурных одежд. — Если отравленный ядом плод выживет, он родится с уродствами. Цзян Чэн нахмурился, рука на его животе напряглась. — Если существует вероятность того, что он не останется в живых, почему я должен страдать? Наполненный притворным сочувствием взгляд не остался незамеченным. — Таковы законы природы. Вы не можете плыть против течения, глава ордена.

***

Со временем он понял: сколько усилий ни прилагай — невозможное останется невозможным. Во время беременности Цзян Чэн чувствовал по отношению к Лань Ванцзи лишь абсурдную жалость. Спустя примерно девять месяцев распустился бутон лотоса, который придал его жизни особый смысл. Эмоции преобразились. Зависть, раздражение и ярость прекратили одолевать его. Вэй Усянь превратился в тягостное воспоминание, слегка досаждающее теперь, когда возникло крошечное совершенство — непорочный результат той убогой жизни, которую он вёл до этого момента. Движущийся в его объятиях сын такой маленький и безвинный, беззащитный перед лицом действительности… Когда его взгляд упал на багряную, пятнистую малютку, он был сражён. Цзян Чэн полюбил новорождённого малыша всей душой. Его уверяли, что дитя не выживет. Он разрывался между желанием смеяться и плакать одновременно. Целитель утверждал, что ребёнок погибнет до своего рождения, но сейчас Цзян Чэн любовался сильным и смелым мальчиком. Поразительно то, что такой зверь, как он, сумел создать светлого и прекрасного ангела. Творение его отчаяния, горя и односторонней тоски, наконец, открыло свои медовые глаза. Цзян Чэн увидел в них целый мир, окрашенный в цвета индиго и янтаря. В них отразилось успокаивающее его небо. Он судорожно вздохнул и порывисто прижал к себе крохотный свёрток, стараясь не потревожить сына. Вскоре Цзян Чэна начало клонить в сон. Но чьи-то движения отогнали дрёму. Цзян Чэн вскинул голову и приметил застывшую у изножья кровати фигуру в белоснежном ханьфу. Целители ушли, обеспечив главу необходимыми вещами. Даже в таком положении он способен сам о себе позаботиться. Однако стоящий перед ним альфа придерживался иного мнения. — Можешь убираться, — прошептал Цзян Чэн. Но во взгляде не было способной упрочить его повеление свирепости. Он осознавал, что выглядит ужасно. Чёрные пряди рассыпались по спинке кровати, некоторые из них облепили влажное лицо. Шёлковая накидка местами соскользнула с его тела. Ощущение тяжести младенца в его руках убавило степень мрачности настроя, но Цзян Чэн сохранял невозмутимый вид. Лань Ванцзи продолжил безмолвно наблюдать за ним. Он уважал эту решимость, Цзян Чэн понимал его тревогу, обусловленную отсутствием возможности опекать своего первенца. — Я должен взять на себя ответственность, — в конце концов произнёс Лань Ванцзи. Он осторожно сделал шаг вперёд, но замер, когда Цзян Чэн дёрнулся, нервно сжимая спящего малыша. — Ответственность за что? — тихо проговорил он, цинично усмехнувшись. — За то, что трахнул меня? Твоя единственная ошибка в том, что ты прицелился и попал прямо в цель, Ванцзи. Лань Ванцзи нахмурился, но не ответил на издёвку. — Он Лань по праву рождения, тебе должно быть известно, что произойдёт, если старейшины узнают о внебрачном ребёнке. Цзян Чэн не глуп, конечно, он знает. Он столько месяцев скрывал свой огромный живот, скрывал слёзы и страдания, хранил тайну. Если кто-то предложит подкупленному целителю ордена наибольшую сумму, то Совет снимет его с должности из-за некомпетентности. Тот факт, что он невостребованная омега, говорит о многом. Младенец в его руках зашевелился, что-то невнятно лопоча своим крошечным ротиком. Он вскоре пробудится, чтобы утолить голод, и Цзян Чэн встревожился. На миг он призадумался о том, что же случится, когда все узнают, что у него есть сын-бастард. Это клеймо навеки отравит его существование. И что ещё страшнее — не известно, как отреагирует мальчик, когда его спросят об отце. Отречётся от него? Нахмурившись, он поджал губы. Суровое выражение его лица готово соперничать с мрачным обликом Лань Ванцзи. Цзян Чэн не смог сдержать усмешку. Угрюмость рассеялась, уступив место безмерной усталости. Он заметил на себе изучающий взгляд золотых глаз, отмеченный лёгкой обеспокоенностью. — Что ты предлагаешь? — Давай поженимся.

***

Церемония венчания не сохранилась в воспоминаниях Цзян Чэна. Когда Лань Ванцзи предложил ему альтернативное разрешение сложившейся проблемы, Цзян Чэн с такой страстью закивал головой в знак согласия, что вечно холодное лицо альфы дрогнуло. Это были его чувства? Какие чувства? Цзян Чэн считал Лань Ванцзи отцом его ребёнка, и только. Он воспринимал это как должное, и о принятии иных эмоций, кроме дискомфорта, не может быть и речи. Лань Сичэнь и Цзинь Гуанъяо оказались единственными, кто искренне обрадовались этому браку. Они нянчились с крошкой Цзинъи, всё ещё слишком маленьким, чтобы находиться в одиночестве. Цзян Чэн не желал доверить служанкам уход за его сыном. Волнение о другом человеке, кроме Цзинь Лина, захлестнуло Цзян Чэна, когда он осознал, что вынужден отвлечься от малыша и осуществить правильную подготовку к свадьбе. Обряд необходимо провести должным образом, чтобы старейшины со всей серьёзностью восприняли его брак и позицию лидера ордена. Церемония должна состояться в Гусу Лань, как того предписывают традиции. Главнейшие из старейшин выступили от имени его родителей. Лань Сичэнь и Цзинь Гуанъяо представляли сторону Лань Ванцзи. Расстройство Лань Цижэня, ввиду обстоятельств, стремилось составить конкуренцию некоторым событиям, произошедшим по вине Вэй Усяня. Огненно-красное одеяние искрилось, залитое лучами полуденного солнца. Облачные Глубины постоянно укрыты многолетней туманностью, но каменный домик, где им предстоит провести какое-то время, охвачен малиновым свечением. За пределами ордена можно обнаружить озеро, связывающее между собой несколько провинций. Цзян Чэн вкусил блаженство от созерцания этого одного-единственного доступного утешения. Когда он смотрел на него, в его сердце закрадывалась приятная ностальгия по минувшим временам. Мужчина, находящийся рядом, не способен смягчить его теперешнее положение. Немного погодя ладонь Лань Ванцзи крепко сжала кисть Цзян Чэна, возвращая того из состояния глубокой задумчивости. Он вскинул голову, замечая пронзительный взгляд золотых глаз на лишённом эмоций лице. Цзян Чэна, невозмутимого снаружи, но уязвимого внутри, захлестнула горечь разочарования, связанная с ощущением себя на втором месте. Весь этот фарс предназначен Вэй Усяню. В прошлом отец неизменно отдавал предпочтение его брату. Обречённый стать наследником, Цзян Чэн вынужден был вести себя должным образом, каждый его шаг оценивали; он изо дня в день старался быть лучшим ради частички односторонней любви, но, несмотря на это, всегда оказывался только вторым для него. И сегодня с Лань Ванцзи ему не удалось избежать этого проклятия. Цзян Чэн понимал, что тот пытался разглядеть в чертах его лица кого-то другого. Кого-то с отражением извечной жизнерадостности в лукавом взгляде, а не извечного негодования. Закрой глаза и спешно исполни три поклона. Один тяжелее другого. На последнем поклоне Цзян Чэн почувствовал, что готов смеяться, пока преисполненная слезами пучина отчаяния не превратится в бесплодную многолетнюю пустыню.

***

Цзян Чэн не намеревался присутствовать на торжестве, которое последует после церемонии заключения брака. Как только союз был заключён, он влетел в цзинши, обязанное стать его семейным очагом, и переоделся в ханьфу главы ордена, ощутив, как к нему возвращалось дыхание жизни. Пряди его волос заплели в длинную косу, доходящую до поясницы, на лицо наложили нежный макияж женатого омеги. Цзян Чэн жаждет сбросить с себя этот женственный образ, с каждой минутой раздражающим его всё сильнее. — Ты вернешься в Юньмэн? Цзян Чэн стремительно обернулся и обнаружил у входа миниатюрную фигуру Цзинь Гуанъяо, облачённую в одеяние Верховного Заклинателя. В его руках лежал уснувший Цзинъи. Цзян Чэну не удалось подавить ядовитую усмешку, пропитанную ревностью, и Цзинь Гуанъяо едва заметно нахмурился, подходя ближе и протягивая ему спящий комочек. Цзян Чэн торопливо подхватил его, крепко сжимая в объятиях. Нежное благоухание лотоса, смешанное с ароматом лекарственных трав, успокоило его. Наконец-то сын рядом. — Цзян Чэн… — Я уйду. — Ты не можешь. Цзян Чэн приглушённо рассмеялся, взгляд у него нечитаемый. — Ты бросаешь мне вызов? Цзинь Гуанъяо вскинул руки в примирительном жесте и отрицательно покачал головой. — Я хочу, чтобы ты понял, — аккуратно начал он. — Ты не можешь взять и сбежать. Ты омега, женатая на одном из самых могущественных альф этого поколения. Несогласия с ним, даже если он не придаст этому значения, послужат причиной для формирования натянутых отношений между орденами. Он знает! Цзян Чэн недовольно поджал губы, прикусив внутреннюю сторону щеки. Ему не нужно в излишний раз напоминать об унизительном статусе омеги. Сказанные слова вызвали раздражение. Повисло неловкое молчание, во время которого Цзинь Гуанъяо набросил на лицо маску напускного сочувствия, побудив Цзян Чэна возненавидеть ещё больше. — Цзян Чэн, я тоже омега и… — Ты Верховный Заклинатель, муж главы ордена, кто усомнится в твоих словах? Сочащийся ядом ответ не остался без внимания. Чтобы заполучить принадлежащее ему по праву, он радел о должности больше, чем о своём статусе. Его не волнует то, что Цзинь Гуанъяо самая влиятельная омега в мире самосовершенствования, женатая на добродетельном и доверчивом главе ордена, готовым целовать землю, по которой расхаживает этот чудовищный манипулятор. Цзян Чэн усмехнулся, и пробудившийся Цзинъи что-то залепетал. Цзян Чэн принялся укачивать его, прохаживаясь по цзинши, словно запертый в клетке дикий зверь. — Ты не понимаешь, — сердито прошептал он. — Я не могу остаться здесь, старейшины найдут предлог, чтобы заточить меня в Гусу, я не позволю этому… Цзинь Гуанъяо положил ладонь на его плечо, заставляя остановиться. Цзян Чэн отметил, что тот утаивает немалую мощь. — Я этого не допущу, — заверил Цзинь Гуанъяо, изобразив кривоватую улыбку. — Ты наследник. Давай забудем старые распри и обиды. В нас заложена общая суть. Я разрабатываю новые реформы, Цзян Чэн. Мне нужен такой лидер, как ты, чтобы омеги смогли преобразовать общественные устои в свою пользу. Эта воодушевляющая речь способна спровоцировать недовольство в среде возмущённых своим положением омег. Цзян Чэн, видя живой блеск во взгляде и слушая пламенную тираду, понимал, почему этот человек сумел занять пост Верховного Заклинателя, почему ему удалось обратить на себя внимание уважаемого альфы и родить ему сына, не желая того. Цзян Чэн явно недооценил его. — Я имею в виду, — продолжил Цзинь Гуанъяо, вызывая вспышку ярости, — что твои племянники здесь. Не отказывай сыну в возможности находиться рядом со своей семьёй. Проговорив это, он отступил, отвесив поклон, но прежде, чем удалиться, прибавил: — Не тревожься о своём ордене, я скажу А-Хуаню, что Ванцзи следует отправить в Юньмэн, — на губах дружелюбная улыбка, а в глазах холодная расчётливость. — Здесь у него больше нет полномочий.

***

Ночи в цзинши, как и во всех Облачных Глубинах, всегда спокойные. В уголке тускло мерцал светильник. Пламя внутри него вскоре угаснет. Его неяркое свечение озаряло грудь Цзян Чэна, кормящего Цзинъи. Он взирал на его полуторамесячную фигурку. Ресницы ребёнка трепетали, когда он неистово покусывал сосок, чтобы сцедить грудное молоко, его взгляд изучал лицо своего родителя. Цзян Чэн немного расслабился и едва заметно улыбнулся, ласково поглаживая пальцами пухлую щёчку сына, побуждая того расплыться в беззубой улыбке. Всякий раз, когда он улавливал такую улыбку Цзинъи, маска притворной самоуверенности была готова соскользнуть с его лица. Это дитя — единственное дорогое существо, что есть у него в этом крошечном мире, ему чертовски повезло растить такого сына, вопреки его неудачной жизни, преисполненной горестями. Рассуждая об этом, он заключил, что не станет таким, какими были его отец с матерью. Он одарит мальчика беззаветной любовью, научит его охотиться, использовать лук. Он превратит его в достойного лидера. Ни одна живая душа не посмеет набраться смелости, чтобы нанести оскорбление его ребёнку, ляпнуть, что он хуже других. Он этого не допустит. — Цзян Чэн. Цзян Чэн вздрогнул, возвращаясь из своих глубоких размышлений. Цзинъи, посапывая, продолжал посасывать чувствительный сосок. Цзян Чэн взглянул на Лань Ванцзи. Тот наложил печать конфиденциальности на цзинши. Это в пятый раз, когда Цзян Чэн неотрывно разглядывал Лань Ванцзи. На нём лишь шелковистая накидка, которая ничего не скрывала. Лента на голове отсутствовала, тёмные локоны каскадом ниспадали на плечи. Цзян Чэн не слепец и отлично понимает, что Лань Ванцзи дьявольски красив. Все Лани такие. Он неторопливо приподнял бровь, когда заметил, что Лань Ванцзи в полном молчании застыл перед ним. — Что? — Я погашу лампу. Уже девять. Разумеется, строжайший распорядок. Цзян Чэн усмехнулся, и Цзинъи звучно выпустил его сосок. От него не ускользнуло то обстоятельство, что Лань Ванцзи нацелил свой взгляд на сочащийся грудным молоком розовый сосок. Цзян Чэн прикрылся шёлковым халатом и поднялся с края постели, чтобы убаюкать сына. — Ты можешь потушить лампу. Несмотря на разрешение, он помедлил. Лань Ванцзи приблизился к нему и ловко подхватил Цзинъи. Цзян Чэн насторожился, но обнаружил, что Лань Ванцзи принялся укачивать ребёнка на едва укрытой груди. — Я уложу его, а ты иди спать. Цзян Чэн догадался, что это не просьба. Он не горел желанием отвлечься от присмотра за своим полуторамесячным сыном, даже вверив его на попечение отцу, но он знал, что Лань Ванцзи старался ему помочь, хотя альфы не должны исполнять эту работу. Скрепя сердце Цзян Чэн согласился и улёгся на том месте, где ранее сидел. Он планировал не смыкать глаз, пока малыш не уснёт, но до такой степени измотался, что в мгновение забылся сном. И пусть сновидение оказалось мимолётным в эту пятую ночь, Цзян Чэн ничего не сказал, когда обнаружил своего сына обхватившим их обоих за плечи. Не без грусти он попытался напомнить себе, что это лишь часть его обязательств.

***

Минуло семь месяцев с тех пор, как Цзян Чэн и Лань Ванцзи вместе с сыном перебрались в орден Юньмэн Цзян, с условием, что они будут проводить в Облачных Глубинах по меньшей мере один сезон в год. Лань Цзинъи подрос и стал крупнее. Он выучился говорить «мама» и «папа», к удовольствию Цзян Чэна, «мама» — Лань Ванцзи. Вдобавок он научился произносить «нет», «я не хочу», «это ужасно на вкус». Встревоженный, Цзян Чэн заключил, что эти негативные фразы происходили от него. На следующий день после прибытия в орден он передал мальчика под опеку Лань Ванцзи. Располагая ограниченным количеством свободного времени из-за скопившихся дел, он виделся с ними лишь по вечерам. Пусть они не имеют интимную связь с момента зачатия Цзинъи, но до сих пор спят вместе. Цзян Чэн всегда задерживался и когда, наконец, появлялся, находил Лань Ванцзи в постели, держащим голодного, ревущего сына. Торопливо раздеваясь, Цзян Чэн клялся, что это последний раз, когда он кормит Цзинъи грудью, несмотря на то, что его организм продолжал выделять молоко. Пока он уделял внимание мальчику, Лань Ванцзи помогал ему подготовиться ко сну. Как только насытившийся Цзинъи засыпал, Цзян Чэн вручал его Лань Ванцзи и уходил принимать ванну. Когда он возвращался, сын уже был уложен посерединке, а Лань Ванцзи ожидал его, сидя рядом с ребёнком. Потупившись, Цзян Чэн молча укладывался. Он заметил, что Лань Ванцзи на протяжении двух месяцев сверлил его пристальным взглядом, вынуждая понервничать. Цзян Чэн по-прежнему не разбирался в тайном языке Лань Чжаня. Он не понимал, чего тот хочет, прямолинейные вопросы оказались безуспешными. Он уже пытался. Непонимание натуры Лань Ванцзи удручает.

***

Цзинъи исполнился год, а между ними, как и прежде, сохранялись натянутые взаимоотношения. Цзян Чэн затеял бы празднество, но был слишком загружен переустройством павильона для наследника. Совет постановил, что мальчик уже готов заниматься самосовершенствованием, засыпать в одиночестве и питаться твёрдой пищей. Цзян Чэн согласился с этим. Он чувствовал, что разбаловал Цзинъи, сильнее, чем Цзинь Лина. Цзян Чэн прилагал все усилия для того, чтобы расставание протекло мягко, без излишней тревоги для сына. Он не ждал участия от Лань Ванцзи, поскольку тот одобрил принятое решение. Главная опора в его жизни, кроме племянника, заключается в его сыне. Разлука с ним принесёт огорчение. По прошествии недели, проведённой в беспокойстве, известие о том, что перестройка завершилась, повергло его в смятение. Эмблемы обоих орденов, окрашенные в голубые и пурпурные тона, сплелись в единое целое. Кроватка уже размещена, и Цзинъи прыгал на ней. Сидящий на краю Лань Ванцзи терпеливо разъяснял сыну, почему тот отныне должен спать отдельно, побудив мальчика с удивительной быстротой осознать значимость положения наследника в существовании ордена. — Я понимаю, папа, — торжественно сказал мальчик. Ему всего лишь год. Один год. Господи. Почему ему потребовалось столько лет, чтобы признать, что отец никогда в жизни не полюбил бы его так, как Вэй Усяня?

***

Он и представить себе не мог, что установленная в его покоях постель главы ордена окажется такой просторной, опустелой и холодной. Ночь нависла вдалеке. Сын впервые спит в одиночестве, в его комнате находится прислуга, которая пристально наблюдает за ним. Но даже это не помогло Цзян Чэну успокоиться. Он уставился в деревянный потолок. Лившееся из окна серебристое свечение просачивалось сквозь кремовый занавес. Отсюда ему видно, как Лань Ванцзи моется. Его собственные локоны, влажные после недавнего приёма ванны, потихоньку смачивали подушку. Цзян Чэн не намеревался завершить просушку волос должным образом. Не сейчас, когда он ощущал, что ткань на его груди снова намокла, Цзян Чэн знал, что ему необходимо прекратить думать о грудном вскармливании, иначе он не сможет совладать со своими инстинктами, действующими на нервы. Исходившие из смежного помещения звуки утихли, и вскоре в полумраке обозначился скользящий к кровати силуэт. Лань Ванцзи отвёл полог со своей стороны, и Цзян Чэн перевёл взгляд на своего мужа. Они безмолвно изучали друг друга. Минуло два года с момента его последней течки. Он уже не помнил, что испытывал в то время. Лекарства замаскировали его аромат, пусть он и не был желаем. Единственный, кто имел запах их обоих — это Цзинъи. Цзян Чэн не в праве обладать меткой собственности. Политический брак являлся превосходным вариантом, несмотря на то, что Совет продолжал настаивать на более крепком союзе. Течка обязана возникать. Одного преемника им недостаточно. Учитывая это, он заколебался, когда Лань Ванцзи уселся на кровати, склонившись так, чтобы их лица оказались на одном уровне. Цзян Чэн сощурился, когда Лань Ванцзи принюхался. — Ты до сих пор принимаешь лекарства. Это не вопрос. — Всё верно, — отозвался он. — Я не собираюсь проходить через ещё одну нелепую, никому не нужную течку. Лань Ванцзи нахмурился, рассердившись. Цзян Чэн вскинул бровь. Лань Ванцзи отрицательно покачал головой и опустил правую ладонь на едва скрытую шёлковой накидкой грудь, влажную от набежавшего молока. Он слегка сжал её, вынудив Цзян Чэна охнуть ввиду излишней чувствительности. Внезапно тревожность переросла в иное чувство, которое разбежалось по всему телу. — Ты по-прежнему пахнешь лотосом. В этих словах завуалирован намёк, но Цзян Чэн не в состоянии уловить то, чего от него хотят. На потемневшее лицо вновь наполз угрюмый взгляд, Цзян Чэн поймал запястье Лань Ванцзи и отвёл чужую ладонь от своей груди. Он неторопливо привстал, ощутив скудный прилив решимости. Он расплылся в улыбке, когда Лань Ванцзи отстранился. — Что? — прошептал он, придвинувшись к Лань Ванцзи. Аромат сандалового дерева стремительно растёкся по комнате. — Хочешь трахнуть меня, Ванцзи? — Замолчи. Цзян Чэн коротко усмехнулся, преисполненный возрастающим восторгом. — О? Значит, нет? Неужели ты не хочешь наполнить меня своим семенем? Ты выглядишь возбуждённым, Ванцзи. Внезапно Лань Ванцзи испустил глухой рёв. Его проворные руки грубо разорвали шёлковую ткань, Цзян Чэн готовился к тому, что последует дальше. Он упустил тот момент, когда его собственное желание обозначилось между бёдрами в виде ярко благоухающей лотосом смазки. Его не нужно подготавливать. Однако Цзян Чэн прикусил краешек подушки, чтобы избавиться от судорожных всхлипов, которые известят размещённую снаружи стражу, что он испытывал удовольствие от свирепых, беспорядочных толчков, которые Лань Ванцзи направлял в его трепещущее тело. Открытый и обнажённый, Цзян Чэн не хотел видеть, как собственные согнутые ноги указывали на его слабоволие. Лань Ванцзи хрипло стонал над ним. Ладони на талии Цзян Чэна сжались, интимная близость порождала непристойные звуки, которые приумножили его собственное возбуждение, преобразив естественную смазку в водянистую влагу. Не в его силах сдержать её или скрыть своё удовлетворение от жёсткого супружеского секса. Спустя два года Цзян Чэн наконец-то вспомнил, каким был его первый раз.

***

К предшествующим двум годам добавились ещё три, и вот Цзинъи уже четыре. Мальчик поднаторел в общении. По сути говоря, с тех пор, как ему исполнилось два года, он уже разговаривал достаточно хорошо, довольный своими достижениями в скоротечном познании базовых знаний. Единственным его недостатком являлась неспособность своевременно замолчать, что сделало его причиной для издёвок, негодования и недовольства со стороны других совершенствующихся и Совета старейшин. Цзинъи — непоседливый малыш, которому нравится озорничать и забавляться. Ирония судьбы в том, что он так походит на него. Тёмно-фиолетовая ночь вырисовывалась на горизонте, и Цзян Чэн прочёсывал свой орден, разыскивая сына и мужа. Он нашёл их сидящими на скамье, предназначенной для игры на гуцине. Со времени переезда в Юньмэн прошло три года, и Цзян Чэн впервые увидел, что Лань Ванцзи музицирует. С возрастающим опасением он стремительно продвигался по Пристани Лотоса. Их взаимоотношения невозможно охарактеризовать как идеальные, они далеки от того, чтобы открыто именовать друг друга супругами или даже раздумывать о таком, но, несмотря на это, Цзян Чэн уверен, что они сумели сделать шаг вперёд ради счастливого будущего для их родного сына. Спустя два года искусного притворства Цзян Чэн самолично изведал то, о чём ему частенько нашёптывал Цзинь Гуанъяо про страстность Ланей. Каждую ночь, без передышки, он пребывал в любом положении, кидая вызов собственной гибкости всякий раз, когда Лань Ванцзи грубо овладевал им. Поначалу подобное его тревожило, но впоследствии он обнаружил, что это отменный способ скинуть накопленное после утомительного дня напряжение, от которого можно отделаться, оседлав Лань Ванцзи. Это гораздо продуктивнее бесконечных прений. За три года совместных отношений он научился считывать немой язык чуточку лучше. Оказалось, что брови способны выражать гнев или удовлетворение, а выражение глаз донести эмоции, выдающие его опасение безответно влюбиться. Лань Ванцзи прекратил призывать дух Вэй Усяня. Он перестал стонать, зовя его и проливая слёзы, забывшись беспокойным сновидением, где мучительные образы терзали его, вынуждая осознать, что Вэй Усянь стал призрачной тенью в его существовании. В конце концов, Лань Ванцзи погасил те чувства, которые напоминали Цзян Чэну о том, насколько горька его жизнь, связанная с мужчиной, который тоскует по другому; и теперь, когда он услышал, как тот наигрывал эту треклятую мелодию, показывая её своему ребёнку, красноватая пелена затуманила взгляд, то хрупкое доверие, выстроенное за три года, тотчас рассыпалось. — Что ты делаешь, — прорычал он, приближаясь к мужу и сыну. Лань Ванцзи прервал игру на гуцине, повернувшись к нему. Цзинъи устремил взгляд на Цзян Чэна, и в следующий момент раздался возглас. — Папа! — воскликнул мальчик, соскочив с подушки и подлетев к нему, обвив отца за ногу. Цзян Чэн попятился назад, Лань Ванцзи сдвинул брови, приоткрыв рот, но Цзян Чэн отрицательно покачал головой. — Чего ты хотел добиться, исполняя эту песню? Лань Ванцзи отодвинул инструмент и неторопливо приблизился к нему. Цзинъи, оказавшийся между ними, ощутил внезапное беспокойство. На секунду перед Цзян Чэном предстали размытые воспоминания из прежних времён, в которых он подавлен разладом между родителями и твердит себе, что не повторит их ошибок. Он убережёт своих детей от таких болезненных переживаний. Но в настоящий момент… это не так. Ярость захлестнула его, захотелось закричать, что-нибудь разбить вдребезги и призвать проклятия на голову Лань Ванцзи за эту незыблемую привязанность, поселившуюся в прошлом. Его настоящее — это он и любимый сын, но Цзян Чэн не осмелился высказать ему эти заурядные, оттого ещё более нелепые слова, поскольку он сам не справился с огорчением, негодованием и злобой. Спустя годы он наконец-то сумел понять свою матушку. Его губы задрожали, он хотел рассмеяться, и смеяться до тех пор, пока не высохнут слёзы в уголках его глаз, но тревога Цзинъи умножилась, Цзян Чэн не позволит своему ребёнку изводиться из-за напряжённой атмосферы между его родителями. Он вздохнул и прикрыл глаза, а когда вновь распахнул их, Лань Ванцзи придвинулся ещё ближе. — Мы можем поговорить? Это перемирие? Неизвестно. Цзян Чэн загорелся желанием возненавидеть Лань Ванцзи за то, что он вынудил его чувствовать себя несчастным, но Цзян Чэн вспомнил о том, что он уже не мальчишка, и кивнул так, что его душевная боль стала различимой без слов.

***

В конце концов, за них говорят их тела. Передав Цзинъи на попечительство прислуге, они ворвались в комнату, захлопнув за собой дверь. Цзян Чэн без промедления бросился в объятия Лань Ванцзи. Разгорячённый супруг повалил его на пол, но это не привело к чувству дискомфорта. Плоть заполнилась вожделением, непрошенные слёзы заволокли взгляд. Ханьфу было порвано, аромат лотоса усилился, но его возбуждение омрачилось разочарованием, сожалением и неприязнью, капля за каплей выливающихся в раздражающее глухое бормотание. — Ваньинь… Но даже оно окончательно стихло под напористостью Лань Ванцзи, исступлённо повторявшим его имя с каждым врывавшимся в его тело толчком, отзывавшимся протяжным стоном. Они забыли запечатать цзинши талисманом секретности. Цзян Чэна поместили в центре комнаты, прохладная древесина и его раскалённая кожа образовали разительный контраст, Лань Ванцзи порывисто задвигался в нём, осыпая поцелуями, заставляя излить давно скрываемые горькие слезы, готовые уничтожить его умело взращенное честолюбие. Он сцеловал набежавшую солёную влагу, безмолвно выслушав невысказанные слова, которые мокрыми дорожками сползали по его алеющим скулам; прислушался к тем чувствам, которые навеки останутся втайне благодаря скрытому опасению по вине человека, которого больше нет, и вопреки тому, что Лань Ванцзи обожал его тело, любил их сына… Цзян Чэн абсолютно уверен, что никогда в жизни не сможет быть счастлив.

***

К прошедшим четырём годам прибавились ещё девять лет. Жизнь протекала по накатанной колее, преисполненная замечательными и тревожными мгновениями. Цзинъи повзрослел, воспитанный двумя орденами — Гусу и Юньмэном, адепты которых стали ему надёжными друзьями и напарниками по ночной охоте. В Облачных Глубинах он надевал ханьфу белоснежного цвета, а в Юньмэне — фиолетового. Даже в Башне Золотого Карпа он владел собственным комплектом янтарных одеяний, которые подарил ему Цзинь Гуанъяо. Теперь во время ночной охоты Цзян Чэн вынужден терпеть не только своего племянника, но ещё и сына. — Осторожно, папа, — торопливо произнёс идущий рядом Цзинъи. — Ступай не спеша, потихоньку, почва тут неровная. Цзян Чэн закатил глаза. Он собирался рассказать сыну, что, вынашивая его более восьми месяцев, он охотился и безустанно трудился, и даже родил в одиночестве. Но промолчал, поскольку не желал вновь воскрешать в памяти те неприятные картины из прошлого, которые он старался забыть. Цзинь Лин фыркнул. — Не мешай дяде! Пусть он и толстый, но всё равно сильнее нас! На виске Цзян Чэна запульсировала венка. Он медленно повернулся, чтобы взглянуть на Цзинь Лина, который отступил на два шага назад. — Толстый? — Ах… Цзинъи весело рассмеялся. Цзян Чэн не может долго злиться на них. Он глубоко вздохнул и двинулся дальше. — Прекратите спорить. Вы такие невыносимые. Ребята дослушали его вполуха и возобновили шаг, вполголоса переругиваясь друг с другом. Ещё до восхождения луны Цзян Чэн заметил, что они ещё ни разу не столкнулись с каким-либо призраком или ходячим мертвецом, на которых впору бы поохотиться. Это испортило его прекрасное настроение. Даже силуэт идущего впереди сына не превозмог крепнущее в нём негодование. В довершение всего, у него болели ноги. Цзян Чэн поджал губы. Вскоре в подлесье неподалёку от них заслышался шелест. Цзинь Лин и Цзинъи испустили испуганный вопль, а Цзян Чэн снова закатил глаза, трансформируя Цзыдянь в плеть. Но тот, кого они сочли лютым мертвецом, в действительности оказался Лань Сычжуем. Цзян Чэн нахмурился. — А-Юань? Что ты здесь делаешь? Разве ты не должен выполнять поручение своего отца? В этот раз Лань Сычжуй облачился в ханьфу наследника ордена Гусу, невооруженным глазом было заметно, что он долгое время бежал. — Глава ордена, мне нужно вам кое-что сообщить, — в спешке поклонился Лань Сычжуй, направляясь к нему. — Мы можем вернуться в лагерь? Это известие способно произвести сильное впечатление. Он раскрыл рот в тщетной попытке что-то выдавить из себя, но словно потерял дар речи. Появившееся беспокойство переросло в дурное предчувствие. Сердце заколотилось, и дитя в его чреве зашевелилось, растревоженное смешанными чувствами, связанными с появлением Лань Сычжуя. Цзинъи, не приняв во внимание состояние родителя, спросил: — В чём дело, А-Юань? Скажи папе, ты его злишь! Лань Сычжуй посмотрел на ребят, покачав головой. Он приоткрыл рот, чтобы повторить недавно высказанную просьбу, но в этот момент окружающее пространство заполнилось ароматом сандалового дерева. Цзян Чэн присмотрелся к лесу, выискивая взглядом фигуру мужа, находя его слева от себя. — Ванцзи. Со временем их отношения приобрели мягкий оттенок. Образ Лань Ванцзи мелькал в мыслях Цзян Чэна в минуты затруднений, и теперь, когда он научился различать эмоции на его лице, заметив нахмуренные брови, он понял, что стряслось нечто невообразимое. Такой блеск в золотых глазах уже давно не показывался. Вместо слов с губ слетел лишь судорожный вздох, ставший последней каплей, переполнившей чашу. Даже малыш замер в ожидании. Вернулся. — Это он… Не так ли? Утвердительный кивок Лань Ванцзи побудил Цзян Чэна ощутить наплыв негативных эмоций, смешанный с намерением врезать ему, которое весьма непросто было контролировать. Он преисполнился горечью и неизбывной печалью, но среди этих неприятных чувств проступило облегчение. Лань Ванцзи наконец-то сможет быть со своим возлюбленным. Внезапно метка на его шее дала о себе знать. Он улыбнулся. Лань Ванцзи шагнул вперёд. Гуцинь за его плечами подтверждал всю серьёзность обстоятельств. — Мне просто необходимо проверить, он ли это, — негромко произнёс он, однако голос прозвучал словно громовой раскат, — вернулся. Цзян Чэн помотал головой. Он молча повернулся к нему спиной. — Не надо, Ванцзи. Он знал, что тишина будет ему ответом, ведь тот уже ушёл. Цзян Чэну не понаслышке ведомы чувства Лань Ванцзи, но вопреки всему ожидал, что он останется. Что Лань Ванцзи будет делать, когда удостоверится в подлинности личности? Брови Лань Сычжуя сдвинулись у переносицы, он был разочарован. — Я обязан известить об этом, — приглушённо вымолвил он и поспешил в сторону лагеря, где остановились его родители. Цзинь Лин догнал его. — Подожди, Сычжуй! Лучше обратиться к дяде Яо. Он задумался на мгновение, затем быстро кивнул. Вскоре они скрылись из виду, судя по всему, новость о возвращении Вэй Усяня вот-вот распространится повсюду. Старейшина Илина вернулся. Он устало вздохнул и взглянул на Цзинъи. Медовые глаза сына полны негодования. Цзян Чэн вскинул левую руку и провёл ладонью по шелковистым прядям мальчика. — Почему ты не отправился с ними? Цзинъи потряс головой, придвинулся к нему и осторожно, чтобы не затронуть заметно округлившийся живот, кое-как обнял его. Он зарылся лицом в одежды отца, втягивая сладкий аромат лотоса, немного терпкий из-за его положения. — А-Юань предупредит отца о появлении тёмного самосовершенствующегося, — тихо проговорил он. — Возникнут проблемы… Да, Цзян Чэн уверен в этом. — Впредь это дело Верховного Заклинателя. Тебе не о чем беспокоиться. Цзинъи поднял голову, чтобы заглянуть в глаза родителю. Грусть в них трудно не заметить. — Папа, мы всегда будем вторыми? Колодезь его слёз высох давным-давно. Но сейчас, увидев отчаяние сына, он осознал свое собственное. Его губы расплылись в ласковой улыбке, он коснулся щёк Цзинъи, целуя его в лоб. — Для меня ты всегда будешь первым.