Наследники Земли

Первым, что она почувствовала, был холод. Спустя секунду — жар. И снова холод, словно кто-то щелкал в ее теле выключатель. Четыре года назад она переболела конъюнктивитом. Ужасное чувство, словно в глаза насыпали песка, но самым худшим тогда было разлеплять веки поутру. Для этого приходилось прикладывать усилия, словно какой-то херов домовой эльф ночью заклеил их скотчем. Сейчас ощущения были точно такими же, только еще и тело отказывалось подчиняться. Какого хрена с ней происходит? Болезненной вспышкой вернулось воспоминание. Стрела вонзилась в нее. Она видела окровавленный наконечник, вышедший из плеча. Затем упала, как подкошенная. Ее куда-то тащили… Дыхание мигом участилось, и Октавия попыталась наклонить голову, чтобы посмотреть на то место, откуда вышел наконечник. Она засопела от усилия, но результат был нулевым — голова отказывалась подниматься от… подушки? Лежать было мягко. Что ж, кровать — уже неплохо. Октавия скорее ожидала, что очнется на сырой земле посреди леса, истекшая кровью и с непреодолимым желанием вкусить человечины. Усилие понадобилось, даже чтобы пошевелить пальцами. Мало того, что они едва слушались, так еще и сверху на все тело давило что-то мягкое. Ага, она под одеялом. Тоже неплохо. Жар расплавленной магмой растекся от головы до пяток. Затем снова пришел холод. Щелк-щелк. Щелк-щелк. Мама рассказывала ей, что так болеют малярией. Черт, может это и не стрела была, а хоботок огромного москита, что из чистого любопытства пересек хренов океан? Октавия бы вдоволь посмеялась над такой страшилкой, но из пересохшего горла получилось выдавить только сиплые вздохи, да резкий сухой кашель. В глаза, преодолев барьер из тонкой линии бровей, стекли несколько капель холодной воды. Зажмурившись, Октавия почувствовала, что на лбу у нее лежит что-то холодное и мокрое. Как ни странно, во всей гамме дерьмовых ощущений это оказалось самым приятным. Лоб теперь был единственным местом, куда не бил жар, как только выключатель щелкал в его сторону. Ага, значит кто-то сделал ей компресс… Немного освоившись со своим дерьмовым положением, ей удалось повернуть голову и хоть немного осмотреться. Она явно была не на Ковчеге. Все помещение было обложено досками. Потолок нависал над ней так низко, что Октавия не знала, сможет ли стоять тут в полный рост. Если, конечно, у нее вообще получится встать. Пока руки и ноги как-то не горели желанием идти ей навстречу. Они просто горели. А, нет… опять похолодели. В метре от нее стоял небольшой стол, выглядевший так, словно его вырезали из сердцевины огромного дуба. У него даже не было четкой формы, и контур столешницы то и дело вилял. Резчику, похоже, не хватило усидчивости сделать аккуратный круг. Рядом к стене была приставлена такая же крохотная лавочка. У противоположной стены красовалась почерневшая от сажи бочка, из которой в потолок уходила труба. В бочке была вырезана небольшая дверца. Судя по характерному потрескиванию, внутри горели дрова. Стены жилища были увешаны посудой и прочей мелкой утварью. Октавия разглядела сваленные в стопку книги. Освещала все подвешенная к потолку газовая лама. И, наконец, Октавия увидела самое главное — дверь. Отлично, осталось до нее добраться. Она вновь попыталась встать. В коктейль дерьмовых ощущений дьявольский бармен подкинул кое-что новенькое — резкую тошноту. Вкуснятина. И какой неожиданный гость, учитывая, что в последние дни осады приходилось жить впроголодь, так что проситься из желудка наружу было попросту нечему. Октавия невероятным усилием смогла перевернуться набок, свесив голову с кровати, и ее стошнило. Вместо того, чтобы залить весь пол, рвота шлепнулась в любезно оставленное у кровати ведро. Ну надо же. Пять звезд здешнему организатору. Давясь и кашляя, Октавия вернулась в прежнее положение, не в силах даже вытереть губы. В ушах запищало. Она попыталась зевнуть, чтобы прогнать ощущение. Писк стих, но не исчез. Как же хотелось пить. Сейчас Октавия убила бы за стакан воды. Так где же она? Ах да. Теперь-то она вспомнила. Лес, Жнецы. И тот человек, одетый как они, но в то же время не один из них. Он спас ее в Саффолке, а затем на стоянке Жнецов в лесу. Помог донести тело Дэвида к Ковчегу. И в ночь битвы… Он унес ее оттуда, отправив на тот свет еще парочку Жнецов. Черт, и на кой хер он это сделал? Нет, так не пойдет. Ей нужно вернуться. Ей нужно вернуться к… — Ну и ночка, правда? — А? Что? Октавия удивленно услышала собственный голос. Еще минуту назад она и дышать-то могла с трудом, а вот теперь спокойно говорит. И голос такой уверенный. Что ж, спасибо маме и папе за крепкое здоровье. Такими темпами она выберется отсюда уже к обеду. Если, конечно, то, чем ее вырвало, было завтраком. Она снова разлепила веки. На этот раз получилось без видимых усилий. Прищурившись, чтобы разглядеть сидевшего в тени собеседника, Октавия удивленно охнула. — Беллами… — Я здесь, сестренка, — он добродушно улыбнулся, подошел поближе, присев рядом с кроватью, и погладил ее по щеке. Давно он так ей не улыбался. Искренне, не виновато, не бросая то и дело взгляд на прядь волос, скрывавшую шрам. — Ты нашел меня, — на глаза навернулись слезы. Или это просто вновь стекли на глаза капли с компресса? — Я знала. Так и знала, что это ты. — Я бы ни за что тебя не бросил. Ты же знаешь. Голос. Ах, как же приятно было слышать его голос. Он тоже звучал, как раньше. Так брат говорил с ней, когда учил чему-то там, на пустошах. Удивительно, но те дни, ставшие для большинства ожившим кошмаром, теперь казались лучшими в ее жизни. Когда были только они вдвоем против целого мира, а Беллами всего себя посвятил тому, чтобы Октавия знала, как дать этому миру в челюсть. — Да, но ведь… мы же… о, Белл, — их последний разговор ожил в памяти, — сколько ж говна я тебе на говорила… — О, не то слово. На честность ты не скупилась. Тон его голоса резко сменился на саркастичный. — Беллами? — Это ж какой бессердечной тварью надо быть, чтобы наговорить такое родному брату перед смертью? — он хихикнул. Октавия сроду не слышала, чтобы Беллами хихикал. — «Да, наверное, любишь», — передразнил он ее. — Вот, что звучало в моей голове в тот момент. — Момент? Какой момент? — Ну знаешь, когда Билли Кэдоган опустил мое лицо в огонь, вот так, — Беллами схватил себя за лицо, неожиданно легко оттянув кожу, словно та стала резиновой… и начал срывать его с черепа. Под содранной кожей скрывался обугленный кусок плоти. Глаза, более не прикрытые веками, вылупились на ее двумя желтыми фонарями. Обнаженные челюсти защелками в дьявольском хихиканье. Октавия узнала этот смех. Так смеялся Каспиан, когда пытался «исповедовать» их. — Что, сучка, теперь-то ты меня прощаешь?! — Нет… нет… — сквозь всхлипы пробился потерявший всякую силу голос Октавии. — Нет? Могла бы соврать. На, лови, — Беллами швырнул в нее содранным лицом, похожим теперь на хеллоуинскую маску. Октавия перегнулась через кровать, попытавшись скинуть его на пол. Лицо шлепнулось в ведро, и ее снова стошнило. — Ладно, неблагодарная ты стерва, не хочешь — как хочешь, — будничным тоном произнес Беллами, подошел в сделанной из бочки печи и схватился за нее ладонями. Его кожа зашипела от жара, но Беллами даже не поморщился. С раздраженным рычанием он принялся расшатывать бочку, пока не оторвал ее от трубы и швырнул на пол. Горящие поленья разлетелись повсюду. Пламя взвилось и быстро охватило все вокруг. Беллами, словно только сейчас заметив, что с собой сделал, схватился за голову и истошно заорал. Ошалевшая от ужаса Октавия кричала еще громче.

***

Она очнулась. Ее все еще окружали стены деревянной темницы, но признаков пожара не было. Печка стояла на месте. Значит, это был всего лишь… Щелк. Снова стало невыносимо жарко. Октавия тихо застонала. Послышалось какое-то шуршание. Она повернула голову на звук, готовая поклясться, что сделать это было еще труднее, чем в прошлый раз. За столом кто-то сидел, повернувшись к ней спиной. Октавия всмотрелась в сгорбленный силуэт. В нос ударил запах разложения. На мгновение ей почудилось, что это пахнет от нее, но подавила панику и сосредоточилась. Нет, несло от того, кто сейчас сгорбился за столом. Он что, пришел сюда, сел за стол и умер? Снова послышалось шуршание. Незнакомец монотонно заскреб рукой по столу. — Эй! — просипела Октавия. — Эй, ты… — Ш-ш-ш! Октавия резко дернула головой, повернувшись на новый источник звука, и измученная шея немедленно огрела ее молотом мигрени. Она застонала от боли, сбила дыхание, а потом снова застонала — уже от ужаса. Беллами сидел на полу, прислонившись спиной к печке и деловито сцепив пальцы в замок. Лицо его вернулось на место. — Как тебе такой расклад, сестренка? — спросил он беззаботно. — Снова будешь на меня кричать? — голос Октавии вновь звучал уверенно, пропала боль в горле и язык шевелился без всяких усилий. — Все еще дуешься? Эх, злопамятная ты тварь, никогда ничего не забываешь. Умей ты прощать — я был бы самым счастливым братом на свете. — Я всегда тебя прощала. Даже когда ты избил Дэвида, — процедила Октавия. Памятуя о том, как повел себя Беллами в прошлый раз, она перестала радоваться его компании. Октавия украдкой глянула на фигуру за столом, но та продолжала размеренно скрести рукой по столешнице. — Ну-ну, — фыркнул Беллами. — Твой колодец горькой правды уже пересох? Не надо этой хуйни. Октавия поморщилась. Беллами редко сквернословил, когда не был зол. Это было больше в ее характере. И против такой манеры разговаривать он тоже никогда особо не возражал. Говорил, в армии наслушался такого, что ее речи казались чуть ли не академическими. — Это не ты, — нахмурившись, сказала Октавия. — Да ну? — Беллами удивленно вскинул брови. — А когда последний раз смотрелся в зеркало — был вполне себе я. — Тебя здесь нет. Это все неправда. — Ты меня бросила. Скажешь, неправда? — Нет, — она резко мотнула головой. И вновь движение далось легко и непринужденно. Октавия ждала, что за ним последует боль, но ничего не произошло. — Не правда. Я была с тобой. Если бы не пожар, я бы никогда… — Не оставила меня на растерзание Жнецам? — спросил он с издевкой. — Я бы все сделала, чтобы… — Тебе напомнить, что сделал со мной Кэдоган? — Беллами провел пальцем по овалу лица. — Нет, пожалуйста! — взмолилась Октавия. — Не трогай его! — Ладно-ладно, хер ли ты разоралась, дура. Вон, — он кивнул в сторону фигуры. — Забыла что ли, с кем сидишь? — Лесник… — нахмурившись, вспомнила Октавия. — Линкольн. Он спас меня от Жнецов. — Он тебя похитил! — рявкнул Беллами. — Унес в какую-то, — он скептично оглядел помещение, — пещеру и собирался сделать то, что так любят делать стремные отшельники с похищенными девочками. — Ну уж нет, — Октавия приподнялась, упершись спиной в стенку, и сложила руки на груди. — Я ему ничего такого с собой делать не позволю! Пошел он нахер с такими желаниями! — Да вряд ли этот твой Линкольн теперь чего-то хочет. Походу он загнулся. — Так он же рукой шевелит. Вон, сам посмотри, — она показала на скребущую по столу руку. — Ты забыла, в каком мире теперь живешь? — усмехнулся Беллами. — Теперь никакого отдыха. Сначала ты выживаешь. Потом умираешь. А потом… снова поднимаешься. — Еб твою мать… — обреченно прошептала Октавия. — Беги отсюда, сестренка. И если тебе еще не насрать, помни о нашем уговоре. Если мы когда-нибудь потеряемся… — Мост, — кивнула она. — Белл? А как мне его… Щелк. Холод. Дрожа всем телом, она сползла по стене, вернувшись в лежачее положение. Боль накатила новой волной. В глазах помутилось. Когда зрение снова сфокусировалось, Октавия увидела, что смотрит на помещение совсем с другого ракурса. Все произошло слишком резко. Черт, она вообще поднималась или только думала об этом? Беллами куда-то пропал. Она оглядела помещение, зажмурилась, понадеявшись, что брат вернется, как только внутренний выключатель снова врубит в ее теле печку. Открыв глаза, Октавия увидела только Линкольна, склонившегося прямо над ней. Вернее то, что раньше было Линкольном. Его смуглое лицо приобрело землистый оттенок, глаза остекленели. Веки куда-то делись, и вокруг глаз разверзлись два ромбовидных провала черной омертвелой плоти. Кожа у губ тоже пропала, обнажив длинные, заостренные зубы. Линкольн открыл рот, и из его глотки донеслось животное урчание. Сквозь зубы начала сочиться черная жижа, капая на лицо Октавии. Она снова закричала и попыталась одернуться, но Линкольн крепко схватил ее. Он уже наклонился, чтобы сделать укус, но его челюсти так и не впились ей в глотку. Вместо этого гниющие ладони начали гулять по ее лицу. Линкольн дотронулся до щек, оттянул губу, рассматривая что-то своими желтыми, горящими злобой и голодом глазами, затем он убрал с ее лба компресс и приложил новый. По раскалывающейся голове разлилась приятная прохлада. Какого хрена… Это что, сытый ходячий? Октавия жалобно завыла и, собрав всю волю в кулак, вытащила из-под одеяла руку, попытавшись оттолкнуть гниющий труп подальше от себя. — О, ты очнулась, — прорычал Линкольн. Черная жижа, сочащаяся изо рта, брызнула Октавии в лицо и попала в глаза. Она зажмурилась и зашипела от омерзения. — Говорить можешь? Тебе свет в глаза бьет? — Отъебись от меня… тварь… сука… — Октавия, выдавливая ругательства, отвернула голову и снова попыталась оттолкнуть Линкольна. Попытки выглядели жалко. Он словно бы и не замечал давления на горло. — Хм, это плохо, — Линкольн отвернулся, наклонившись за чем-то. Он поднял с пола флягу и протянул ей. — Пей. — Хер тебе. Так я буду вкуснее? Нет уж, жри меня в сухомятку! Надеюсь, ты подавишься и сдохнешь поскорее! В смысле… еще раз сдохнешь! — Так… — Линкольн потер ладонью лицо, размазав по нему черную жижу, и теперь оно разом лишилось всех экзотических черт, превратившись в сплошную непроницаемую маску, через которую проглядывали два светящихся глаза, — это не просто горячечный бред. Похоже, ты галлюцинируешь. Значит… ладно, это бесполезно, но я все равно скажу. Все, что ты сейчас видишь — нереально. Вернее, все, что кажется тебе странным. — Я на это не поведусь, сволочь! Я знаю, что вижу! — Вот это ты видишь? — он потряс флягой. — Ну… это фляга. — Там вода. Веришь? — Нет! — Да… черт, — засопел Линкольн. — У меня нет на это времени. Надо промывать тебе желудок. Пей! — Нет! Эй, какого хрена, хватит. Эй! — запротестовала Октавия. Она попыталась сопротивляться, но не смогла даже оставить челюсть закрытой. Линкольн, с удивительной для ходячего мертвеца аккуратностью, взял ее за подбородок, заставив открыть рот. Внутрь полилась ледяная вода. Выбора не было, пришлось глотать. Поначалу она делала это охотно — жажда почти ее доконала. Но когда она напилась, вода продолжала литься внутрь. Октавия снова попробовала протестовать, но получалось только мычать. Стала давиться, пытаться выплюнуть воду. Линкольн не оставлял ей выбора. Она начала захлебываться. Это ее удивило. Ей казалось, захлебнуться можно, только оказавшись под водой. А оно вот как. Необычно. И очень, мать его, противно. Спасение принес накативший приступ рвоты. Ведро было тут как тут. Казалось, дивный процесс выворачивания кишок наизнанку должен был занять все ее внимание, но от нее не ускользнуло, что омерзительный мертвец придерживает ее волосы. — К-хакой… джентель… — бормотала Октавия, откашливаясь. — Что? Она попыталась повторить, но чья-то невидимая рука ухватила ее за затылок и утащила во тьму.

***

Щелк. Из снов, наполненных таким шизофреническим бредом, что Октавия едва могла отличить их от реальности, вытаскивал ее всегда холодный рубильник. Первым делом она попыталась осмотреться. Никого. Даже Беллами больше не прятался в тенях, чтобы поддеть ее, вспомнить прошлое или наградить очередным свидетельством всех тех ужасов, что сотворили с ним Жнецы. Отлично. Наконец-то ожившие кошмары оставили ее наедине с собой. Этим стоило воспользоваться. И пусть большая часть речей Беллами представляла собой комок обиды и ехидства, зерно истины в них было. От ставящего над ней какие-то опыты чудовища ничего хорошего ждать не стоило. Наверняка он до сих пор не сожрал ее и поддерживал в ней жизнь лишь затем, чтобы продлить ее мучения. Она смогла оторвать голову от подушки, и мир немедленно пришел в движение, завертевшись вокруг нее, словно кто-то изо всех сил крутанул карусель. Черт, а ведь Октавии когда-то нравилось разгоняться на карусели так, что остальные ребята начинали вопить, а затем еще долго шатались, как пьяные. Теперь-то она в полной мере могла прочувствовать, какого им было. В этот раз ее хотя бы не стошнило. За последнее время ее желудок исторг столько всего, что ответом на очередной позыв было только ощущение сухости в горле. Сбылось то, о чем она так мечтала перед последним выпускным — теперь-то она точно весила меньше пятидесяти. Сжав изголовье кровати, Октавия начала подтягивать непослушное тело к краю. Ноги, которые она едва чувствовала, запутались в одеяле. Спустя какое-то время, у нее получилось повернуться набок и свесить голову вниз. Из-за головокружения расстояние до пола показалось пропастью. Октавия зажмурилась, но стало только хуже — теперь она лишь сильнее ощущала тряску внутри. Октавия подалась вперед и тут же боль, и без того гуляющая по телу, взорвалась в двух местах — бедро сигналило о падении, а затылок — о том, что она забыла про ведро, стоявшее у кровати. О ведре напомнил и металлический грохот, который на фоне тихо потрескивающих в бочке-печке дров был сравним со взрывом гранаты. — Сука-а-а, — заныла Октавия, почувствовав, как брызнувшие слезы стекают по носу. Водя рукой по полу, она что-то нашарила и, наконец, решилась открыть глаза. Головокружение, никогда до конца не оставлявшее ее, стало чуть терпимее. Теперь хотя бы получалось сфокусировать зрение. Перед ней лежала раскрытая книжка в кожаном переплете. На обеих страницах были карандашные рисунки. Хорошие, детализированные, не какая-то там детская мазня, вроде той, что Октавия сама рисовала со скуки в пустых альбомах, когда была младше. На одной странице красовалась какая-то дверь под холмом в лесу. Прямо-таки нора хоббита, только с квадратной дверью. Большое упущение, на ее вкус. На втором — вид на поселение. Деревянные домики, соединенные мостками над рекой, заросшей камышами. Странно как. Нет, это была не река. Болото. Она уже видела это место. Деревня Жнецов. Октавия, забыв о том, зачем вообще проделала свой героический путь от кровати до пола, потянулась к книжке и принялась перелистывать ее непослушными пальцами. Как оказалось — рисунки были почти на каждой странице, лишь иногда их прерывали короткие записи, но почерк, поразительно контрастировавший с аккуратностью и четкостью деталей на рисунках, был настолько неразборчивым, что Октавия смогла понять разве что отмеченные даты. Глазея на рисунки, она напрочь забыла о своей цели. Октавия полностью сосредоточилась на подергивании пальцами, и через пару минут наловчилась быстро перелистывать страницы. На полу было холоднее, чем в кровати, но это ничего. Лишь бы выключатель не переключился на жар. Во время озноба ей хотя бы удавалось мыслить трезво, несмотря на головокружение. Никаких тебе призраков и оживших мертвецов. Октавия успела увидеть несколько рисунков Ковчега с различных перспектив, даже с силуэтами запечатленных там людей. В фигурках она попыталась узнать кого-то знакомого, но все было набросано схематично. Конечно, он ведь их не знал. С чего бы ему… И тут, в очередной раз перевернув страницу, она удивлённо уставилась на собственный портрет. На удивление четкий, словно бы художник сидел прямо перед ней много часов, старательно пытаясь запечатлеть каждую ее черту. Как он… Ах да, она же все время лежала тут. Наверное, потому и улыбка на рисунке выглядела так неискренне. Вряд ли за все то время, что Октавия тут провалялась, она улыбнулась хотя бы раз. Даже сны не давали ей ни единого повода для улыбки. И все же, собственный портрет ее озадачил. Неужели вся эта красота — дело рук того монстра? А, впрочем… у всех свои причуды. Даже у лесных похитителей-маньяков. Под портретом она разглядела надпись: «От Линкольна для Октавии». Линкольн… Она снова попыталась вспомнить ночь нападения. То, как он спас ее. Снова. Разделался с теми Жнецами всего за несколько ударов сердца. Он выглядел ужаснее их всех, но убеждал ее, что это лишь притворство. Такая вот маскировка. Странно. Тогда, в ночи, его внешность казалась самое большее необычной, даже красивой. Он совсем не был похож на то чудовище, что накачивало ее водой и заставляло блевать раз за разом, пока не отключится. И голос звучал совсем по-другому. Нет, не может быть. Наверняка этот монстр убил Линкольна и украл его вещи. Беллами прав, нужно выбираться. Нельзя просто лежать и уповать на то, что ей станет лучше. Рана, должно быть, серьезная. Надо успеть сделать хоть что-то прежде, чем та ее добьет. Октавия, наконец, перестала разглядывать рисунки и медленно, словно выползший наружу дождевой червь, перекатилась по полу, а затем начала ползти к двери, подтягиваясь руками. Казалось, тело весило тонну. К водовороту ужасных ощущений вскоре добавилась ноющая боль в мышцах рук. Слабачка! Какая же ты слабачка, Октавия! Немудрено, что куча уродов постоянно макает тебя лицом в грязь! Она злобно зарычала, начав работать руками с удвоенным усилием. Правда, рык скорее был похож на писк, но в голове она представляла себя Муфасой, а не маленьким Симбой. Лишь бы только сразу за порогом ее не ждала сотня голодных и шаркающих антилоп. Доползя до двери, Октавия задумалась, как же, нахрен, ее открыть. Будучи не в состоянии встать, она чувствовала себя больной кошкой, которой только и оставалось, что смиренно ждать, пока хозяйка выпустит ее из комнаты. Октавия попробовала просунуть пальцы в небольшой зазор между дверью и косяком, но он был слишком узким. Возможно, получилось бы уцепиться ногтями, да вот только из-за постоянной нервотрепки Октавия давно их обгрызла. Вот тебе и наглядное доказательство, что вредные привычки неспроста так называются. Значит, нужно добраться до ручки. Первым делом она просто попыталась встать на ноги. Потом на колени. Под конец, пыталась хотя бы приподняться, перевернувшись на бок и упершись локтем в пол. Не с первой попытки, но получилось. Стоило ей поднять руку, как обвыкшаяся было с головокружением Октавия снова прочувствовала всю тяжесть положения — прицелиться ладонью в дверную ручку оказалось не так-то и просто. Когда пальцы обхватили ее и повернули, она готова была ликовать… пока в лицо не ударил ветер, ворвавшийся снаружи. До этого Октавия как-то не задумывалась, что на ней почти не было одежды. Обернувшись в ее поисках, она разглядела комнату лишь в общих чертах — та превратилась в размытое пятно. Щелк. Прощай, озноб, было приятно с тобой поработать. Привет, жар. Возможно, он пришел как раз вовремя. Октавия хотя бы перестала чувствовать холод. Может, получится найти убежище, пока рубильник снова не повернется. Обойдется и без одежды. И не такое переживать доводилось. «Нет, подруга, в такое дерьмо ты сроду не попадала» — подсказывал ей здравый смысл, но, когда жар разливался по телу, Октавия переставала слушать его голос. Собравшись с духом и больше не думая ни о чем, кроме побега из логова монстра, она снова начала перебирать локтями по полу. Перевалившись через порог, Октавия тут же зарылась в стену из плотно сложенных веток и комков мха, немедленно оцарапав кожу о первое и наевшись второго. Оплевываясь, в попытках прогнать изо рта привкус сырой земли, она, наконец, прорвалась через весь этот бурелом, и выбралась наружу. Грязь облепила кожу, и холод пробился даже сквозь валившую ее с ног лихорадку. Октавия перевернулась на спину и увидела место, откуда только что выбралась. С виду это был ничем не примечательный холмик. Дверь в землянку была надежно скрыта всем, что укрывало лесную почву после схода снега. Не знай она, что там проход — прошла бы мимо и глазом не моргнув. Октавия попыталась узнать место, надеясь увидеть знакомое дерево или еще какую примету, но ничего вокруг не казалось знакомым. Огромное Мрачное Болото за пределами троп всюду было одинаковым. Она даже не знала, в какую сторону ползти, чтобы добраться до Ковчега. Ей почему-то казалось, что, едва выбравшись, она окажется в том же месте, откуда Линкольн забрал ее той ночью. Как бы ни так. «Подальше отсюда». Так он сказал. И ведь не соврал, говнюк. Тут ей в голову пришла еще одна мысль, от которой по телу пробежал холодок: «А что, если он утащил меня за пределы Огромного Мрачного?». Она попыталась об этом не думать. Ковчег находился на озере в сердце леса. Значит, нужно было понять, в какой стороне окраина, а в какой — центр. Ее попытки сориентироваться прервали хриплые стоны и шарканье. Вот и антилопы подоспели… Сначала Октавия не могла даже заметить ходячего — тот бродил где-то за деревьями. Но в том, что тот ее учуял, сомневаться не приходилось — звук его шагов и кряхтения плавно усиливался каждую секунду. В таком состоянии она не смогла бы и таракана прихлопнуть, какой уж там драться с ожившим мертвецом. Выхода не было — придется вернуться в землянку. Одного она не учла. Хоть организм сбоило, как накачанный вирусами с порнухой компьютер, и мозг, казалось, сам не понимал, какие сигналы ей посылать, чтобы сообщить о своем самочувствии, но тело есть тело. И оно уже успело замерзнуть так, что полностью отказалось подчиняться. Осознав это, Октавии только и оставалось, что смотреть на приближающегося ходячего. Глаза защипало. Отлично, только расплакаться не хватало. Нет, так не пойдет. Смирение — это для монашек. Октавия слеплена из другого теста. Она попробовала сосчитать, через сколько ходячий доберётся до нее, попутно проверяя, остались ли в ней еще мышцы и кости, готовые откликнуться. Может, ей удастся в последний момент перевернуться, и тогда ходячий навернется и сломает шею. Да уж, шансов на это — как в рулетке, но ведь и в ней порой срывают куш. — Эй! Эй! — крикнул кто-то, а затем громко свистнул. Ходячий остановился и повернулся на звук, недовольно зарычав. Октавия услышала тяжелый топот. Кто-то врезался в ходячего, повалив его совсем рядом с ней, а затем наступил сапогом на голову, и та лопнула, расплескав гнилую кровь, щедро увлажнив ей и без того сырую землю, а заодно лицо Октавии. Она зажмурилась и принялась отплёвываться. — Ты как смогла выйти? — спросил Линкольн, и голос его больше не походил на голос монстра. Октавия открыла глаза. Линкольн присел рядом с ней и принялся осматривать ее, вертя, как вздумается. Должно быть, ищет укусы. Она попыталась сказать ему, что все в порядке, но онемевшими губами смогла выдать только: — В-з-з-з… — Ясно, — засопел Линкольн, взяв Октавию на руки, — значит, бред еще не прошел. — Т-т-ты… б-б-б… — бормотала она, пытаясь сказать: «Ты больше не монстр». Сейчас он и правда выглядел, каким она его запомнила. Может, этот Линкольн какой-то оборотень? Удалось же ему как-то делить один лес с кучей психопатов, да еще и регулярно задавать им трепку. Уж точно он умел делать что-то такое… Да, это имело смысл. — Значит, галлюцинации так и не прошли, — удрученно произнес он, затаскивая ее обратно в землянку. Галлюцинации? Ну, может дело было и в них. Впрочем, версию с оборотнем Октавия отбрасывать не спешила.

***

— Что ты видишь? Я снова чудовище? — спросил Линкольн. Октавия отрицательно мотнула головой, поглядывая ему за спину. Линкольн облегченно вздохнул. Обычно, когда лицо начинало сползать с него… Нет. Когда ей казалось, что это происходит, Октавия видела, что его это ранит. Эмоции проглядывали даже сквозь искаженные черты. Отличать глюки от реальности было трудно, но возможно. Линкольн, следя за ее реакцией, научился задавать наводящие вопросы, которые помогали осознать, что она снова бредит. Срабатывало, правда, не всегда. Она постоянно проклинала свою давшую течь черепушку, которая оказалась такой первоклассной обманщицей. — Ты смотришь туда… Снова твой брат? — Линкольн оглянулся, уставившись в ту же точку, что и она. — Нет, — прошептала Октавия. — Огонь. Землянка горела. Сначала печка покосилась. Затем из нее выпрыгнула искра. Буквально выпрыгнула, встав на две маленькие огненные ножки и расправив такие же ручки. Искра вытащила из печи горящее полено и швырнула его на пол. Огонь взвился, захватывая все больше пространства, языки его лизнули стены и потолок. Жаркое пламя подбиралось к кровати, но Линкольн вообще не обращал на него внимания, как и на злобный смех Искорки. Это хорошо. Пусть хоть кто-то тут остается в здравом уме. Он спокоен. Значит, либо он настоящий, либо огонь. Жар казался чертовски реальным. — Ничего не горит, — сказал Линкольн. — Дыма нет. Ничем не пахнет. — Но… я чувствую… — Жар? У тебя температура, — он тяжело вздохнул. — Никак не проходит. Вот, — Линкольн коснулся тыльной стороной ладони ее щеки. Его губы дрогнули в намеке на улыбку, как часто бывало, когда он прикасался к ней. Наверное, Линкольн думал, что она этого не замечает. Но она замечала. Каждый раз, когда могла четко разглядеть его лицо, — чувствуешь мою руку? — Да. Настоящая. — Настоящая. Только она. Где, по-твоему, огонь? — Уже… рядом, — Октавия часто задышала, глядя, как стена пламени поднимается между ней и Линкольном, — он вот-вот… — Смотри, — Линкольн взял ее руку и поднес к краю кровати. — Нет! — взвизгнула Октавия, зажмурившись. Обманщик! Мучитель! Он хочет сжечь ее! Или нет. Никакой боли не последовало. Открыв глаза, Октавия увидела, что огонь куда-то исчез. По телу пробежал озноб, но в этот раз он принес с собой облегчение. Она перестала задыхаться, дыхание выровнялось. — Что со мной? — прошептала Октавия. — Я думал, сепсис, — тихо ответил Линкольн, пожав плечами, — заражение крови. Но ошибся. Твоя рана… ты помнишь, как ее получила? — Стрела… Жнец. — Да. Он смазал ее чем-то. В этом парке нет ядовитых растений или ягод. Может, он смог поймать змею. — Меня отравили? — Да, — Линкольн кивнул. — Мне надо понять, чем. Я промыл тебе желудок, уже давал кое-какие лекарства, но тебе нужно что-то помощнее. Пока что пытаюсь найти ответ в книгах. Завтра вернусь на Ковчег, может найду ту стрелу и пойму, чем ее смазали. — Беллами… — тут же пробормотала Октавия. Она надеялась, что его призрак не придет ее мучать, едва заслышав свое имя. — Твой брат, знаю. Если он там — я приведу его. Но не слишком-то надейся. — Я найду его… — она больше не смотрела на Линкольна. Голова бессильно завалилась набок, взгляд уперся в стену. — Я должна… Мост… — Мне придется тебя оставить. И запереть. Не хочу, чтобы вышло, как в прошлый раз. — Что ты… тебе… кто ты… такой? — Я уже говорил тебе, я… А, какой смысл, — устало произнес Линкольн. — Поговорим, когда тебе станет лучше.

***

Кап. Кап. Кап. Что-то громко зашипело, заставив Октавию очнуться. Во всяком случае ей хотелось верить, что это был не очередной бредовый сон. Едва она сориентировалась, как тут же начала мечтать об обратном. Комната наполнялась дымом. Пахло костром, но это был не запах пожара. Что-то другое. Октавии удалось приподняться на локте. С каждым пробуждением она словно бы все сильнее обвыкалась с собственной убитостью и научилась лучше чувствовать тело. И теперь, стоило ей только очнуться, Октавия уже заранее знала границы своих возможностей на сегодня. Дым взвился к потолку белым облачком. Что-то продолжало назойливо капать с потолка. Капель была частой, словно на крыльце во время дождя. Октавия попыталась взмахнуть рукой, чтобы разогнать дым, но лишь вяло повела ей перед лицом и безвольно опустила на край кровати. Рука соскользнула, и ладонь обожгло холодом. Отлично. Сейчас из дыма появится Линкольн в обличие монстра, а из-под воды на тот свет ее непременно затянет заждавшийся братец. Они на пару душили и терзали ее уже столько раз, что страх сменился усталостью. Октавия не могла дождаться, когда же они бросят попытки или покончат уже с ней наконец. Прошло время, но никто из них так и не появился. Октавия приподняла онемевшую руку, посмотрела на ладонь. Бледная и мокрая. Значит, в этот раз все по-настоящему? Она перевалилась на бок и посмотрела на пол. — Блядь… Землянку затапливало водой. Может, сперва сюда набежала лишь небольшая лужа из протеков в стене или крыше, откуда она слышала эту назойливую капель, но теперь темная гладь уже подбиралась к изголовью кровати. Ей живо вспомнился просмотр «Титаника». Ну, по крайней мере ее Джек уже положил свою Роуз на спасательную доску. Вот только посреди Атлантики нет стен и потолка. А здесь еще как были. — Помогите, — прохрипела Октавия и вздохнула. — Ну да, хер ли я надеюсь. Уцепившись за бревенчатую складку, она смогла приподняться и сесть, спиной прислонившись к стене. Сейчас это казалось настоящим подвигом. Должно быть, так себя чувствуют качки после своих безумных тренировок. Вернее, чувствовали. Вряд ли кто-то сейчас мог поддерживать себя в такой форме. Октавия уставилась на все еще скрытую дымом от залитой печки дверь. Каких-то два метра. Раньше она могла бы просто допрыгнуть до порога и выйти, не замочив ботинки. Теперь же, если она попытается проползти по затопленной по колено землянке, то скорее всего утонет. И даже если нет — снаружи в мокрой одежде она не протянет и часа. Весна неумолимо наступала, но теплело не так быстро, как хотелось бы. Думай, дура набитая. Не сидеть же просто так. Она попыталась найти источник течи, но град капель был таким частым, что, похоже, крыша прохудилась всюду. Не таким уж мастером сооружать укрытия оказался лесник Линкольн. Совершает ошибки, как и все. Значит, и убить его можно, если до этого дойдет. Если откажется отпустить ее. Дверь отворилась, подняв небольшую волну. Что-то громко шлепнулось в воду. Раздался тихий разочарованный рык. Линкольн. Октавия порой поражалась его немногословности. Увидь она свое логово в таком состоянии, разразилась бы такой тирадой, что каждый мертвец в штате заинтересовался, кто там так сладко призывает его своей матершиной. Немного помешкав, Линкольн, похоже, решился зайти в воду, и появился перед Октавией, подобно джинну, чей силуэт сплелся из дымки. Он и правда чем-то напоминал джинна, только заплетенной бородки не хватало. На этот раз лицо его не искажала чудовищная маска гниения. Это хорошо. Пусть он все еще и был угрожающим незнакомцем, который то выхаживал ее, то заставлял выворачиваться наизнанку, человеческая ипостась Линкольна хотя бы не добавляла к ее ежедневному параду мучений чувство животного ужаса и омерзения. Даже более того, внешность лесника казалась Октавии слегка привлекательной… Вернее, вполне привлекательной… Да, чего там, чертовски горячей. Как-то раз она даже притворилась спящей и подглядывала за его переодеванием. В тот момент она старалась забыть о своем положении и том, в какое чудовище Линкольн способен обернуться в любой момент. Впрочем, сам он не переставал утверждать, что все это ей привиделось из-за яда. Когда он пытался доказывать это, выплевывая черную жижу из шелушащихся, лишенных крови губ, поверить было трудно. Линкольн, в ставшем привычном безмолвии, подошел к ней и потрогал лоб, приложил тыльную сторону ладони к щеке, затем пощупал пульс и удовлетворенно кивнул, не переставая при этом морщиться. Видимо, ледяная вода нравилась ему не больше, чем ей. — Хорошая новость — я понял, чем тебя отравили. Я нашел все, что нужно для твоего восстановления. Ты сильная, должна оправиться за пару недель. — М-угу, — выдавила она, совершенно не чувствуя себя как кто-то, пошедший на поправку. — Плохая новость — я плохой строитель, — он обвел печальным взглядом землянку. — Больше здесь оставаться нельзя. — Мой брат, — пробормотала Октавия, — Ковчег… Нет. Ей нельзя отсюда уходить. Пока не попадет туда. Пока не удостоверится. — Самая плохая новость — ты не сможешь идти. Отлично. Пусть бросает ее тут. Если силы к ней и впрямь возвращаются, скоро она встанет на ноги. Быстрее, чем этот грубый молчаливый остолоп может представить. Она, наконец, избавится от него и сможет попасть на Ковчег. Нужно только протянуть еще пару дней в этой тонущей лодке. — Не волнуйся, — приняв ее довольное хмыканье за грустный вздох, сказал Линкольн и присел рядом с ней, — я не тебя не оставлю. Вот черт. Нет-нет-нет, мужик! Оставляй на здоровье! Вали уже давай, спасай свою шкуру! — Буду нести тебя, пока ты не сможешь идти сама. — Беллами… я должна… — Его там нет, Октавия. Я помню его лицо. Его там нет. — Но… Не произнеся больше ни слова, Линкольн поднял ее на руки, словно Октавия совсем ничего не весила, и понес ее наружу. Холод мгновенно вцепился в нее, едва подул ветер. Настоящий холод, а не тот болезненный озноб, что сменял приступы жара. Она даже порадовалась этому ощущению. Покрывшись гусиной кожей, Октавия отчетливо поняла, что не спит. Все по-настоящему. Пусть не так, как ей хотелось бы, но отравленное небытие больше не сможет терзать ее. Осталось только договориться с собственным телом, которое по-прежнему упорно ей сопротивлялось. Линкольн уложил ее на носилки и принялся привязывать ремнями. Дыхание Октавии участилось, она протестующе застонала. — Ничего не бойся, — тихо проговорил Линкольн, затягивая ремни все туже. — Я не причиню тебе вреда. Никогда. Удостоверившись, что Октавия отныне прибита к носилкам, как дорожный знак к столбу, он обошел ее, и она больше не могла его увидеть. На выбор теперь были только лес или небо, частично скрытое за прожилками уже почковавшихся ветвей. Октавия услышала вздох, и носилки резко приподнялись. От такого рывка она бы сразу шлепнулась лицом в землю, если б не прижавшие ее намертво ремни. За ее спиной Линкольн сделал первый шаг, второй. Засопел. Носилки тряхнуло, и в тяжелой от температуры голове Октавии словно бы подлетела гиря, стукнувшись о стенку черепа. Линкольн снова пошел, и больше не останавливался. Носилки заскребли по земле, и Октавия словно решилась разогнать машину по гравию. Тряска казалось невыносимой, но она не жаловалась. Все лучше, чем медленное увядание в тесной землянке. Через какое-то время она начала привыкать. Линкольн тащил ее, громко и размеренно втягивая воздух. Октавия попыталась считать шаги, чтобы, как только появится возможность сбежать, она точно знала, сколько и в каком направлении ей нужно будет пройти. Затея казалась разумной. Когда звук монотонного дыхания ее усыпил, во сне она продолжила считать каждый золотой кирпичик дороги, по которой шел уже ставший железным Линкольн, унося ее все дальше от дома.

***

Он продолжил нести ее и на следующий день, и в те, что были после. Его упорство было почти сверхъестественным. Линкольн будто стал Сизифом из мифов, которые любил ей рассказывать Беллами. Сначала это был бесконечный лес. Носилки постоянно дергались на ухабах, и Октавии казалось, что к концу путешествия она сломает позвоночник. Но она не жаловалась. Октавия наблюдала за тем, как лес понемногу оживает. Воздух с каждым днем их медленного продвижения становился теплее, а дни все длиннее. Из раскрывшихся почек вылезли маленькие листочки, и теперь тянулись к солнцу, вырастая на глазах. Она завороженно наблюдала за этим маленьким чудом, стараясь сосредоточиться только на нем. И на собственном восстановлении. Градусника под рукой не было, но Октавия и без него понимала, что температура спадает. Ее больше не рвало. Голова потихоньку становилась все легче, и больше не казалась кирпичом, повешенным на шею утопленника. Линкольн развязывал ее каждый раз, когда они останавливались на ночлег. Лишний раз шевелиться она пока боялась. Непослушное тело восстанавливалось медленнее, чем ей хотелось бы, но даже о столь малом прогрессе Линкольну знать ни к чему. Пусть думает, что она бессильна. Пусть ослабит бдительность. Главное, в чем она была уверена — яд, наконец, покинул ее тело. Галлюцинаций ушли вместе с ним. Брат перестал посещать ее наяву, а Линкольн и впрямь оказался обычным человеком, а не ходячим-оборотнем из ее бредовых видений. Кто бы мог подумать, что твердая уверенность в реальности происходящего может быть таким сладким, пьянящим чувством. В конце концов они выбрались с Огромного Мрачного Болота и двинулись по шоссе. На ровной дороге пропала, наконец-то, постоянно сопровождавшая Октавию боль в спине. Носилки все равно дрожали, но исчезло ощущение, будто она была камушком в постоянно работающей дробилке. Разве что шуршание носилок об асфальт привлекало к ним ненужное внимание, но Линкольн, без жалоб и любых намеков на усталость, из раза в раз аккуратно опускал ее на землю, уходил немного вперед и возвращался, стирая кровь с перебинтованных ладоней. Однажды, неудачно оступившись во время особенно жаркой схватки с мертвецами, Линкольн сильно порезался о заостренный конец смятой автомобильной двери у места какой-то давнишней аварии. На пару дней ее Сизиф присоединился к ней в качестве мертвого груза. Самое время ей было встать и попытаться уковылять от него подальше, но одно дело сбежать от Линкольна, а другое оставить умирать. За четырежды спасенную жизнь надо было как-то ему отплатить, пусть и не имея понятия, чего он от нее хотел на самом деле. Они промывали друг другу раны, помогали менять повязки. Пальцы стали послушнее, руки медленно крепли, пусть Октавии все еще и казалось, что ей внезапно стукнуло девяносто, и переутомление можно было словить от любого резкого движения. Ее бесила та медлительность, с которой восстанавливался организм. Она бы с упоением тряслась от злости, но злость тоже утомляла Октавию слишком быстро. К счастью, Линкольн оказался крепким орешком, и вскоре снова крепко взялся за носилки, словно и не заметив, что потерял на днях добрую пинту крови. На долгое время их окружили поля, которые без присмотра поросли бурьяном, да прорезавшая их автострада. На обочине то и дело встречались один-два, а иногда и целый ворох брошенных автомобилей, из остовов которых в первые дни апокалипсиса выжившие пытались соорудить временные лагеря. На сиденьях до сих пор встречались запертые внутри ходячие или покончившие с собой люди. Несколько раз Октавия видела и изрешеченные дырками от пуль машины, в которых лежали останки попавшихся мародерам бедолаг. Ни кресты, ни четки, ни другие амулеты, щедро развешанные по зеркалам заднего вида, им не помогли. Октавия только презрительно фыркала, размышляя над судьбой этих неудачников, но потом быстро вспоминала, что и ее саму от смерти уже долгое время спасал молчаливый ангел-хранитель. Линкольн тащил ее, и не было их путешествию конца. Изредка им везло, и они проводили ночи под надежной крышей — в брошенных мотелях или заправках, но чаще приходилось спать в пропахших гнилью и крысиным пометом автомобилях, а то и вовсе под открытым небом. Несколько раз, когда ей казалось, что Линкольн заснул, Октавия пыталась сбежать, но ее хватало только на то, чтобы подняться на ноги и проковылять пару шагов. Силы по-прежнему покидали ее с кошмарной быстротой, да и спутник ее спал на удивление чутко. Возможно, он даже замечал, как она ложится обратно, но виду не подавал. На утро Линкольн уже заученными до изящества движениями привязывал ее и продолжал нести. На вопрос, куда они идут, он лишь пробормотал что-то невнятное о «надежном укрытии». Со временем Октавия сделала вывод, что какого-то четкого плана у Линкольна нет, и пока он просто хотел убраться подальше от логова Жнецов. Проплывали дома, новые стоянки и забегаловки. Однажды над ее головой проплыла бетонная громада моста автострады. Сейчас, вспоминая о с Бог знает с каким трудом построенной Линкольном землянке, которая и года не простояла, казалось невероятным, что люди могли возводить что-то настолько грандиозное, да еще и сделать это обыденностью. Они продвигались все дальше на запад, пока не оказались в знакомом ей месте. Это был Саффолк, где Жнецы едва не убили их с братом, но ушли, услышав какой-то свист, служивший этим фанатикам сигналом к отступлению. Позже она узнала, что это Линкольн тогда сымитировал его, чтобы дать им уйти. Вспоминая тот день, Октавия впервые искренне подивилась храбрости этого человека. Ведь Жнецы тогда могли бы не просто отступить, а пойти на свист и окружить уже самого Линкольна. Зачем так подставляться ради людей, которых не знаешь? Октавия бы точно так не сделала. Беллами учил ее избегать таких встреч, и ей это казалось разумным. Линкольн был другим. И если б не тот факт, что он уносил ее все дальше от места, где она потеряла брата, Октавия бы его поблагодарила. — Не вздумай останавливаться в баре, — сказала она и тут же поперхнулась, начав кашлять. Давненько уже Октавия не разминала голосовые связки. Линкольн, застрявший на перекрестке и внимательно озиравшийся, по всей видимости в поисках лучшего места для ночлега, повернулся и удивленно посмотрел на нее. Его тишина нисколько не волновала. Как только она решила не разговаривать с ним, даже не размениваясь на благодарность за добытую еду и воду, он принял это без вопросов и никогда не пытался заговорить первым. — Почему? — Там Декс. И еще Коннор. И Майлз, — Октавия поморщилась и начала громко прочищать горло. — Не хочу больше их видеть. — Они… — Мертвы, конечно, — огрызнулась она. — Я больше не брежу. — Знаю, — кивнул он. — Ты больше не кричишь. — Закричу, если попробуешь со мной что-то сделать, — пригрозила Октавия. — Будь уверен, сюда сбежится все, что только может ходить. — Я тебя не трону, — буркнул Линкольн и снова потащил ее за собой.

***

В Саффолке она наконец-то пришла в себя, и тело, которое, казалось, навсегда перестало ее слушаться, теперь вновь стало отзывчивым. Скрывать свое выздоровление от Линкольна становилось все сложнее, и когда ей опостылело целыми днями лежать на диване, она перестала притворяться, начав медленно ковылять по дому. Линкольн, увидев, что она вновь может передвигаться самостоятельно, искренне обрадовался и, вопреки опасениям Октавии, не стал пристегивать ее наручниками к батарее. Октавия стала действовать смелее, пусть и все еще преувеличивая тот дискомфорт, с которым ей приходилось передвигаться. Когда боль и слабость ушли окончательно, она все еще изображала хромоту. А еще к ней вернулся аппетит, и оставалось только порадоваться, что в подвалах Саффолка нашлось достаточно консервов, чтобы пару недель кормить отощавшую девушку, которая теперь была постоянно голодной, как слон. К тому же, часто прося добавки на ужин, Октавия всегда припрятывала немного под кровать в одной из комнат. И когда набралось достаточно, долгожданный побег был назначен на следующий день. Она решила, что в свой последний день с Линкольном пора бы перестать играть в надоевшую молчанку. Как бы ни сжирала Октавию злость от того, что он стал препятствием, вставшим между ней и Беллами, Линкольн выходил ее, и, если не считать постоянные связывания, пальцем ее не тронул. Даже те жуткие на первый взгляд вещи, что он творил с ней в землянке, заставляя пить какую-то черную жижу и постоянно блевать, в конце концов пришлось списать на галлюцинации и банальные попытки регулярно промывать ей желудок. Оставалось надеяться, что, как только она сбежит, Линкольн не сменит милость на гнев, принявшись преследовать ее, чтобы затем… ну, мало ли что там могло быть затем. Они уселись за кухонный стол, расставив перед собой четыре банки — две с тушенкой и две с консервированными фруктами. — Дай мне, — попросила Октавия, выставив ладонь. Линкольн, до того всегда самостоятельно «накрывавший на стол», взглянул на нее с любопытством и протянул банку. С привычной быстротой Октавия смела половину банки, довольно вздохнула и откинулась на спинку высокого барного стула, сидя на котором она не доставала ногами до пола и просто болтала ими в воздухе. — Так… — она указала зубцами вилки на Линкольна и пожала плечами, — кто ты? — Думал, тебе все равно, — буркнул Линкольн. В его голосе, казалось, промелькнула обида. — Ну знаешь, ты меня вроде как спас и, ну… все такое. — Все такое? — Ага. Линкольн какое-то время таращился в свою банку, затем все-таки подцепил вилкой горку тушенки и отправил ее в рот. — Знаешь, это будет уже пятая попытка нормально с тобой поговорить, — вздохнув, произнес он. — Предыдущие четыре заканчивались тем, что через пару часов ты уже ничего не помнила. — Черт, пора лечить склероз, — усмехнулась Октавия. — Уж прости, что какая-то ебучая отрава помешала тебе нормально излить душу. — Главное, что с ней покончено. — Это уж точно. Хватит с меня отравлений. Если я траванусь консервами, просто задуши меня во сне, хорошо? Повисло неловкое молчание. — Ты же… — Да, я шучу! — раздраженно воскликнула она. Линкольн выдавил из себя улыбку. Даже вымученная, улыбка была красивой. Октавия сглотнула, и поспешила опустить взгляд, сделав вид, что тушенка в банке очень уж ее заинтересовала. — В общем… я лесничий. — Это я уже поняла. Она тяжело вздохнула. Надо ж быть настолько неразговорчивым. Теперь понятно, почему ее молчание было принято им так стоически. Живя в лесу он, поди, болтал только с белками, да и то изредка. — Почему у меня такое чувство, что я тебя раньше видела? — спросила она, поняв, что внешность Линкольна, помимо приятного чувства внизу живота, вызывала у нее еще и дежавю. — Ну, мы не первый день знакомы, — буркнул он и снова слегка улыбнулся. Матерь божья, он что, шутить пытается? — Нет, я про, ну, знаешь… до. — А, это… Линкольн отвел взгляд, ссутулился и начал водить пальцем по столу. — Ну? — Ладно, сейчас. Он встал из-за стола и вдруг начал стягивать с себя одежду. — Эй-эй! Ну вот, все-таки извращенец. Жаль, она уже почти поверила в чистоту его намерений. Октавия прикинула, как быстро успеет вытащить из выдвижного ящика нож и вонзить его в Линкольна. — Полегче, красавчик! И чего это она его так называет? — Я не… — запутавшись в стягиваемой через голову верхней одежде, Линкольн поднял ладонь. — Все в порядке, погоди. Обнажая мускулистый торс и руки, он заставил кровь в висках Октавии стучать набатом. Хотелось бы ей списать все на адреналин от страха, что он сейчас что-то с ней сделает, но… Линкольн принял странную позу, повернувшись в пол-оборота, наклонив голову и томно взглянув на нее. Октавия чуть не принялась хохотать от такого зрелища, но тут ее осенило. — Охуеть, так вот ты кто! Я видела тебя на обложке! — позабыв о страхе… или том, что она приняла за страх, увидев раздевающегося Линкольна, она вдруг пришла в восторг от своей догадки. — Да, последний раз в июльском выпуске две тысячи седьмого, — он вновь заметно смутился и принялся спешно одеваться. — Точняк, летняя коллекция! — Не думал, что ты модница. — А я не из-за одежды эти журналы под кровать прятала. Лицо Линкольна стало пунцовым. — Меня выходила фотомодель, — Октавия засмеялась и хрюкнула. — Бля, вот это прикол, — она прыснула и снова принялась смеяться. — Как-то так, — безрадостно произнес Линкольн. — Я прям как в кино каком-то. Это ж надо, — она покачала головой, все еще не веря своим глазам. — Погоди, а хер ли ты тогда лесник-то? — Выгорел, — Линкольн совсем поник и пожал плечами. — Как будто ты просто статуя. И потом все это внимание, поклонницы… — Ты как будто не с той планеты. Да о таком каждый нормальный парень мечтает! — Может и так, — нехотя согласился он. — Тут все не так просто. Вернее, — Линкольн усмехнулся, — казалось, что это непросто, пока мертвецы не показали, как сделать жизнь одинаково сложной для всех сразу. Но до того… с детства меня таскали по кастингам, гоняли на тренировки. Жесткая диета, мало свободного времени. Деспотичные родители. Мне хотелось гонять мяч, резаться в игровые автоматы, есть что хочу, а вместо этого получалось только изредка смотреть на то, как это делают другие пацаны. — Игровые автоматы, ух, — Октавия надула щеки. — Тебе сколько лет-то, дедушка? — Тридцать. — Е-мое, — протянула Октавия, тут же посчитав разницу в возрасте, и сразу после этого отчитав себя за это. Какое ей до этого дело? Никакого. Вообще. — Думала, меньше? — Ничего я не думала, — она небрежно взмахнула вилкой и принялась вскрывать банку с ананасами. — Значит, ты у нас парень чувствительный? — Был таким. Пришлось бросить. — Жаль. — Вовсе нет. Если бы послушал родителей и продолжил, то спился бы или того хуже. — Понятно… — Октавия цокнула языком. — Хотя, нет, вру, нихера мне не понятно. От секси-модели до лесника-отшельника… как-то это слишком, не? — Может быть, но оказалось в самый раз. Дядя предложил эту работу. Он тоже когда-то решил свалить от проблем в лесную глушь, просидел лет пять на пожарной вышке. Когда, наконец, явился ко столу на День Благодарения, то как будто только молодел все эти годы. Даже несмотря на то, что опустил бороду. С таким образцом для подражания я подумал, что это и мне могло помочь. — И как? Линкольн застыл, уставившись перед собой. Легкость из него мигом испарилась, заставив и Октавию помрачнеть. Казалось, у нее получится превратить последний день в компании Линкольна во что-то приятное, но когда она начинала болтать, то вечно кого-то обижала. Кроме Беллами, разве что Джаспер и Монти практически никогда не реагировали, если она вдруг брякала что-то не то. — Было хорошо, — тихо сказал он. — Первое время. Как ни странно, когда нас с родителями стал разделять телефонный провод и полторы тысячи миль, мы нашли общий язык. Они приняли мой выбор… вроде. Потом сюда заявился Второй Рассвет. Нашли меня, сожгли хижину. Ну а потом началась эпидемия, и везде все стало одинаково. Я бы давно свалил с болот, если бы с Ковчега все сразу разъехались. Но вы остались. — Почему ты не пришел к нам? — спросила Октавия удивленно. — Привык быть один. Подумал, что буду только мешать. Поэтому… — Линкольн замялся и перед тем, как продолжить, тоже принялся жевать фрукты из банки, — я убивал сектантов, которые подбирались к вам слишком близко. Думал, если их патрули будут часто пропадать в вашей части болот, то они перестанут туда захаживать. Но я их недооценил. — Мы все совершили ту же ошибку, — прошептала Октавия. — Ты ведь не врал мне? Ты правда был там? — Да, — Линкольн понимающе кивнул. — Там только тела, Октавия. Клянусь тебе. Я бы никогда не стал тебе врать. — И чем я это заслужила? — скептично спросила она. — Я тебя спас. Теперь ты — моя ответственность, — твердо произнес Линкольн, и от этих слов сердце Октавии дрогнуло. — Ну ладно, — вздохнула она и медленно провела ладонями по лицу, — ладно. Значит, Беллами там нет. Тогда есть только одно место, где он может быть. Он ведь обещал. И она обещала. А они всегда сдерживали данные друг другу обещания. — Ты много бредила, пока болела, — попытался сменить тему Линкольн. — Хотел бы я сказать, что многое узнал из твоих слов, но… В основном ты звала брата, и еще Джаспера… Кажется, это тот парень, с которым я нашел вас тогда ночью. И еще ты очень много материлась. — Это я умею, — усмехнувшись, произнесла Октавия. — Так к чему ты клонишь? — Я бы хотел узнать тебя получше. Нам предстоит длинный путь. Надо научиться доверять друг другу. — Длинный путь, значит? И куда же? — В Линкольн. Она поперхнулась персиком и посмотрела на Линкольна, ожидая, что это очередная неловкая попытка пошутить. — Линкольн в Линкольн? Что еще за приколы? — Назвали меня не в честь Авраама, — он отложил еду и задумчиво уставился в окно, за которым все окашивалось в закатный багрянец. — Родители живут в Небраске. Решили, что будет отличной идеей назвать меня именем города, в котором меня зачали. — Ну у тебя и семейка, — округлив глаза и помотав головой, сказала Октавия. — Погоди, Небраска? Это ж за полстраны отсюда! На кой хрен тебе… А… Ой. Значит, бедняга хочет узнать, живы ли его родители. Вот только что-то не торопится он спрашивать Октавию, а желает ли она дернуть с ним к черту на куличики. Октавия собралась было запротестовать, но едва открыла рот, как поняла, что в этом нет никакого смысла. Пусть тешит себя своими фантазиями. Какое ей до этого дело, если ночью она сбежит от него? Линкольн, который наверняка ждал от нее бурной реакции, заметно расслабился, видимо довольный, что разговор не перетечет в громкие протесты. Что бы он там себе ни надумал, Октавия не станет его разубеждать. Ждать осталось недолго. — Так, значит, — Октавия потыкала вилкой в скатерть, — ты хотел что-то узнать про меня? — Уверен, тебе есть что рассказать, — улыбнулся ей Линкольн. Почему бы и нет? Кому от этого станет хуже? Скоро ей предстоит новый виток одиночества. Хорошо бы перед этим наболтаться с запасом. Собственная биография не казалась ей чем-то интересным, а потому разговор быстро ушел в сторону, и они проговорили до ночи. Линкольн перед отходом ко сну сказал ей, что рад ее долгожданной поправке. Она неуклюже поддакнула ему, почувствовав укол вины за то, что приходится вот так бросать его после всего, что он для нее сделал. Подумала было оставить записку, но под рукой не оказалось ни бумаги, ни ручки. Да и что писать она понятия не имела. А потому, услышав посапывание из гостиной, Октавия со всей осторожностью сложила припрятанные под кроватью запасы в сумку, открыла окно и улизнула из дома, скрывшись в ночи.

***

С Чесапикского залива подул холодный ветер. Лицо закрыла растрепанная челка, которая, обильно покрывшись дорожной пылью, из черной превратилась в светло-бурую. Октавия сидела на мосту, безвольно свесив голову на грудь и опустив руки. По щекам бежали две дорожки слез. Она всхлипнула всего раз, после чего резким движением вытерла нос и глаза рукавом куртки, и продолжила бесцельно просиживать задницу. Пару раз она плюнула вниз, считая про себя, за сколько секунд слюна долетит до воды. Снова поднялся ветер, чьи резкие порывы грозили сбросить Октавию с края моста, как сухой лист. Она пришла сюда день назад, и все минувшие с тех пор часы провела на мосту. Сначала ходила между колонн брошенных машин, затем забиралась на крыши. Под вечер решилась даже влезть на стропы над мостом, высматривая с высоты свет фар или огонь костра где-то рядом, но местность вокруг опустела, и даже вездесущие ходячие лишь изредка забредали сюда. Научились уже, что шум прибоя не приводит их к вкусной человечине, и больше не шли в сторону берега. Беллами тут не было. Да и не могло быть. Сидя на этом чертовом мосту и глотая слезы, Октавия злилась на себя за эту наивную веру в то, что брат может появиться тут по волшебству, просто оттого, что она так захочет. Ей уже случалось быть самой по себе. И Октавия обязательно научится снова жить вот так. Как только перестанет тосковать. Для этого, ей, пожалуй, стоит пробыть тут еще день-другой. Все равно идей, что делать дальше, не было. Даже проживший столько лет отшельником Линкольн знал, куда ему нужно попасть. Ей же оставалось только идти, куда глаза глядят. Октавия решила, что точно не пойдет на север. Перейдя этот сраный мост и чуть не погибнув в подводном тоннеле, она зареклась никогда не повторять подобное. К тому же, на севере она уже бывала. Вернуться на руины Ковчега — тоже так себе вариант, как и идти в Норфолк, где бесследно сгинула Кларк и все, кто за ней пошел. Оставался юго-запад. Звучит неплохо. Уж всяко лучше прочих вариантов. Она перебросила ногу через перегородку и спрыгнула с края обратно на мост, почувствовав, как от многочасового сидения по затекшим ляжкам и заднице начали бегать тысячи кусачих муравьев. Думая, чем еще себя занять, Октавия принялась разглядывать номера машин, выискивая те, что приехали сюда издалека. Увидела номера из Арканзаса, откуда родом были Монти и Джаспер. Нашла Монтану, куда Беллами обещал когда-то отвезти ее, чтобы показать Скалистые горы. Попался ей Техас, на одной из ферм которого выросла Харпер. Неужели это все? Не могла же выжить только она? Где-то вдали послышалось шарканье и кряхтенье ходячих, и это отвлекло Октавию от тревожных мыслей. Приближение опасности немного воодушевило ее, так что она покрепче сжала утащенное из магазина мачете, забралась на крышу ближайшего автомобиля и принялась стучать по нему ногой. — Эй, вы, жопы вонючие! Где вы там, ау! Между плотно забивших съезд с моста машин Октавии удалось рассмотреть несколько бредущих в ее сторону голов. Оскалившись, она пропрыгала по крышам до ближайшего мертвеца и свалила его эффектным ударом в прыжке. Мачете опустилось на голову ходячего с такой силой, что рассекло ее напополам, застряв в груди. От зрелища раскрывшейся, как бутон, головы мертвеца, видавшей виды Октавии стало дурно, и она поспешила отпихнуть обмякшее тело подальше. Вскоре лезвие мачете настигло еще одну холодную голову, начисто сняв с нее верхнюю половину. Ходячий в долгу не остался и щедро забрызгал Октавию кровью, но ее это только раззадорило. Она начала носиться между машин, как безумная, разя мертвецов одного за другим, пока вдруг то ли затаившейся, то ли решивший сократить до нее путь ходячий не схватил ее за лодыжку. Октавия споткнулась, больно ударившись грудью и подбородком об асфальт, чуть не откусив себе язык. Перевернувшись на спину, она увидела, как ходячий, раззявив свою пасть, тянет ее к себе. Октавия врезала ему по носу ботинком, но хватка не разжалась. Она собралась было ударить его еще раз, но обратила внимание на его лицо. Похожая черная куртка. Может даже такая же. Его прическа. Черты… Лицо ее на секунду исказилось от горя, но потом Октавия пришла в себя, приметив, что этот ходячий явно погиб куда раньше, чем Жнецы напали на Ковчег. Избавившись от наваждения, она потянулась за выроненным мачете и тут ей на глаза попались приближающаяся к ней пара потрепанных ботинок с отвалившейся подошвой. Подняв взгляд, она увидела ходячего в порванной на лоскуты летней одежде. Этот умер еще в начале конца, и теперь намеревался утащить ее за собой. Зарычав, Октавия, наконец, дотянулась до мачете, но успела только выставить его вперед, когда ходячий уже наклонился, чтобы обглодать ей лицо. Ей не удалось выбрать верный угол, и вместо головы клинок вошел мертвецу в грудь, тут же выйдя из спины. Ходячего это не впечатлило, и он продолжил наваливаться вперед. Октавия задрожала от натуги, а когда она ощутила давление на ступню — начала паниковать. Второй ходячий уже жевал ее ботинок и в любой момент мог добраться до ноги. Она ударила его, но потеряла равновесие, и челюсть насаженного на мачете ходячего клацнула у нее перед носом. Лицо обдало зловонием гниения. Заорав, Октавия потянула мачете в бок, одновременно отпихивая от себя мертвеца свободной рукой, пока не почувствовала, что торчавшее из спины ходячего лезвие вонзилось в дверь автомобиля. Едва уловив возможность отодвинуться подальше от гнилой пасти мертвеца, она снова принялась колотить подошвой лицо грызшего ей сапог второго ходячего. Сумев, наконец, оттолкнуть его, Октавия вскочила на ноги и продолжила бить ходячего ногой по голове с удвоенным усилием, и вскоре тот обмяк. В ярости она не заметила, как еще один вырос у нее за спиной. — Пригнись! — крикнул кто-то. Времени на вопросы не было, так что Октавия послушно припала к земле. Что-то просвистело у нее над головой. Обернувшись, Октавия увидела, что ходячий распластался, получив топориком промеж глаз. Довольно хмыкнув, она выдернула из черепа мертвеца топорик и прикончила последнего ходячего, что почти высвободился из хватки пригвоздившего его к двери мачете, брыкаясь из стороны в сторону и тем самым расширяя рану на груди. Поднявшись на ноги и рефлекторно отряхнув штанины, Октавия добилась только того, что размазала по ним кровь. Подняв глаза, она удивленно уставилась на пытавшегося отдышаться Линкольна. — Ты хер ли тут забыл? — спросила Октавия дрожащим голосом и крепче взялась за топорик. — Ты следил за мной? — Когда ты бредила, ты просила брата прийти за тобой сюда, — все еще пытаясь отдышаться, пропыхтел Линкольн. Выглядел он взволнованно, но нападать на нее, похоже, не собирался. — Я подумал, может, ты и правда решишь пойти сюда. Других догадок у меня не было. Знаешь… после всего, могла бы хоть записку оставить. — Я… э… ручку не нашла, — ляпнула она, не зная, что сказать, и развела руками. — Ну прости. — Ладно. — Ладно, — повторила Октавия. — И что теперь? — Почему ты сбежала? — в голосе его звенела обида. — А с хера ли ты думал, что я останусь?! Я не могу все бросить и свалить в Небраску с мужиком, которого едва знаю! У меня еще остались близкие. Мой брат жив! — снова принялась твердить она, ткнув себя пальцев грудь, словно это могло придать ее словам веса. — Я в этом уверена! Он должен был… Мы должны были встретиться здесь, если потеряемся, — Октавия оглянулась по сторонам, ожидая, что сейчас Беллами выпрыгнет откуда-нибудь и крикнет «Сюрприз!» — Он, наверное, в пути, и что-то случилось или… Она запустила руку в ставшие сухими и ломкими волосы, сгребла назад челку, лезшую в глаза, почесала шрам на щеке. На глаза снова навернулись слезы. — Там у побережья есть симпатичные дома, — Линкольн махнул рукой, указывая куда-то за мост. — Оттуда все видно. — Знаю, сама там когда-то ночевала, — буркнула Октавия, опустив голову и вытерев слезы. — И что? — Можем подождать твоего брата там. Мы увидим, если он сюда придет. Что скажешь? Надо было сказать ему, что никто сюда не придет. Послать его к черту последний раз, да пойти своей дорогой. Но он ведь спас ее. Снова. Нашел ее, запомнив то, что она сказала в бреду, принял всерьез и пришел сюда. Линкольн сделал то, чего она ждала от Беллами. Если он, чужой человек, смог это сделать ради нее, то брат, возможно… Да, он должен. Он точно сможет. — Скажу… — Октавия пожевала губу, — что мне тогда понравился тот, что с красной крышей.

***

Жить под одной крышей с незнакомцем оказалось не так уж и страшно. Со временем Октавия оставила все тревоги, перестала ждать подвоха, и привыкла к своему спутнику. Вскоре она перестала воспринимать его, как незнакомца. Теперь это был Линкольн. Тот парень, что живет этажом ниже. Он почему-то всегда настаивал на том, чтобы спать близко к двери. Так ему было спокойнее, да и Октавия была не против — лучшая кровать в доме неизменно доставалась ей. Когда она жила на Ковчеге, поиски и распределение продовольствия были главной задачей почти каждого дня, но как только число ртов в «семье» сократилось до двух, требуемые для добычи пропитания усилия упали с титанических до почти что терпимых. Октавия поначалу боялась уходить слишком далеко от моста, но тревоги ее поутихли. Для того, чтобы жить тут вдвоем, хватало и того, что можно было раздобыть, прочесывая пригород. Забраться в сам Норфолк они так и не решились. В городе было на порядок больше ходячих, и зловещая пропажа группы Кларк только сильнее отвращала Октавию от этого места. Жизнь у берега океана имела свои плюсы. Когда она, вместе с Беллами и Кларк, впервые оказалась здесь, то думала только о том, как найти отца брата. И, конечно, поклялась тогда больше никогда не пересекать такие длинные мосты, держась от открытой воды подальше. Пригород показался ей мрачным местом, а стаи охотящихся за рыбой чаек, что заполоняли собой серое небо, напоминали сгустившееся над кучей падали воронье. Теперь, когда весна подобралась к своей середине, пригород Норфолка преобразился. Запустение и мертвецы, конечно, продолжали нагонять жути, но дни становились все длиннее, а солнце показывалось из-за облаков все чаще. Да и светило оно все теплее. Октавия была только рада избавиться от зимней одежды, за время болезни пропахшей настолько скверно, что ее даже на земле оставлять было как-то неловко, того и гляди на той потом больше никогда ничего не вырастет. В этот день, правда, солнце решило их не радовать. Напротив, небо над океаном почернело, озаряясь вспышками молний среди шторма, ветер от которого уже налетал резкими порывами на побережье. Вслед за ним по опустевшему пирсу принялись бить высокие волны. Октавию такая погода привела в восторг. Шанс сразиться с бурей! В родных краях она никогда не видела ничего подобного. Как оказалось, Линкольн разделял ее энтузиазм. Они могли часами босиком бродить по песчаному берегу, не говоря друг другу ни слова. С каждым днем обычная молчаливость Линкольна все меньше казалось ей приятной чертой, благодаря которой не придется попусту чесать языком, опасаясь взболтнуть лишнего. Теперь ей хотелось говорить. Поделиться каким-нибудь наблюдением, рассказать о своем прошлом, выведать что-нибудь о самом Линкольне. И она порой болтала без умолку, часто получая в ответ лишь улыбки и кивки. Как ни странно, даже такого отклика хватало, чтобы на душе у нее становилось теплее. Когда же Линкольн сам начинал разговор, Октавия хваталась за каждое слово. Его голос был под стать внешности — непривычно бархатный и какой-то вибрирующий. Неси Линкольн полную чушь, она и то заставляла бы мурашки бегать по коже. Они вышли на пирс, чтобы дать бой шторму. Прибой и раскаты грома перекрывали собой любой посторонний шум, а потому Октавия решила вволю накричаться. Она забежала на самый край и принялась срывать глотку, задрав руки и сжав кулаки. — Давай, выше! Ты же можешь! Еще волну! Еще! — кричала она в поднимающийся шторм, после чего очередная волна ударялась о пирс, окатывая их с Линкольном солеными брызгами. Октавия жмурилась, отплевывалась и хохотала. Она услышала рядом такой же торжествующий крик: — Накрой нас с головой! Давай, покажи на что способен, слабак! Словно приняв вызов Линкольна, очередная волна вздыбилась выше всех своих предшественников и чуть не смыла парочку с пирса. Октавию сбило с ног, она треснулась задницей о деревянный настил, но даже не обратила на боль внимания, только встала на четвереньки и принялась хохотать. Линкольн, сумевший удержаться на ногах, схватил ее за руку и поднял резким рывком. И так посмотрел на нее… Октавия расплылась в самой идиотской улыбке на свете, но тут вспомнила, зачем тут находится. Линкольн был еще старше Дэвида. Если Беллами доберется сюда только затем, чтобы обнаружить, что она снова оказалась в… такой компании, радость от воссоединения будет недолгой. Однажды Октавия уже наплевала на это, и вот что вышло. Теперь… Ой, да и с чего она вообще решила, что этот взгляд что-то значит. И эта улыбка. И то, что он взял ее за руку. Пф, совершенно ничего! — Вернемся в дом? — спросил Линкольн. — Давай, — прошептала Октавия, после чего нахмурилась, услышав, как сел у нее голос, громко прочистила горло и одернула ладонь. — Да, уже холодно и все такое. — Точно. Освободившейся ладонью Линкольн потер едва проступавший из макушки ирокез, за длиной которого следил тщательнее, чем за щетиной на подбородке. Октавия уставилась себе под ноги, попыталась протереть носком дырку в доске. Замявшись, они не заметили еще одной волны, которая в этот раз сбила с ног обоих. Вылитый на голову галлон соленой воды разбавил повисшую неловкость, а следующий раскат грома заставил сердце Октавии подпрыгнуть. До дома они добирались бегом, снова взявшись за руки.

***

Утром она обнаружила Линкольна внизу. Он сидел на диване, разложив перед собой целую гору скопленных за время пребывания в пригороде вещей. Линкольн задумчиво разглядывал их, потирая подбородок. — И чего ты бардак развел? — спросила Октавия, спускаясь по лестнице. — Сначала замучил меня своим чистоплюйством, а теперь что? Прощай, мистер Пропер? Линкольн вздохнул и повернулся к ней. Взгляд его ей сразу не понравился. Линкольн был человеком задумчивым, но не мрачным. И она почти никогда не видела его грустным. — Хотел поговорить с тобой вчера, но так и не решился испортить вечер, — произнес он. — Здорово, — она хлопнула себя по бедру, — тогда испорть мне утро. Что такое? — Беллами. — Что с Беллами? — Октавия старалась произнести это спокойно, но одно упоминание имени брата, произнесенное так обреченно, заставило ее вспыхнуть. — Он не придет. Я знал это с первого дня, но решил дать тебе время. Дал даже больше, чем хотел изначально. — Ах какой ты у нас снисходительный… — Не надо злиться, — Линкольн вздохнул. — Поэтому я и не поднимал эту тему. Знал, что ты даже слушать не захочешь. Из-за этого все теперь будет выглядеть… резко. Я не этого хотел. — Сбежать хочешь? — бросила она, скрестив руки на груди. — Ты знаешь, что у меня тоже есть цель. Я не хочу ее бросать ради несбыточной мечты найти твоего брата, — он махнул рукой в сторону окна, у которого Октавия сидела каждый вечер, высматривая, не вспыхнет ли огонек костра на мосту. — Ага, вместо одной несбыточной мечты ты решил преследовать другую. Очень, блядь, логично, — Октавия увидела, как на лице Линкольна промелькнула вспышка гнева, взмахнула рукой и принялась тереть лоб. — Слушай, я не дура. Шанс того, что он тут появится — один процент, а может и пол, что б его в обе дырки, процента. Но я с этим смирилась. — Октавия, — обратился он к ней, успокоившись, и произнеся ее имя так, как только он один умел, — незачем превращать свою жизнь в ожидание чуда. Неужели призрачный шанс увидеть брата стоит того, чтобы застрять тут? — Он стоит всего мира разом, — насупившись, произнесла Октавия, но в голосе не звучало уже ни злости, ни уверенности. Сложно злиться на человека, который произносит твое имя вот так. — И чего ты ждал? Что я пойду с тобой в Небраску? Да нас по пути туда успеют убить раза четыре! — Мне казалось, ты любишь путешествия. — А мне казалось, ты ни за что меня не отпустишь, — фыркнула она и побежала наверх, обратно в свою комнату, громко хлопнув дверью. Как долго она хотела сбежать от него, но стоило Линкольну решиться уйти самому, и это выбило у нее почву из-под ног. Октавия лежала на кровати, думая, грустить ей или злиться, в ожидании того, что вот сейчас, в это мгновение дверь захлопнется, но этого все не происходило. Может, Линкольн передумал? Ухватившись за эту мысль, она слезла с кровати и побежала вниз, застав Линкольна с загруженным рюкзаком за спиной. Он уже стоял в дверях. — Что, даже не попрощаешься? — бросила она ему с укором. — Думал, ты ненавидишь формальности, — Линкольн пожал плечами. — Решил не тратить твое время. — Ясно. Да. Ну и ладно, — Октавия всплеснула руками, — вали нахер. Мне и одной нормально. Линкольн проводил ее долгим взглядом. По лицу его было невозможно понять, что он сейчас чувствует. Сейчас он был похож на статую. Но вот он кивнул ей и, больше не произнеся ни слова, вышел за порог, аккуратно закрыв за собой дверь. — Сука, — прошипела Октавия. — Нет, ну какой урод! Блядь! В этот раз она взлетела по лестнице в три прыжка, а дверью хлопнула так, что та отошла от петель и после хлопка с противным шипением заскребла по паркету. Октавия принялась лупить руками по кровати, отчего быстро выдохлась, затем схватила зубами подушку, вжалась в нее лицом и заорала. Только тогда мысли ее прояснились. Она снова вскочила с кровати, сбежала на первый этаж, вылетела за дверь, увидела отдаляющуюся точку, бредущую по снова залитому солнцем пирсу и понеслась за ней. — Линкольн! Стой! — крикнула Октавия набегу. Он обернулся, остановился, затем быстрым шагом направился ей навстречу. Увидев, что она не собирается тормозить, сам начал бежать. Их ноги забарабанили по деревянному настилу. Когда они оказались совсем рядом, Линкольн замедлился, но Октавия и не думала останавливаться и с разгона запрыгнула на него, обвив руками шею. — Эй, эй, — он принялся поглаживать ее волосы. — Что такое? Я с тобой, Октавия, все хорошо. — Нет, это я с тобой! — Да? — он отпустил ее, аккуратно поставив на землю. — Да! — повторила она, пытаясь отдышаться резкими вдохами. — И не вздумай меня бросить еще раз! — Не брошу.

***

Восьмого мая, медленно продвигаясь на северо-запад по направлению на далекую Небраску, Линкольн и Октавия, так и не выбравшись при этом за пределы лесов и полей Вирджинии, оказались в Петерсберге — небольшом городе к югу от Ричмонда. Как и с братом когда-то, они старались избегать подобные места, но Линкольн отчего-то настоял на посещении города. Он редко темнил, говоря все прямо, и Октавия находилась в приятном предвкушении. Обычно это ее бы напрягло, но когда Линкольн в последний раз настаивал на отклонении от маршрута, утаивая причины, оказалось, что он хотел нарисовать ее на фоне водопада в парке. Предварительно разведав местность и убедившись, что в округе нет других людей и больших скоплений мертвецов, они двинулись вглубь города. Линкольн вел ее за собой, не глядя на карту, хотя постоянно вертел головой, высматривая что-то вдалеке. Наконец, он довольно улыбнулся, заприметив что-то впереди и уверенно двинулся туда. Октавия тоже вскоре это увидела. Здание было украшением площади — гранитная громада, с широкой лестницей и античной колоннадой перед центральным входом. Стены украшали заметные даже издалека барельефы с изображением животных. По бокам от центральной арки на ветру трепыхались шестиметровые рваные полотна. Присмотревшись, Октавия поняла, что это вывески, на одной из которых была изображена скачущая лошадь, а на другой выпрыгивающие из воды дельфины. — Линкольн, это ведь… — Да, — он погладил ее по спине, и она прикрыла глаза, насладившись прикосновением. В общении с Октавией Линкольн нередко проявлял теплоту и нежность, но они редко касались друг друга — так, иногда держались за руки во время прогулки. Октавия полагала, что держаться на расстоянии Линкольна заставляли те же опасения, что и ее саму. Может, это был самообман, но иногда она видела в его взгляде что-то, что трудно было понять неоднозначно. Они неспешно поднимались по лестнице, и сердце Октавии все сильнее билось в предвкушении. Одновременно взявшись за длинные резные ручки двойной двери из красного дерева, они потянули их на себя. К счастью, те поддались. Заминка в виде необходимости ломать замок могла бы сейчас все испортить. Внутри на них тут же накинулось облако пыли, и они закашлялись, активно размахивая руками. Тянувшийся от входа некогда красный ковер скопил ее в себе столько, что та с радостью взвилась в воздух, стоило только на него наступить. Закрыв за собой дверь, они не повторили ошибку предшественника и поставили засов. Позволив себе немного расслабиться, Октавия отпустила внутренний предохранитель, и пошла через просторный холл, освещенный красиво рассеивающимся через огромные окна теплыми лучами солнца, вертя головой из стороны в сторону. Глаза ее расширились и засияли, и она с открытым ртом внимательно разглядывала все, что видела. В центре зала, на огороженном возвышении, стоял, царственно вознеся хобот над небольшим кусочком саванны, африканский слон. Вокруг него, на втором этаже, виднелись за стеклом фигуры, а может и настоящие чучела, множества других животных, скалящихся и взирающих свысока на первых за долгое время посетителей. Октавия оббежала слона, засмеялась, запрокинула голову и принялась разглядывать подвешенных под потолком орлов, грифов, пеликанов и стервятников. Среди вороха белых и бурых перьев яркими разноцветными мазками встречались попугаи и отливала розовым парочка длинноногих фламинго. Бегая вдоль экспонатов, Октавия принялась щелкать по носу грозно взиравших на нее гепардов, гиен и шакалов, засунула палец в широкую ноздрю бегемота, принялась душить страуса, обхватив его тонкую шею, и пообещала себе, что как только облазает тут все, то обязательно заберется на спину жирафу. Лишь бы у того оказался достаточно прочный каркас, ведь она собиралась добраться до самой его головы. Наконец, Октавия остановилась перед гордо стоявшем на каменном возвышении львом, что грозно взирал бетонные прерии. Искусственный король ненастоящего царства, но в этом запустении и почти что гробовой тишине, прерываемой лишь щебетанием единственных живых обитателей здания, гнездившихся где-то под крышей, все эти чучела превратились в великолепные изваяния навсегда упущенного славного прошлого. — Все это… — она посмотрела на Линкольна, широко улыбаясь, — все такое… — В детстве я обожал это место, — он кивком показал куда-то вперед. — Там еще и кит есть. Линкольн всегда был таким сдержанным, но сейчас прямо-таки светился от удовольствия. Была ли тому причиной ностальгия или же он рад был ее реакции, Октавия не знала. Ей просто было приятно видеть его таким безмятежным. Она снова посмотрела в глаза льву, словно могла бросить ему вызов, оскалилась, показывая, что у нее тоже есть клыки, пусть они и вряд ли могли впечатлить такое создание. Октавия прикрыла глаза, представив, что слышит его дыхание. Лев угрожающе рычал, показывая, что не рад вторжению в свои владения. Щебет воробьев превратился в брачный зов фламинго, пение павлинов и дикие крики ара. Они шумно порхали над Октавией, расправив широкие крылья. Где-то вдалеке пробегал табун антилоп, а встретивший ее в центральном холле слон издал трубный звук, тоже заявляя свои права на саванну. Октавия развела руки в стороны, подражая тропическим птицам, ожившим в ее фантазии, и закружила по залу, наслаждаясь падающим на нее теплым солнечным светом и хохоча. — Нахрен Небраску, Линкольн! — провозгласила она, подняв кулаки в торжествующем жесте, стоило только открыть глаза. — Садимся на лодку и плывем в Африку! Линкольн упер руки в бока и ухмыльнулся, покачав головой. Не воспринял ее всерьез. Может и зря. Она была в шаге от того, чтобы рвануть обратно к побережью. Что ж, может хоть это он воспримет всерьез. Уверенным шагом Октавия двинулась к Линкольну, схватила его за воротник, встав при этом на цыпочки, и резко притянула к себе. Казалось, она пыталась сдвинуть валун вестом в центнер, но он все же поддался. Октавия, не размениваясь на робость, присущую первым поцелуям, принялась жадно посасывать губы Линкольна. К ее облегчению, он не стал стоять столбом или мешкать хоть секунду, и сразу же ответил ей. Через пару мгновений Октавия почувствовала прикосновение ладони к спине, и, растаяв в хватке Линкольна, прижалась к нему всем телом, ощутив жар. Она начала постанывать, почувствовала слабость в коленях, и тут все вдруг оборвалось. Линкольн отстранился, на лице расползлась виноватая улыбка, которая его ну ни капли не красила, и Октавии захотелось убрать ее резкой пощечиной. Она сдержала свой порыв. Рука сейчас была ватной, как и все тело. Ладонь Линкольна, еще секунду назад крепко сжимавшая ее зад, быстро переместилась обратно на талию. — Ты не думала, что у нас слишком большая разница… — Линкольн, — прорычала Октавия, одарив его озорной ухмылкой, — ты так любишь молчать. Так вот, сейчас самое время заткнуться. Дважды повторять не пришлось. Верхняя одежда слетела с них так же быстро, как и остатки смущения, заодно послужив подстилкой. Линкольн схватил Октавию за бедра, оторвав от земли. Октавия обвила его ногами. Слившись в долгом поцелуе, они прижались друг к другу уже обнаженными телами, и Октавия в полной мере ощутила охватившее Линкольна желание. Быть так близко с мужчиной ей еще не доводилось. Чувство было… сногсшибательное. Когда Линкольн уложил ее на разбросанную по полу одежду и принялся стягивать с все, что еще на ней оставалось, попутно одаривая поцелуями ее ноги, Октавия не испытывала страха или даже волнения, которое ожидала почувствовать в этот момент. Сейчас она ощущала лишь жгучую жажду схватить Линкольна, притянуть его поближе и узнать, наконец-то, какого это. Совершенно не привыкшая сдерживать свои желания, она так и поступила.