Подсолнухи

      Неурядицы одолевают Поттера поздней осенью, спустя пять лет после выпуска. Он наблюдает отстраненно, выходя из Министерства поздней ночью, как окружающий мир покрывается корочкой льда, и внутри у него всё холодеет, покрываясь наморозью; выбивает ударом горячий пар из лёгких, заполняясь вместо этого алмазной пылью, ранящей внутренние стенки лёгких.       Немудрено заболеть при подобных погоде и загруженности.       Он запахивает потуже мантию с утеплением, носом шмыгает устало. К Рождеству бумаг и дел прибавлялось, загруженность становилась в разы больше, — как снежный ком, грозящий скатиться по их головам в виде увольнения.       Ещё и ремонт в отделе международного магического сотрудничества подложил им подарок в виде новых «сожителей».       «Дружитесь», приказали им, и заперли двери. Гарри всегда полагал, что ремонт в магическом мире — это дело плёвое. Однако, даже стены Гриммо потребовали от него таких сумм, что легче было ничего не менять, только почистить. Сначала проблемы возникли с драгоценностями и артефактами, которые требовалось перенести куда-то подальше от рабочих, после — в Чарах, которые держались лишь благодаря усердию почивших Блэков. Министерство, судя по всему, тоже столкнулось с проблемами такого порядка. Может, отправиться к ним с советами? Или — за ними?       Седрик Диггори, делящий с ним кабинет, не вызывал ни глухого раздражения, ни откровенного презрения, только — першение в горле.       Так началась зима.

***

      Поттер кутается в свитера, некоторые лечащие заклинания разучивает: горло саднящее подлечить, нос, — ещё не мокрый, но вот-вот! ну точно тебе говорю, Герми! — и желудок при нужде прочистить. Гарри усердно пытается доказать себе, что это всё — простуда. Без мокрого носа, но с кашлем и першением, и лепестками.       К этому времени они с Чанг расстаются. Ему не хочется драмы, понимает он подсознательно. Пусть и убеждает друзей, что сейчас просто не то время. У них мало общих интересов. Дело в нём… Он устал после войны. Чанг найдёт себе лучше!       …убеждает и себя.       Чжоу относится к происходящему непоколебимо, она всегда имела чувство собственного достоинства. Гарри подозревал, что мог и не убраться за собой достаточно чисто, когда был последний раз у неё дома и его схватил приступ кашля.       Кто будет встречаться с человеком, что влюбился в другого, будучи в отношениях?..       Однако чувства для Гарри эти были не новы, и потому происходящее не имело смысла. Что же это: он лелеял свои чувства вечность, скрывался, старался забыть, лишь чтобы быть преданным собственным телом из-за какого-то там ремонта?       Гарри держит оптимизм благодаря друзьям. Авторитарно заботливой Гермионе, недоумевающему, но поддерживающему Рону и многим другим: оказалось, что и слизеринцы могут быть людьми хорошими.       Вот и Миссис Уизли присылает ему вязаный свитер: наверняка это Джинни рассказала о его проблемах со здоровьем.       Сверток падает ему на заставленный бумажками стол и почти сбивает чашку чая — чабрец, мята и мёд.       На крики Гарри, пытающегося одной рукой схватить чашку, а второй — свитер, сходятся зеваки. Причитания Гермионы на фоне не делают происходящее проще. Седрик с другого конца кабинета поднимает растерянный взгляд.       — Тебе пора убрать заклинания проветривания, дующие в спину, — Гермиона читает до посинения лекции, и её пышные волосы развеваются, как змеи Горгоны. Она отчитывает его с таким напором, что Гарри начинает казаться, будто та ругает саму себя. Вслух он этого никогда не произнесёт.       Даже Забини захаживает узнать, как дела, когда слышит их спор. Рон выглядывает из-за его спины с шоколадной лягушкой: картина умилительная.       От разговоров он вяло отмахивается.       Седрик тоже активизируется: воды нальёт, по спине постучит и погладит, поглядывает на него всполошено, суетливо, вечно рядом крутится, а ведь не просветишь даже, что Гарри от его заботы — как барабанными палочками по трахее.       Поттер полагал, что умеет себе врать.       Действительность ткнула его лицом в правду.

***

      «Поносуха», читает Гарри, сидя в коридоре ожидания, «это явление, при котором сверху снега нет, и разносит уже выпавший». Описание отзывается где-то в глотке, дёргает за натянувшиеся нервы, а он всего-то пытался себя развеселить.       — Что ты читаешь? — Рон отодвигает его руку, осматривая обложку, и кривит губы. — Словарь? Гарри, это придумали до веселья!       — Говорит мне человек, до сих пор собирающий лягушек… Ты разве не всю коллекцию собрал? — голос у него хрипит, вчерашний приступ был затяжным, и лепестков выпало зловеще много: десятка два, не учитывая иголки.       Джинни и Рон, у которых он пил чай, настаивали на клятве о посещении врача, но, к великому везению, им хватило и обещания. Джинни не погналась за ними лишь потому, что обязана была присутствовать на тренировке.       Ему не удалось даже выторговать себе время разговорами про Гермиону и Невилла, — за тех, отчего-то, не переживали, словно за ребёнка, а ведь они заболели раньше него.       Щёки Рона на фоне рыжих волос едва ли не сияют алым, как лепестки розы.       — Не все… Ты не понимаешь, Гарри, каждый раз, когда я покупаю лягушку, мне попадается именно та, что нужна. Разве это не судьба?       Поттер прыснул, тут же закашлявшись. Розовый лепесток, покрасневший от капли крови, упал между страничек словаря, и тот поспешил его захлопнуть, чувствуя давление в висках.       — Как скажешь, Рон. Какая тебе нужна следующей? Я передам Блейзу.       — Причём тут?..       — Мистер Поттер? Мистер Сметвик вас ждёт. Одного, — взглядом усадила медсестра Уизли. Тот ему кивнул, будто подчистую позабыв о Забини.       Ноги у Гарри трясутся, как при первой игре в квиддич, и иней словно приготовился слететь с сердца от тряски, но в кабинет он вошёл бодро, не показывая виду.       Практика до жути знакомая: навык не показывать вида Поттер освоил к третьему курсу, когда от его способности держать лицо и эмоции под контролем зависела чужая жизнь.       Это умение он, кажется, тоже подрастерял. К тому идёт, что он и не отыщет более своих частей, распавшийся, как пазлы. Где они остались? Кто их украл?       Доктор осматривает его скрупулёзно, морщит забавно брови, которые напоминают Гарри моржей, и раз в минуту поднимает на него взгляд из-под очков. Он, очевидно, считает необходимостью обследовать «Героя Магической Британии» как можно дольше.       Рон, — тот самый «не переживай, Гарри!» Уизли, — хмурит брови, стоит Поттеру вернуться. Молчание чувствуется, как ледяной наст, но останавливаться поздно, — болезнь развивается, как скользящий по льду фигурист, и мчит к краю склянки. Хрупкая блестящая корка словно поджидает его визита.       Гарри опускает взгляд, и мокрая чёлка скрывает его глаза.       Штамм смертельный.

***

      Некоторое время после усугубления симптомов Гарри философствует разбито, что легче перестать дышать, но боль со временем становится рутиной, будто его пытали так сокрушительно, что он перестал воспринимать резь. Это не Круцио, может, хуже. Любовь убивает Поттера, как когда-то — Тома Риддла.       Вот умора.       Запах Седрика заполоняет всю комнату, потому что они держат окна закрытыми.       — Каминщики могут засунуть свои палочки себе в жопу! Проку от них всё равно нет, — жалуется тот. — Вчера весь вечер не мог попасть домой… Чуть не застрял меж каминами — какой-то идиот заснул на рабочем месте.       Яблоко, корица, розмарин. И эти запахи никогда не менялись, сколько бы Гарри не внюхивался тайком, даже сейчас, когда Седрик нависал над ним. В школе он пах иначе.       — И эти ремонтники ещё начудили с чарами согрева! Сколько нам это терпеть? — Но тут же сменяет гнев на милость: — Подпиши ещё здесь. И всё-таки как хорошо, что мы тут вместе, не то пришлось бы гонять на этом убитом лифте, в век не доберёшься. Ещё хуже — если каминами. Б-р-р! Аж дрожь берёт. Нет! Теперь — только аппарация.       Гарри на всякий случай поддакивает. Ему становится смешно.       — Смеёшься надо мной? — не думает обижаться Диггори.       По его лбу стекают капли пота от Согревающих чар, но он ничего не говорит, лишь снимает одним движением пиджак, оставаясь в тугой, подчёркивающей талию, жилетке, и закатывает рукава хлопковой рубашки.       — Смейся! Вот заставлю Рона сюда притопать — он тебе все документы измажет шоколадными от подтёкшей лягушки пальцами.       Добрый, славный хаффлпафф.

***

      По-видимому, всё началось на четвёртом курсе. Тысяча девятьсот девяносто пятый год не был печальнее или веселее предыдущих и последующих, но запомнился, будто запечатанный гоблинским клеймом поверх сухого пергамента. Его впервые взволновал общественный облик, и не потому, что жучара Рита Скитер лезла всюду без мыла, а поскольку его сердце заходилось при каждом случайном, мимолётном взгляде на Седрика Диггори, — соперника в соревновании.       С каждым похожим эпизодом, — трепыхающееся сердце, потеющие ладони, краснеющие щёки, — всё тягостнее верилось в «он мне просто не нравится» мантры, читающиеся под одеялом.       Хаффлпаффец пах мылом, брауни и молоком. Он пах домом, которого Поттеру не хватало, и это совсем не помогало. Их с Седриком зачастую ставили рядом во время испытаний, и Гарри безостановочно и неконтролируемо вдыхал аромат, приходя в трепетный ужас от мысли, что станет зависимым, — Моргана его подери, он уже был! Тогда!       Один из случаев, показавший ему их разницу, въелся в голову флоббер-червём. Суббота, библиотека. Пятикурсницы с Хаффлпаффа хихикали, глядя на Седрика в дальнем углу. Тот, кажется, готовил эссе по Чарам. Взъерошенные волосы, окрашенные в рыжий от висящей рядом лампы, и клякса чернил у уголка губ.       Мотнув головой, Поттер нырнул за шкафы, чтобы в очередной раз потерпеть крах в сражении под названием «Лучше ли учиться или выжить в борьбе за кубок?» По его мнению, ни одна из гонок не стоила того. Даже борьба с Тёмным Лордом не имела значения, когда все его мысли забиты хаффлпаффским ловцом.       Он схватил книгу с полки — справочник по магическим водным созданием за именем Сильвануса Кеттлберга. С обложки ему кокетливо подмигивает русалка.       — Гарри, двинься!       Поттер дёрнулся, отскакнул к стеллажу и, едва не упав, упёрся в стоящий напротив шкаф рукой. Диггори проскочил под ней через долю секунды и свернул к его вещам. Гарри уже забеспокоился, что тот вздумал украсть или испортить его вещи, но барсук шикнул на него и залез под стол.       Послышался стук каблуков. Щебечущие следом девушки растерялись, заметив гриффиндорца, занявшего весь проход. Досадливо поморщившись, хаффлпаффки одарили его неприязненными взглядами.       — Поттер… — прошелестела одна из них, что возглавляла стайку. Гарри от её взгляда поежился. — Может, освободишь проход?       И стоило ему неловко оттолкнуться от шкафа назад, процессия из девиц двинулась дальше по залу. Глаза у них горели, как у гончих.       — Спасибо, приятель! — Седрик взлохматил ему волосы и, воровато оглядываясь, устремился в противоположную сторону — к выходу из библиотеки.       Конечно, Седрик нравится девчонкам, подумал гриффиндорец раздраженно и пригладил копну волос. Молли Уизли, когда он гостил у них, поведала, что его отец тоже постоянно трогал свои волосы — тот, мол, считал себя красавцем. И хотя они пересекались чаще на каких-то мероприятиях, куда Молли брали родители, она всё ещё помнила, что в письмах подружки с курсов помладше часто шутили о том, как Джеймс часами стоял у зеркала с палочкой и расческой. Только вот Гарри себя красавцем не считал. И в школе никто ему комплименты не делал, а Гермиона и вовсе постоянно ругала за пропущенную петлю или за распущенный галстук.              Поттер со злостью вставил книжку на полку.       И чего Седрик от этих девиц бегает?

***

      Чашка с травяным чаем накреняется в его руках в сторону.       — Гарри!       — А? — он дергается. — Да. Да… Задумался…       Лицо Седрика, до того обеспокоенное, вдруг озаряется улыбкой, которая делает его взгляд тёплым, будто в них утонули солнечные зайчики. Он прикусывает губу, — дурная привычка, предшествующая похабным шуточкам, к которым Гарри никогда не привыкнет, — и наклоняет голову в бок.       — Обо мне, надеюсь?       Фраза бьёт, как снежный шар по тонкой ледяной корочке, и та разлетается в секунду.       — В твоих мечтах… — голос его подводит, но хаффлпаффец лишь подмигивает, возвращаясь к документам.       Седрику не стоит так шутить, добивая и без того хрупкое сердце Поттера.       Правда в том, что Диггори об этом никогда известно не будет.       Он добродушный, ласковый и кокетливый сам по себе, — не обделяет никого ободрением, советом и объятием. Мерлин, они были конкурентами в треклятом смертельном состязании, а тот ему помогал! В библиотеке невзначай оставлял на столе фолианты с заметками, в коридорах заступался, если его задирали, но не позволял Гарри при этом почувствовать, будто его жалеют.       Было ли то проявлением врожденной дружелюбности и долгом чести барсука или нет, разузнать гриффиндорец побоялся, как будто все традиционно факультетские характеристики разбегались сломя голову, падая и царапая коленки в приступе ужаса от одной лишь мысли об этом.       Ханахаки приходит не при невзаимной влюблённости, но и противоположного не утверждает. А запасы смелости Поттер, стало быть, тоже растерял.       Трус, ругает он сам себя. Только, отчего-то, методика эта не действует. Не с Диггори, чьи губы на невооружённый взгляд кажутся пухлыми, мягкими, приятными, если их закусить. Не с Диггори, чьи руки до трясучки в коленках хочется ощутить по всему телу.       Седрик со школы отличался ростом и той красотой и габаритами тела, которые описывают в журналах красоты. И за время их разлуки разница лишь увеличилась, — кончики его пальцев, дотрагиваясь до плеча Поттера, незаметно и ласково плавили ледяной антарктический панцирь, покрывающий большую часть души Гарри. Этот эффект с годами усилился, не суля гриффиндорцу спокойствия. Будь он смелее, отважнее, позволил бы Седрику растопить себя, как новогодний шоколад? Позволил бы раствориться под требовательными поцелуями?       С другой стороны, всё могло пойти иначе из-за того, что он переложил свои чувства на Чжоу. Всё же Поттер был подростком, глуповатым и выросшим в гомофобном обществе маггловской улочки, а ведь, даже не стремясь отличаться от других, Гарри выделялся с каждым годом тем острее, чем старался эти отличия сгладить.       Его страх взрастил в нём цветы.       Гарри до сих пор замирает, натыкаясь на правду, режущую язык. Растение, со вкусом убивающее его изнутри, носит название «эрика ghost hills» и происходит от греческого «ломать», что всесторонне описывает ситуацию бывшего гриффиндорца.       На крепких ветвистых стеблях выбравшего его вереска располагаются небольшие игольчатые листья, — острые и беспощадные, они режут горло, словно бритва.       Гарри мог бы вечно винить себя за прошлое и сравнивать поэтично цветы и смерть, а другие могли бы бесконечно называть это глупостью, но это не отменяло факта, что застрявшие в его горле слова о любви, которые он не осмелился произнести, уже опали семенами в легкие.

***

      Поттер сербает горький крепкий чай из глупой офисной кружки с изображением Мерлина, и с трудом проглатывает его вместе с приставшими к зубам лепестками, облокачиваясь на столешницу крохотной кухоньки их офиса.       Цветки маленькие, насыщено-розового цвета и скромные: будто просят прощения за иголки, режущие язык, гортань и желудок. Вереск этого типа морозостойкий, и цветёт с апреля; кто знает, просверлит ли он в конце концов в его лёгких полынью. Будет ли его погибель поэтичной? Умрёт ли он до того, как вереск эрика зацветёт вне его тела?       Справочник по растениям не покидал его стола с осени. Близилось Рождество.       — Не могу понять, — пожаловался Диггори со своего места, отвлекая Гарри от размышлений, — почему нам дарят кружки с Мерлином?       — Если бы нам дарили кружки с кандидатами на пост Министра, то их бы зачаровали, — замечает он справедливо.       Седрик сморщил нос.       — Я стал бы первым, кто заколдовал бы их танцевать, как Флитвик — тыквы. В них и чай отвратительный: принцесса Нурия едва не умерла у меня во рту…       Поттер скрыл улыбку за кружкой, Мерлин на которой так вовремя показывал язык.       Он молится, чтобы к весне болезнь либо добила его бренное тело, либо покинула навсегда, но мольба эта кажется детской, несмышленой: как же ему разлюбить Диггори?

***

      Поттер привыкает к привкусу крови при глотании слюны, на столе держит сразу пару дурацких кружек, наверняка к Рождеству кухня восполнит все разбившиеся (они не используют Репаро из принципа), и копии Мерлина на каждой из них, наряжённые в костюм Санты, будут хохотать в их шкафах ночами.       Гарри к своей болезни стал относиться иначе. У него и раньше отсутствовало отвращение к крохотным, ярко-розовым бутончикам, а после и вовсе появилась привязанность: парень складывал их, уже высохшие, — пришлось искать и учить заклинание, — в баночку. Мягкие, податливые лепестки вызывали трепет, и в груди от них теплело, грозясь растопить лёд, давая место росткам.       И хотя чувство это пугало, Гарри не желал от него избавляться. Его любовь к Диггори преодолела года и стала материальной, осязаемой. Все до единого лепестки отражали ничего, кроме его преданной, головокружительной тоски по чужому сердцу.       Вечерами, доставая банку, он левиосой запускал их под потолок, и те кружились, как пушной, крупный хлопьями снег, застилающий свет.

***

      Апрель уже спешит перешагнуть порог, но Гарри так устал, чтобы это заметить.       Хохочущие с января чашки не дают ему заснуть ночью в кабинете, когда он в тысячный раз перепроверяет бумаги: такое чувство, что их в жизни парня больше самой работы, или это начальство так проявляло «заботу» о Герое Магической Британии. В больничном ему, — вернее тогда ещё не осведомлённой Гермионе, решившей отправить его отдыхать, — отказывали.       Седрик из его кабинета так и не съехал. Забини их переводить обратно не планировал, и коварная улыбка Рона всё объясняла, — как мило с его стороны чинить несуществующее и продлевать мучения.       Диггори прикосновениями, взглядами, словами, сам того не подозревая, лишь ускорял процесс приближения его кончины. Ему будто по душе приходилась эта игра, — Гарри по-мазохистски её подхватывал, жался ближе под руки, отвечал с каждым разом всё острее, на грани шутки, окончательно обезумев.       — Перед смертью не надышишься, Гарри, — качал головой Невилл. — Либо сделай что-то, либо…       Гермиона всплеснула руками. Они всё ждали, когда она что-то произнесёт, но та вдруг сомкнула губы, и отвернулась, сложив руки на груди. Волосы, не собранные магией в тугой хвост, оставались всё столь же непослушными, какими Гарри их помнил.       Он усмехнулся, совершенно не злясь на Невилла, и откинулся на спинку сиденья.       — Хочешь, чтобы я сейчас отправился в кабинет и… что? Поцеловал его? Признался?       Лонгботтом и бровью не повёл.       — Это прямо из пустого в порожнее — то есть совершенно бессмысленно! Ты меня не слушаешь.       — А что ты предлагаешь?       Тот замолчал, задумчиво закурив самокрутку. Зато оживилась Гермиона. Взбудораженная пришедшей ей в голову — без сомнений гениальной! — мыслью, она бегло осмотрела Гарри и облизнула пересохшие губы. Они осушили по крайней мере две кварты пива, и Поттер справедливо боялся, что они могут ему посоветовать, и что он пойдёт после исполнять.       В голову забралась крамольная мысль, советующая ему сбежать.       — А ты только представь: если вы начнёте встречаться, Рон может договориться с Блейзом, и тогда вас оставят вместе в кабинете работать…       — Тебе Блейз в школе не нравился.       — Я взрослая женщина!       — …которая любит самую опасную слизеринку со времён матери Сириуса.       — Пенни отличная девушка! — умиротворение, нашедшее на её лицо, заставило Гарри рассмеяться.       Сзади коротко хихикнули. Невилл икнул, выкатив глаза. Гермиона расхохоталась, схватившись за край стола.       — Это карма, — уверенно проговорила она, пока Поттер мрачно рассматривал Диггори.       — Вы посмотрите: сидят, как тыковки на грядке. Сплетничают…       В голове стало шумно, и гриффиндорец выдохнул, мрачно уставившись на сияющего, словно галлеон, Седрика.       Гарри делает то, в чём он лучше прочих: сбегает.

***

      По пути в кабинет от напряжения скрипели зубы. Начальство к тому времени разбежалось по домам, — Забини в принципе, опасаясь за свою жизнь, старался его избегать, и поделом, не иначе как чуйка от матери передавшаяся активизировалась, — и грядущий снежный вихрь видимо поджидал.       За полчаса, что ему пришлось просидеть, злостно стуча пером по столу, гриф успел успокоиться и завестись заново; по кабинету прошёлся три раза. Внутри горело, как при лесном пожаре, сжигая всё на своём пути. Лёд растопился, превратившись в пар.       Стук туфель Седрика он расслышал не сразу, — ковролин сгладил звук. Отошёл он от оцепенения только когда тот, скользнув в кабинет со словарём в руке, продекламировал:       — «Сёрдж — это резкое, иногда пульсирующие увеличение скорости ледника, приводящее к катастрофическим последствиям». Гарри, слушай, ты чего сбежал, ну? Я шёл тебе справочник отдать. Ну и заставил ты меня побегать!       Когда его весёлый взгляд встречается с поттеровским, тот замолкает, впервые с их знакомства озадаченный.       — Что-то случилось?       Совершенно истощённый и морально изничтоженный, Гарри не нашёл нужного ответа, а потому спокойно спросил:       — И зачем ты нас подслушал? Неужели новость о том, что ты мне нравишься аж до ханахаки, греет твоё эго? Я думал, что ты не такой.       Тяжёлый взгляд Седрика прожигал насквозь, — уставившись Поттеру ровно глаза в глаза, тот молча повесил пиджак на кресло и, перелистнув без интереса словарь, присел на заваленный макулатурой стол.       Гарри дёрнулся, разрывая канат взглядов, и моргнул в попытке сдержать колющиеся под веками слёзы.       — А ты уверен, что я вообще что-то слышал?       Хаффлпаффец непременно подбирал слова так, чтобы что-то в теле Гарри дёргалось, впиваясь ногтями в пищевод. Может быть, мегера тут вовсе не Паркинсон. Вполне вероятно, настоящий хищный зверь — это барсук, дорвавшийся до добычи.       — Гарри, давай прекратим, — почти взмолился тот. И осторожно двинулся вперёд, протянув руки. — Ты же понимаешь, да? Не нужно никуда бежать.       И может быть, может быть, он наконец-то добежал, куда ему было нужно.       Поттер осторожно берёт его руку в свою, и Седрик ободряюще улыбается. Гарри чувствовал, что задыхается, не способный составить предложение. Боль в груди не утихала, возвращая его на землю, и он ощущал, как слабеют колени.       И потом он почувствовал тепло. Тепло, льющееся по его телу, топящее всю намёрзшую корку на его теле и душе, когда Седрик притянул Гарри в объятья.       Поттер позволяет себе забыться.