Мрак. Серебряный мальчик

— Ему не идёт, конечно. — Тебя спросить забыли! — Ну сам смотри, Сыроега, просто мокрый котенок, а не ты!       Чёрная одежда действительно не украшала меня. Делала чем-то слишком тонким, похожим на облетевший одуванчик. Но глядя в свои собственные глаза из отражения, я будто ощущал, что с этой одеждой весь мой извечный мрак идёт со мной. И что мистер Стамп ещё близко, внутри и снаружи — ведь черную одежду сам он любил. И оттого, я не мог тревожиться о том, хорошо ли выгляжу. — Да неважно это… — Сергей Павлович недовольно вздохнул и поморщился. На самом деле, он отдал мне лучшие штаны и дорогую черную рубашку. Но я носил все это не так, как он. Не держал пуговиц расстегнутыми и не надел пояса. Сергей Павлович слишком беспокоился и слишком злился, чтобы обратить внимание. — Ты лучше слушай, Гусев. Эл тебя, конечно, будет слушаться, но в доме Сноквин этим не пользуйся. Там он за меня будет. Он знает, как себя вести, в основном, а ты — не мешай ему. — Да понял я… — Гусеву чёрный цвет так же был не к лицу. — Эл.       Я знал: стантартный набор поручений, а к нему тяжёлый груз паники. Я слушал и отделял его слова, одно от одного, как гранатовые зернышки: иначе они плохо воспринимались из-за повторений и дополнений. — И ещё одно, Эл. Находясь в доме Сноквин ты не будешь заниматься сексом с Гусевым. Ни ртом, ни рукой, ни ногой, ни головой, ни волосами, ни животом, и тем более не половыми органами или задним проходом. Не будешь предлагать секс ему, не будешь соглашаться на секс с ним, не дашь ему взять себя силой, не займешься этим с ним по своей воле. Никак вообще ты с Гусевым сексом не займешься.       Вот как тесно и плотно. А хватило бы последнего приказа. Но Сергею Павловичу не стоит знать. Хорошо, что он так сильно боится измены. Новый пункт его страхов. Новая соломинка, что сломает все. — Понимаю, Сергей Павлович. Под «ним» и «его» всегда имелся в виду Макар Степанович, и приказ относится лишь к дому госпожи Сноквин? — А ты там с кем другим собрался развлечься? — Сергей Павлович мрачно прищурился, но совсем ненадолго. Он отлично знал, что это глупость. Мне не с кем. Мне незачем. Я лишь отвлекаю его, чтобы он затыкал дыры, не имеющие значения, и забыл о других, опасных для него. — Да, все так ты понял. — И когда мы вернёмся, приказ потеряет силу? — Нет, ты посмотри, — Сергей Павлович постарался засмеяться. Только смех его и глаза были злыми. Разъедающими. Не думал, что Гусев так сильно ему нравится. — Робот, жаждущий простого человеческого секса! — Ну ладно, Сырыч, — примирительно возразил ему Гусев, — пожалей железяку, ей без шефа такое особенно не угрожает. — Ты тут не сердобольничай, а то велю Элу, он так сожмется, что ты туда и иголку не всунешь! — А он чего, и такое может?.. — Нет, Макар Степанович, это физически невозможно, иголка все равно войдёт, — возразил я. — Но сжаться до меньшей степени растянутости я могу.       Гусев не мог скрыть любопытства, а Сергей Павлович — злости. — Идите уже, опоздаете!       Это был удивительно яркий, солнечный день. Безоблачное невыносимо-голубое небо не несло на себе и тени скорби, и беспощадное солнце так блестело в отражениях, что и траурная одежда не желала быть собой. И казалась такой неуместно-лишней.       Машина была в моих руках, но смысла в этом никакого не было: я мог лишь строго следовать маршруту, словно сидел в детской машинке на замкнутом кругу.       Гусев ни о чем не тревожился вовсе, словно сейчас, далеко от Сергея Павловича, никакие запреты его уже не беспокоили.       Только на меня он смотрел странно, даже почти неодобрительно. — Знаете, Макар Степанович, — не совдя глаз с дороги, начал я, — Сергей Павлович сказал лишь про дом госпожи Сноквин, но не про дорогу туда и оттуда.       Гусев криво улыбнулся. — Я не пойму, ты реально сам такое любишь, что ли? Ты ж жестянка.       Я помолчал. Люблю ли я «такое»? Не знаю. Сергей Павлович делал то, чего я не люблю точно. А мистер Стамп научил меня любить то, что делает он. Но мне нужен выход и нужна свобода. И чем сильнее я нравлюсь Гусеву, и чем сильнее это злит Сергея Павловича, тем лучше. — Знаете, — я всегда заперт в рамках правды, но сейчас я именно решил сказать одну… Очень глубокую, противную правду. Я часто говорю её Сергею Павловичу, но он просто не хочет слышать. — Я создан, чтобы делать Сергея Павловича довольным. Счастливым, — пусть больше не хочу, чтобы он был счастлив, но я действительно так создан… — А он недоволен мной. Никогда не доволен. Я все делаю неправильно для него. Он никогда не занимался со мной сексом, поэтому, он не знает, что я могу. — Не понял, — нахмурился Гусев. — Он, вроде говорил, что делал… — Да. Он… Вступал в связь со мной, но он никогда не приказывал правильно. Он говорил мне: застынь, замри, открой рот, сними белье. Он делал это так, как вы сказали, как с куском резины. Или, если считать меня за человека, как насилующий, а не как любовник. И при этом, ему всякий раз было противно самому. Я не знаю, что мог бы сделать, чтобы он был мной доволен. Но… Мистер Стамп был доволен мной.       Гусев задумался всерьёз, даже покраснел и скривился очень странно. Потом, медленно, будто неуверенно, почти по слогам выдал: — Выходит… Тебе как бы приятно? Ну, на твоём, жестяночном уровне потому что ты как бы исполняешь то, для чего создан, хотя и с другими? — В своём роде, — не стал спорить я. Пусть будет так. Хотя бы так. Все что угодно, чтобы увести его в мою сторону. Сейчас он тот, кто скорее всего может мне помочь.       Гусев вздохнул и даже сочувственно коснулся моего плеча. Он всё-таки был не таким, как Сергей Павлович. Может быть, грубым и шумным, но не таким.       Только через миг он прогнал мою надежду, вздохнув: — Вот только чем ты всё-таки шефу нравился, я не понимаю.       Его вопрос вдруг принял иную форму. Иной смысл. Как будто Гусев не понимал, что такого можно найти во мне. Так мог бы звучать тот, кто сожалеет, что выбрали не его. И, во всяком случае, не тот, кто сам выбрал бы тебя. — Затрудняюсь ответить, Макар Степанович. Я считал, что дело во снешности Сергея Павловича, — ровно и холодно. Может, холоднее, чем должен был. Пусть я надеялся, что у мистера Стампа была другая причина, все равно, изначально я думал и верил, что дело именно во внешнем. И это не ложь, потому что прошедшее время обширно. — Да ну… В смысле… — все лицо его было подвижно, словно он искал слова и словно это было ужасно важно. — Да внешности ж мало, нужен Сыроега, с этой его примудростью, и чтоб весь фонтаном с искрами! А у тебя… Глаза тоскливые. Всегда были. И весь ты… Ну… — он повёл плечом так, словно считал меня не стоящим даже взгляда. Вещью глупой и лишней, не под стать хозяину города.       Что ж. Но мистеру Стампу мои глаза нравились. И мне их не заменить, даже если Гусеву они совсем не по вкусу. Это неважно. Пройдёт время, я знаю, что нашёл бы, что во мне могло бы перебить его недовольство.       Но другая мысль была тревожной. Опасной и тяжёлой. — Вы любите Сергея Павловича?       Гусев потемнел. Плохо. Плохо. — Ты-то что о любви знаешь, железка?       То, что не хотел бы знать. То, чего не стоило знать. Знаю, что она видит, но все равно не уходит, и не подчиняется никакой логике. И что оттого её и зовут слепой… Но лучше бы ей быть слепой в самом деле, тогда она не была бы такой… Такой.       И ещё одно знаю в точности: Сергей Павлович больше никого не любит и никого не полюбит.       Но я сказал другое: — В меня заложены разные данные. Научные статьи, книги, фильмы, песни, психологические исследования. — «Данные», — повторил Гусев с отвращением. — Не то это все, Эл! А я Сыроегу… Давно знаю. — Он говорил, что ненавидит вас, — напомнил я. Было гадко. Но в то же время… Было жаль Гусева. Он не заслужил того, что с ним сделает «любовь» Сергея Павловича. И того, что сделает с ним любовь к Сергею Павловичу особенно. — Да чего там? — Гусев безразлично махнул рукой. — Я ж сам себя ненавидел, все думал, чего во мне не так? А все просто оказалось. Я вот рыжий, а батя — брюнет. Вот и не мог я ему угодить, прямо как ты Сыроеге. Не сбивай с темы! — он вдруг хлопнул меня по плечу. Будь я человеком, мог бы потерять управление в тот момент. — Совсем нет идей, чего шефу так нравилось?       Мне не хотелось отвечать. Я был удивлён, очень слабо и тихо, откровением об отце. Отношение же ко мне мистера Стампа было слишком ценно и лично, чтобы выдать хоть каплю… — Думаю, у вас с ним просто разные вкусы. — И совсем ничего особенного? — разочаровался он. — Мой сексуальный опыт ограничен мистером Стампом, я не знаю, было ли что-то особенным.       Но для нас с ним оно было особенным. Не из-за действий, как мне кажется. Из-за самой атмосферы меж нами. Из-за нас. — Ну ладно, — миролюбиво вздохнул Гусев. — Не тоскуй, найдётся ещё тот, кто будет тобой доволен.

***

      Дворец госпожи Сноквин назвать просто домом было бы нельзя.       Он не был так велик, но был так великолепен. Сверкал белизной и так стремился ввысь, словно был перевернутым скоплением сосулек.       В лучах солнца он причинял глазам боль, скорее всего, но все же был прекрасен и холодно-великолепен.       И с холодным великолепием в дверях нас встретили четыре девушки, одной из которых была Герда. — Добро пожаловать. Ваши места за столом уже готовы. Как только все гости сядут, все начнётся, а в зале будут работать снежинки, — она указала на девушек рядом с собой. Все они были белы как снег, вплоть до глаз. Не очень приятное зрелище, но все же, подходящее этому дому. — Просите их о чем угодно.       Я нагло улыбнулся, как делал это Сергей Павлович, а вот Гусев как-то резко смутился. Верно ему было неудобно и непривычно быть лишь гостем.       Нас посадили вдвоем, и тут же я услышал, как Мик Урри просит Смирнова с ним обменяться.       И он оказался рядом со мной. Бросил взгляд на меня, улыбаясь очень хитро, но ничего не сказал. Я ощущал его присутствие и знал, что в этот раз он почему-то со мной и без всяких слов.       Со мной. Не знаю, что ему может быть нужно. А он не знает, что Гусев может пресечь что угодно. И потому все так медленно и так мучительно-тревожно.       С первой же встречи ни Мик Урри ни Гусев не относились ко мне хорошо. Я знал это и я видел это в них. А теперь они оба были рядом и что-то дрожало и колебалось в воздухе.       Во главе стола встала госпожа Сноквин, а с ней Герда. Кая не было. Остальные же гости уже собрались и меж них — чужак, незнакомец со строгими глазами.       Госпожа Сноквин нервно улыбалась и все время смотрела на Герду, словно та могла бы подсказать и помочь ей. Но по лицу Герды было ясно, что она желала бы лишь помешать. По крайней мере, уничтожению своего плеча ногтями. — Очень рада вас всех видеть. Спасибо, что нашли возможность собраться, ведь… Приглашение было таким неожиданным. — Разумеется, мы приехали, потому что это касается дела Стампа, которое интересно нам всем. Верно? — голоса господ Трифат, слившиеся в один не подходили этому залу и этому дворцу в целом. Казалось, сейчас они сломают и сдуют все хрупкое, снежное и ледяное. — Да, само собой. Но… — спешность госпожи Сноквин споткнулась о смущение. — Не совсем.       Не совсем…       Я тоже бросил взгляд на Мика Урри. Он лучше знает, мне кажется, где можно найти ответы, а где нет. Он ведь работал с мистером Стампом и, конечно, бывал во всех домах. И сейчас он был спокоен, почти до скуки. Он и не ждал, что узнает здесь что-то. А я… Я рад, что у Сергея Паловича нашлось для меня дело вне дома. И я хотел бы думать, что госпожа Сноквин поможет поймать Сергея Павловича, но глядя на её улыбку, просто не верю.       Мик Урри заметил мой взгляд и чуть склонился ко мне. — Если она так говорит, дело ничего не стоит, но это не беда, все равно, есть разговор. — Снова у вашей хозяйки? — Исключительно у меня, — он нашёл и сжал под столом мою ладонь. Но сжал не крепко и не с угрозой, иначе. Странно. Не так, как если бы стоило ждать, что Сергей Павлович в беде.       Гусев повернулся к нам, но тут же встретил взгляд Мика, до того тяжёлый, что тут же не выдержал. И я не сдержал улыбки.       Гусев мог бы влезть и остановить, но он просто не посмеет мешать Мику Урри. Пожалуется Сергею Павловичу, накричит на меня, но не помешает. — Надеюсь, вы понимаете, — меж тем, пугающая работница Зеркального Королевства взяла роль обвинителя на себя, — что нам всем пришлось отложить важные дела ради вашего приглашения, госпожа Сноквин? Мои хозяева будут огорчены, если им пришлось отпустить меня и нашего главного мастера зря. — Нет-нет, не поймите неправильно! — и я понял, почему от неё устал мистер Стамп. Госпожа Сноквин просто… Перестала стоять на его уровне. — Возможно, это очень важно и тогда я знаю, кто убил мистера Стампа!       Я не поверил ей. Мик Урри, сжавший мою ладонь крепче, не поверил ей тоже. Но зал ждал и зал слушал со всем вниманием. — Но мне придётся начать… — снова она стушевалась, словно хотела, чтобы все мы непременно ждали её слова, как новой серии телевизионного шоу. — Немного издалека. Вы все знаете, что Кай и Герда не мои дети и не мои племянники… Я усыновила их троих… — Троих? — перебил Ярослав, и лишь теперь, должно быть, я его заметил осознанно. Сегодня, в этой белой зале, он выглядел не так, как в доме мистера Стампа. Как-то бледнее. Но не мягче уж точно. — Именно… Ах… Я долго молчала… Но теперь нет смысла скрывать. Их трое. Трое. Но одну вы ни разу не видели, да и Каю нездоровится сегодня. Но дело в том, что Герда — она не одна. Её две.       Герда осталась непоколебимой. Не могу сказать того же о себе. Я обратился камнем, чтобы не закричать. Просто не закричать, без слов. Я не смог бы это объяснить никому и никак. Я не смог бы… Не смог бы и закричать.       Требование Сергея Паловича в этом отношении самое страшное: «Никак, никому, никогда». Главное, чтобы он не понял, что оно прочнее, вернее и хуже, чем все его попытки учесть каждый возможный вариант. «Никак» — ужасает. Иногда я боялся, что оно проникнет и в мою голову и запретит мне даже думать об этом. Но оно все же не может. Держит меня лишь снаружи.       Но как близко все это было! Лишь крикнуть: «Меня тоже два!». Лишь намекнуть. Лишь… Что угодно… Только не сидеть так, зная, что слова хватило бы, чтобы освободиться.       Мне хотелось кричать, но за меня кричали другие. И довели даже саму госпожу Сноквин до раздражения так, что на вопрос об имени второй Герды она поспешила скорее отмахнуться: — Ах… Ну подождите, подождите! Имя тут не при чем, точнее… Оно у них одно на двоих. Впрочем, на нашем языке, конечно, оно пишется с разными буквами, но на вашем выходит то же самое. Дело не в именах! — странно. Даже у меня, нужного, чтобы заменять Сергея Паловича то тут, то там, есть свое имя. А у обычной девушки вдруг нет. Это нелогично. Близнецов не зовут одним именем, их ведь и так сложно отличить. — У второй только вот волосы потемнее, коричневые… Я не об этом собиралась говорить! Вы же понимаете, я не просто так молчала о ней. Вторая Герда, она… Она сумасшедшая. Совершенно. Невменяемая, бедняжка, — повисла пауза, за время которой рука Мика Урри отпустила мою ладонь, но осталась лежать на колене. Жест… Столь однозначный. Но я не могу его понять. С чего это и зачем это? Разве я не главный подозреваемый в смерти мистера Стампа, к которому… Он был так близко? — Так вот, я всегда её берегла, прятала от людей. Врачи не могли помочь. Но… Когда я была у мистера Стампа, глупенькие служанки — я прогнала их всех, конечно же, — придумали себе, что Герда — пленница, узница. Они дали ей сбежать. И они дали ей адрес мистера Стампа. Так что, может быть… Он решил ей помочь, а она убила его. Безумие делает людей сильными, я слышала. Так вот… Ну вот я и хотела спросить у вас, у всех, не видел ли ее кто в доме мистера Стампа!       Я слышал, несмотря на то, с каким шумом уронил ладонь на лицо Ярослав, как тихо Мик Урри фыркнул. А затем — он отпустил меня совсем и ответил уверенно и небрежно: — Ну, будь ваша воспитанница в нашем доме, мы давно бы вам её вернули. Шеф был не в восторге от сумасшедших, да и мы все — тоже. Но даже не будь ваша вторая Герда безумицей, — только одна нота. Только одна нота, но я знал её у мистера Стампа. Она всегда значила, что правда известна, как бы кто ни изворачивался, но что… Напрямую с ним спорить просто ниже его достоинства, — или сумей она убедить шефа в этом, все равно, вы — его друг, а она девочка без денег. — Ну-у-у, — госпожа Сноквин была слишком весела для смущённой. — Она ведь молодая девушка, очень собой хороша… Могла бы заплатить за укрытие иначе.       Ну да. Так и есть. Мистер Стамп брал такое в качестве платы вполне охотно. Но что до Герды, я почему-то сомневаюсь… В ней нет того, что он ценил. Насколько я мог его понять. — Шефу? — Мик Урри вдруг принял глупо-удивлённый вид. Кажется, он бывал таким очень часто, и этим веселил гостей мистера Стампа, но сейчас никто не улыбался. — Боюсь, нет. Его совсем не привлекала такая плата от сколько угодно прекрасных женщин.       Что? — Это так надо понимать, что мистер Стамп был геем? — уточнил Ярослав. — Мильенпроцентным, — радостно согласился Мик Урри.       А я остался в растерянности. Разве? Разве?.. А как же Майя? Почему она жила в его доме и попала к нам такой сломанной, если не так?.. Все, что делал мистер Стамп, все, что говорил, казалось, кричало, что он… Берет всех, кто понравится.       Я нашёл глазами Кукушкину. Она хмурилась. Нет-нет, Мик Урри лжет. Но только зачем он лжет? Он всё-таки видел Герду и госпожа Сноквин права хотя бы отчасти? — Отлично, — удовлетворённо протянул Ярослав. — Ничего тут отличного нет! — я не ждал этого крика даже несмотря на всю личность госпожи Сноквин. — Какая… Гадость! Чтобы такой мужчина, и все напрасно… — а что напрасно? Мистер Стамп сделал очень много. Оставил свои следы почти на всех в этом городе. И я даже не приму слов о том, что у него нет детей. Зоя есть. А может быть, даже не только она. — Ну, это для кого как, — весело протянул Ярослав, нисколько не смущенный. — Тем не менее, для расследования это отлично. Раз уж мы все собрались, давайте обсудим одну интересную вещь, — он встал на ноги, и хоть не поднялся выше стал больше похож на себя самого. — Мистер Стамп, как нам рассказала Нина, интересовался той же смертью, которой и умер. Он назвал имя, но не того, о ком сожалел. Так вот, мне удалось найти ещё пятерых, чья смерть случилась в тех же условиях: их задушили ремнями, и их тела похитили из морга. Все эти люди, сколько я мог понять по весьма скудной информации, учёные. Так вот, из этих пятерых только одна — женщина. Её звали Виолетта Фейрвинг, — я снова чувствовал, что Мик Урри смотрит, чувствовал, что он придвинулся ближе, но уже не мог думать об этом. Все вслушивалось в слова детектива. Все ожидало в мучении и страхе. — Поймите ещё одно, то, что у мистера Стампа был мужчина-любовник уже установлено и сомнений не вызывает, — точно бы специально столько лишних слов, столько медлительности… — Так что нам удобно, что хотя бы один человек исключен из списка. Может, и не очень важно, кто был дорог ему, но выяснить это неплохо. Так вот, остальные четверо: профессор Нивен Теллер… — Нет! — госпожа Сноквин с силой ударила по столу рукой. Я все больше понимал, почему мистеру Стампу она надоела. — Нет! Нивен хоть и был ничтожеством, но он был мужчиной!       Я закрыл глаза. Сейчас мнение госпожи Сноквин было так ни к чему и так зря. Оно тратило время. — Очень рад, что вы знали его достаточно близко, чтобы быть в курсе его половой принадлежности, однако противоречий не вижу. Один мужчина любит другого, в этом суть геев. Но если вы имеете в виду, что мистер Теллер был гетеросексуалом, то противоречий все ещё нет: мистер Стамп мог любить без взаимности. — Отвратительно. — Вернёмся к делу, — решительно отмахнулся от её возмущений Ярослав. — Оставшиеся трое: профессор Михаэль Флейм, мастер Ульян Татьянович Боев, и, наконец, профессор Виктор Иванович Громов, умерший спустя год после всех других.       Профессор Громов...       Я мог догадаться. Я догадывался. Но зачем-то действительно понял лишь когда он сказал.       И я распался. Все мои мысли рассыпались на код, и я сам перестал их слышать, и я не мог разобрать, что говорят, если кто-то говорил.       Я сидел, а руки мои сами сжимались у груди там, где лежали кольца.       Мой создатель. Мой создатель в списке тех, кем мог дорожить мистер Стамп.       Нежность мистера Стампа. Внимание мистера Стампа. Грусть мистера Стампа о нежности, что будто бы уже у него была.       Так в этом была вся причина его любви?..