«Я стану твоим рассветом». Этюды Фредди.

Сине-фиолетовые полосы от окна. Фредди морщится, когда пробивающийся из окна свет становится невыносимым — Меркьюри до этого как-то умудрился выключить свет в комнате и вернуться к Роджеру, так что теперь лишь поднимающееся солнце могло осветить гостиную. Скорее всего, он даже не просыпался, ощупывая лампы и выключатели сквозь дремоту. И все же, спать на полу без всякого намека на перину и одеяло, когда за окном ноябрь, несколько проблематично, поэтому это мало можно было назвать полноценным сном. Фредди и Роджер, почти не отлипая друг от друга, ворочались и шептали что-то не более связанное, чем рев Роджера еще пару часов назад, замирали и погружались в глубокие грезы, но до конца — все никак. Словно на лодке дрейфуешь по океану и падаешь вниз с волны, но следующая уже выдергивает тебя на вершину в полу осознанности. Ты слышишь отголоски сновидений, но стоит моргнуть и перед тобой снова милое лицо Роджера. Он все еще ужасно опухший и, наверное, можно сказать «мерзкий», но Фредди улыбался сквозь дрёму и бережно целовал его лоб, брови и нос. Но свет взял свое — голубые квадраты ползли от оконных рам по полу, телевизору, шторам и ковру, достигая лежащих. Вместе с подсвеченным голубой лазурью предрассветного часа, пришел характерный для раннего утра мороз. Промозглость в купе с влажностью Лондона пробиралась под тонкие, пусть и теплые, пледы, щекотала пятки и ерошила волосы на телах. К тому же этот яркий ультрамарин, поселившийся на улице и разогнавший окончательно дождь, бил по глазам своим сочным светом, заставляя отвернуться и прикрыться, но терпение уже приближалось стремительно к нулю, так что щурясь, Фредди сел, испытывая боль в копчике и каждом позвонке своей спины, точно отыграл долгий концерт. Мама. В синеве неба, неестественным занавесом служащего фоном для темных очертаний деревьев и крыш, крылись и фиолетовые полосы, заползающие во все уголки комнаты грозными пятнами. И все же мрак и яркий свет из окна создавали самую любимую атмосферу раннего утра из детства, когда до рассвета еще достаточно времени, а все, что тебя окружает — таинственное и мистическое. Как масло ложится широкой кистью или мастихином, грубые синие тона и густые фиолетовые лепили формы предметов, будь то торшер с пропускающими сияние висюльками из многогранного хрусталя, или мамин шкаф, который она отдала Фредди, который еще был Фаррухом. Ничего более, картина становиться совершенно нереалистичной, пусть и знакомой до боли. Открывающиеся в утренних сумерках врата для сплетения каких-то параллельных вселенных. Фредди это все казалось очень интересным, пусть и пугающим, но мороз, бегущий по коже неприятными мурашками, заставил его отвлечься от светлеющего неба. Мягко, по-матерински, он касается плеч Роджера, его головы, которая прежде осторожно сползла с его руки. Он тоже спал неполноценно, рвано, так что в ту же секунду нехотя разлепил глаза. Тяжело, но словно вообще не спал. Роджер больше боролся с дискомфортом от слез, которые легли крепкой печатью на глаза. Они были похожи на две маленькие щелочки и видно, с какой борьбой Роджер моргал, пытаясь привести зрение в порядок, но зареванное лицо все еще вместе с этим выглядело слишком комично и мило. Ладонь на щеке заставила Роджера оставить все попытки и с опущенным наиболее плохим веком, косо посмотреть на Фредди, ожидая, что же он скажет. Фредди сказал вот что: — Не надо расходиться, моя королева, я предлагаю просто пойти в постель и лечь спать. Мы ни на минуту нормально не заснули. Фредди тот еще любитель посетовать, но в целом, он уже доказал, что ему неважно — на полу, в хлеву, в лучшем отеле Америки, лишь бы с его «семьей». Роджер кивнул и пронаблюдал как Фредди встал, а его тело светилось синевой, украшенное по краям развязанным халатом. Он сглотнул утренний комок в горле и попытался произнести: — Вовсе нет, я кажется уснул на полчаса. Голос Роджера звучал так ужасно, словно они пили всю ночь напролет и кричали на огромнейшей сцене. Точнее, Роджер — он охрипел и едва ли был в состоянии открывать свой пересохший голос. Фредди смотрел на него и понимал, что очень долгое время просто отмахивался от любой идеи сделать шаг навстречу к Роджеру — он боялся переступить черту, открыться, испортить отношения, но теперь он нежно держит его за пальцы, помогая встать и снова хорошенько укутаться в плед под крики голодных котов. Так стыдно. Столько вины перед Роджером, и Богу представить сложно. Фредди судорожно кусает губу, чувствуя себя помятым и позорным псом. Они послали к черту ванные и все процедуры. Нечёсаные, взлохмаченные и качающиеся — стали целоваться в гостиной, игнорируя противное мяученье. Губы скользили по губам и Фредди, впервые босой рядом с босым Роджером, ущемлено испытал некий укол из-за роста. Приходилось слегка тянуться, чтобы поцеловать его королеву. Он говорил, что место истеричной королевы лишь одно, но он уже давно готов преподнести ему корону, ощущая себя жалким пажом. Целоваться в предрассветный час не столь вкусно, сколько чарующе. Это волшебно, столько магии в каждом прикосновении к коже и сколько невероятного вдохновения от того, что ни один из них не нарушал комфорт второго, все еще ограничиваясь лишь ласковыми поцелуями губ без чего-то большего, а тела соприкоснулись грудью. Ничего более им не было надо, так что весь мерцающий голубым на границе утра, Роджер просто положил на его плечо голову, протискиваясь руками под рукавами халата Фредди и обнимая его туловище. Так хотелось залезть в голову Роджера, услышать его мысли, но казалось, что эта способность сейчас и открылась Фредди — точно в звенящем от холода воздухе как эхо слышался шепот Роджера, но не с губ, а из самого сердца. Фредди поцеловал его макушку — волосы чуть высохли, но все еще влажнились при прикосновении, как губка после ванны. Роджер улыбается. Фредди не видит, но знает, чувствует, как шевелятся уголки его губ, как мнется пухленькая щечка (он исхудал, но от слез она все же округлилась) об смуглое костлявое плечо. Так уютно и приятно на душе. Фредди осторожно погладил его локти и так же осторожно отстранился, заглядывая в глаза, сияющие как льдины при все более белесом освещении. — Какой же ты красивый, Роджер, — манерно выговаривают губы Фредди каждое слово, с его привычной выделкой. Но он шептал, боясь нарушать их особое таинство, и залежавшийся Роджер с отпечатком ковролина на одной из щек снова разулыбался, выглядывая из копны своих растрепанных волос. — Тебе сложно, я знаю, но я не хочу, чтобы ты боялся. М… Выпьем кофе? — Фредди, мы же хотели спать, — устало протягивает Роджер, касаясь лбом лба Фредди, но тот тут же повел его на кухню, шлепая босыми ногами по паркету. Ничего не остается, как лишь усмехаться и следовать за ним на встречу к тонкой далекой золотой струнке на горизонте. — Ну, конечно, словно когда-то было не бесполезно… Ха!