Звездное небо над его головой

      Холодно… Сэм не может вспомнить, чтобы когда-либо ему было так холодно ночевать в Импале. Он зябко передергивает плечами, переворачиваясь на спину и больно утыкается макушкой в дверную ручку. Джек, свернувшийся калачиком на заднем сидении, не шевелится и продолжает чуть слышно сопеть. Он не спит, Сэм уверен, и ему тоже холодно. Невольно погружаясь мыслями в воспоминания о событиях недельной давности, Сэм задается вопросом, доведется ли им когда-нибудь вновь ощутить тепло?       Он вспоминает лицо Дина тогда, в подвале бункера, куда они с Джеком примчались, взмыленные, подгоняемые ужасом.       Что, если Дин тоже исчез? Что, если Чак распылил и его?       Дин был жив и, на первый, не очень внимательный взгляд, цел. Накатившее на Сэма облегчение было настолько сильным, что он набросился на Дина с привычным: «Какого хрена ты не берешь трубку?», но запнулся, стоило Дину медленно, с видимым усилием поднять голову. Потому что ни разу за всю жизнь Сэм не видел на лице брата такого страшного опустошения. Сэм вспоминает, как тряс брата за плечи, пытаясь добиться ответа, помнит, как за спиной Джек тихо спросил, где Кас, и Дин содрогнулся так, точно каждая кость в его теле потеряла опору и сместилась.       Тремя часами ранее Дин остановил Импалу посреди трассы, не удосужившись отъехать на обочину и сказал, что им всем следует отдохнуть и набраться сил перед последней битвой с Чаком. Робкую попытку Джека уступить ему место категорично отверг тем надтреснутым голосом, которым теперь разговаривал:       «Укладывайся и постарайся отдохнуть. Я хочу спать на крыше».       Сэм тяжело выдыхает и кутается в куртку, пытаясь запахнуть полы как можно плотнее. Мир опустел, вся планета превратилась в безлюдную пустыню, а они — унаследовавшие Землю безумцы, проклятые выжить и существовать, осознавая, что им не удалось никого спасти. У них нет права на ошибку и, с максимальной долей вероятности, предстоящую битву они не переживут, это их последняя ночь на земле. Но что, если… Что, если они выдержат этот невозможный бой, что, если они доживут до победы? Эйлин вернется и Сэм больше не будет медлить. Он не отпустит ее от себя, попросит ее провести жизнь вместе с ним и изо всех сил попытается стать счастливым. Джек найдет себе друзей среди сверстников и, если он захочет, обязательно получит достойное образование. А Дин… Дин обязательно… Он непременно…       Дин…       Сэм жмурится на мгновение, но тут же распахивает глаза, до выступивших слез вглядываясь в потолок Импалы.       Будущего для своего старшего брата он не может представить.

***

      Бескрайнее, полное звезд небо раскинулось над его головой.       Нагревшийся металл крыши Импалы под ним — далеко не самое неудобное ложе из всех, на каких ему доводилось засыпать, но сон не идет. Мысли ворочаются в голове тяжело и неповоротливо и зацикливаются на облаках, гонимых ветром по черному простору над ним.       Интересно, как выглядело небо, которое Он наблюдал там, у себя в Раю?       Мысль прицепилась, зудит на краю измученного сознания тупым любопытством. Он бы ответил, будь все еще жив. Окликнуть бы Его по имени… выдохнуть всего три буквы — панибратское сокращение величественного небесного имени. Еще хоть раз услышать бы в ответ неизменно мягкое, чуть хриплое: «Дин»…       Горло перехватывает подступившим стоном, и Дин кусает губу, пытаясь отвлечься и не потревожить Сэма и Джека. Небеса… Как же преступно слеп он был… Каждый раз, теряя Его… Разорванного дьяволом на кладбище, поглощенного левиафанами, потерянного и оставленного в Чистилище… пронзенного клинком жнеца, снова убитого Люцифером… Каждый раз Дин переставал ощущать себя цельным. Каждый раз терял силы и волю сражаться дальше.       Небеса, как же он мог не понять, что любит Его…       Как же холодно жить без Него…       Правая рука Дина с усилием приподнимается и тяжело опускается на левое плечо. На нем та же куртка, что была в день Его смерти, сознательно спрятанная до этой ночи и до предстоящего дня. Кровавый отпечаток ладони Кастиэля давно засох и побурел, и больше не окрашивает пальцы красным. Дин накрывает его своей ладонью вслепую, не глядя. За долгие часы той, первой ночи без Него в этом мире, он, бесконечно обводя след, вплавил в свою память его форму и расположение на рукаве. Дин мягко оглаживает ткань на своем плече и, не отрывая руки, бесшумно садится на крыше Импалы.       Кастиэль так и не узнал. Но, быть может, там, в Пустоте вечного небытия, Ему приснится сон о Его глупом, слепом Человеке и его последней молитве… Крепко удерживая свою ладонь на отпечатке, Дин запрокидывает голову к небу.       Бескрайняя, полная осколков растоптанных надежд бездна над его головой…       — Быть может, ты назвал бы меня безумцем, если б видел сейчас и знал, что я делаю. Хотя, нет… ты бы не стал, — Дин едва замечает, как страшная усмешка ломает его губы. — Ты бы не стал, потому что именно ты когда-то научил меня верить. Мама… она была права, когда говорила мне в детстве, что ангел присматривает за мной. Ты был рядом… черт, каждый гребанный раз, когда я звал тебя, ты оказывался рядом и спасал… жертвовал всем, что имеешь, отдавал все, что можешь. Ты всегда отвечал на мои молитвы, всегда их слышал. Поэтому я буду верить, что ты слышишь меня сейчас. Тебе надо знать… То, что ты мечтал иметь… то, чего, как ты думал, ты не сможешь получить… Это есть у тебя, слышишь? И было уже очень давно, успешно скрытое от меня же моими бесчисленными тараканами. Когда-то давно ты готовился умереть, быть убитым Рафаэлем. И захотел… ты захотел провести свою последнюю ночь со мной. Кас… На рассвете мы отправимся за Чаком. Черт, я был слеп так долго, я просрал все, что только можно и я потерял… Я потерял тебя, Кас, чувствую, что навсегда. Все, что у меня есть, я бы отдал и посвятил тебе, но у меня осталась только эта ночь, моя последняя ночь. Я прошу тебя, Кастиэль, я молю… Позволь мне разделить ее с тобой… Смотри мои мысли, Кас… — имя срывается с губ, точно отрывая с них кожу. — Смотри…       Дин проваливается в свои воспоминания и мысли, не делая ни малейшей попытки зацепиться за реальность. Эта ночь для Него, только для Него одного. Дин позволяет боли и сожалениям затопить себя, перебирает бережно все воспоминания о Кастиэле, и не предпринимает никакой попытки отвлечься от муки, разрывающей грудь и вышибающей слезы из-под плотно сомкнутых ресниц, когда большинство из них приобретает совсем другое значение в свете Его признания и осознания Дином своей любви.       Любовь Дина — лютый палач. Он принимает ее, застоявшуюся и перебродившую за годы слепоты и отрицания, распахивает ей навстречу всю душу, целиком, до последнего уголка. Отдает ей свое сердце на раскрытых ладонях. Так же, как Кастиэль протянул ему свое неприкаянное сердце, переполненное безнадежной, смирившейся с безответностью любовью.       «Я люблю тебя, Кас», — думает Дин, — «Люблю тебя…»       Память затягивает его точно в бездонный омут, и воспоминания о событиях более чем десятилетней давности наслаиваются на совсем недавние. Дин не может сдержаться, жмурится крепко, чтобы на мгновение перевести дух, но на внутренней стороне век точно выжжено лицо, зрелое, залитое слезами выстраданного счастья… Выжжено лицо, молодое, точно облитое нездешним звездным светом. Прямой взгляд синих глаз под широкими черными бровями… Пламенеющий любовью и исстрадавшимся счастьем… Мерцающий прохладным любопытством… Как наяву вновь слышится хриплое:       «Я тот, кто вытащил тебя из Ада и избавил от вечных мук»       «Ты… самый бескорыстный… и любящий человек, которого я когда-либо знал»       «На днях двух ангелов убил я… Своих братьев. За мной охотятся, я восстал и сделал все это — ради тебя…»       «Из-за твоей заботы стало не все равно мне… Я заботился обо всем мире ради тебя…»       «Я пытался понять, чем же это может быть… как может выглядеть мое истинное счастье… Я не находил ответа. Потому что того единственного, чего я хочу… я знаю, что не смогу этого получить»       Глухой стон все же прорвался сквозь намертво стиснутые зубы Дина.       «…это и есть прощание… Я люблю тебя…»       «Ты нужен нам… ты нужен мне»

«Я — ангел Господень…» «Я — Дин Винчестер…»

***

      Сэм слышит исступленный шепот брата и его сдавленный стон, и крепко жмурится. Слезы тихо ползут по его щекам, стекают к вискам и теряются в волосах. Русые виски Дина поседели за эту неделю… Сэм еле слышно сглатывает и, собрав всю веру, что осталась в его сердце, все крупицы безумной надежды, молится за них. Беззвучно шепчет тихую мольбу тому, кто всегда был на их стороне, всегда откликался на их зов.       Помоги нам найти в себе силы отпустить наших мертвецов… Дай Дину сил упокоить его отчаянную любовь к тебе, дай ему сил удержаться, ибо он на острие иглы… Дай Джеку сил исполнить должное, а нам — спасти его… Храни нас во время битвы, как всегда хранил.

***

      Джек плотнее прижимается лбом к спинке заднего сидения Импалы. Запах кожи и бензина, который так понравился ему еще во время урока с Дином, не может успокоить его смятенные мысли. Он чувствует мучительную боль Дина, якобы спящего на крыше Импалы, чувствует упрямую надежду Сэма, неподвижно вытянувшегося рядом. Он не хотел этого. Он просто… Он просто хотел, чтобы все они были счастливы, чтобы отец, Кастиэль, был жив и не покидал их.       «Отец», — одними губами зовет Джек, чувствуя подступающие слезы, и ощущает себя в полной мере тем, кто он есть — ребенком, плечи которого не справляются с грузом ответственности, возложенной на них, — «Отец, Кастиэль… пожалуйста… не оставляй нас»       И замирает, почувствовав, как глаза вспыхнули золотым огнем, а в груди и мыслях до боли знакомо потянуло призрачной тенью ответа. Неописуемое чувство еле ощутимого отклика, которое он испытывал до этого лишь однажды. — Вернись, — еле слышно выдыхает Джек, напряженно замирает, прислушиваясь к току своей силы. И прикрывает глаза, счастливо улыбаясь.

За лобовым стеклом Импалы занимается рассвет…