Пэйринг и персонажи
Описание
Будущий пилот Формулы-1, Шарль Леклер, стремительно взлетевший к славе, рушит свою карьеру из-за скандала. Предполагается, что временное присутствие в безопасном лагере ООН решит проблему в глазах общественности, однако, спокойствие рушится в один миг.
Военное AU, где загадочный спаситель становится единственным путём Шарля, чтобы выжить.
«Ты веришь в судьбу?»
«Нет. Но иногда кто-то вроде тебя врезается в мою жизнь, и я начинаю сомневаться.»
Примечания
События не претендуют на крайнюю реалистичность, образы и веонные действия весьма собирательные - всё, чтобы насладиться историей.
Глава 7 — Hearts.
10 января 2025, 04:33
***
Внутри душно, несмотря на тёмное время суток. Небольшая лампа на краю стола едва освещает жёсткую кровать и песчаную стену. Шарль лежит на спине, его волосы, успевшие отрасти за последние недели, слегка прилипли ко лбу, а загорелая кожа выдаёт совершенно новый облик — взрослый, обременённый тяготами, чуждый прежней ухоженности. Он просыпается с ощущением, что сердце скачет под рёбрами, как птица, запертая в клетке. Монегаск поднимается на локтях, коротко прижимает колючую щетину ладонью — это странное, почти незнакомое ощущение. Раньше он всегда был гладко выбрит, а теперь лицо колется, когда проводит по нему рукой. Глаза у него напряжённые, взгляд блуждает, задерживаясь на пустом углу, будто пытается найти ответ среди мебели. Затем, с досадой, он поворачивается к столику, берёт стакан воды и делает несколько жадных глотков. В груди неспокойно, будто где-то глубоко таится искра тревоги. Мысли о недавнем кошмаре разбиваются о внутреннюю пульсацию, и сознание решительно сопротивляется воспоминаниям. Но жар и духота не дают обрести покой. Шарль со стоном встаёт, накидывает мятую рубашку и босиком тихо выходит из комнаты. Наружу бьёт волна тёплого, но более свежего, чем в комнате, воздуха. Двор тонет в полутьме — ни луны, ни звёзд не видно за плотными облаками. Даже редкие насекомые словно притихли, уступив сцену почти осязаемому безмолвию. Шарль тяжело вздыхает, проводя рукой по волосам, которые стали длиннее, чем он привык. Он садится на низкую скамью возле грубой стены. «Если бы я сейчас был дома, — мелькает мысль, — проснулся бы в комнате с кондиционером, взял телефон, проверил бы сообщения…». Но реальность совсем другая. Здесь всё пропитано одиночеством и непривычной ясностью: каждое чувство обнажено, каждое воспоминание жалит. Он поднимает взгляд на небо — и видит лишь сплошную завесу облаков. Дождя так и не случилось, хотя душа будто просит этого очищающего ливня. «Кто виноват в сливе разговора? — крутится у него в голове. — Сердце упрямо твердит, что Пьер тут ни при чём, но факты неясны. Шарлотта… наверное, уже считает меня погибшим, по крайней мере, для нормальной жизни. Мама…» При этой мысли в груди неприятно колет, словно шип встрявший поперёк где-то глубоко. На миг к глазам подкатывают слёзы, и он тихо смеётся над собой: «Как ребёнок, упавший на спину в отделе игрушек и мечтающий умолять бога вернуть его домой». Однако смешок звучит глухо. Только воображение — и гулкая тишина. Он встряхивается, отгоняя мысли. «Хотя… как бы всё ни было, мне повезло с Максом, Даниэлем, Джорджем. Может, папа и Жюль всё ещё присматривают за мной оттуда, откуда-то сверху…». В этот момент легкий скрип двери выводит его из раздумий. Из дома выходит Макс, тихо чертыхаясь от чего-то под ногами. Свет из дверного проёма на миг выхватывает растрёпанные волосы, небрежно застёгнутую рубашку — явно видно, что он не спал. Когда голландец замечает Шарля, он останавливается, будто решая, подходить ли ближе. — Ты тоже не спишь? — голос Шарля звучит громче, чем он ожидал, поэтому он старается приглушить его. Макс косится на него, потом направляется к лавке, плюхается рядом. Запрокидывает голову назад, упираясь затылком о неровную стену дома. На лице усталость, перемешанная с чем-то нечитаемым. — Не-а. Эти ночи тут — хрен поймёшь, — говорит он, глядя в мрачное небо. — Хочется спать, а мозги включаются. У тебя как? Леклер опускает взгляд, плечи сжимаются. Признается ли он? Ферстаппен не из тех, кто готов утешать всех подряд, но порой выслушать — уже полдела. — Чувствую себя ужасно, — выдыхает он. — Сон… Я… не знаю. Макс вздыхает, долго молчит, барабаня пальцами по доске лавки. Потом неожиданно поднимается: — Пошли. Шарль поднимает бровь: — Куда? — Просто пошли, принцесса, — голландец бросает это кратко, чуть раздражённо, но не так резко, как обычно. Он указывает на ветхую лестницу, ведущую на крышу. Монегаск вздыхает, внутренне колеблясь, но послушно встаёт и идёт следом. На крыше прохладнее, чем во дворе. Ветерок шелестит по каменному покрытию. Здесь нет высоких парапетов, только небольшая каменная кромка, опоясывающая края. Макс бросает быстрый взгляд на горизонт, но видит лишь тёмные тучи. Шарль, чуть поёживаясь от ночного ветра, прислоняется к стене. Он замечает, что Ферстаппен смотрит вдаль, словно изучает то, чего не видно. Они садятся у грубой стены, Макс вытягивает ноги, Леклер пытается обнять руками колени, будто защищаясь от ветра и от собственных мыслей. Молчание сгущается, но нет в нём вражды — скорее, странное осознание общего. Спустя пару ударов сердца Шарль тихо, но решительно спрашивает: — Ты когда-нибудь боялся… своих мыслей? Ферстаппен медленно поворачивает к нему голову. В его глазах почти не разглядеть эмоций — темень их скрывает, но голос звучит ровно: — Боялся? Нет. Но иногда они слишком шумные. Леклер горько улыбается, проводя рукой по волосам: — Шумные — мягко сказано. Мои… они кричат. Заставляют не спать, даже когда глаза сомкнуты. Макс тихо кивает, словно понимает, о чём речь, но не торопится с ответом. — Сегодня ночью снова приснилось, — продолжает Шарль, не отводя глаз от темноты. — Это был бесконечный коридор. Я был один. Только я и… эти… вспышки. Камеры. Люди задавали вопросы. — Какие вопросы? — коротко спрашивает Ферстаппен, его голос тихий, но твёрдый. — Почему я подвёл всех. Почему я не могу быть… лучшим, а остаюсь инфантильным, легкомысленным… — монегаск выдыхает, сжимая пальцы в кулак. — Я не знал, куда идти. Всё казалось бесконечным, давящим. Макс молчит, его взгляд становится жёстче, но он всё ещё слушает. — А потом я увидел человека, — продолжает Шарль, его голос почти шёпот. — Он был в конце коридора. С мечом. Ферстаппен слегка хмурится, но по-прежнему ничего не говорит. — Он шёл за мной. Я бежал. Но… коридор начал сужаться. Как будто мне больше некуда было деваться. — Леклер проводит ладонью по лицу, пытаясь стереть с него остатки сна. — А потом я понял, кто это был. Он бросает на Макса короткий, полный противоречий взгляд. — Это был ты. На несколько секунд между ними повисает звенящая тишина. Ветер едва слышно шуршит над пустыней, как будто и он затаил дыхание. Макс не шевелится. Его лицо остаётся непроницаемым, но блеск радужки становится пристальным, почти пронзительным. — Я? — тихо переспрашивает он. Шарль кивает, склонив голову. — Да. Ты шёл за мной. С мечом. И ты сказал… — он делает паузу, с трудом заставляя себя закончить. — Ты сказал, что я никогда не смогу убежать от себя. Макс смотрит на него долго, а затем снова задумчиво окидывает даль. — Это правда, — наконец говорит он. Монегаск резко поднимает голову. — Правда? — переспросил он, пытаясь скрыть укол раздражения. Ферстаппен коротко кивает, его голос звучит спокойно, почти отстранённо: — Ты можешь бежать сколько угодно. От своих ошибок. От своей вины. Но она всегда будет рядом. Потому что она — часть тебя. Шарль отводит взгляд, чувствуя, как внутри снова поднимается тяжесть. — И что тогда? — тихо спрашивает он. — Просто жить с этим? Макс поворачивается к нему, его взгляд становится чуть мягче: — Нет. Ты живёшь не с этим. Ты живёшь не благодаря этому. Ты живёшь вопреки этому. Каждый день, который ты проживаешь, несмотря на свой страх или вину, — это победа. Леклер смотрит на него, чувствуя, как этот совет попадает прямо в болевую точку. Он долго молчит, анализируя, и на секунду внутри поднимается растерянность: — Я не знаю, смогу ли… Ферстаппен приподнимает плечи: — Если не сможешь, это значит, что погиб — только незаметно, внутри. Но ты ещё здесь. Я же вижу. Шарль усмехнулся, но в этом смешке чувствовалась горечь. — Ну ты и утешитель. — Я не утешитель, я реалист, — отозвался Макс. — И знаешь что? Если эти сны не дают тебе покоя, то, может, это даже хорошо. Значит, тебе всё ещё есть, что терять. — Забавно, — задумчиво проговорил Шарль, опуская голову. — Иногда я думаю, что уже потерял всё, что мог. Голландец посмотрел на него, долго рассматривая лицо в сумерках. — А я думаю, что ты ошибаешься, — тихо сказал он. Монегаск поднимает глаза, чтобы встретиться с его взглядом. Скоро первый луч рассвета коснётся неба, горизонт едва поддевает светлой бирюзной. Макс переводит внимание на это зрелище, затем потягивается, прерывая напряжение момента. — Если ты хочешь вырубиться без снов, можешь помочь Абдулле. — он бросает короткий взгляд на Шарля, в уголках его губ мелькает едва заметная ухмылка. Леклер фыркает, качая головой. — Ты умеешь выбирать момент. Ферстаппен поднимается на ноги. — Я всегда выбираю правильный момент. — он протягивает руку, чтобы помочь встать. Шарль смотрит на эту руку несколько секунд, прежде чем принять её. Его пальцы коротко касаются ладони Макса, прежде чем тот помогает ему подняться. Они спускаются по скрипучей лестнице, и ночной ветер, будто подслушавший их разговор, стихает. Где-то в доме слышатся сонные шаги; в тёплой полутьме каждый из них находит угол, чтобы, возможно, уснуть без терзаний. Но тени на стенах напоминают, что сны ещё не ушли — просто отложили свою атаку до следующей глубокой ночи.***
Жаркое утро всегда начиналось одинаково: густая, обволакивающая тишина, нарушаемая лишь неистовым шелестом ветра, переносящего песок по узким улочкам. Тёплый воздух успел напитаться раскалённым солнцем уже до восхода, и казалось, что каждый камень и каждая трещина в стенах излучают властный, тяжёлый жар. За одним из низких глиняных домов виднелась телега с ржавыми колёсами и скрипучими досками. Возле неё суетился Абдулла — коренастый мужчина средних лет в длинном одеянии, с добродушным лицом и цепкими глазами. Он выкатывал телегу на середину улицы, чтобы все видели, что лавка открыта, и расставлял на ней свои товары: сушёные травы, мешочки с мазями, травяные настои в грубых бутылках и свёртки с листьями, перевязанные грубой верёвкой. Недалеко стоял Шарль, одетый в лёгкую рубашку цвета выжженной солнцем пыли и штаны, местами порванные и залатанные. Он колебался несколько секунд, теребя край одежды, прежде чем решиться подойти к Абдулле. В глубине души он всё ещё ощущал себя чужаком в этих местах, но улыбка продавца всегда располагала к общению, даже если языковой барьер оставался крепким. — Доброе утро, Абдулла, — сказал Леклер негромко. Мужчина среагировал сразу же, широко улыбнувшись и показывая крупные, выбеленные солнцем зубы. — Мистер Чарли! — произнёс он то самое упрощённое имя, которое застряло в его памяти. Шарль с облегчением кивнул, довольный, что его приветствие было понято. Разговоры на незнакомом языке по-прежнему вызывали в нём лёгкое беспокойство, но Абдулла, похоже, был прирождённым миротворцем: он умел так жестами и интонациями объясняться, что монегаск почти всегда догадывался о смысле. Внутри лавки воздух наполнялся густым ароматом сушёных трав, древесной смолы и чего-то сладкого, пряного, что сложно было определить. Может, это ладан, а может — экзотическая смесь кореньев. Пространство оказалось совсем маленьким, но всякий сантиметр был завален полками: глиняные баночки разных размеров, свёртки в тканях, перевязанные верёвками, и даже стеклянные сосуды, в которых переливались разноцветные жидкости. Абдулла провёл рукой над столом, где беспорядочно лежали пучки листьев и стебли, показывая, что там накопилась пыль и всё надо привести в порядок. Он кивнул на полки, затем многозначительно посмотрел на Шарля. — Чарли, работа, да? — сказал он с усмешкой, указывая на потрескавшийся участок пола за прилавком, где кучковалась песчаная пыль. — Да-да, работа, — повторил Леклер, прикрывая улыбку и закатывая рукава. Он схватил небольшой веник, чувствуя, как приятная прохлада лавки немного смягчает нещадный зной снаружи. Близость к хозяину их дома действовала на него почти успокаивающе. В этом продавце было особое дружелюбие, простота, и Шарль невольно почувствовал, что такая атмосфера становилась для него терапией после всего, что случилось. Он аккуратно стал сгребать пыль и песок, стараясь не задеть аккуратные кучки трав на прилавке, а потом брал каждый пучок и раскладывал по полкам. Абдулла с явным удовлетворением наблюдал за ним, изредка покачивая головой и что-то бормоча, вероятно, слова одобрения. — Чарли, хорошо, — бросил он разок, показав большой палец. Шарль только улыбнулся в ответ. Настроение стало чуть легче, и он почти забыл, что отсюда ещё надо вернуться к реальности. Первой в лавку вошла женщина в просторном одеянии. С ней за руку был мальчик лет пяти, худой, с впалыми щеками и заметными следами усталости под глазами. Женщина заговорила быстро, волнуясь и бормоча на местном языке. Глаза её молили Абдуллу о чём-то очень важном. Продавец сразу понял — начал искать что-то на одной из верхних полок, но та была слишком высока. Он махнул рукой Шарлю: — Там, там! Шарль встал на цыпочки, вытянул руку и дотянулся до небольшого свёртка. Передав его Абдулле, он увидел, как продавец достал изнутри гранулы, похожие на сухие ягоды или сморщенные маленькие плоды, и отсыпал горсть в узкий мешочек. Женщина вздохнула с облегчением, вложила в руку Абдуллы несколько монет. Мальчик тихо кашлянул, и в этот кашель вплеталась слабая, болезненная хрипотца. Когда они ушли, Абдулла повернулся к Шарлю, похлопал себя по груди и жестами показал, будто кашляет: — Ребёнок… Выдох. — он старательно произнёс несколько слов на английском. Шарль понял, согласно кивнув. — Да, значит, от кашля. Хорошо. На сердце стало теплее: он почувствовал себя необходимым в крошечной цепочке помощи. Затем в лавку вошёл пожилой мужчина с посохом. Шарль отметил, как при каждом шаге у него на лице мелькает гримаса боли. Хозяин лавки быстро предложил старику сесть на низкий табурет, сам присел рядом, что-то расспрашивая. Мужчина недовольно кряхтел, показывал на поясницу и плечо, а лицо его кривилось, будто даже слова давались с трудом. Абдулла выслушал, поднялся и подошёл к одной из полок, откуда достал баночку с густой зелёной мазью. Он указал на неё, затем взглянул на Шарля: — Тряпку, Чарли. Монегаск достал чистую ткань со стола. Абдулла развернул тряпку и показал, как втирать мазь в кожу и закреплять компресс. Старик жалобно покряхтел, но старался понять, потом поблагодарил, положив несколько монет на прилавок. Всё это время Шарль чувствовал: пусть он и не говорил на здешнем языке, но становился частью этой жизни, видел настоящие истории людей. И его сердце, израненное скитаниями и тревогой, вдруг обретало покой хоть в мелочах. На секунду в голове проскользнула мысль, что Макс мог выбрать ему занятие не случайно. На пол, тронутый уличным зноем, падала узкая полоса солнечного света. Внезапно в лавку вошли двое мужчин. Они двигались с отрывистой уверенностью людей, которые знают — им никто не посмеет возразить. Солнце, отражаясь от их оружия, под полуоткрытыми рубашками, явно указывало на потенциальную опасность. Когда они заговорили, их голоса звучали грубо и требовательно. Хозяин лавки напряжённо кивнул им, встав позади прилавка, достал что-то из нижних ящиков. Шарль старался казаться незаметным, но краем глаза разглядел странные метки у них на предплечьях: по две выжженные звезды у обоих. Вид у мужчин был угрюмый, а взгляд хищный. Один из них — выше и сутулее — перехватил взгляд Шарля. Тот прищурился, сказал что-то короткое. Абдулла, замахав руками, немедленно обратился к Шарлю вполголоса: — Чарли, не смотри. Монегаск отвёл глаза, чувствуя болезненное сжатие в груди. Забрали они свёрток, сунули в карманы, бросили на прилавок пару банкнот и вышли, оставив после себя атмосферу напряжённого холода. Когда дверь за ними закрылась, Шарль поднял голову: — Кто это? Что означают их звёзды? Абдулла нахмурился, не понимая всей фразы, но уловил суть. Он тяжело вздохнул и махнул рукой: — Плохие люди, Чарли. Опасные. Понял? Плохие. Леклер кивнул, но внутри остался клубок вопросов. «Такие люди будто подчиняют себе здешние порядки, и никто не смеет им противоречить», — подумал он, смирившись с тем, что пока не узнает всей правды. На пороге вечер. Воздух ещё горяч, но солнце уже клонится к закату, уступая место покою и прохладе, растекаясь тёмно-оранжевыми бликами по небу. Абдулла заметил, как Шарль порой осторожно потирает пальцы, где недавно был ожог от горячего масла. Похоже, рана до конца не заживёт ещё долго. От былой напряжённости продавца не осталось и следа. Он снова стал доброжелательным хозяином лавки. Порывшись на своих полках, Абдулла что-то бормоча, достал крошечную стеклянную баночку. — Чарли, — сказал он, поманив пальцем. На его лице отразилась смесь сочувствия и желания помочь. Монегаск подошёл, наблюдая, как Абдулла снимает крышку. Из баночки донёсся сладковато-травяной запах, напоминающий лилию и какие-то благовония. — Что это? — спросил Шарль, не ожидая ответа на своём языке. Абдулла протянул ему баночку и указал на его обожжённые пальцы. Смысл был понятен без слов. Леклер осторожно зачерпнул немного мази и начал втирать её в покрасневшую кожу. Лёгкая прохлада окатила пальцы, неприятное жжение чуть смягчилось. — Спасибо, — сказал он тихо, чувствуя, как в груди поднимается волна благодарности к этому простому человеку, помогающему ему несмотря на всю их чуждость. Абдулла махнул рукой, а потом показал: нет-нет, деньги не нужны. Подарок. Шарль улыбнулся, коротко кивнул в знак признательности, пряча баночку в кармане. К этому часу поток посетителей иссяк. Воздух снаружи ещё раскалён, но становится чуть более податливым. Они совместно собирают остатки товара: пучки трав, банки с настоями, аккуратно складывая всё в телегу. Заперев лавку, Абдулла вытирает выступивший пот на лбу, слегка улыбаясь. — Хорошо, Чарли. Ты хороший помощник, — говорит он на ломаном английском, тем самым давая понять, что доволен. Леклер улыбается в ответ, глядя, как тени начинают вытягиваться на стенах, а небо приобретает глубокий оттенок сирени. — Спасибо. Я рад помогать, — произносит он. И чувствует, что в этом утверждении уже нет наигранности — ему действительно приятно быть полезным, хоть и в таком малом деле. Абдулла, кивнув, похлопал его по плечу, и они оба двинулись в путь, ведя телегу. За стенами домов вздымалась тишина наступающего вечера.***
К горизонту тянутся глубокие оранжево-розовые полосы заката, а лёгкий ветерок лениво гонит пыль по двору. Монегаск возвращается со стороны улицы, идёт по хрустящей под ногами земле, опустив взгляд на потрёпанную обувь. Сумка с остатками провизии болтается на его плече, а мысли разбиваются об образы странных типов со звёздами на руках. Он, едва войдя в тень дома, слышит, как внутри раздаётся шум, совершенно не похожий на привычный разговор. Скорее, это раскаты громких шагов — словно кто-то мчится галопом по коридору, сопровождаясь криками: — Риккардо! Остановись, иначе я тебе кости пересчитаю! — гневно орёт знакомый голос Джорджа. Шарль поднимает бровь и ускоряет шаг, входя в дом. В полутёмном коридоре он видит, как из кухни, словно снаряд из катапульты, вылетает Даниэль, на лице которого читается смесь паники и наглой ухмылки. Следом выбегает Рассел, сжимая в руке увесистую скалку; лицо у него раскрасневшее, шея напряжена, а глаза сверкают от злости. — Леклер! Хватай его! — выкрикивает Джордж, замахиваясь скалкой и тут же выдыхая тяжело, будто эта пробежка вымотала его основательно. Шарль замирает на месте, не зная, стоит ли вмешиваться. Губы сами расползаются в улыбке, хотя он старается казаться невозмутимым. — А за что, собственно? — нарочито лениво спрашивает он, бросая взгляд то на ускользающего Даниэля, то на Рассела. — Этот балбес пролил чай на карты! — выплёвывает Джордж сквозь сжатые зубы, указывая скалкой на Даниэля, который спрятался за дверным косяком. — А теперь на нашем плане огромное пятно. И оно… оно, чёрт подери, напоминает… В этот миг Рассел замолкает, с мукой в глазах оглядывается на Шарля, словно боясь заканчивать фразу. Леклер всё же не может сдержаться и смеётся, прикусывая губу: — …что-то неприличное? Джордж шумно вздыхает: — О, ты не представляешь. Из-за угла снова высовывается кудрявая голова Даниэля, на которой красуется широченная ухмылка: — Джордж, ну согласись, это же по-своему произведение искусства. Как минимум я теперь знаю, как НЕ заваривать чай, — при этом голос его клокочет от смеха. Шарль качает головой, отступая на шаг. — Разбирайтесь сами, я тут не при делах. — ставит свою сумку на стул у стены. — Как же ты полезен, Леклер, — фыркает Рассел, однако уголки губ у него дрогнули, обозначая быстро угасающую злость. Он поднимает скалку, но вместо нового броска просто тяжело опускает руку. — Если бы не это пятно… Пф-ф. Даниэль, осмелев, выходит из-за угла, потирая грязной тряпкой о свою футболку: — Джордж, дружище, ты же знаешь, я без обид. Карты всё ещё в строю, нужны лишь мелкие корректировки. Рассел шумно выдыхает, гнев на лице почти сошёл на нет. Он рывком бросает скалку на стол, где уже лежит потерпевшая карта, наполовину залитая чайным пятном, и с какой-то обречённой усталостью опускается на стул. Скоро весь этот сумбур сменяется непринуждёнными приготовлениями к ужину. В доме ещё чувствуется лёгкое напряжение после «чайного» инцидента, но от запахов, идущих из кухни, неминуемо подтягивается спокойствие. Айша или кто-то из помощников уже расставили на столе простые, но сытные блюда: тушёное мясо с овощами, лепёшки, глиняные пиалы с густым соусом. Даниэль, поймав самодовольный вид Макса, бросает очередную шуточную реплику, ссылаясь на то, что «наш дорогой Макс и минуты не прожил бы без любимого остро-пряного соуса». Тот, не отвечая, лишь скользит по нему ледяным взглядом, но на губах проскальзывает быстрая ухмылка. Шарль опускается на место рядом с Расселом, который кажется всё ещё немного рассерженным, но уже сильно смягчился от запахов еды. Они начинают есть. Лёгкая болтовня наполняет комнату, блюда переходят из рук в руки, хлеб ломается и раздаётся. Несмотря на дневную усталость, и даже на смешную ссору, в воздухе царит атмосфера почти семейного уюта. — Ладно, — глубоко вздыхает Макс, когда тарелки почти опустели. Он отодвигает остатки пищи и вытаскивает из-под стола потерпевшую карту, которую Рассел уже кое-как просушил. — Пора снова говорить о наших планах. Даниэль демонстративно закатывает глаза: — Оу, обожаю этот раздел вечера: «Как сбежать из этого приюта для умалишённых». Рассел поджимает губы, стукнув пальцем по карте: — Молчи, Риккардо, а то эта карта скоро примет ещё более неприличный вид. — Ну-ну, — фыркает Даниэль, поднимая руки, как бы сдаваясь. — Я буду хорошим мальчиком, просто слушать, да-да. Ферстаппен медленно раскладывает бумагу на столе. И хотя пятно на ней действительно выглядит забавно (Шарль прикусил губу, чтобы не улыбаться), в общем очертании дорог и отдалённых перевалов различить можно. Поверх карты видны отметки с подписями: местные названия, странные значки, стрелочки. — Нам нужна радиосвязь, — говорит Макс, предельно серьёзно. — Плюс пара небольших глушилок по частоте их вышек. Иначе они отсекут нас. Шарль, уперев локти в стол, внимательно слушает. — Если зону перекроют, мы не сможем добраться до перевала, — негромко добавляет Рассел, ссылаясь на участок карты, машинально косясь на Даниэля. — И кому-то придётся искать обходные пути. К тому же, Леклеру нужны поддельные документы. — Именно, — голландец кратко кивает. — Иначе на первом же блокпосту задержат. Даниэль поднимает руку, словно в школе: — Да, и мне ещё бы пару «подарков» для двигателя. Я говорил, что подвеска грозится отвалиться? — Ты говорил, — одновременно откликаются Макс и Джордж, переглянувшись и почти синхронно закатив глаза. Шарль хмурится, вчитываясь в карту, где чайное пятно растеклось, придав формам дорог несколько новомодных очертаний. Кое-где даже напомнило причудливые повороты Сузуки. — И когда мы это всё сделаем? Мы ведь не можем просто пойти на рынок и попросить «Здравствуйте, а дайте нам, пожалуйста, глушилки, поддельные документы и бензина, литров десять-пятнадцать-двадцать»? — Разумеется, нет, — отрезал Макс. — Надо связаться с… — он замолкает, словно не хочет озвучивать чьё-то имя, и откашливается. — С одним «деловым партнёром». Но это риск, и большой. Рассел опять шумно выдыхает, потирая пальцами переносицу: — Вот поэтому я говорил, что без дипломатии мы далеко не уйдём. Надеюсь, хоть этот «партнёр» не окажется нашим врагом. — Каждый может оказаться врагом, — по-философски вставляет Даниэль, произнося это с лёгкой улыбкой, будто шутит, но в голосе звучит истина. Шарль чувствует, как за длинный день сил у него почти не осталось. Он машинально трет шею, где после полуденной работы у Абдуллы остался слой пыли. Веки его тяжелеют, но он пытается не упускать нить разговора. И тут Макс вдруг поворачивает к нему голову, замечая его усталый вид: — Эй, принцесса, ты здесь? Монегаск пытается бодро улыбнуться: — Да, да… просто день был непростым, — он пожимает плечами. — Я еле держусь, если честно. Ферстаппен сдвигает карту, демонстративно складывает её. — Ладно, хватит на сегодня. Завтра ещё обсудим. Даниэль довольно потягивается: — Наконец-то. Я уже думал, придётся спать прямо за столом. Парни начинают вставать, каждый разбредается по комнате. Рассел аккуратно сворачивает бумагу с картой и бережно, хоть и с намёком на раздражение, несёт её подальше от Даниэля. Тот довольно хохочет и, подмигнув Шарлю, уходит в коридор. Монегаск всё ещё сидит за столом, кутаясь в щемящее чувство усталости. Слышно, как в кухне Айша моет тарелки, а из дальнего угла кто-то тихо перешёптывается. Сквозь приоткрытую ставню тёплый ветер несёт аромат ночи.